Довоенные латвийские евреи прекрасно знали латышский язык, учились в латышских школах, являлись лояльными гражданами Латвийского государства. Но для «истинных патриотов» они всегда были ненавистными чужаками, «недочеловеками», и когда пришла пора, их принялись методично убивать. ЕВРЕЕВ НЕ СПАСЛО ХОРОШЕЕ ЗНАНИЕ ЛАТЫШСКОГО ГОСЯЗЫКА…
Трагедия неизменно начинается там и тогда, когда одной части населения последовательно внушается стойкое представление о её особой национальной исключительности.
Гетто (ит. ghetto -- по названию района в Венеции) -- часть города в средневековой Европе, выделенная для изoлированного проживания евреев. В 1939 году Гитлер выдвинул идею о концентрации евреев в гетто и этот замысел осуществлялся постепенно, по мере захвата немцами новых территорий.
На оккупированной части СССР нацисты создали свыше 1000 гетто. Изоляция евреев от остального населения занимала особое место в комплексе антиеврейских мероприятий, являясь промежуточным этапом «окончательного решения» еврейского вопроса. Созданием гетто занимались военные комендатуры, службы полиции безопасности и эйнзацгруппы, если одномоментная ликвидация евреев не представлялась возможной.
В наше время слово «гетто» используется для обозначения района, где селятся дискриминируемые национальные, или расовые меньшинства.
О создании гетто в Риге было объявлено 23 августа 1941 года*. Его начальные границы («большое гетто») проходили по улицам Лачплеша, Екабпилс, Католю, Лаздонас, Лиела Кална, Лаувас, Ерсикас и Маскавас (Латгалес). Этот район являлся самой бедной и запущенной частью города. Здесь традиционно проживало много неимущих евреев, но в основном – русские рабочие, кустари, ремесленники. Латышей относительно немного. Жилищные условия в этом районе чаще всего были скверные. Во многих домах отсутствовал водопровод, канализация, электричество. Очень много было старых, деревянных, ветхих построек. Из выделенных для создания гетто 12 кварталов потребовалось переселить в другие места около 7000 человек нееврейского населения.
* Обычно говорится о существовании в Латвии трёх еврейских гетто в полном смысле этого слова -- в Риге, Даугавпилсе и Лиепае. Эти гетто имели еврейский совет («юденрат»), биржу труда, еврейскую полицию, медицинскую и социальную службы. Однако вопрос о числе гетто на территории Латвии не однозначен. По сведениям Чрезвычайной государственной комиссии, здесь их насчитывалось 18. Места изоляции евреев на специально отведённой территории с целью их последующего уничтожения, имелись в Айзпуте, Бауске, Балвах, Вараклянах, Вентспилсе, Виляке, Даугавпилсе (Гриве), Елгаве, Зилупе, Карсаве, Краславе, Крустпилсе (ныне часть города Екабпилса), Лиепае, Лудзе, Прейли, Резекне, Риге, Яунелгаве. Слово «гетто» применялось для обозначения этих мест самими жителями малых городов.
Ещё до создания рижского гетто, был сформирован Judenrat, или Žīdu komiteja («Жидовский комитет»), который возглавлял известный адвокат Михаил Эльяшов. Располагался Judenrat в здании бывшей 11-й рижской городской еврейской школы на улице Лачплеша, 141.
Михаил Эльяшов возглавлял Организацию евреев -- ветеранов войны за независимость Латвии 1919-1920 гг., созданную в 1928 году. Помимо социальных вопросов это общество ставило перед собой задачи распространения государственных идей среди граждан Латвии еврейской национальности и пропаганду культурного сближения евреев и латышей. 17 мая 1931 года в присутствии президента Латвии Альберта Квиесиса в Риге состоялось освящение знамени общества. Как оказалось, даже признанные заслуги не спасли сражавшихся за независимую Латвию евреев-ветеранов от их уничтожения нацистами…
* Judenrat (нем. «еврейский совет») -- орган, учреждавшийся нацистскими оккупационными властями для управления еврейским населением отдельных населённых пунктов, который состоял из евреев, назначенных властями, и отвечал за исполнение приказов, касавшихся евреев. Judenrat должен был обеспечить тысячи изгнанных из своих квартир евреев жильём на территории гетто, медикаментами и т. п., организовывать рабочие команды. Почти все члены комитета впоследствии погибли вместе с остальными узниками гетто.
