Нагиб Махфуз, Эпопея харафишей, Части 6-10

Часть шестая

Маточное молочко

1

Здоровье Самахи быстро ухудшалось и сходило на нет; он вручил свою душу Господу, готовясь однажды отойти ко сну сразу после предрассветной молитвы, словно и вернулся он из места ссылки только затем, чтобы быть похороненным рядом с Шамс Ад-Дином. Но умер он счастливым, воображая себе, что переселяется из одного райского сада в другой. Азиз сказал:

- Мы скрыли от него правду о своей жизни. Все мы признали это, даже Вахид – что наша жизнь – нечто презренное, что не подлежит разглашению перед добрыми людьми.

2

Торговля зерном шла более чем успешно, и Азиз сколотил себе порядочное состояние. Он довольствовался тем, что был героем в своём деле благодаря вере в сердце, любви к добродетели и оказанию помощи другим, если имелась такая возможность. Он вырвал с корнем все свои мечтания о славе, предпочитая мирный покой и оправдываясь перед совестью тем, что он не готов быть героем и не обладал для этого нужными средствами.

Азиза посватала ему Ульфат Ад-Дахшури, дочку Амира Ад-Дахшури, владельца лавки скобяных изделий, и он был доволен её выбором. Девушка была его музой и хранительницей его покоя и успеха. Свадьба состоялась через год после кончины его деда Самахи. Он поселился в доме Аль-Баннанов, который приобрёл и отреставрировал. Его невеста была хорошенькой, высокой и дородной, владела премудростями домохозяйства и знала приличия. Он нашёл в её лице желанную цель, так что вскоре любовь соединила их крепкую связь. Они встретили жизнь, полную счастьем и потомством.

3

Руммана оставался затворником в собственном доме даже когда отпала необходимость в том. Вахид отказался от своего обещания лишь из-за возвращения домой Самахи. Но Руммана и сам ненавидел внешний мир, и потому его перестали помнить и почитать. Он жил наполовину изолированный от своих четырёх жён, не забывая лишь о Раифе, и налегал на выпивку и наркотики.

Однажды вечером, напившись сильнее обычного, он пошатываясь ввалился во флигель старухи Дийи. С хохотом покружив вокруг того места, где она сидела, он принялся язвить:

- Это всё ты – главная причина глупости и несчастий.

Женщина по-прежнему как бы отсутствовала, находясь в своём мире. Он сказал:

- Мне нужны твои деньги. Где ты прячешь их, слабоумная?

Он схватил её за руку и яростно поднял. Женщина в ужасе стукнула его по лицу своим кадилом. Тут он обезумел от гнева, схватил её за шею и крепко сдавил, пока в руках его не осталось лишь неподвижное тело.

4

Дом трясло от ужаса. Новость обрушилась на весь переулок. Новый шейх переулка – Джибрил Аль-Фас – сообщил в полицию, и Румману схватили, затем предали суду и приговорили к пожизненному заключению. До того, как его направить в порт для перевозки к месту заключения, он позвал к себе Азиза и сказал ему:

- Я признаю, что это я совершил убийство твоего отца.

Азиз с сожалением ответил:

- Мне это известно.

Руммана грустно сказал:

- Он похоронен в свой одежде и лежит в могиле рядом с гробницей шейха Юнуса...

5

Азиз эксгумировал труп Курры в присутствии шейха переулка и следователя. Вахид и Азиза тоже находились рядом. Когда пред ними предстал скелет Курры, то все застарелые печали ожили. Его завернули в саван, а затем устроили торжественные похороны. Перезахоронили его в гробницу Шамс Ад-Дина.

Азиза сказала:

- Сегодня моё сердце обрело покой. Это всегда было моей мечтой. Я дала ему слово, что буду лежать рядом с ним, когда пробьёт мой час.

6

Совесть Азиза снова принялась мучить его: всякий раз, как репутация Вахида портилась, эта боль ещё больше давила на него. Главарь клана стал притчей во языцах из-за своего порочного образа жизни и жадности не только в их переулке, но и во всём квартале. После смерти отца он прожил ещё несколько лет и умер вследствие остановки сердца при передозировке.

Всё этого время Азиз занимался активными поисками подходящего кандидата на роль главаря клана из многочисленных отпрысков рода Ан-Наджи в надежде на воскрешение эпохи Ашура из мёртвых. Однако он обнаружил, что род Ан-Наджи растворился среди харафишей или был надломлен бедностью и нищетой, у него отняли всё лучшее, что было. Так обстояли дела, когда умер Вахид: на его место не было найдено ни одного достойного преемника.

Азиз тот час же столкнулся с чрезвычайно деликатной проблемой: хоронить ли его в могиле Шамс Ад-Дина? Сердце его отвергало такую идею. Ульфат Ад-Дахшури сказала ему:

- Но он же твой дядя в любом случае...

Однако он был непреклонен и похоронил его в одной из общественных могил во дворе гробницы Ан-Наджи. Удивительным было то, что такой поступок его не вызвал одобрения в переулке. Санкар Аш-Шаммам, новый владелец бара, сказал:

- Пока тот был жив, он обходился с ним любезно, а как только умер – он отомстил ему.

7

Нух Аль-Гураб стал новым главарём клана. Он был грубым, наглым и жадным; заключил перемирие с главами соседних кланов и использовал свою силу для деспотичного господства над всем переулком так, что за год стал одним из самых богатых людей. Люди же просто терпели его гнёт с безразличием; ни один больше не скорбел по главарю из рода Ан-Наджи, после того, как от рук Вахида все их приятные мечты пошли прахом. Знать ликовала; харафиши вступили в новую фазу нищеты и страданий.

8

Солнце шло своим курсом, то сияя с ясного неба, то скрываясь за облаками. Азиз отреставрировал местную мечеть, для которой был избран новый имам – шейх Халил Ад-Дахшан – после того, как скончался Исмаил Аль-Кальюби. Он отремонтировал также фонтан, поилку для скота и старую кораническую школу.

Раифа овдовела и жила одна в своём доме вместе со слугами. От своего второго мужа она унаследовала немалое состояние, однако отношения со своей родной сестрой Азизой прекратила полностью, словно они были чужими, или вообще врагами. Удивительно, но она обвиняла Азизу в том, что та – источник всех её бед, что окружали её, и что та ещё в колыбели вдохнула в неё дух беды.

Традиционные устои переулка нарушились, когда она стала посещать Румману в тюрьме, тем самым заявив о своей любви к нему, несмотря на все случившееся.

Так проходили годы, когда добро не вспоминалось, а зла было не перечесть.

