Институт заложников, то есть принцип наказуемости за деяния, совершенные другими людьми, имеет древнюю историю. В античном мире и в средние века кроме военного заложничества (то есть принудительного задержания представителей местного населения с целью, чтобы те своей жизнью отвечали за безопасность войск) часто прибегали к взятию заложников, как к средству обеспечения соблюдения международных договоров.
В новое время заложничество начинает применяться в качестве репрессий. Так в 1793 г. были объявлены заложниками все дворяне Парижа в ответ на военные действия дворян и крестьян в Вандее против Конвента. Во время Парижской Коммуны в 1871 г. взяли в заложники ряд видных версальцев (в том числе Архиепископа Парижского) после расстрела пленных коммунаров.
5 марта 1881 г. (через четыре дня после убийства императора Александра II) граф Комаровский в письме к Победоносцеву высказал мысль о групповой ответственности. Он писал: “…не будет ли найдено полезным объявить всех уличенных участников в замыслах революционной партии за совершенные ею неслыханные преступления, состоящими вне закона и за малейшее их новое покушение или действие против установленного законом порядка в России ответственными поголовно жизнью их”. Это предложение было отвергнуто, как противозаконное.
Но то, что казалось невозможным Александру III и Победоносцеву, осуществилось во время гражданской войны. Институт заложников был введен большевиками весной 1918 г. Одна из инструкций ВЧК того времени гласила: “Должны быть произведены массовые обыски и аресты среди буржуазии, арестованные буржуа должны быть объявлены заложниками и заключены в концлагерь, где для них должны быть организованы принудительные работы”. Несколько позднее В. И. Ленин отмечал, что использование заложников из классово чуждой среды в связи с прямой угрозой завоеваниям пролетарской власти является необходимой и справедливой мерой. Институт заложников был формой психологического воздействия и устрашения.
В первом издании “Большой советской энциклопедии” (ни во втором, ни в третьем этого уже не было) отмечалось: “…во время гражданской войны интервенты и белые чаще всего не брали заложников… Красная Армия же была вынуждена брать заложников из буржуазной (кулацкой) части населения с целью воздействия на антисоветские элементы населения”. Так что даже официальное советское издание подтверждает тот факт, что противники большевиков прибегали к взятию заложников очень редко.
Один такой исключительный случай, получивший в свое время достаточно громкий не только внутрироссийский, но и международный резонанс, произошел летом 1918 г., когда в ответ на взятие большевиками в Уфе заложников, местные власти арестовали несколько родственников видных большевиков.
Но если о контрзаложниках в советской литературе более или менее подробно рассказывалось, то о заложниках, вывезенных большевиками из Уфы, вообще не упоминалось.
Решение об аресте заложников, по свидетельству А. П. Гордеева, было принято IV съездом Советов Уфимской губернии (1-4 июня 1918 г., Уфа).
Как только 8 июня 1918 г. стало известно, что чехословаки и их местные союзники заняли Самару, уфимские большевики стали готовиться к эвакуации. На заседании губисполкома они создали специальную комиссию по эвакуации ценного имущества и учреждений города Уфы, которую возглавил коммунист В. Архангельский.
В соответствии с секретными циркулярными директивами из Москвы (которые были обнаружены и опубликованы после бегства большевиков из Уфы) в случае приближения к селу или городу белогвардейцев и чехов местные совдепы должны были вывозить деньги, товары, продовольствие, оружие, что нельзя вывезти — по возможности уничтожать. Кроме того предписывалось брать заложников. Поэтому на том же заседании 8 июня губисполком принял решение о взятии заложников, которые своей жизнью должны были обеспечить безопасность отступающих. Составление списков кандидатов в заложники было поручено эвакуационной комиссии совместно с ГубЧК. Списки уточнялись и дополнялись до конца июня. Всего к аресту было намечено около 200 человек общественных и политических деятелей, офицеров.
Аресты проводились, видимо, в соответствии с инструкцией ВЧК, о которой упоминалось выше. Эта инструкция предусматривала арест с последующим заключением в концентрационный лагерь.
“…11. Всех призывающих и организующих политические забастовки и другие активные выступления для свержения Советской власти, если они не подвергнуты расстрелу.