Вспоминает Эльмар Ривош: «Пошёл с Алей искать жильё в гетто. Ворота в него [с улицы] Лачплеша, начало Садовниковской. Садовниковская переходит в Лудзас. Лудзас -- это главная улица в гетто, центр -- бульвар. Народу тьма, даже на тротуарах евреи. Еврейские полицейские с голубыми повязками на руках следят за порядком *. Несмотря на тяжёлые условия жизни в гетто, как-то скорей хочется перебраться [туда]. Как будто своя „республика”. <...> Вспоминаю, что в Польше гетто существуют уже два года, в своё время даже письма получали оттуда».
* * Еврейская полиция (Ordnungsdienst -- служба порядка) во главе с Михаилом Розенталем. В ней было около 80 вооружённых резиновыми дубинками молодых мужчин (носили белые нарукавные повязки с синей шестиконечной звездой). Их задачей было заботиться о спокойствии, порядке и мерах светомаскировки в гетто. Впоследствии еврейская полиция стала ядром Сопротивления в Рижском гетто, разгромленного нацистами в октябре 1942 года.
Чтобы евреи имели возможность получать предписанные им 50 процентов продуктового пайка, специально для них на Московском форштадте были устроены магазины. Первый появился на улице Садовникова. Позднее устроили и другие. Таким образом, опасность от пребывания в одной очереди с «арийцами» была устранена.
Продукты выдавались по специальным карточкам, которые вносились в регистрационные книги. Карточки и книга были жёлтого цвета, на них большими буквами отмечалось „Žīds” («Жид») и „Jude” («Еврей»). Помимо того, что пайки были вдвое меньше «арийских», они состояли из негодных продуктов. Овощи испорченные, гнилые. Мясо -- жилы и кости.
Перед магазинами выстраивались длинные очереди, и невольно возникал вопрос: могут ли евреи по закону стоять на тротуарах? Было принято решение, что евреи должны стоять на бордюрном камне рядом с тротуаром. Между тем в большой спешке вокруг гетто сооружалось заграждение из колючей проволоки. Первые столбы вбили на углу улицы Маскавас и Лачплеша, потом работы пошли в быстром темпе дальше.
О переселении в гетто Макс Кауфман вспоминает: «Люди собирали только самое необходимое, всё прочее оставалось на месте. Кое-кому удавалось продать свои вещи за бесценок, другим не давали ничего. Из некоторых домов латыши вообще запрещали что-либо выносить.
Дороги, ведущие к гетто, были забиты тележками со скарбом. По одной стороне улицы в город шло русское население, по другой в гетто шли евреи.
Перевозчики заламывали не только высокие цены, но и отбирали у нас вещи. Случалось, что они убегали со всей поклажей. А кому было жаловаться? Это никого не интересовало
Чтобы „освободить” нас от тяжестей, латыши устроили на улице Даугавпилс и других улицах посты, где забирали всё, до чего они могли дотянуться, сопровождая всё это побоями».
Эльмар Ривош вспоминает об одном из своих посещений Judenrat’а, едва не закончившемся для него трагически:
«Пока стою и втихомолку курю, подъезжает грузовик. Вылезают из него толстый немецкий солдат и усатый лет сорока пяти -- пятидесяти патриот с повязкой. Удивило меня то, что все находящиеся на дворе евреи засуетились и, как мыши при виде кота, растерянно, лихорадочно стали исчезать, прятаться где кто может. Усатый патриот стрелой влетает во двор, хватает первого попавшегося, передаёт его немцу, а сам мчится ловить следующего. <...> Стою с остальными и жду. Немец говорит, что поедем что-то грузить, всего [на] несколько часов, потом всех привезут назад, дадут даже сигаретки. Кауферт слишком волнуется -- там что-то не так. <...>
Блуменау, высоченный плотный мужчина, подбегает к нашей группе, а Минскер бежит в здание рядом, к „хозяину” гетто -- немецкому офицеру. По дороге усатый хочет Минскера задержать, тот, оттолкнув его, пробегает. Следовать в дом коменданта патриот не решается и возвращается в бешенстве к нам. Думал, что [для] Блуменау настал последний час. Блуменау, весь налившись кровью, до последних сил сдерживаясь, чтобы не броситься и не избить патриота, тычет ему в лицо свои знаки отличия -- свой знак освободителя, свой чин virsnieka vietnieka* латышской армии. Внушительная внешность, уверенность в правоте и моральная сила заставили патриота опешить и растеряться. Эти минуты были решающими -- в сопровождении Минскера во двор вбегает офицер-немец. Вообще-то немцу, конечно, наплевать, что происходит и что произойдёт с десятком евреев, но он не может допустить, чтобы у него, в его огороде хозяйничали другие без спросу. [Он] сразу набрасывается на немца и [на] патриота. Как на экране, происходит метаморфоза героев. Заикающимся, дрожащим голосом, не убирая руки от шапки, лепечут всякие извинения, просят прощения за самовольничанье и т. д. Мы, не ожидая дальнейших событий, быстро смываемся.