9

Однажды Азизу Курре Ан-Наджи стало известно, что один из его работников нашёл свою смерть, перетаскивая груз с зерном. Он звался Ашуром и по чести относил себя к семейству Ан-Наджи, ибо происходил от рода Фатхийи, матери дочерей и первой жены Сулеймана Ан-Наджи. Нежное сердце Азиза наполнилось печалью; он похоронил этого человека, а его жене установил ежемесячное пособие. Разыскав его родных, он узнал, что дочери его вышли замуж, за исключением одной, шестилетней, которую звали Захира. Ей по-прежнему нужна была опека. Азиз предложил матери девочки передать её к нему домой, чтобы она прислуживала его матери, госпоже Азизе. Мать малышки встретила его предложение с большим удовольствием. Так девочка по имени Азиза переехала во флигель Азизы, и словно в райские кущи попала. Истинный цвет лица её раскрылся в полном блеске, она ела вдоволь и наслаждалась прекрасной одеждой, занимаясь домашними обязанностями, и заслужила симпатию Азизы. Та обращалась с ней нежнее, чем с остальными слугами и горничными, даже направив её на учёбу в кораническую школу на какое-то время. Азиз не заботился о том, чтобы видеться с девочкой, а вверил её своей матери, в шутку говоря ей:

- Не забывай, что она из рода Ан-Наджи.

10

Мать Захиры пришла к Азизу в контору с визитом. Он уже полностью успел забыть её. Она напомнила ему о том, кто она, и о его работнике Ашуре, с момента кончины которого прошло уже десять лет. После долгих излияний благодарности и благословений она наконец сказала:

- Да продлится ваше величие. Абдуррабих желает взять замуж Захиру.

- Вы считаете его достойным?

- Он идеальный молодой человек, и достаточно зарабатывает, – гордо сказала она.

Азиз равнодушно пробормотал:

- Ну с богом!

11

Вечером за столом Азиз поведал Азизе и Ульфат о своём решении. Ульфат сразу же рассмеялась и заявила:

- Абдуррабих – пекарь? Он же дурак!

Азиза возразила:

- Девушка она замечательная и заслуживает кого-то получше пекаря.

Азиз засмеялся и спросил:

- А вы ожидаете, что к ней придёт какой-нибудь коммерсант?

- Она со своей красотой достойна этого.

Азиз небрежно заметил:

- Этот парень годится ей, мать её согласна, так что нехорошо будет злоупотреблять реальностью ради иллюзии, которая никогда не претворится в жизнь.

- Я обещала её матери дать своё согласие, но она вправе решать сама.

Мадам Азиза приготовила ей приданое: мебель, одежду, медную посуду. Она неоднократно повторяла при этом:

- Как жаль!

Азиз неторопливо потягивал свой утренний кофе до того, как отправиться в магазин, когда Азиза привела к нему Захиру попрощаться и поблагодарить его за радушие, прежде чем та покинет дом. Она позвала девушку:

- Давай, Захира, вперёд. Поцелуй руку своего хозяина...

Азиз в знак протеста зашептал:

- Мама, да какая в том необходимость?!

Облачённая смущением и стыдом, девушка вошла и остановилась у дверей. Дабы приободрить её, он поднял на неё взгляд, который не мог отвести несколько секунд, а потом оторвал. Взгляд его обратился в бегство, ибо он осознавал необходимость сохранять достоинство в присутствии матери и жены. Своё изумления он утаивал в глубине души – жестокое, непокорное изумление. Как могло быть похоронено во флигеле его матери такое сокровище? Как могли скрывать эту тайну от него? Стройная фигура, которой позавидует даже танцовщица, чистая кожа, какую редко встретишь, и очарование в глазах – настолько опьяняющее, что вводит в ступор. Она была воплощением губительной красоты.

Он посмотрел на мадам Ульфат, и обнаружил, что она занята кормлением ребёнка грудью. Он овладел собой, и цепляясь за такое подобие успеха, произнёс:

- Благословляю тебя, Захира.

Азиза сказала:

- Поцелуй руку своего хозяина.

Он протянул ей руку и она приблизилась. Аромат гвоздики, исходящий от её распущенных угольно-чёрных волос, погубил его. Он почувствовал, как её губы оставили отпечаток на тыльной стороне его ладони. Метнул на неё ещё один взгляд, когда она отступила. И тут вдруг интуиция неожиданно подсказала ему, что однажды случится чудо.

13

Одной из его привычек было выезжать поутру на коляске-двуколке в мечеть Хусейна, а после, помолившись, сворачивать на Новую дорогу, проезжая квартал медников и золотых дел мастеров, а оттуда уже возвращаться к себе в магазин. Всю дорогу он словно потерял сам себя: душа его парила в небесах, а бездыханное тело оставалось в экипаже. Узнал ли он наконец, почему восходит солнце? Почему ночью сияют звёзды? О чём были такие красноречивые песнопения, доносившиеся из обители дервишей? Почему только безумцы могут наслаждаться счастьем? Почему нам грустно при мысли о смерти? На протяжении целых десяти лет такая красота жила под сенью его дома! Как могло такое очарование скрываться от его матери и жены? Осознавала ли девушка о своём богатстве? Или она была подобно ветру, что сотрясает основы, сам того не ведая? Неужели её мать сошла с ума, слепо согласившись отдать её в жёны Абду-пекарю? Можно ли помешать дождю литься? Как жаль неведающих сердец!

Вечером накануне её свадьбы мать Захиры пришла к нему, чтобы поблагодарить. Он с любопытством всматривался в её лицо и заметил в чертах её следы былой красоты. Он поглядел на неё с затаённым гневом и спросил:
- Всё в порядке?

- Благодаря Аллаху и вам.

- Тогда к чему такая спешка?

Она безропотно ответила:

- Она с самого рождения помолвлена с ним.

Она ушла, а он молча проклинал её и грустно задавался вопросом: «Почему мы не делаем то, чего хотим?»

14

Захира вышла замуж за Абдуррабиха, пекаря, во время скромной церемонии. Он не видел её с тех пор, как ей было шесть лет, однако привык считать её свой законной женой, а когда увидел в брачную ночь, был как громом поражён её красотой. Однако голова его была забита знаниями и традициями, которые вменяли ему в обязанность притвориться, что он глава семьи, твёрдый и непоколебимый. Ему был двадцать один год, он был высоким, мускулистым, обладал типичной народной внешностью: выдающимися скулами, приплюснутым носом и густыми усами. Совершенно лысый, за исключением выступающего спереди локона. Прочитав короткую молитву, он овладел ею в грубой манере, скрывающей в глубине сладость.

