Мне всегда было интересно попытаться угадать, какими соображениями руководствовался автор, выбирая название для своего произведения.
Иногда название само просится на обложку и его невозможно оторвать от содержания. Вот, например, «Война и мир», «Преступление и наказание», «Мертвые души», «Ночь перед Рождеством», «Дом с мезонином», «Дама с собачкой», «Поединок», «Бежин луг», «Волшебная гора», «Прощай, оружие!», «Ярмарка тщеславия» и др.
Иногда автор, ничтоже сумняшеся, просто выводит на заглавном листе имя главного героя; порой с добавлением «Жизнь (и приключения) такого-то». Тут и примеры не нужны.
Бывает же и так, что автор, в поисках удачного названия, долженствующего по его мнению отражать то-то и то-то, забирается в такие горние сферы, или, напротив, в такие глубины подсознания, что нам, простым незамысловатым читателям, и предположить непросто, о чем он, собственно, желал нас предуведомить.
Думается мне, что «Луна и грош», это тот самый случай: как ни ломал голову, так и не понял, к чему тут луна и грош? В какой такой таинственной связи находятся они с героями или событиями романа? Может быть, переводчик начудил, или мне следовало бы углубиться в биографию автора: именно там могут прятаться корни появившегося на свет названия. Но на изучение биографий авторов у меня нет ни времени (как вам, наверное, известно, у меня есть график публикаций, который я установил для себя совершенно добровольно, и по собственной инициативе, а такого рода обязательства, как вы знаете, самые бескомпромиссные, и из которого я, по крайности в ближайшее время, не намерен выбиваться), ни особенного желания. Тем более, что это занятие скорее для литературоведов, биографов и прочих профессионалов; я же, исходя из скромности поставленных перед собою задач, стараюсь держаться от такого рода деятельности, по возможности, в стороне. О чем неоднократно декларировал.
Однако, не в этом сейчас дело, как говаривала незабвенная Василиса Кашпоровна. А дело в том, что Сомерсету Моэму удалось написать неплохой роман. Я, во всяком случае, прочел не без удовольствия.
Надо сказать, что английский роман – это, как правило, роман действия, роман приключения. Мотивы, подоплеки, задние мысли и прочие невидимые миру подводные течения так же, как правило, внятно и доходчиво выписаны. А вот ландшафтных красот вы здесь можете и не обнаружить; бесконечных диалогов, так свойственных нашей родной литературе, тоже.
Хотя конкретно в этом романе есть неплохие пейзажные зарисовки острова Таити (немудрено, подумаем мы, это же Таити, а вот попробуйте-ка извлечь что-нибудь завораживающее из унылой осиновой рощицы на краю лесного болотца где-нибудь в Тверской губернии!), последнего пристанища Чарлза Стрикленда, гениального и непризнанного художника. Признание настигло его, как водится, уже после кончины, обогатив при этом множество случайных людей, оказавшихся в силу тех или иных причин, порой довольно забавных, владельцами его полотен.
Самым гениальным своим произведением он украсил стены домика, в котором провел последние, самые счастливые и беззаботные годы жизни, где никто и ничто не отвлекало его от работы: роскошная природа, этот рабочий материал художника, всегда была перед глазами, стоило только выглянуть из окна; приятная погода, солнечная и нежаркая, стояла круглый год; жена-туземка заботилась о его пропитании и о своевременном пополнении запасов табака, кистей и красок; она же родила ему двух детей, к которым он, признаться, был совершенно равнодушен (как и к их матери, с которой он делил ложе и благосклонно принимал ее хлопоты о себе самом, не беря при этом на себя никаких обязательств, и даже не думая о подобных пустяках). Эти годы, однако, были омрачены безобразной болезнью, проказой, от которой он и ослеп, успев все же закончить огромную картину на стене.
Извергнув из себя нечто, что мучило и не давало ему покоя всю его жизнь, что победило его и заставило уже в зрелом возрасте бросить семью, работу (он был биржевым маклером! сейчас мы уже более или менее представляем себе, что это за работа), оставить родную Англию, и, с сотней фунтов в кармане, перебраться в Париж, чтобы начать учиться живописи.
То есть, по версии Сомерсета Моэма, выполнить свое предназначение на земле, что удается, как мы знаем, совсем не многим.
О колоссальном настенном произведении мы узнали лишь из его яркого и сочного словесного описания от доктора Кутра (доктор был образован и красноречив, как и должно французу), навестившего больного художника. Медленно умирающий ослепший Стрикленд (проказа ведь никуда не торопится), сидя на протяжении многих месяцев, а, может быть, и целого года, перед своей как будто законченной картиной, не имея возможности работать, не лишен был возможности размышлять. В результате этих размышлений Стрикленд, видимо, пришел к выводу, что, во-первых, свое предназначение в этом мире он, написав окончательную картину, выполнил, совершил дело, которое ему было поручено исполнить, и, во-вторых, никто не может стоять между мастером и заказчиком. Одно только творение. Заказчик видел творение (оно и рождалось на его глазах) и принял его; для других глаз оно не предназначалось, значит, оно должно быть уничтожено. В соответствии с его последней волей, немедленно после его смерти, жена-туземка подожгла дом вместе с трупом мужа и картиной, дождалась, когда погаснут последние угольки, и покинула вместе с детьми пепелище.
Сюжет, изволите видеть, прост, как грабли.