Вхожу в Judenrat, там страшное волнение, и из всех отделов высыпают служащие. Аля с плачем кидается ко мне. Никак не пойму, в чём дело, чувствую, что что-то необыкновенное, но не знаю, что. Придя в себя, она рассказала то, что узнала от служащих Judenrat’ а. Уже несколько раз эти типы приезжали, наскоро набирали грузовик евреев и укатывали. Из забранных все исчезали -- как выяснилось, они их увозили в лес, все лучшие вещи, деньги, часы, портсигары и т. д. забирали, а [потом] приканчивали. Пока это происходило вне гетто и пока ещё не было забора, это никого не интересовало, но как только гетто стало чем-то законченным и в ведении коменданта-немца, такое положение стало нарушением порядка. Немецкая аккуратность таких вещей не любит».
* Заместителя офицера (латыш.).
Жилищный вопрос в гетто стоял чрезвычайно остро. Сначала на одного человека выделяли 6 квадратных метров, потом эту площадь уменьшили до 4. Перед закрытием главных ворот, когда заселялись уже последние евреи города, для них не хватало места в домах, и они селились в подвалах и конюшнях, которые надо было очищать, сделав хоть немного пригодными для жилья. Из некоторых подвалов приходилось вёдрами вычерпывать воду. Целыми семьями спали вповалку на полу. Благо, что осень стояла относительно тёплая. Позже, когда настали холода, эти люди страшно мучились.
Эльмар Ривош свидетельствует: «Мы эти дни заняты своими личными делишками и совсем не знаем, что в гетто. Наш дом [ул. М.Кална, 5] как-то в стороне, и очень тихо, между тем в центральной части совсем неуютно. С утра до обеда происходит охота -- ловля на работу. Занимается этим «святая тройка»: немецкий лейтенант Станке, фельдфебель Тухель и местный немец, невоенный, Дралле. Технически обставляют [всё], как на охоте с загоном. Дралле в штатском заранее занимает место на [улице] Лудзас, а Станке и Тухель появляются с её концов. Евреи, удирая от них, попадают к Дралле прямо в лапы. Боятся этих работ не работы ради, а дело в том, что при выходе на работу и по возвращении в воротах поджидают патриоты и немилосердно бьют. Бьют, как кому нравится, -- кулаком, палкой, ногами. Бьют вслепую, не разбирая, кого и как, просто так, чтобы отвести душу. Евреи себя утешают тем, что это только пока закроют гетто, потом будет порядок и… справедливость. Работающих, мол, трогать не будут».
Пока же гетто ещё не закрыто и в поисках развлечений «арийцы» приезжают сюда беспрепятственно…
Эльмар Ривош свидетельствует: «Наша Mazā Kalna iela тоже встревожена. Прошлой ночью наискось от нас были неприятные гости. В квартире, в партере дома номер 8, высадили окна и появились пьяный немец и несколько, тоже пьяных, патриотов. В квартире находились старик, старуха, женщина с маленьким ребёнком и девушка. Стариков избили и велели залезть под кровать, а молодым женщинам велели скинуть рубашки и плясать. Девушке в одно место ткнули дуло револьвера, обещая спустить курок. После этого развлечения переломали мебель, испражнились в комнате и, не взяв ничего, удалились».
Рижское гетто официально закрылось 25 октября 1941 года. Согласно регистрации, число его узников составляло в ноябре 29 602 человека.
Рижское гетто, ноябрь 1941 г. Ворота гетто закрылись и оно оказалось полностью отделено от внешнего мира высоким забором из колючей проволоки. Рядом с воротами центрального входа с улицы Садовникова разместили в будке стражу, так называемую «вахе» (нем. Wache – караул, стража). У ворот охрана заняла небольшой жёлтый деревянный дом, где со двора можно было пройти к еврейскому комитету. Свободное передвижение из «арийской» части города и обратно запрещалось под страхом смерти.
По распоряжению обер-бургомистра Риги Хуго Витрока, постам охраны давался строгий приказ «стрелять без всякого предупреждения при любой попытке установить связь с евреями поверх или сквозь ограду гетто».
Макс Кауфман вспоминает: «В первую же ночь на улице Ерсикас было две жертвы. Это были женщины. Когда их застрелили, они упали прямо на проволоку. Ограждение так близко подходило к узкому тротуару, что людям невольно приходилось подходить к нему. После этого происшествия комитет сразу издал распоряжение, касающееся передвижения по территории. В заборах всех дворов были проделаны бреши, чтобы везде можно было пройти. По ночам охрана тревожила нас излишней и чрезмерной стрельбой».
