Волошкино село
Почему приклеилось к этому мальчонке прозвище Волошко теперь никто и не вспомнит. Появился он в партизанском отряде в январе 1943 года. Принёс с собой немецкий автомат, карабин и горсть патронов. Сказал, что выкрал оружие у пьяных немцев, а патроны собрал на дороге. Некоторое время мальчик терпел недоверие к себе, но потом пришёл к командиру отряда и попросил задание. Его определили в связные. В близлежащем селе были люди, которые поддерживали связь с партизанами, снабжая их продуктами и информацией о немецких войсках. Мальчик ходил ночью в село на встречу с верными людьми. Всегда возвращался. Село, в котором, по словам мальчика он вырос, в партизанском отряде прозвали Волошкино, хотя, ещё с царских времён, оно имело совсем другое название.
Уходя в одиннадцатый раз прямо в землянке командира партизанского отряда, мальчик перекрестился.
- Не вернусь я. Не поминайте лихом!
- Ты это брось, - высказались взрослые, - нужда в тебе есть, а значит, возвращайся.
Мальчик в ответ грустно улыбнулся.
Ночью 25 апреля 1943 года мальчик вышел из дома сельского старосты. Как оказалось, его уже ждали полицаи. Окружили возле колодца.
- Пасха сегодня! – крикнул он, - у меня и яйцо есть.
В темноте никто из полицаев не разглядел, что паренёк держит в руке.
- Христос Воскреси, – сказал кто-то из полицаев, приближаясь к колодцу.
- Подходи ближе, - мальчик сел на колодезный сруб.
Трое полицаев подошли, один протянул руки, пытаясь схватить мальчишку.
- Воистину Воскреси! – крикнул мальчишка и дёрнул за колпачок гранаты.
Тут же раздался взрыв. Тела юного партизана и двоих полицаев упали в колодец, третий лишился глаз.
Мальчика и полицаев достали из колодца в 1946 году. Парнишку похоронили со всеми почестями, полицаев зарыли в овраге, куда даже блудные коровы не ходили, колодец засыпали. В 1957 году село переименовали в Волошкино.
Повар
Возница вывез полевую кухню на край леса.
- Тебе тут и дров будет, и немец с неба не увидит, - сказал он, - раненых вывезу, приеду.
Дров действительно хватало, вокруг было много поваленных взрывами деревьев. Гиоргадзе был полковым поваром. Заготовив хворост, растопил печь. Дождавшись, когда в котле закипит вода, он опустошил в него несколько банок тушёнки. Ложку облизал, не пропадать же добру. Управившись, Гоча присел на пень. Вспомнились горы, семья, родня, которая провожала его на фронт. В баке снова кипело, вода выплёскивалась через приоткрытую крышку. «Ещё пригорит, тогда от бойцов доброго слова не будет!» - подумал Гоча, взбираясь на повозку с баком. Возле сосны раздался шорох, Гиоргадзе насторожился. У него было с собой оружие, трёхлинейка, но она лежала на земле вместе с припасами, а он-то наверху.
На полянку вышел немецкий офицер, он держал в руках автомат, целясь в Гочу.
- Жрать хочешь? – спросил его грузин.
Будто поняв его, немец кивнул.
- А у своих почему не попросишь?
Немецкий офицер пожал плечами.
- Нет у вас ничего, вот на запах ты и пришёл!
Гиоргадзе тянул разговор, не зная, что делать дальше. Немец до винтовки не даст добраться, убьёт, а умирать не хотелось.
- Ждать надо! Не готово ещё! – Гоча специально разговаривал грозным голосом.
«Ещё подумает, что я его испугался!» - подумал Гиоргадзе. Немец, соглашаясь, снова кивнул.
Гиоргадзе помешивал варево в котле, а сам думал, что делать.
- Мне за крупой надо спуститься, - Гоча показал на землю.
«До винтовки два метра – не добегу, одной очередью срежет!» - подумав это, Гиоргадзе достал мешки с крупой, которые лежали совсем рядом.
- Тебе лавровый лист нравится? – спросил он у немца.
Тот не ответил. «Не умеют у вас готовить!». Гоча, высыпав крупу в бак, тщательно её размешал.
- Мне за приправой надо. Я спущусь?
Немецкий офицер, разрешая, повёл стволом автомата.
Год назад, будучи раненым, его земляк, оставил Гиоргадзе ему на хранение саблю, но так и не забрал. С тех пор повар возил её вместе со своими вещами. Набрав в левую ладонь пшена, Гоча кинулся на врага, зажав в правой руке саблю. Находясь совсем близко от немецкого офицера, который потерял бдительность, Гиоргадзе, бросил ему в лицо пшено. Немец зажмурился, этим воспользовался Гоча, начав его рубить!
