Однажды в 1946 году Эдит Пиаф посетила концертный зал “Вашингтон”. Первым номером выступал очень молодой певец, ростом чуть выше самой Пиаф, худой и с огромным носом. Он спел две ритмичные песни, непохожие на классический шансон. Суперзвезда заинтересовалась новичком и поманила его рукой.
Диалог, с которого якобы началось их знакомство (“Ты еврей? – Армянин. – А что это? – Долго объяснять. – Если долго, то не надо...”), вероятно, выдуман. В мемуарах Шарля Азнавура он не упомянут. Пиаф просто пригласила обалдевшего от невероятной удачи Шарля в гости. Он подозвал пианиста, игравшего в задней части сцены, и попросил пригласить его тоже. Пианиста звали Пьер Рош. Они были партнерами – один писал музыку, другой слова.
Дом Пиаф был настоящим пристанищем богемы. Там в творческом беспорядке жили ее работники, друзья и текущий любовник. Ее романы обычно длились не дольше полутора лет. 22-летний Шарль не имел никаких шансов стать фаворитом – она любила мужчин высоких и крепко сложенных, как боксер-чемпион Марсель Сердан (их трагический роман тогда еще не начался). Впрочем, он и не хотел. Он был счастливым молодоженом, супругом 19-летней певицы Мишлин Рюжель.
Армянин произвел хорошее впечатление – показал, что он, как и Эдит, дитя парижских улиц, завсегдатай ее любимых танцплощадок на рабочих окраинах. И выдержал танцевальный марафон, который она устроила. “...Маргерит Моно села за рояль, и начались вальсы, затем пошли пасодобли, и снова вальсы. Ну и сильна же была госпожа, просто‑таки неутомима, а, кроме того, до чего упряма! Решила показать, что здесь командует она, и что мы не остановимся, пока хозяйка того не захочет. Между нами вдруг возникло нечто, напоминающее отношения парня и девушки: ни один не уступит, лучше сдохнуть! Она уцепилась за меня, а я, ускоряя шаг, уже почти тащил ее на себе, но она никак не желала признать себя побежденной. И вдруг, с самым непринужденным видом, хотя и задыхаясь, постановила: «Ничего не скажешь, наш человек!»
У меня было такое чувство, что я получил документ об усыновлении”.
На следующий день Пиаф наняла дуэт петь в первом отделении своих концертов.
“– А сколько нам будут платить?
Львица посмотрела на меня так, словно собиралась закопать заживо, и нервно закричала:
– Жалкое ничтожество! Тебе дают возможность поехать в турне с Эдит Пиаф, а ты спрашиваешь «сколько?!»
Я ожидал чего угодно, но только не подобной бури эмоций, и пробормотал:
– Мне надо кормить семью и...
– В твоем возрасте, имея такую профессию, надо быть холостяком. Вот я что, по-твоему, замужем? Ладно, за монеты не переживай, будут”. [...] “Так, поезд на Рубе уходит послезавтра в восемь двадцать. Будьте вовремя, ненавижу людей, которые садятся в поезд на ходу”.
Что же сделали Рош и Азнавур, получив шанс, который выпадает раз в жизни?
“Накануне отъезда, чтобы быть поближе к вокзалу, я решил заночевать у Пьера, который жил на сквере Монтолон, в десяти минутах ходьбы. Мишлин вечером пела в кабаре, и мы проводили ее туда. После ее выступления мы все вместе отправились поужинать в одно приятное заведение и вернулись домой к Пьеру около трех часов утра.
«Пьер, просыпайся! Мы опоздаем на поезд! Пьер, проснись! Мы всюду опоздаем!»
И мы всюду опоздали. Примчавшись на вокзал, поняли, что поезд не собирался дожидаться нашего появления. Катастрофа! В кои‑то веки Национальное общество железных дорог Франции сработало точно, и удача укатила вместе с поездом, оставив нас на перроне в полной растерянности. Но я не собирался ее упускать. К 1946 году еще не успели полностью восстановить все дороги и мосты, которые Сопротивление взорвало во время войны. То тут, то там поезда немного задерживались. Нам удалось попасть на состав, отправлявшийся в Лилль и, к счастью, прибывший в пункт назначения вовремя. Там мы запрыгнули в трамвай, шедший до Рубе, и поехали в сторону вокзала. Поезд, в котором ехали Эдит и «Друзья песни», опаздывал. В ожидании его прибытия мы с комфортом устроились в пивной напротив входа в вокзал.
Говорят, Эдит всю дорогу была вне себя от злости и клялась, что больше не желает слышать об этих ничтожествах (то есть о нас). И когда вдруг увидела, что мы сидим на веранде за кружкой пива, рассмеялась так, как могла смеяться только она одна, а потом вышла, чтобы выпить с нами”.
Концерты прошли по плану. Рош и Азнавур начинали, затем Эдит объявляла группу “Друзья песни” (лидер группы Жан-Луи Жобер был ее любовником). Ни одна известная певица, ни до, ни после нее, не делала подобных вещей. Выйти на сцену до начала своего выступления означало разрушить впечатление от своего появления во второй части концерта. Но ей не было до этого дела, такие мелочи никак не отражались на ее успехе. После антракта Азнавур объявлял Пиаф, и второе отделение было целиком ее.
Дуэт показал себя серьезными и трудолюбивыми артистами, несмотря на любовь к выпивке (которую Пиаф разделяла). Они заслужили уважение звезды и пели на ее концертах еще много раз. Когда Пьер женился на канадке и остался жить за океаном, она помогла Шарлю начать сольную карьеру. В своей манере – деспотичной, скандальной, иногда ревнивой, но помогла. Азнавур проживет долгую жизнь (1924–2018) и всегда будет говорить о рано умершей Пиаф с безмерным восхищением и любовью.
А что же случилось с его носом? В 1950 году Эдит практически заставила его сделать ринопластику. Он был слишком беден для этого, и она оплатила операцию в складчину с издателем музыкальных пластинок Раулем Бретоном. В последний момент она засомневалась. “Поздно вечером, когда мы уже прилично набрались, Эдит вдруг всплакнула, сказав: «Я все думаю, а может, мы были не правы? Девчонкам‑то ты нравился, несмотря на твой нос… Вот я, например, люблю тебя таким, какой ты есть!»” Но Шарль всё же пошел на операцию. Уменьшенный нос сделал его фотогеничнее и принес пользу его карьере.
Автор: Нина Манчева