Эльмар Ривош вспоминает: «Официально заявили, что вся связь с внешним миром прекращается. При разговоре или передаче через проволоку посты будут стрелять. У ворот стража обыскивает всех выходящих на работу и возвращающихся. Самым тщательным образом, конечно, обыскивают женщин, молодых в особенности. Холодными грязными и грубыми руками под общий смех и замечания залезают под одежду, шарят по голому телу. У многих женщин после этого на груди кровоподтёки и ссадины. Мужчин обыскивают поверхностно, но бьют всерьёз.
На следующий день после закрытия гетто в городе поймали еврейского парня, ночевавшего у своей подруги-христианки. По приводе в гетто его во дворе караула расстреляли и для острастки показывали. От всего этого настроение у нас всех подавленное, и начинаешь чувствовать себя, как в мышеловке.
Охота за людьми ещё усилилась, и теперь даже ночью ловят по квартирам. В общем, это напоминает рыбную ловлю в аквариуме или охоту в зоологическом саду. Охота за зверьми в лесу, пожалуй, спорт: зверь может удрать, спрятаться, сопротивляться. А в гетто что? Со всех сторон проволока, за нею часовые с оружием и мы, как скот в загоне».
Через два дня, 27 октября, из префектуры привезли чешского еврея, которого сразу же расстреляли и закопали во дворе охраны. Несчастный пришёл в префектуру, чтобы узнать о своём будущем, и был прямиком отправлен в гетто.
Были организованы еврейские рабочие команды (рабочие колонны), которые разбирали развалины, занимались ремонтом и уборкой. После закрытия ворот гетто для эксплуатации еврейской рабочей силы Рижский департамент труда образовал специальное управление. Все работодатели должны были перечислять деньги и таким образом, гетто рассматривалось как самофинансируемое и весьма прибыльное предприятие. В гетто действовала «биржа труда». По утрам на улице Виляну формировались рабочие колонны, которые строем по три, в 7 часов уводились надзирателями к местам работы. Обратно их приводили в 18 часов. За такую колонну нёс ответственность также специально назначенный Оberjude (старший еврей – нем.). Люди не получали денег, а работали только за продуктовый паёк, выдаваемый им в гетто.
Первое время рабочие команды возвращались через главные ворота. Позднее для лучшего контроля их заставляли проходить через двор охраны. Если при обыске возвращавшихся с работы евреев обнаруживали у кого-нибудь продукты, их отбирали, а на виновных обрушивался град ударов дубинок. Некоторых забивали насмерть. Люди держались в основном на запасах, которые ранее удалось пронести с собой в гетто, во многих домах уже начался голод. Вскоре к нему прибавился и холод. Зима 1941 года пришла ранняя и суровая, дров не хватало.
Эльмар Ривош свидетельствует: «Видел на одном из дворов по [улице] Саркана старичка, занятого на куче кухонных отбросов тем, что выискивал картофельную шелуху и случайные корочки. Делал он это с такой опаской, чтобы никто не заметил, что было ясно -- это не нищий, он, видно, в первый раз. Меня он не видел, но когда я прошёл мимо, он меня заметил и так растерялся, что принял вид, будто занят совсем другим делом, стал в такую позу, как когда орошают землю. Почему люди в нашем положении ещё стыдятся чего-то?»
Внешняя охрана гетто была поручена латышской вспомогательной полиции. Начальником её стал бывший лейтенант латвийской армии А.Данцкоп*. Охранникам запрещалось отходить от забора и общаться с узниками гетто. Они должны были, применяя оружие, пресекать любые контакты с внешним миром. Тем не менее, несмотря на запрет находиться на территории, охранники время от времени проникали в гетто, избивали, грабили и насиловали. Одеты они были в форму бывшей латвийской армии, или в мундиры айзсаргов. Поначалу на их головных уборах имелись даже старые латвийские знаки различия. Они носили зелёные нарукавные повязки с надписью Schutzmannschaften («Охранные отряды»). Обитатели гетто называли охранников бендлдике (повязочники – идиш).