Каша не подгорела, Гоча был этому рад, тем более подошло пополнение, его нужно было накормить.
- Это что? – показал командир на мёртвого немца.
- Повар его так оприходовал, - ответил кто-то.
- А чего так крупно порубил? Не проварится! – попытался пошутить командир роты.
Даже смешка не было слышно, все были заняты едой.
Судьба человека
Когда началась война, я работал писарем в горкоме партии города Выборга, что в Ленинградской области. Многие в горкоме, в том числе и я, хотели уйти на фронт, но никого не отпустили. Бронь была у всех работников без исключения, да и не верил никто, что война затянется. Но шло время, а быстрой победы Красной армии не было. Ближе к концу 1941 года в райкоме составили списки желающих идти на фронт, да, именно желающих. Конечно же, я был в этом списке. На наши должности набрали девчат из институтов, а нас отправили в военное училище. Там была сортировка. Смотрели кто где работал, должность, обязательно образование. Я окончил десятилетку, с образованием у меня было хорошо. Когда комиссия узнала, что я до войны работал в горкоме партии, то без раздумий направила в военно-политическое училище в городе Москве.
В марте 1942 года в звании младшего политрука, я был направлен на Сталинградский фронт. Попал в запасной стрелковый полк, где познакомился с человеком, которого буду помнить всю жизнь.
В мои обязанности входило проведение занятий по политической подготовке личного состава. Переходя из роты в роту, я собирал вокруг себя бойцов. Читал сводки с фронта, боевые листки, газеты. Однажды, после одного из таких занятий, ко мне подошёл пожилой боец. Для меня, ещё совсем молодого, любой человек старше сорока лет казался пожилым. Попросив разрешения обратиться, боец сделал мне замечание:
- Не с той интонацией Вы, товарищ младший политрук, читаете сводки, а уж про газеты я вообще молчу. Забываете про помощь фронту от населения страны. Боец должен быть уверен, что в тылу о нём думают и беспокоятся.
Сказать, что я был удивлён – не сказать ничего.
- Жду Вас у себя вечером, - приказал я бойцу.
Боец пришёл, доложился, я предложил ему горячего чая, он отказался.
- Почему Вы решили, что я провожу занятия не так? – спросил я.
- Я служил старшим политруком в танковом батальоне, - начал свой рассказ боец, - проводил такие же занятия, так что опыт у меня есть.
- А как же? - я кивнул на чистые петлицы.
- А вот так. Перед самой войной выехали мы на учения. День прошёл, второй, третий. Про нас как будто забыли! Горячего питания нет, сухой паёк уже давно съели. Бойцы и танкисты голодают. Пришёл в штаб батальона, а там провизия ящиками стоит. Мне бы с командованием поговорить, а я приказал припасы бойцам раздать. Вышло, что с самовольничал. Отдали под трибунал, осудили, срок порядочный был. Когда война началась, отправили на фронт простым бойцом.
«Вот ведь как у человека судьба сложилась!» - подумал я, а вслух сказал:
- Помощник мне нужен, завтра поговорю с Вашим командиром.
- Не надо, ещё хуже сделаете. Насчёт меня специальный приказ есть.
Я записал данные бойца, пообещав ему что-нибудь придумать.
События после нашей встречи закрутились как карусель. Я о своём обещании не забыл, но всё время что-то мешало. Но однажды я всё же обратился к командованию с просьбой передать мне этого бойца в качестве помощника. Последовал категорический отказ и совет не лезть в это дело.
Пользуясь своим положением, я следил за судьбой бойца. Знал, что из Сталинградской битвы он вышел живым, даже бойцов в атаку поднимал, был несколько раз ранен. К сожалению, наши дороги разошлись, я был направлен на другой фронт и больше не имел возможности наводить справки о своём знакомом. После войны я начал его искать. Нашёл информацию, что в 1943 году он попал в плен, был освобождён из концлагеря войсками Красной армии, но отправлен, теперь уже, в советский лагерь. Других данных об этом человеке не было.
Недопонимание
В мае 1943 года после присвоения мне звания капитана, я был назначен командиром стрелковой роты. Мы тогда на Смоленщине стояли. Полк подошёл к реке, которую в ближайшее время предстояло форсировать. Но где? Как? Военная тайна. Сапёры готовили плоты, связисты налаживали связь, бойцы отдыхали. Вечером пришёл посыльный от командира батальона, тот собирал у себя командиров рот. «Наконец-то, хоть что-то будет известно!» - подумал я, идя до штаба через кусты. Надо сказать, что командира батальона уважали все: от ротных и взводных до простых бойцов. О нём говорили: «Он нам как отец родной!».