- Всех подозрительных… и не имеющих определенных занятий бывших офицеров.
- Всех известных руководителей буржуазной и помещичьей контрреволюции.
- Всех членов бывших патриотических и черносотенных организаций.
- Всех без исключения членов партий с.-р. центра и правых, народных социалистов, кадетов и прочих контрреволюционеров.
- Активных членов партии меньшевиков… (активными членами считаются члены руководящих организаций — всех комитетов от центральных вплоть до местных городских и районных…)”.
Пока не удалось выявить документов, но с большой долей уверенности можно предположить, что первыми в качестве заложников были арестованы 67 чехословаков (3 офицера: Йозеф Каргер, Шмидт, Павел Глава и 64 рядовых), которые, видимо, оказались интернированными в Уфе, сразу после начала чехословацкого мятежа в двадцатых числах мая 1918 г.
Для ареста уфимцев был организован небольшой спецотряд, входивший в коммунистический полк. Этот полк располагался в здании Мариинской женской гимназии и состоял исключительно из большевиков. Спецотрядом командовал Рудольф Канеман (в августе 1918 года был взят в плен восставшими рабочими Ижевска и Воткинска и в ноябре казнен). Технологию ареста заложников Ф. Я. Першин, большевик, один из организаторов Красной Армии в Уфимской губернии, описывал так: “Список составлялся в течение не одного дня, а в течение нескольких дней. Сегодня, скажем, комиссия… намечала известное количество лиц, которых нужно было изъять, передавала список намеченных в [отряд тов. Канемана], который и приводил в исполнение это постановление, забирал этих лиц и отправлял в тюрьму”.
Первая волна арестов уфимцев прошла сразу после объявления в губернии военного положения — 8-12 июня 1918 г. Были арестованы лидеры правых социалистов — революционеров, меньшевиков и кадетов. Никаких допросов не проводилось, о причине ареста не сообщалось. Вторая полоса арестов началась через две — две с половиной недели, в двадцатых числах июня. На этот раз круг лиц, подлежащих аресту, значительно расширился. Стали арестовывать кооператоров, деятелей приходских советов, членов “Союза русского народа” (активно проявивших себя в 1905 г.) и, наконец, офицеров.
Журнал “Уфимский Церковно-Народный Голос” писал об этих днях: “Всюду производились усиленные обыски и аресты. Каждую ночь облавами ходили по городу вооруженные красноармейцы и каждую ночь арестовывали множество общественных работников. Никто не был уверен в завтрашнем дне. Все находились под угрозой ареста”.
Нежелание большевиков объяснить причины арестов породило множество слухов. В городе говорилось о расстрелах арестованных, о том, что большевики решили схватить до 1000 человек, что советские власти набирают в тюрьму заложников, чтобы при помощи их, в случае внезапного захвата Уфы чехословаками, спасти свои шкуры и жизнь своих сторонников (“Если кого-либо из нас убьют, успеем убить и мы арестованных”). Все те дни, что шли аресты, а также под воздействием слухов, из Уфы под видом извозчиков, мужиков с базара и т. п. бежали многие видные горожане”. Видимо, во многом благодаря этому большевики взяли заложников в два раза меньше, чем намечалось (98 человек вместо 200).
Кроме того большевиками не был арестован ни один из священнослужителей, в том числе епископ Андрей, не скрывавший своих антисоветских взглядов. Его авторитет был столь велик, что “во избежание брожения в темных массах духовных оставили в покое” (Р. Канеман).
Когда большевикам стало ясно, что у них остался только один путь к отступлению — вниз по реке Белой, они приняли решение поместить заложников на барже № 4 и эвакуировать из Уфы вместе со спешно нагружавшимся на баржи и пароходы имуществом.
Перевод заложников из Уфимской тюрьмы на баржу предполагался в ночь с 26 на 27 июня. В 23 часа 30 минут арестованным сказали, что они должны приготовиться к отправке. А. Успенский, один из заложников, вспоминал: “Проходит полчаса, час томительного ожидания, зачем, куда, что это значит? Наконец большинству камер было объявлено: ложиться спать: некоторые же заключенные, которым позабыли сообщить это, так и ожидали неизвестной участи часов до четырех утра. Как оказалось, в тюрьму не пришел конвой, который должен был сопровождать на баржу заключенных”.