Она восхищалась его мужественностью, покорившись его жару, и отдавшись ему, как будто это судьба.

Она оказалась в подвале, состоящем из одной комнаты и коридора, служившим одновременно кухней, а также ванной. Она вспоминала об утерянном рае, однако инстинкт нашёптывал ей, что всё это – не более чем её временное пристанище, в котором она гостья, а не постоянная жилица. Этот подвал стал ей домом и судьбой: здесь она завладела мужчиной и осуществила мечту, а сердце её нашло покой.

15

Любовь заняла своё место в его сердце, чуть не опустошив его убежище, однако он проявил усердие, чтобы показать свою мужественность, и даже ещё до окончания первого месяца после женитьбы спросил её:

- Ты что это, будешь сидеть дома, как делают дамы из высшего общества?

Тогда она в свою очередь спросила его:

- А что ты желаешь, чтобы я делала?

Он твёрдо сказал:

- Праздные руки – нечисты!

16

Вот так Захира стала бродячей торговкой рахат-лукумом и разносчицей блох. Одевшись в синий рабочий джильбаб, закрывавший даже шею до плечей, она ходила и выкрикивала:

- Дети, налетай! Рахат-лукум!

Выйдя на улицу, она обнаружила, кем является: заметила своё очарование и силу. Глаза пожирали её, языки пели ей дифирамбы. Внешность её внушала очарование и порождала динамику. Она была сильна, обласкана природой и людьми, смотрела на флирт надменно, свысока, отчего её гордость и уверенность в себе только росли.

17

Её связь с Абдуррабихом окрепла. В глубине души она считала его своим мужчиной. Сама же она была для него объектом преклонения. Он относился к ней так, как того требовали традиции мужественности, и находил в ней твёрдость, равную её любви к нему. Иногда она бывала вспыльчива и гневлива, но настолько же была искренней и преданной ему. Она родила ему сына, Джалаля, и нектар материнства побежал по её венам, даруя ей новое счастье.

18

Пекарь Абдуррабих относил на дом хлеб госпоже Раифе, и однажды она спросила его:

- Почему ты позволяешь своей жене бродить по улице?

Мужчина смиренно ответил ей:

- Это наш заработок, госпожа.

- Есть множество способов заработка. Я, к примеру, одна, и мне требуется горничная, и служба у меня принесёт ей обильный доход и защитит от зла улицы.

Абдуррабих согласился с ней, но в замешательстве спросил:

- А как же малыш Джалаль?

Она подстрекательским тоном сказала:

- Я никогда не разлучу мать с её ребёнком...

Честолюбие одержало победу над его сердцем, и он сказал:

- Тогда мать, отец и ребёнок к вашим услугам, госпожа...

19

Захира с волнением пробормотала:

- Мадам Раифа!

Абдуррабих сказал:

- Эта дама одна, и к тому же богата.

- Но у неё же непримиримая вражда с госпожой Азизой!

- Какое нам до того дело? Служить у неё легче и прибыльней, чем нищенствовать в переулке с корзиной в одной руке и ребёнком в другой.

- Я бы предпочла прислуживать госпоже Азизе.

Тогда Абдуррабих с раздражением заявил:

- Однако она не просила тебя об этом, что означает, что ты ей не нужна.

Захира замолчала, однако её мечта о рае оживилась вновь.

20

Мадам Азиза разгневалась, когда узнала эту новость. Она воскликнула:

- Какая же торопливая эта девушка!

Мадам Ульфат ответила:

- В её намерения не входило причинить вам горе, однако она просто пытается заработать себе на жизнь...

- Мы имеем первоочередное право на неё.

- У неё же есть ребёнок, и его нельзя оставить одного, пока он так мал. Если она будет носить его с собой повсюду, то будет разносчиком антисанитарии и грязи...

Азиз с интересом следил за их диалогом. Он почувствовал, что его жену не ждёт облегчение, если Захира вернётся к ним домой, и внутри у него запылали тревожные предчувствия, что как перстом указывали на него, бросая обвинение. Он решительно заявил:

- Мнение Ульфат – сам здравый смысл.

21

Захира причёсывала волосы Раифе в гостиной, когда вошла служанка, чтобы доложить о прибывшем госте. Она сказала:

- Это учитель Мухаммад Анвар...

Из комментариев самой Раифы Захире было известно, что гость был сыном покойного мужа Раифы, и остался ей предан даже после того, как раскрылась тайна о том, что она посещает Румману в тюрьме. Гость быстро вошёл, поздоровался и передал изящный свёрток вдове своего отца со словами:

- Икра!

Лицо её засияло от восторга и она поблагодарила его. Он был молодым человеком среднего роста с приятными чертами лица, одетым в красивый плащ-джуббу и кафтан. Она сказала:

- Ты так добр, Мухаммад.

Он довольно ответил:

- Мне важно, чтобы вы попробовали икру прежде, чем это сделает любой другой клиент в моей лавке...

Она шутливо спросила его:

- Когда же ты позволишь мне уплатить за неё, как и остальным любителям икры?

Взяв себе кружку коричного чая с миндалём, фундуком и прочими орехами, он ответил:

- Когда солнце взойдёт на западе!

Раифа засмеялась и сказала:

- Ты добр ко мне, Мухаммад.

Пока он пил свой коричный чай, взгляд его остановился на Захире, поглощённой расчёсыванием волос своей хозяйки. Он был в смятении, не веря тому, что увидел. Сосредоточив взгляд на кружке, он словно пытался убежать от этого видения, и про себя сказал:

- Призываю Аллаха на помощь от его творений!

Раифа спросила его:

- Как идёт твоя торговля?

Он покинул мир своих обольстительных дум, и ответил:

- Замечательно, слава богу.

Захира заметила на себе умоляющий взгляд в этих блестящих глазах, и про себя улыбнулась.