Вспоминает Эльмар Ривош: «У ворот, как статуя, стоит красавец офицер, офицер бывшей латвийской армии, новый помощник коменданта гетто. Я узнаю его с первого взгляда, его не узнать нельзя. Я его помню лейтенантом, взводным командиром. В 1937 году я проходил повторное обучение инструкторов-резервистов в Саласпилсе, всего один месяц. Служил я в третьем взводе, он командовал вторым. Лейтенант Данцкоп. Среди профессиональных военных у нас в армии было достаточно сволочей, но лейтенант Данцкоп и среди них занимал почётное место. Злой садист по натуре. Злой для развлечения, вместо папироски -- он не курит. Неевреев он третировал с удовольствием, евреев -- с наслаждением. Он красавец в том смысле, что принято считать красотой. Такие глаза встречаются редко. Видел их только у латышей и эстонцев, но говорят, что и у финнов они встречаются. Я бы назвал их вообще не глазами, человеческими глазами, а просто органом зрения. Эти глаза, как светлое, прозрачное стекло, как мёртвый красивый камень. В них нет ни злобы, ни скуки, нет ни любви, ни ненависти, они видят, но ничего не выражают. Искать жалости, пощады в этих глазах так же безнадёжно, как заставить их засмеяться. Хороший помощник коменданта, слов нет».
* Альберт Данцкоп(1911-?) -- бывший офицер латвийской армии, учился на медицинском факультете Латвийского университета. С 1 октября 1941 г. добровольно состоял на службе в латышском полицейском батальоне. С 12 мая 1942 г. по 13 ноября 1943 г. находился на фронте под Ленинградом, был ранен. В конце войны бежал с гитлеровцами. По некоторым сведениям, умер в 90-е годы в Канаде.
Вышло ещё одно распоряжение о том, что все евреи должны были заявить об имеющихся у них ценностях, деньгах, движимом и недвижимом имуществе. На все ценности свыше 100 марок налагался арест, они становились собственностью оккупационных сил. Нацисты вообще не стеснялись в присвоении любого еврейского имущества…
Вспоминает Эльмар Ривош: «Со знакомым мальчиком Б.Заксом, нашим бывшим Зассенгофским соседом, был такой случай. Проходит он по Большой Горной. Улица была пустая. Вдруг окрик постового:
-- Жид, подожди, который час?
Мальчик, ничего [плохого] не думая, отгибает перчатку и, посмотрев на часы, отвечает на вопрос и видит направленное на себя дуло ружья.
-- Ну, а теперь живо бросай часы вот сюда, в снег!
Так часовые зарабатывают часы. Хорошо, что не расквитался за часы пулей. Говорят, были уже и такие случаи. Словом, наша изоляция стала солидней, чем многие ожидали.
Вечером мы купали девочку. Ей хоть бы что, сидела в ванночке, плескалась, как утка, играла и радовалась. Несмотря на гетто, она круглая и здоровая, прямо удовольствие её тискать. Димочка её теперь очень любит, вытирал ей ножки и целовал розовые пятки. Она заливалась смехом и рвала его за волосы. Аля и мама от этой идиллии приходили в восторг. У меня чувство к детям как-то внешне отмирает, всё заполняет чувство обязанности доставить им возможность жить».
В первые же недели стало очевидно, насколько катастрофичны санитарные условия в гетто. Городские власти Риги отказывались вывозить мусор. Пришлось выкапывать во дворах большие ямы и собирать в них нечистоты. В результате в гетто даже в холода стоял тяжёлый, нездоровый воздух. Люди жили за какой-то нереальной гранью, в то время как рядом, отделённые от них колючей проволокой, занимались своими привычными, обыденными делами жители Московского форштадта.
Вспоминает Эльмар Ривош: «Кусочек по Ерсикас ведёт по такому узкому тротуару, что с трудом протаскивается ящик. Рядом с нами проходят на работу рабочие, такие же, может, как и мы, но между нами проволока, и она создаёт бездну. Стараюсь не видеть и не замечать людей за забором. Проскальзывает мысль: так себя, наверно, чувствуют звери в зоологическом саду».
О том, что будет дальше, люди старались не думать. Пытались не замечать того, что являлось признаком беды.
Вспоминает Эльмар Ривош: «Пока мы с Фридманом сидим, покуриваем, делимся новостями и надеждами, входит сосед из квартиры рядом. Он рассказывает, что сегодня работал где-то в Бикерниеках. Пока ездили на грузовике, жутко промёрзли, но остались довольны работой, вернее, тем, что такая работа делается. Рыли они в лесу ямы, длинные и глубокие. Без всякого сомнения, это будущие укрепления, а раз так, значит, ждут наступления советских. Говорит, что завтра опять поедет с этой рабочей группой, только теплее закутает ноги. У нас, вернее, у оптимистов, выработалось какое-то умение во всех событиях находить хорошую сторону -- не знаю, умно, глупо ли, во всяком случае легче жить. Вменил себе в обязанность в присутствии кого бы то ни было, будь то свои или чужие, всегда шутить и приуменьшать неудачи и несчастья. Люди любят слышать из уст другого подтверждение своих желаний и надежд. В том, что эти ямы роются не для укреплений, я уверен, более того -- что для другой цели, но для какой? Неужели?.. Отгоняю мысли, какие-то совсем безумные…».