Под навесом из лапника стоял стол, на нём лежала карта. Дождавшись, когда ротные подойдут ближе, комбат начал объяснять обстановку, но прервался. Приехал командир полка. Про него нужно сказать отдельно. Уважением в полку не пользовался, его даже боялись! За любую провинность отправлял бойцов в штрафную роту, а командиров в штрафбат. Всем были известны его слова: «Трусов стрелять нещадно, храбрецов награждать!». Вот только трусов я давно в полку не видел, как и награждений. За те три месяца, что мы прошли с боями, никто не получил ни ордена, ни медали. Подойдя к столу, командир полка оглядел присутствующих.
- Продолжай, комбат, - приказал он.
Со слов командира батальона, реку будут форсировать три роты, но в разных местах. Нужно было закрепиться на противоположном берегу и держаться до подхода основных сил. Разведчики обещали найти брешь в немецких позициях, а артиллеристы - обеспечить огневое прикрытие. Вроде всё гладко, но у меня в душу закрались сомнения. «Огневое прикрытие хорошо, но и артподготовка не помешала бы. А судя по всему, она не предусматривается!» - подумал я.
Через два дня я вывел роту к реке. Шли ночью, скрытно, соблюдая светомаскировку. Как я и ожидал, наши пушки молчали. Войдя в воду, бойцы поплыли, толкая впереди себя маленькие плоты с оружием и боеприпасами. Едва мы достигли середины реки, как немцы открыли по нам огонь. Возле самого берега стрельба усилилась, мы были у врага как на ладони. Над нашими головами пролетали мины, это была обещанная артиллеристами помощь, вот только она пришла поздно, а хуже было то, что они стреляли по своим, несмотря на то, что я дважды пускал в небо красную ракету. Завязался ближний бой. Немцы забрасывали нас ручными гранатами, они находились выше, «поливали» свинцом из пулемётов. В свете осветительных ракет, я видел, как быстро редеет моя рота. Подбежал Зотов, один из взводных.
- У меня никого не осталось! – прокричал он мне в ухо.
- Отводи людей! Отступаем! – скомандовал я.
На свой берег выбралось двенадцать человек, все, в их числе и я, были ранены!
В голове гудело, ноги и руки были ватными, от обмундирования остались лохмотья. Я лежал на берегу, терпел болезненные перевязки, перед глазами были мои бойцы, разорванные на части нашими же минами. Собравшись с силами, я поднялся. У меня была только одна дорога - в штаб батальона. Придя туда, я понял, что меня ждали. Комбат приказал всё подробно доложить, но у меня в груди кипело. Срываясь на крик, забыв о субординации, я обвинял всех и вся в гибели роты.
- Согласен, вышло недопонимание, - раздался голос командира полка, я его сразу не заметил.
- Недопонимание?! – кричал я, - у меня от роты двенадцать человек осталось!
- Наградим, пусть и посмертно! – комполка был невозмутим.
- Наградим? Посмертно? А воевать я с кем буду?!
Комбат позвал двух бойцов, которые, чуть ли не силком, увели меня из штаба.
Прошло два дня. Я, как говорится, остыл. Вызвали в штаб, где уже находились артиллеристы. Стараясь не смотреть на них, чтобы опять не сорваться, я прошёл к дальней стене. Оказывается, предстояло награждение! Мне полагался орден Красной Звезды, к наградам были представлены и миномётчики. Такого я стерпеть не смог. При всех отказался от ордена и, не спросив разрешения, вышел из помещения. Второй раз такое моё поведение безнаказанным не осталось. Меня разжаловали до старшего лейтенанта и назначили командовать хозвзводом, с которым я дошёл до Праги, где и отпраздновал нашу Победу.
Суд
Дивизия, в которой я служил начальником отдела «СМЕРШ», расквартировалась в недавно освобождённом от фашистов Смоленске. Центр города был разрушен, штаб и мой отдел устроились на окраине. Нам достался небольшой дом, в котором из четырёх окон целым осталось одно. Оно выходило на дорогу, по которой круглые сутки проходили наши войска. Проснувшись рано утром, я поставил на примус чайник, но чаепитие не состоялось. В дверь постучали. Вошёл младший лейтенант Казаков.
- К Вам женщина просится, - доложил он, - говорит дело важное.
- Раз просится, приглашай, - разрешил я.
Вошедшая женщина была больших объёмов, едва уместившись на стуле, она посмотрела на меня.
