— И не многовато вам кофе, Илоночка Юрьевна? Пятая кружка? Да в вашем возрасте? — спрашиваю я у себя голосом Аллочки и включаю офисную кофемашину.
— Алла бы никогда тебе не указала на возраст, — слышу за спиной едкое ворчание Кости и улыбаюсь, — они с Никиткой с благоговейным обожанием смотрят и не могут надышаться на свою Илоночку Юрьевну.
— Константин Аркадьевич, — я разворачиваюсь к шефу и приседаю в реверансе, — какими судьбами?
— А то ты не знаешь? — Лавряшин хмурится и улыбается одновременно.
Я протягиваю Косте свою кружку с кофе и виновато закусываю губу. Меня не должно быть в офисе. И Аркадьевич по моей вине не нежится в кроватке, пуская слюнки под просмотр какого-то сладко-воздушного сновидения. Ну не могла я поступить иначе, кроме как поехать поработать в журнал. Помните, с чего я начала свою историю? Нет? Оно и неудивительно. Если я позабыла и с трудом вспомнила, как собиралась замуж за Валиииика, того самого любителя свадебных регистраторш и карьерных лестниц, то про вас и говорить нечего.
Почему я вдруг вспомнила про свою несостоявшуюся свадьбу? Да, просто в тот день я думала, что у меня нереально сумасшедший день. Но сегодняшний день превзошёл тот день и остальные в моей жизни вместе взятые. И я не придумала ничего разумнее, чем приехать и поработать, и найти треклятые ошибки в отчетах отдела развития и устранить замечания Устиньи Павловны. На дворе глухая ночь. И я не сразу смогла выключить охранную сигнализацию в офисе. Поэтому сработало оповещение о проникновении в святая святых стены нашего журнала. И Костя примчался в офис ловить злоумышленников.
— Ты когда-нибудь научишься отключать сигнализацию? — шеф зевает и потирает сонные глаза.
— От лица нашего неэффективного, ненужного, как пятая нога собаке, отдела по развитию приношу вам глубочайшие извинения от всей души, — я низко кланяюсь перед шефом, чуть не вываливая перед ним свою грудь и чувствуя, как сзади треснула юбка.
— Белозёрова, ты не меняешься, — бурчит, ухмыляясь Костя, — я ведь видел по камерам, что это ты здесь нарушаешь ночной покой граждан и общественный порядок.
— Видел? — я озираюсь по стенам. — И давно ты снабдил офис камерами, любитель домашних видео?
— Илооооооооооона?!
— А я в пруду для Лилии Лилии Лилии сорвал три белых лилии три лилии сорвал. — пою я мимо нот невольно (нет, правда, без злого умысла, если только взбодрить малость кое-кого) и отступаю назад, потому что шеф трясёт кружкой с кофе и багровеет.
— Ты это специально? — чуть не с пеной у рта выдавливает Костя, обрызгивая меня пеной с кофе.
Я с интересом наблюдаю, как по моей белой блузке разливается пятно, и смеюсь. Лицо Лавряшина вытягивается, приходит его пора конфузиться. Мой горячо любимый шеф и несостоявшийся любимый мужчина ставит кружку на стол и вытаскивает из салфетницы уйму салфеток, протягивая взволнованно мне.
— Боже упаси, — я залипаю взглядом над пятном, — нет.
— Что, нет? — шеф следит за моими манипуляциями с блузкой.
— Я не намеренно запела про Лилию, случайно вспомнила, — я выбросила липкие и мокрые салфетки в урну, — но это прям то, что надо для полного Endеца в моей жизни.
— Что это? Песня? — я повергаю Костю в шок несуразностью своих размышлений.
— Этот стон у нас песней зовётся, — озвучиваю я.
— Илон, объясни толком, не ломай мне психику, — Аркадьевич закатывает глаза.
— Ах, если бы мечта сбылась, такая жизнь тогда бы началась, — пою я другую песню ни к селу ни к городу.
Костя то ли злится, то ли переживает, то ли… Я себя то не понимаю до конца, куда мне его понять? Серо-зелёные глаза шефа темнеют, изумрудной дымкой завлекая меня. У тебя, Белозёрова, что не глянь кругом, а мужики то все с драгоценными глазами не иначе. Один ходит да озаряет взглядом сапфиров. Второй изумрудами сверкает.
— А я ведь тогда в тебя и влюбилась, заглянув впервые в твои глаза, — вздыхаю я и мысленно пишу заявление об увольнении, понимая, что ни к чему хорошему моё признание и наш последующий с Костей разговор не приведут. Но мне в принципе и без принципа уже нечего терять. Мне без трёх месяцев 35 лет. А я бегу, бегу на своих шпильках и ловлю, ловлю брезжащий вдалеке свет путеводной звезды и предрассветного счастья, только моего счастья. Надо бы к окулисту записаться или, как его, офтальмологу, хотя, когда мне?! Если я всё ещё в активном поиске себя, своего места под солнцем и, если не призвания в этой жизни, то хотя бы новой работы. Ох, Илоночка Юрьевна, и давно ли вы обивали пороги работодателей да по собеседованиям мыкались?!
— Илон, что-то с Виолой? — напряжённый голос шефа неподдельной заботой режет по живому...по нервам.
— Виола то? — я напрасно выравниваю дыхание. — Моя сестрица то? Да лучше всех! — хватаю шефа за руку и попеременно начинаю хохотать, плакать и икать.
У Лавряшина от изумления сходятся брови на переносице.