В конце ноября, будущее для жителей гетто ещё оставалось неопределённым, туманным, неясным... Люди успокаивали друг друга, старались внушать близким оптимистические надежды. Хотя в воздухе уже витала недобрая атмосфера предгрозового ожидания. Говорили тихо, как на похоронах. Говорили как-то шёпотом, боясь услышать свои же слова. Ждали чего-то страшного, сами не зная, чего... Может, всё -- напрасный страх, может, погода прояснится? Гроза разряжается дождём и бурей. И эта разрядится -- слезами и кровью.
Первая акция 28 ноября 1941 года стал известен приказ немецких властей о ликвидации гетто. Женщины с детьми, пожилые и нетрудоспособные должны будут переведены в особый лагерь, работоспособные мужчины оставлялись в специально выделенном месте -- Кasernierungslаgеr, или в т.н. «малом гетто» *. Для его обустройства уже к вечеру должна была быть очищена от жителей территория от ул. Ликснас до ул. Лудзас и далее вдоль неё до ул. Лаувас (конец гетто). Всех обитателей этого квартала выселяли в общее гетто. Немедленно начали возводить новое ограждение для «малого гетто». Улицы в тот день выглядели, как после погрома -- усыпаны брошенными вещами, кругом летали перья от подушек.
Вспоминает Эльмар Ривош: «Насколько лучше корове, барану. Их кормят, гонят на бойню, общество покровителей животных следит за тем, чтобы их не мучили понапрасну, на бойне их принимает специалист, их глушат и ловкой рукой перерезают горло. Кровь, [а] с нею жизнь истекает из тела, остаётся мясо.
Нас, перед тем как перебить, кидают из стороны в сторону, лишают самых примитивных прав человека, прав животного и то нам не оставляют. Постепенно тупым ножом режут душу, оставляя вопрос о том, когда нам перережут глотку, открытым.
По обе стороны [улицы] Ликснас лихорадочно строят забор. У каждого столба -- человек. С конца [улицы], у Большой Горной, уже натягивают проволоку. По одну сторону -- евреи, на другой копают ямы „арийцы”. Немцы следят за темпом работы. Чего они так торопятся? Никто не убежит».
Сообщалось, что переселенцы обязаны немедленно приготовиться в дорогу. С собой разрешалось брать не бoлее 20 килограммов вещей и продуктов на человека. Этот приказ вызвал в гетто хаос и панику. Куда могут повезти столько народу зимой? Как эти люди смогут вынести дорогу, неизвестно куда, без отцов, взрослых сыновей -- здоровых мужчин? Но раздумывать было некогда. Уже на следующий день нужно было быть готовым оставить гетто и пуститься в путь, куда-то в лагерь.
* «Малое гетто» -- особый трудовой лагерь на территории Рижского гетто, куда незадолго до ликвидации «большого гетто» (29 ноября 1941 года) были переведены около 4500 трудоспособных евреев-мужчин. «Малое гетто» просуществовало до 2 ноября 1943 года, а оставшиеся в живых его узники были переведены в концлагерь Кайзервальд** (с филиалами) в Риге.
** Кайзервальд -- концлагерь в рижском районе Межапарк, занимавший территорию между проспектом Виестура и железной дорогой. Он начал создаваться летом 1943 года, после того как 21 июня рейхсфюрер СС Г.Гиммлер издал приказ о ликвидации всех гетто в Остланде и переводе всех евреев в концентрационные лагеря. Лагерь был построен силами заключённых, привезённых в апреле 1943 года из концлагеря Заксенхаузен (Германия), -- преимущественно немцев и поляков, и в основном ничем не отличался от других нацистских концлагерей. Первые две группы узников Рижского гетто были доставлены в Кайзервальд в июле 1943 года. Последнее перемещение произошло 2 ноября, и эта дата считается днём закрытия Рижского гетто.
Всё гетто принялось лихорадочно готовить пакеты, отбирать и складывать наиболее необходимое. Люди примеряли рюкзаки, тренировались в ходьбе с ними, оценивали по своим силам максимально возможный вес дорожных вещей. Особенно трагичным было положение женщин-матерей с маленькими детьми.