22

Мухаммад Анвар теперь посещал дом мадам Раифы при любой представившейся ему возможности. Его визиты стали обычным делом для Захиры, как и его измученный взгляд. Он проявлял при этом крайнюю осторожность, дабы не возбудить и тени подозрения Раифы, выказывая её дому заслуженную преданность и почтение. Не было ни одного мужчины, который бы не сошёл с ума, увидев её. Она полностью поверила в то, что была самой красивой женщиной во всём переулке. Помимо этого, она также происходила из рода Ан-Наджи, как и почтенный мастер Азиз. Однако какая странная судьба выпадает в этом мире!... В распоряжение одной она предоставляет целый дом, другой же – подвал. Одной она даёт в мужья богатого торговца, другой – пекаря. Она сама решила свою судьбу вслепую. Даже её инстинктивная привязанность к мужу не удовлетворяла её. Ведь жизнь – это не похоть и материнство, не бедность, не тяжкий труд, не притворство, когда наслаждаешься, прислуживая богатым дамам. Не то, чтобы она обладала какой-то вводящей в ступор силой, а затем рассеивала её, выполняя унизительную работу. Нутро её менялось без спешки, зато регулярно и настойчиво, делая новое движение каждый день, новый шаг каждую неделю, новый скачок каждый месяц. Она раскрывала саму себя слой за слоем. Из нутра её выходили многочисленные и разнообразные существа, строгие, решительно настроенные и готовые действовать. В своём воображении она как на суде допрашивала мать, мужа, дом и судьбу, питала злобу ко всему, что требовало от неё довольства: мудрости, поставленной в пример, симпатии к ней пожилой госпожи, превосходству мужа. Она пила взятый из этого неизведанного мира горячительный напиток, который раздувал её воображение ещё больше, пьянил сердце и показывал ей багровую зарю. Однажды Мухаммад Анвар сказал мадам Раифе:

- Не слышали новость?... В Биргаване вождём клана стала женщина!

- Мне бы хотелось посмотреть на то, как женщина поборет мужчин, – сказала, смеясь, Раифа.

Захира восхищённо улыбнулась, и в глубине её души зажёгся смутный свет. Мухаммад Анвар бросил на неё страстный молящий взгляд, и она спросила себя, не является ли такой мужчина, как этот Мухаммад Анвар, предметом её мечтаний? Но сердце её не давало ответ на этот вопрос своей пульсацией. Она рассматривала его умом, без пристрастий и чувств, и одна мысль, словно вызов, поразила её: сердце женщины – это её слабость, а её отношения с мужчиной должны держаться в определённых рамках, и сторониться инстинктов и сердечных чувств. Жизнь дорога, и простирается так далеко, что не видно горизонта, а любовь – всего-лишь слепой нищий, что ползёт по углам узкого переулка. Она глубоко вздохнула и сказала сама себе:

- Хуже невезения только примирение с ним.

23

Захира кормила Джалаля грудью в гостиной, когда вдруг увидела Мухаммада Анвара, который ворвался туда. Она быстро втиснула грудь в платье и плотнее натянула платок на голове с выражением смущения. Он взволнованно поглядел на неё и спросил:

- А где мадам Раифа?

Она была уверена, что он солгал – у неё не было сомнений, что он сам видел мадам, едущую в двуколке, когда он проходил мимо неё по площади, однако вежливо ответила:

- Она поехала в повозке.

Он немного поколебался, а затем спросил:

- Подождать мне её?... Нет, сейчас мне нужно возвращаться в лавку, не так ли?

Она решительно ответила, не обращая внимания на его дружеский тон:

- До свидания, господин!

Однако он не был намерен уходить, пригвождённый к месту под гнётом какой-то подавляющей силы. Он приблизился к ней. В глазах его стоял блуждающий взгляд, полный неистового желания. Она отступила назад, нахмурившись. Тогда он приблизился ещё, и она резко сказала:

- Нет!

Он отрывисто пробормотал:

- Захира!

Она закричала:

- Уйду я, если не уйдёшь ты!

- Смилуйся... Я люблю тебя!

- Я не шлюха!

- Помилуй Господь!... Я люблю тебя!

Он был вынужден отступить в страхе перед призраком Раифы, и уходя, произнёс:

- Как я могу жениться на той, которая уже замужем?

24

Она жила в водовороте бунта и предвкушения. Жизнь должна была изменить свой облик. Её сил хватало на то, чтобы изменить пределы бытия. Любая минута, не приносившая никаких изменений, показывала победу унижения и жалости. Однако как ей вступить в бой? Она решила воспользоваться тем предлогом, что у мадам Раифы болела голова, и добровольно вызвалась посидеть с ней. Она сказала:

- Я останусь с вами на ночь, мадам.

Та спросила:

- А как же твой муж?

- Он не умрёт от страха, если останется на одну ночь один.

По прошествии двух часов с того момента, как она должна была вернуться домой, пришёл Абдуррабих, спрашивая, что произошло, и она встретила его словами:
- Мадам больна.

Мужчина умолк, не зная, что сказать, а потом с горечью спросил:

- Разве ты не должна была сообщить мне?

Она поспешно и с раздражением ответила:

- Мадам больна, ты что, не хочешь этого понять?!

25

Когда она вернулась в свой подвал вечером следующего дня, Абдуррабих понял, что у госпожи было обычное лёгкое недомогание, из-за которого его жене вовсе не требовалось проводить ночь вне дома. Волна гнева смела его:

- Мадам вовсе не нуждалась в тебе, у неё дома и так полным-полно прислуги.

Она тоже разгневалась в свою очередь, ибо хотела это сделать в любом случае, и спросила:

- Так значит, такова награда за моё благодеяние?!

Он решительно заявил ей:

- Твой нрав портится день ото дня. Я решил, что ты больше не вернёшься в тот дом...

- Как тебе не стыдно?!

Он закричал:

- Да проклят будет тот дом и его хозяйка!

Она тоже закричала в свою очередь:

- Я не отвергаю милостей.

Он ударил её по лицу и вышел.

Захира обезумела от ярости. Скрываемый гнев прорвался наружу. Она бросила на комнату последний пренебрежительный взгляд. Пощёчина от мужа заняла её разум, распухла, увеличилась в размерах и растеклась по всему её сознанию, пока не убила чувства. Набросившись с кулаками на постель, она не обращала внимания на вопли Джалаля.

Она покинула подвал, отшвырнув прошлое в объятия погибели.

26

Мадам Раифа удивилась столь скорому её возвращению после ухода – прошёл всего один час! Однако молодая женщина спросила её:

- Будет ли у вас в доме место для меня, мадам?

- Боже сохрани, зачем?

Она ответила несчастным тоном:

- После того, что случилось, я не могу жить с тем человеком.

Мадам удивлённо покачала головой, и Захира сказала:

- Он хотел запретить мне служить у вас.

- Он отвергает милости, – заявила сердито Раифа.

- И ещё он ударил меня.

- Какой дикарь! Он не знает, каким сокровищем владеет!

Мадам подумала немного и сказала:

- Однако мне не нравится разрушать семьи...

Захира настаивала:

- Я довольна тем, что делаю.

На что Раифа с улыбкой ответила:

- Этот дом – твой, Захира!