- Слушаю Вас, - обратился я к посетительнице.
- В госпитале работает полицай! – сказала она со злостью в голосе.
- А Вы там, что делаете?
- Я, сноха и племянница - санитарки, а этот - истопник.
- Вы его лично знаете или кто-то про него сказал? – спросил я с недоверием.
Моему недоверию была причина. Когда Красная армия освобождала от немцев территорию, тут же находились желающие «помочь» вернувшейся Советской власти. Зачастую так люди сводили счёты со знакомыми и даже с родственниками.
- Лично. В нашем селе видела.
- Он участвовал в расстрелах?
- Нет. У него другая задача была.
- Что за задача?
- Он перед немцами представления устраивал.
- Какие?
- Наберёт человек десять ребятишек, девочек, и водит их строем перед солдатами.
- И?
- Что «и»?! – привстала со стула женщина, - они голенькие были! Совсем!
Мне было мерзко даже представить такую картину!
- Имя, фамилия, отчество? Возраст? – спросил я, придвинув к себе лист бумаги.
- Того не знаю. Он не из местных. Как немец у нас обосновался, тогда и появился. Возраст? – женщина задумалась, - больше шестидесяти. Свои, его Моряком звали. А ещё у него улыбка такая, мерзкая, что ли!
- Кто ещё может его опознать?
- Сноха и племянница, я их из села вывела, а так бы не миновать беды.
- Могли обознаться?
- Нет, - уверенно сказала женщина, - у него правый глаз косит, прихрамывает и чуть сгорбленный. Точно он!
- После обеда приходите с роднёй, мне нужно вас опросить, - попросил я, - на глаза истопнику не попадайтесь.
- Я думала, что вы его прямо сейчас арестуете! – вскрикнула женщина.
- А если бы я Вас прямо сейчас арестовал?
- Поняла. Придём.
Проводив женщину, я позвал Кузнецова.
- Телегин где?
- Спит ещё. Он до утра за развалинами церкви наблюдал, Вы сами приказали.
Я вспомнил о своём приказе.
- Буди.
Пришёл Телегин. Этого бойца я спас от штрафной роты, я был уверен, что обвинявший его в воровстве продуктов начальник склада лжёт. Чуть позже мои подозрения подтвердились.
- Вот что, Ваня. Иди в госпиталь, прикинься дурачком, познакомься с истопником. Поговори, посмотри на него. Через три часа доложишь.
Пришли женщины. Было видно, что родственники утренней посетительницы боятся.
- Они такого при немцах насмотрелись, что их страх до сих пор держит! Уж простите, - оправдывалась за родню женщина.
На мои вопросы две молодые девушки отвечать отказались. Опросив тучную женщину, я с нетерпением ждал Телегина. Он пришёл часом позже. Доклад был коротким, но ёмким. Истопник подходил под описание.
Отправив Кузнецова с двумя бойцами в госпиталь для ареста истопника, я дал особое задание Телегину.
- Как к окну подойду, веди. Только чтобы они легко одеты были. Понял?
- Так холодно на улице?! Замёрзнут! – возмутился тот.
- Они больше нашего с тобой пережили. Потерпят.
Кузнецов привёз истопника. С виду старик как старик, посмотришь на такого, жалко станет. ГОрбясь, он сидел на стуле возле стола, который я передвинул, поставив так, чтобы ему была видна улица.
- У нас есть информация, что при немцах ТЫ служил в полицаях!
Обращаться к этому человеку на «Вы» язык не поворачивался. Старик улыбнулся, оно и правда, от такой улыбки может вывернуть живот на изнанку.
- Что Вы! Какой с меня полицай? Хромой, косой. Кому такой солдат нужен?
Я открыл дверь, Кузнецов завёл женщин. Надо было видеть, как дрожали девушки, а женщина сжимала кулаки.
- Знаком? – спросил я у женщин.
- Знаком! – крикнули трое в один голос.
После того как Кузнецов вывел женщин, я подошёл к окну. Телегин ждал моего сигнала. Мимо окна прошли семь девочек в легких платьицах. Увидев их, старик похотливо облизал губы. Зайдя ему за спину, я достал из кобуры пистолет, взведя курок, выстрелил мучителю в затылок. Бойцы из комендантской роты смотрели на меня, открыв рты.
На следующий день меня увезли из дивизии. Я ожидал трибунала, но вместо него меня посадили на бумажную работу. Составляя отчёты и сшивая докладные записки сотрудников, я был уверен, что поступил правильно. Это был мой суд, я лично вынес и исполнил приговор!