Страшную ночь пережило гетто перед разлукой с родными и близкими -- отцами, сыновьями, братьями. Многие предчувствовали, что это уже навсегда…
Оставляемые в гетто мужчины, начиная от семнадцати и до шестидесяти лет, обязаны были рано утром собраться на углу Лудзас и Садовникова. Колонна простояла на морозе несколько часов.
Макс Кауфман свидетельствует: «Одетый в кожаное пальто с большим наганом на боку с машины слез латышский палач Цукурс*. Он зашёл к латышской охране и дал ей всевозможные указания. Он наверняка знал, какая беда нас всех поджидает. Охрана была усилена, её снабдили большим количеством водки».
* Герберт Цукурс (1900-1965) – известный латвийский лётчик. Совершил перелёты в Африку и Японию, опубликовал путевые очерки. Во время нацистской оккупации Латвии сотрудничал с германскими секретными службами, состоял в «команде Арайса». В 1946 году бежал в Бразилию. Убит в Монтевидео сотрудниками израильских спецслужб за преступления против евреев.
Наконец, получен приказ: в течение получаса мужчинам перейти в «малое гетто». Все лихорадочно бросились к своим семьям, чтобы ещё раз проститься, взять кое-что из вещей, передать что-то напоследок родным. Многие полагали, что именно над ними, трудоспособными мужчинами, готовится расправа, и потому старались переправить своих сыновей-подростков и младших братьев назад в «большое гетто», оставив их с матерями…
К вечеру атмосфера накалилась. Отряды вооружённых полицейских зашли в гетто. Многие из них были пьяны. Слышались отдельные выстрелы, которые с темнотой всё учащались. Около семи вечера людей начали выгонять из домов. На улице Лудзас стали формировать колонну. Стоял трескучий мороз, где-то неподалёку непрерывно стреляли.
Через пару часов напряжённого ожидания на холоде, некоторые украдкой вернулись в свои жилища.
Фрида Михельсон вспоминает: «В ожидании проходит час за часом. От усталости засыпают дети, прикорнул кое-кто из взрослых, постепенно сон одолевает всех. Часов в семь утра, ещё довольно темно, снова слышны крики латышских полицаев:
-- Немедленно выйти на улицу!
Ошеломлённые, напуганные спросонья, растормошённые, мы опять в страшной спешке выбежали из дома и построились в ряды. Вскоре, однако, появляется несколько „повязочников” и объявляют по рядам, что сегодня пойдут только те, кто проживает на улицах от Лачплеша до Даугавпилсской. Все остальные могут разойтись по домам».
Злая воля палачей разделила в ту ночь обитателей рижского гетто на живых и мёртвых. Границей между жизнью и смертью стала улица Даугавпилс…
Вспоминает Тевель Глезер: «Одетые в военную форму латыши и немцы внезапно появились в гетто и устроили охоту на евреев, врывались в квартиры и обыскивали каждый уголок. Находили всех, пытавшихся спрятаться, били, стреляли, выгоняли всех на улицу, даже слабых и больных. Детей отрывали от матерей, топтали ногами, выбрасывали через окна верхних этажей, приказывали быстрее одеваться, разрешали брать с собой только мелочи. Колонны, которые гнали к Московскому шоссе, были окружены ротами латышских полицейских. <...> Много трупов взрослых и детей после этого осталось на центральной улице гетто Лудзас, там же виднелось громадное количество разной одежды и предметов первой необходимости, которые изверги забраковали. Награбив достаточное количество дорогих и ценных вещей, они пресытились. По канализационным стокам кровь текла как вода».
Фрида Михельсон вспоминает: «Я стою у окна и смотрю, что творится на улице [ул.Лудзас, 37]. Начинает светать. Я вижу, как беспрерывным потоком движутся колонны людей, сопровождаемые вооружёнными шуцманами. Идут старые и молодые, женщины с детьми на руках и инвалиды, поддерживаемые идущими рядом. Но вдруг слышу очередь и прямо перед нашими окнами вижу нечто ужасное: немец-эсэсовец стреляет в упор по рядам, и скошенные пулями люди падают на мостовую. В колонне замешательство, толпа напирает, люди пытаются бежать и проскочить мимо озверевшего немца, топчут упавших. Многие уже бросили свои тяжёлые пакеты, чтобы не отстать. А шуцманы, не преставая, орут:
-- Быстрее, быстрее! -- и хлещут при этом нагайками тех, кто отстаёт.
Я крикнула во весь голос:
-- Подойдите к окну, посмотрите, какой кошмар! Стреляют же евреев!