27

Пекарь Абдуррабих запинался от стыда под взглядом мадам Раифы. Бормотал извинения, однако оставался мужественно сосредоточенным на своей цели. Он сказал:

- Да что означает пощёчина? Это же не увечье, что остаётся навсегда!

- Ты заблуждаешься, и ты невежда, – сказала она раздражённо.

Он вежливо настаивал:

- Она должна вернуться со мной прямо сейчас.

Раифа резко возразила:

- Когда ты узнаешь её ценность, не раньше.

Он вынужден был отступить от своей позиции, но всё вокруг начал видеть через красную дымку гнева.

28

Абдуррабих сидел в баре, делая большие глотки из калебасы и вытирая усы концом своего синего джильбаба. Говорил он только о Захире:

- Она сбежала вместе с ребёнком.

Один из пьяниц, сидящих тут же, сказал:

- Ты слаб.

Он воскликнул в знак протеста:

- Но это мадам Раифа побуждала её!

Санкар Аш-Шаммам, владелец бара, посоветовал:

- Поступи как мужчина!

- Что ты имеешь в виду?

- Разведись с ней.

Лицо его подёрнулось:

- Убить женщину для меня – ничтожнейшее дело, как раз плюнуть!

Нух Аль-Гураб – глава клана – расхохотался и в шутку хлопнул его по спине:
- Каков герой!

Гнев его утих, и он покорно сказал:

- Я внемлю совету своего учителя...

Нух Аль-Гураб, глаза которого покраснели от выпивки и гашиша, сказал:

- Топчи её ногами своими, пока она не станет ветхой тряпкой...

А Джибрил Аль-Фас, шейх переулка, посоветовал:

- В разводе ты найдёшь успокоение духа.

- В подобных ситуациях от развода никакого толка, – сказал Нух Аль-Гураб.

Пекарь Абдуррабих спросил:

- А кто же тогда сказал, что брак – половина веры?... Скорее, это половина безбожия.

29

Пошатываясь в темноте, Абдуррабих поплёлся в сторону дома мадам Раифы, перед которым и остановился. В груди его всё бурлило от горячительных напитков и гнева. В сердце, обливавшемся кровью, боролись обычаи, требовавшие проявить мужественность, и упрямые нашёптывания любви.

- Спускайся, девка, спускайся, Захира! – прокричал он грубым голосом, больше похожим на предсмертную хрипоту.

Силы начали покидать его, и он зашатался, а затем вновь выкрикнул:

- Со мной огонь печи и демоны с кладбищенской арки.

Тут открылось окно, из которого высунулся наружу шейх Халиль Ад-Дахшан, имам местной мечети, и сердито спросил:

- Кто там беснуется?

- Я, Абдуррабих, пекарь.

- Убирайся отсюда, презренный пьяница!

- Я хочу свою жену, и закон шариата на моей стороне!

- Хватит устраивать дебош и нападать на дома почтенных граждан!

- От кого же мне тогда требовать справедливости, разве что от Иблиса?

Шейх закричал на него:

- Да будь ты проклят!

Он ухватился за дверь дома и стал колотить по ней кулаком, пока к нему не подошёл Джибрил Аль-Фас, шейх переулка, и не оттащил его под руки со словами:
- Умолкни, безумец! Иди со мной. Я заступлюсь за тебя перед мадам.

30

Джибрил Аль-Фас застал мадам Раифу, когда та всё рвала и метала от гнева. Теперь уже ссора шла не между Захирой и пекарем Абдуррабихом, а между ним и мадам.

- Этот жалкий пекарь! – резко воскликнула она.

Шейх переулка ответил:

- Он всего-лишь ваш слуга.

- Разве вы не видели, какой он нахал?... Разве отошлю я её обратно к нему, чтобы он отомстил ей?

- Я уверен, что он её любит, мадам.

- Животному любовь не знакома.

- А что, если он потребует её подчиниться, согласно закону? – спросил он.

Она упорствовала:

- Мне никогда не надост придумывать всякие уловки.

31

Нух Аль-Гураб позвал к себе в кафе пекаря Абдуррабиха. Поглядев на него немного, он скомандовал:

- Разведись с ней!

Абдуррабих опешил в отчаянии, что так неожиданно нахлынуло на него. Он понял, что мадам Раифа узнала, как ему отомстить. Его молчание стало тягостным для главы клана, который воскликнул:

- Ты утратил дар речи?

Тот покорно сказал:

- Разве ты сам не говорил, повелитель, что от развода в таком случае, как у меня – никакого толка?

Тот саркастически заметил:

- Как и от тебя – никакого толка.

- Закон – на моей стороне, повелитель!

Но глава клана решительно возразил:

- Разведись, Абдуррабих!

32

И развод состоялся. Абдуррабиха загнали так, как загоняют приговорённого к казни. Пришёл конец мечте, и драгоценность была утеряна. Захира же была пьяна своей победой, упиваясь ликованием, что теперь она свободна. Но одновременно с тем она почувствовала пульсирующее у неё внутри сожаление по той страсти, что теперь будет навечно потеряна. Она прижала к груди Джалаля – он казался ей плодом любви, которым нельзя пренебречь. Вскоре её честолюбие потребовало полной компенсации. Её личность раскрылась теперь перед ней самым ясным образом: жестокая, отмеченная налётом величия и боли. Госпожа Раифа горделиво сказала ей:

- Такова моя воля – я решила, и получила!

Да, то была правда: она сильная, влиятельная женщина. Но она бы не достигла желаемого, не обратившись к главе клана. Клан – вечная мечта её. Тоска по погубленной славе семейства Ан-Наджи, вершина жизни, увенчанная огнями звёзд!

33

Она улыбнулась, подбадривая себя. Мухаммад Анвар, торговец икрой, как раз сказал ей:

- Поздравляю тебя с возвращением свободы и достоинства.

Он воспользовался отсутствием мадам Раифы – та ушла по своим делам, – и прошептал ей:

- Моё сердце в ожидании.

Глаза его сверкали от желания. Он продолжал умолять её:

- По закону Аллаха и сунне пророка.

Интересно, как он смотрит на неё? Как торговец на служанку? На самом деле, он ей не очень-то и нравился. Она уже давно считала его слишком мягким и жалким. Однако он был способен как-никак сделать из неё госпожу. Могла ли она надеяться на что-то лучше этого? И она ободряюще улыбнулась ему.

34

Абдуррабих настолько опьянел, что не мог устоять на ровном полу в баре. Он спросил Санкара Аш-Шаммама:

- Стыдно ли мужчине плакать?

Тот рассмеялся:

- Если он размером с мула, как ты, то...