На следующую ночь, в первом часу все арестованные: 67 чехословаков и 22 уфимских гражданина, — были выведены с вещами во двор тюрьмы. После переклички заключенных разделили на 2 группы (одна состояла только из чехословаков) и под сильным конным и пешим конвоем отправили к реке Белой на баржу № 4. Имущество везли на подводах. Заложники распределились по двум трюмам: чехословаки в одном, уфимцы и чехословацкие офицеры в другом. Вещи заложников были свалены в одну кучу, которую потом арестованные с трудом разобрали.
Баржа № 4 представляла собой типовое грузовое несамоходное плоскодонное четырехтрюмное судно. В трюм № 1 были погружены сырые невыделанные кожи, в трюм № 4 — соленая сельдь. В трюме № 3 большевики разместили чехословацких солдат. А. Успенский так описывает свое первое впечатление от трюма № 2, в котором расположили уфимцев и чехословацких офицеров:
“Несмотря на то, что железная крышка в две створки, закрывшая вход в трюм, была приподнята и несмотря на то, что скоро должно было взойти солнце, в трюме был полнейший мрак, так что пришлось зажечь свечи. Этот полумрак, при котором трудно различать лица, царил в трюме круглый день, хотя стояли ясные солнечные дни в это время... В потолке трюма, около самых стен баржи было два круглых отверстия величиной с человеческую голову, закрытых вставленными в них деревянными крышками... И только вечером... нам разрешили открыть эти отверстия... Пол покрыт основательным слоем пыли, потому что в трюме баржи до сих пор возили товары... и об уборке пыли не заботились. От передвижения массы людей вся эта пыль поднялась в воздух и щекотала нос и легкие”.
На барже заложники находились более 10 дней. Ни кроватей, ни подстилок им не дали и заключенные спали на полу на голых досках. Днем металлические стены баржи нагревались до такой степени, что до них нельзя было дотронуться. Заложники на протяжении всего времени пребывания на барже вынуждены были дышать спертым, пропитанным селедочным рассолом и запахом сырых кож воздухом”.
Баржа простояла на виду города у Сафроновской пристани посреди реки Белой два дня. В течение первого дня 28 июня заложников по очереди выводили на несколько минут посидеть на лестнице, ведущей на палубу. На корму для умывания и для отправления других потребностей арестованных отпускали только по одному.
С первого же дня сложились довольно натянутые отношения заложников с конвоем. Когда, спасаясь от духоты, арестованные хотели посидеть на лестнице около люка, конвойные довольно грубо согнали их вниз. Тогда заключенные вышибли деревянную крышку из бокового отверстия. Конвойный, услышавший стук, тотчас каблуком сапога поставил открывшуюся на короткое время крышку на место и еще туже вбил ее в отверстие. Только после распоряжения начальника конвоя П. Зырянова вечером 28 июня заложникам разрешили открыть боковые отверстия. А. Успенский вспоминал: “Конвойные красногвардейцы проявляли большую грубость. Нецензурная ругань беспрерывно сыпалась из их уст, безразлично, говорили ли они с нами или между собой”.
Ни в первый, ни во второй день заключенным не давали даже кипятку. Пища покупалась конвойными на деньги заложников. Но большинство заложников денег при себе не имело. Вечером 28 июня Зырянов по распоряжению губисполкома освободил троих заложников.
Чтобы смягчить конвой, заложники упросили П. Зырянова привезти одному арестованному литр спирта по записке, “адресованной в надлежащее место”. Этот спирт был предназначен не столько для заключенных, сколько для конвоя. Результат сказался немедленно: заложникам разрешили прогулки внутри крытого надпалубного помещения баржи. (Прогулки, правда, не были регулярными.) Выводили по десять человек. Вечером 29 июня на баржу приехали три доктора (один тюремный и двое из городской коммуны). Врачи предложили конвою 8-10 заложников, как более слабых или больных, разместить на палубе, что и было исполнено. Так же врачи рекомендовали выводить арестованных на прогулку. Конвой выполнил и это предложение.
Продолжение можно прочесть на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Андрей Егоров
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.