Но все так перепуганы, что не смеют двинуться с места, и кричат мне, чтобы я убралась с подоконника, иначе начнут палить и по нашим окнам. Я упрямо не отхожу, стою, словно пригвождённая к месту, будто неведомая сила твердит мне: „Ты всё это должна видеть!” да и как можно на это не глядеть, когда в двух шагах за окном разыгрывается трагедия целого народа!
А люди всё идут и идут без конца, не смолкает стрельба, и постоянно падает то один, то другой. Только около полудня прекратилось, наконец, это траурное шествие, и тут открылся весь ужас происшедшего: бесчисленные окровавленные трупы, в основном пожилых людей лежали вдоль всей улицы, меж ними растекались широкими потоками кровавые ручьи...»
Людей гнали к Румбуле -- маленькой железнодорожной станции на линии Рига -- Даугавпилс, примерно в 10 километрах от ворот Рижского гетто. На пригорке, в 250 метрах от станции, в лесу, нацистами было выбрано место для уничтожения узников гетто. Советскими военнопленными были вырыты ямы. Затем эти военнопленные, около 300 человек, там же были расстреляны.
Обречённые, уже раздетые, сходили в яму по наклонному земляному спуску и ложились на свежие трупы казнённых. Компактно, лицом вниз, голова к ногам... Одиночными выстрелами в затылок их убивали с расстояния примерно двух метров. Каждой жертве полагалась одна пуля. Маленьких детей бросали в ямы живыми. Этот предложенный Ф.Еккельном* метод убийства назывался у нацистов «укладкой сардин».
В ночь на 30 декабря и наступившее за ней утро в Румбульском лесу погибло более 12 тысяч человек. Вместе с узниками рижского гетто, расстреляли 942 еврея из Германии, которых погнали на казнь прямо с ж/д станции Шкиротава.
На улицах и в домах Московского форштадта остались лежать около 800 погибших. Через несколько часов улицы очистили, немцы приказали собрать и унести убитых на Старое еврейское кладбище, что находилось на территории гетто, и там закопать в общих могилах.
**Фридрих Еккельн (1895-1945) – обергруппенфюрер, высший руководитель СС и полиции в рейхскомиссариате Остланд, один из организаторов массовых убийств и депортаций. Был взят в плен советскими войсками 2 мая 1945 года в Берлине. На судебном процессе в Риге (26 января – 2 февраля 1946 года) за военные преступления был приговорён к смертной казни. Был повешен на площади Победы в Риге 3 февраля 1946 года.
Свидетельствует Макс Кауфман: «Во время работы мы обнаружили в одном из пакетов замотанного в тряпки четырёхнедельного младенца. Ребёнок тихо и спокойно лежал на улице. По-видимому, кто-то из убийц забрал его у матери. По сей день я ясно вижу перед собой блестящие глазки этой малышки. Латыш, сопровождающий нас в качестве охраны, взял ребёнка с собой. Наверняка её ждала участь всех еврейских детей».
Вместе с убитыми на улицах и по пути к местам массовых расстрелов в Румбуле под Ригой 30 ноября и 8 декабря 1941 года, а также казнёнными 31 октября 1942 года участниками действовавшей в гетто группы Сопротивления, на Старом еврейском кладбище были захоронены около 2000 узников Рижского гетто. Кладбище не сохранилось: в 1960 году надгробия на нём были снесены и на его месте устроен парк. В 1994 году там был установлен памятный камень и восстановлено название «Старое еврейское кладбище».
Свидетельствует Эльмар Ривош: «В эту ночь многие покончили с собой, в том числе несколько врачей. Алина кузина Леля Бордо себе и [своему] Жоржику (сын пяти лет) перерезала на руках артерии. Её утром нашли в кровати с Жоржиком на руках, залитых кровью. Жоржик был уже мёртв, она же теперь в больнице, ей сделали переливание крови, и она выживет. Врачебная совесть и этика бывает преступней самого гнусного убийства. Зачем спасать Лелю? Прочитав или услыхав слова „Леля перерезала артерии себе и Жоржику”, они доходят до слуха, до поверхностного сознания, но постарайтесь вдуматься, постарайтесь на момент понять и почувствовать, что должно происходить в душе такой Лели, когда она бритвой перерезает артерии на ручках своего обожаемого маленького Жоржика. И эту Лелю спасают. Неужели не понимают, что этим заставляют её ещё раз пережить весь ужас, неужели не понимают, что она должна будет вторично себя убивать -- это её единственное спасение. Леля, слабая избалованная женщина, оказалась сильнее, чем можно было ожидать, и -- кто знает -- может быть, умнее нас».
Часть первая
Часть третья