Абдуррабих взял в руки калебасу и принялся наклонять её вправо-влево, словно та танцует, и сказал:

- Исчезни, Абдуррабих, сгинь во тьме. Даже пыль в переулке – и та сильнее тебя. Мерился ли ты силами с кем-то, помимо теста, которое ты запихиваешь в печь? Да смилуется над тобой Аллах, о Абдуррабих!

- Что у тебя в голове?

- Развод. Я развёлся с ней. Всего только одно слово, и всё кончилось. Вошь – и та борется до последнего. Как же радуются твои враги, Абдуррабих!

Санкар предупреждающим тоном сказал ему:

- Подчинение главе клана – это большая честь.

Абдуррабих ужаснулся, несмотря на то, что был пьян, и пробормотал:

- Слава богу.

И глубоко вздохнув, сказал:

- Но есть ещё одна сила, которая подтачивает меня.

- Какая?

- То, что я по-прежнему люблю эту проклятую!

Санкар засмеялся и сказал:

- Вот то, что действительно позорит мужчину!

Голосом, напоминающим рёв осла, Абдуррабих запел:

-Странно, клянусь Аллахом, так странно!

Санкар Аш-Шаммам сказал ему:

- Продолжай петь! Кажется, разочарованные певцы, вроде тебя, всегда были влюблены.

35

Абдуррабих вновь стал носить лепёшки домой мадам Раифе после того, как сразу несколько порядочных людей заступились за него. Однажды он покорно спросил у неё:

- Может быть, вы довольны мной?

На что она холодно ответила:

- Что прошло, то прошло.

Он немного помедлил, а затем умоляющим тоном попросил:

- Позвольте мне на минуту остаться с ней наедине.

Она подозрительно поглядела на него и сказала:

- Ну уж нет.

- Тогда, если разрешите, я поговорю с ней в вашем присутствии.

Она немного подумала, затем позвала Захиру, и та вышла к ним в тёмно-синем джильбабе, похожая на нежный цветок. Они смотрели друг на друга, но при этом она ни разу не моргнула и не опустила глаза. Она казалась ему какой-то чужой, отстранённой и холодной. Вид её был абсолютно противоположен той борьбе, что шла у неё внутри. Абдуррабих сказал:

- Я не хотел причинять тебе вреда. Давай забудем, что было...

Она не проронила в ответ ни слова, и он продолжил:

- Я сожалею о содеянном.

Молчание затянулось, и тогда мадам Раифа сказала:

- Говори же, Захира.

Абдуррабих решил подбодрить её:

- Я желаю вернуть тебя, наша совместная жизнь имеет значение для меня.

Захира пробормотала:

- Нет.

- Нашей совместной жизнью нельзя пренебречь и нельзя забыть. Время, проведённое вместе, было таким приятным.

Она впервые опустила глаза и решительно ответила:

- Нет. Я больше не твоя, и ты не мой.

36

Мухаммад Анвар незаметно проскользнул в дом во время отсутствия госпожи. Он с нетерпением встретился с Захирой и сказал:

- Присутствовать здесь я не имею права. Но ради тебя я рискую всем. Хочешь ли ты пойти прямо сейчас со мной туда, где нас поженят?

Она высокомерно спросила его:

- А кто поручится тебе за то, что я согласна?

Он смиренно ответил:

- Я люблю тебя, Захира.

- Почему ты зовёшь меня убежать с тобой, подобно воровке?

Он вздохнул и ответил:

- А что делать? Мадам никогда не захочет дать своё согласие на это.

Она удивилась:

- Ты заговорил с ней об этом?

Он грустно опустил голову и сказал:

- Она упрямая и надменная.

Захира восприняла этот удар молча, но затем гордо сказала:

- Я из рода Ан-Наджи!

- Она упрямая и надменная. Велела мне прекратить захаживать в этот дом, в котором я сам когда-то родился...

Захиру обуял гнев:

- Я сразу же последую за тобой!

37

Захира вышла замуж за продавца икры, мастера Мухаммада Анвара. Раифа пришла в ярость и обвинила её в предательстве и вероломстве. Весь переулок удивился этой новости. Только и разговоров было, что об этой свадьбе. Много раз говорилось о счастливой доле, выпавшей девушке, ночи предопределения и чудесах любви. Она унесла с собой Джалаля, которого её муж радушно приветствовал и считал себя самым счастливым из всех созданий Аллаха.

А Захира впервые в жизни оказалась хозяйкой собственного дома: это была квартира со множеством комнат, дорогостоящей мебелью, ванной и кухней, резервуаром с водой, ежедневно наполняемым водовозом. Также у неё теперь были платья и богатые накидки, вышитая золотом свадебная фата, на руках – золотые браслеты, а на ногах – серебряные.

Её стол был заполнен внуснейшими блюдами, не менее дорогими, чем те, что присутствовали на столах у Азизы и Раифы. Она управляла всем хозяйством и сама же готовила.

Не успел ещё подойти к концу первый месяц, как она решила вырваться из клетки и навестить мать, либо соседку, либо вообще отправиться с паломничеством в мечеть Хусейна. Люди заметили её в новом наряде и восхищённо бормотали про себя: «Пресвят Всевышний, Могущественный Аллах».

38

Мухаммад Анвар был счастлив с Захирой даже больше, чем это можно себе представить. Ему мало было только заявлять о своей любви, он восхищался ею, был безумно предан ей и баловал донельзя. С самого начала ему нелегко было смириться с тем, что она выходит из дома и выставляет напоказ свою великолепную красоту. Он дал ей понять свои соображения на этот счёт с превеликой осторожностью, однако тем самым расстроил её безмятежность, и потому быстро отступил от этой идеи, проявив чрезмерную заботу и ласку. Он обнаружил, что может смириться с каким угодно злом, кроме одного: вызвать у неё гнев и лишиться её довольства и радости.

Он понял, что питает слабость к ней, руководствуясь традиционными наставлениями, однако смирился с потоком, которому сердце его не могло сопротивляться. Он полностью познал себя, знал, что он пленник любви и той игры, в которую она играла с ним.

Одно лишь глубокое чувство не давало ему покоя: оно было сродни чудовищу из сказки: что он пока не овладел полностью своим кумиром, и может быть, вообще не сможет овладеть им полностью никогда, может быть, она ускользнёт из его хватки. От этого чувства поражения лицо его бледнело, но он тешил себя отговорками, прибегал к помощи иллюзий и топил всю свою горечь подарками и милыми словами. Он был рабом любви, не ровней и не хозяином ей, и ценность его заключалась в том, что было в его руках, а не в сердце или в теле. Не было разницы для него между алым рассветом и алым закатом, и потому он прятался за нежностью и милым обхождением, чтобы удостоиться улыбки этих розовых уст, взгляда томных глаз, изящного и довольного поворота шейки.

