Наличник отрывали с хохотом. То ли из-за недостатка рваной силы, которая с первых наскоков не сумела одолеть вековую спайку деревянного кружева и бревен. Те будто почувствовали угрозу, налились, стали ширше, массивнее. Будто не желали отдавать иссохшийся от времени ажурный узор, заботливо прилаженный мастером.
Той осенью Кириллу было тринадцать. Перед самым лицом своим он держал разжатую до состояния морской звёзды ладонь. Такую он видел недавно в разбухшем телевизоре. По экрану металась напряженной нитью искристая рябь. Впрочем, на безмятежное подводное существование беспозвоночного - непоседливая помеха никакого влияния не оказывала.
"Иди! Друг твой пришел!". Это бабушка. Она знала, что Кирилл и дядя Семен приятельствуют, ведут долгие беседы.
Ноги да и руки Кирилла, доведенные до неприглядной разбитости вследствие расчесывания с чрезмерным нажимом, пугали некоторых жителей деревни, в основном старушек. Бабушка старалась наладить кожу, прикладывала к ранкам сырые тряпочки, но ничего не помогало. Зуд саднил, белеющие припухлости корябались, лопались, покрывались коростой.
"Укусил - терпи, зачем рвать кожу!?" - добродушно, назидал друг Кирилла, дед Семён. Медлительный, высокий, статный - человек этот имел репутацию мастера на все руки. Он и ставил наличники по всей округе. Выделывал их в своей мастерской, возился с ними денно и нощно. Потом перестал. Похоронил вторую жену - Варвару Ильиничну, обзавелся скотиной, стал много курить, сторонился шумливой очереди, каждый вторник набухающей перед дверьми единственного сельмага.
"Звезды живут глубоко!" - убеждал Кирилл старика Семена. Тот примостился на досочке, брошенной у самой тропы. Оба собеседника посматривали вдаль, где стояла дымчатая занавесь, сгустившая под вечер. Ее вот-вот сначала прорвет, правда без ощутимого ущерба, матерная ругань пастуха, а затем сотни голов с грохотом растопчут ее, поднимут иное облако - пыльное, грубоватое, пахучее. Растворенный в нем едкий душок еще повисит в воздухе и перестанет. Да и сизое пятно развалится, едва ли крик скотовода успеет окончательно затеряться и остыть в изворотах глиняной, бугристой дороги.
Стадо все не шло. "В пруду живут они?" - неожиданно спросил старик. Он стучал тростью по длинной доске, как бы приглашая юного собеседника присесть рядом. Кирилл не понял вопроса, поставленного как бы с неохотой. В голосе Семена читалась скука. "Звезды твои в пруду живут?" - повторил вопрос. Кирилл перескочил из одного мысленного потока в другой, вспомнил Норвежское море, нырнул поглубже, рассмотрел продольный ряд позвонков, задумался: "Нет, в пруду грязно... Звездам нужна чистая вода. Как в аквариуме".
"Нууууууу" — заревело на другом конце деревни. Распевный свист пастуха смягчил хлесткое, матерное слово, брошенное, впрочем без всякой злобы. Дед Семен поправил огромной ладонью своей истертую кепку, надавил тростью на резиновый сапог как бы проверяя его прочность. Поднялся, чтобы отделить свою "Дочу" от подвижной надвигающейся безропотной массы. Слышалось обиженное мычание. Отвалившаяся от стада белая туша полоскалась в высоких кустах.
"Кирюх, ты че! Ломай давай!" - оглушило в затылок. "Бей в правую часть, она отошла".
Руку зацепил сильно, побежала кровь, увлажнила рубаху. "Задел!" - досадливо буркнул Кирилл. Он отбросил тяжелый ломик в рыхлые кусты. Тот, отрыгиваясь, ухнул оземь почти рассерженно. Кирилл отвернул мягкую ткань рубахи, обнажив задетую руку. Засмотрелся на жерло раны, вяло подул, но воздух изо рта шел плохо.
"Пластырь нужен" - нашелся товарищ. "Погоди, я быстро". Шершавя по траве черная спина затерялась в холодных зарослях. Кирилл остался один.
Дом деда Семена обвалился с одной стороны, обнажив ярко-голубую дверь из сеней в единственную, с исчезнувшими полами, комнату, не раз ограбленную, орошенную осадками.
Наличники не трогали несколько лет. Они висели, цвели замысловатым навершием. Фарфоровый изолятор выделялся белой бусинкой на потемневшем туловище избы. Проводку давно оборвали.
Семена Ивановича схоронили на верхнем кладбище. Положили рядом с Варварой Ильиничной. На могиле его стоит монумент с красной звездой. Она умеет плакать. Следы от слез ее застыли коричневыми дорожками. Высохшие ручейки. Ржавят невысокий памятник.