39

Однажды Захира посетила званый обед у прежней её благодетельницы мадам Азизы, и поцеловав той руку, сказала:

- Обстоятельства подтолкнули меня пойти жить и работать в тот дом, но сердце моё по-прежнему хранит верность вам.

Сердце Азизы растаяло от добрых слов. Она облобызала щёку Захиры и усадила её подле себя, обращаясь с ней как с ровней и повеяв на её дуновением счастья и гордости. Они выпили коричного чаю и закусили дольками арбуза и миндалём. Азиза справилась о её делах, муже и сыне Джалале. Затем пришла мадам Ульфат и радушно поприветствовала её. Азиза сказала ей:

- Вот чего достойна твоя красота, ведь красота – владеет мирами.

Захира возразила:

- Это всё ваши молитвы и доброта, госпожа.

40

После её возвращения из гостей Мухаммад Анвар спросил её:

- А как же мадам Раифа? Ты её не навестишь?

Чуть ли не задыхаясь от спазма, она ответила:

- Она такая высокомерная!... Будь она проклята!

- Она сойдёт с ума!

- Ну и пусть сходит.

Он разволновался и сказал:

- Нет пределов её злобе.

Она спросила, опуская веки и хитро глядя на него:

- Разве ты не мужчина?

Сердце его съёжилось, и он замолчал.

41

Однажды вечером весь переулок стал свидетелем невиданного дотоле зрелища. Захира прогуливалась, важно шагая в своей роскошной накидке, когда рядом с ней проехала двуколка мадам Раифы. Из неё высунулась голова мадам, и Захира услышала, как та укоряющим тоном, не лишённым налёта дружеской симпатии, сказала:

- Захира!

Захира повернулась к ней в замешательстве, и мадам произнесла:

- Предательница!

Захира не сдержалась и приблизилась к ней на расстояние вытянутой руки на виду у многих людей, среди которых были Джибрил Аль-Фас, Халиль Ад-Дахшан и пекарь Абдуррабих. Мадам Раифа спросила:

- Когда же ты навестишь меня?

С ещё большим смущением Захира ответила:

- При первой же возможности, мадам. Меня останавливает лишь...

И она пробормотала что-то сконфуженно, а мадам Раифа внезапно возникшими враждебными, суровыми и вызывающими нотками в голосе сказала:

- Меня осчастливит визит моей преданной служанки!

Тут же в сердце Захиры разгорелось пламя гнева, и она воскликнула:

- Я такая же дама, как и вы!

И ослеплённая возмущением, она пустилась дальше в путь...

42

Пекарь Абдуррабих напился в баре, пока ветра месяца амшир ревели на улице. И тут он сказал:

- Вчера ночью я видел странный сон.

Но когда никто даже не потрудился спросить его, что же он видел, он сам добавил:

- Я видел, как дует знойный хамсин. Причём в совершенно неподходящее для него время года.

Владелец бара Санкар Аш-Шаммам засмеялся:

- Сны творит шайтан.

- Двери были сорваны с петель, повсюду словно дождь разносилась пыль, ручные тележки разлетались в стороны, с голов людей сносило тюрбаны и шапки...

- И что стало с тобой?

- Казалось, что я отплясываю верхом на спине породистого жеребца...

Санкар посоветовал ему:

- Перед сном натяни поплотнее одеяло на свой зад!

43

Мухаммад Анвар чувствовал, как в душу его медленно закрадывается страх. Призраки угрозы уже отплясывали свой танец в закоулках его тесного мирка. Неужели и его тоже постигнет та же участь, что и пекаря Абдуррабиха? Он принялся украдкой поглядывать на лицо Захиры, копя в себе решимость. Он сказал ей:

- Захира, ты беременна и уже на четвёртом месяце, так что тебе лучше проводить время дома...

На что она пренебрежительно ответила:

- Я пока не беспомощна...

Он стал играть с Джалалем, чтобы как-то смягчить эффект своих слов, и сказал:

- Ты бросила вызов такой силе, с которой не шутят, так что лучше нам пока уйти в себя...

Она холодно возразила:

- А ты как будто напуган.

Скрывая своё раздражение, он ответил:

- Нет, я просто хочу сохранить счастье нашего дома.

- Я обладаю законной свободой выходить из дома.

- По правде говоря, меня это не радует.

Она немного задумалась, а потом сказала:

- Если честно, я не выношу того, к чему ты призываешь меня.

Он нетерпеливо сказал:

- Но я твой муж.

- Это означает, что ты растопчешь меня своими ногами?

- Упаси боже, однако я обладаю неоспоримым правом.

Она нахмурилась, отчего красивое лицо её помрачнело, и резко сказала:

- Нет...

Он колебался, не зная продолжать ли ему и дальше упрямиться, или молчать, однако вскоре почувствовал её презрение, которое спровоцировало его гнев:

- У меня есть право...

Она равнодушно произнесла:

- А мне наплевать, что у тебя есть право.

На него накатил ещё бо́льший гнев, и с непривычной резкостью он сказал:

- У меня есть право на твоё подчинение.

Она поглядела на него в изумлении, спровоцированным его гневом, а он добавил:

- Право на полное подчинение.

На лице её появилось выражение полного отказа и непреклонности, так что атмосфера в доме была испорчена.

44

Из своего отчаяния Мухаммад Анвар черпал отвагу. В сердце он испытывал страх потерять её, и потому едва он заметил, что она выходит на улицу из его лавки, как утратил всю свою степенность, преградил ей путь и решительно заявил:

- Вернись в дом.

Она опешила и прошептала:

- Не устраивай сцену.

Но он упрямо повторил:

- Вернись домой.

Она почувствовала, как глаза скользят по ней, словно гадюка, и кипя от злости, вынуждена была вернуться…

45

Вечером, когда Мухаммад Анвар пошёл домой, там она застал ожидающую его бурю. Но он был к тому полностью готов. Самой ненавистной его сердцу вещью было продолжать гневаться и дальше, портить всю атмосферу, видеть, как обожаемая им красота стирается из-за злости. Он проявил готовность к любым компромиссам, но при условии, что Захира уступит его законному требованию. Он сказал ей:

- Не думай, что я счастлив из-за твоего унижения. Я желаю лишь сохранить наше счастье.

Однако она предстала перед ним подобно порыву пыльной бури. Лицо её побледнело, выражение его изменилось, а из глаз полетели искры. Гнев её воплотился в чёрную ненависть. Гордость одним прыжком выпрыгнула из неё наружу, словно змея. Он про себя сказал: «Прибегаю к помощи Аллаха от этого зла! Прибегаю к помощи Аллаха от этого сердца. Разве не послужит мне защитой то, что я сделал для тебя?»

46

Захира очутилась в огне. Она отказывалась признать своё поражение. Она не забудет своего мучительного положения в переулке на глазах у всех. Его она не любит и никогда не любила. Но вот только как ей вести себя и куда теперь пойти? В подобной ситуации жена вернулась бы в свою родную семью, которой у неё не было. Либо она останется госпожой, но униженно подчинится, либо пойдёт куда глаза глядят. Людское злорадство подстерегало её не в одном доме, в том числе и в подвале Абдуррабиха.

Тут она вспомнила своего первого хозяина, мастера Азиза Самаху Ан-Наджи, благородного представителя всего переулка и к тому же друга её мужа. Теперь её муж узнает, что она хотя бы не оторвана от своего родного древа. Она незаметно проскользнула в магазин торговца зерном. Мелкий моросящий дождь покрыл её накидку и скулы. Она ворвалась в кабинет директора и застала его одного. Его окружала аура степенной красоты. Усы его поседели, может быть, немного рано. Он узнал её с первого же взгляда. Узнал, несмотря на вуаль на лице. Ему не нужно было вспоминать эти очаровательные глаза, глядящие на него из-под золотистой каймы вуали. Ему показалось, что это сама судьба штурмом вторглась в его крепость. До ушей его донеслись мелодичные нотки её голоса:

- Я не нашла никого другого, к кому обратиться со своей бедой.

Изо всех сил пытаясь контролировать свои противоречивые эмоции, он спросил:

- Какая у тебя беда, да сохранит тебя Аллах от всяческого зла?

- Моя муж.

- Насколько мне известно, он хороший человек.

- Однако в последние дни он стал со мной очень плохо обращаться.

- Без причины?

- Он хочет унизить меня.

И она рассказала ему о происшествии в переулке. Азиз немного подумал и сказал:

- Такое поведение совсем не разумно, но это его законное и неоспоримое право.

Она пылко сказала:

- В нашем переулке женщин не заставляют сидеть дома, как в тюрьме!

Мастер Азиз улыбнулся и ответил ей:

- Я поговорю с ним о тебе как одной из рода Ан-Наджи, но ты должна согласиться вести себя разумно.

47

Содействие мастера Азиза дало ей очень мало. Ей не оставалось ничего иного, как подчиниться мужу, хотя бы на некоторое время. Она повиновалась, но и затаила зло. Однако встреча с мастером Азизом открыла для неё такие вещи, о которых она и подумать прежде не могла. Захватывающие, безумные, до ужаса прекрасные, которые бросили её в мир, наводнённый мечтами. Она сказала себе, что мастер Азиз восхищён ею. Нет, даже больше. В его глазах читалось смущающее признание. Вот только когда это началось? Правда, не было ни одного мужчины, который, увидев её, не был бы очарован ею, однако был ли мастер Азиз таким же, как остальные? Но он женат, да и она тоже замужем. Он не молод, представляет собой образец порядочности и прекрасной репутации. Такие, как он, не глядят на замужнюю женщину. На жену своего друга тем более. Она и сама избегала незаконных связей. Какой в том толк? Она жаждала получать всё по праву. И ради этого она безжалостно давила на своё сердце. Иногда из-за этого она чувствовала возбуждение, накатывающее от ядовитого безумия, которое она вкушала из бокала благословенного вина. Азиз Самаха Ан-Наджи представлялся её в ореоле розовой мечты; она и сама не знала, как может это материализоваться в реальном мире. Могла ли она в один чудесный день стать его второй женой, соперницей мадам Ульфат и почти законной дочерью мадам Азизы? Могла ли она когда-нибудь стать хозяйкой роскошного дома и выезжать в собственной двуколке со звонким колокольчиков?

Мухаммад Анвар всё уменьшался в её глазах, пока не превратился в частицу копоти, которую сдувало вниз по длинной бесконечной дороге.

48

Когда в город прибыли крестьянки из деревни, празднуя разлив Нила и продавая сушёные финики, Захира испытывала тяжкие муки родов, производя на свет своего второго сына, Ради.

Мухаммад Анвар обрадовался этому, и радость эта облегчила муки волнений и тревог. Он надеялся, что рождение его ребёнка положит начало новой эры разумной, успешной супружеской жизни.

Умм Хишам, акушерка, приходила к Захире каждый день, пока та не выздоровела окончательно. Во время своего последнего визита к ней она прошептала ей на ухо:

- У меня есть для вас послание.

Захира вопросительно поглядела на неё, и старуха сказала:

- Послание от самих небес!

У неё мелькнула в голове мысль, что это от Азиза, и она спросила:
- Что у вас, Умм Хашим?

Одев на лицо бледную маску греха, та ответила:

- Послание от Нуха Аль-Гураба, главы клана нашего переулка...

Сердцебиение Захиры ускорилось от такой неожиданности: она-то ждала, что метеор придёт с востока, он же промелькнул с запада. Она сдержала эмоции и сказала:

- Разве вы не видите, что я жена и мать?!

Старуха ответила:

- Не проходит и дня, как мы видим восход солнца, а затем его закат. А посланник всего-лишь передаёт сообщение.

49

Мухаммад Анвар вскоре отступил, бросив свою внезапно возникшую фальшивую твёрдость и укрылся за врождённой привычной слабостью. Он окончательно поверил в то, что Захира – драгоценный камень, не имеющий сердца, который выскользнет из его пальцев, словно воздух. Однако и представить себе жизнь без неё он тоже не мог. Она была духом в его жизни, руководящей привычкой. Также она была опасной, и ни одной её частичке он не доверял. Мог ли он забыть о том, что случилось с пекарем Абдуррабихом? Он не доверял ей, и чем более шатким становилось его доверие, тем больше он стремился вцепиться в неё и удерживать любой ценой. Неудача в этом будет неудачей всей его жизни. Как на этом свете, так и в загробном мире. Её ссора с мадам Раифой останется для него источником раздражения навсегда. Это означало, что он был самым несчастным из людей, и должен был пойти на любые жертвы.

Однажды вечером они сидели все вместе дома. Она кормила грудью Ради на диване, он курил трубку кальяна, а Джалаль играл с кошкой. По правде говоря, Мухаммад Анвар больше не мог выносить Джалаля. В прошлом он был добр к нему и любил, но то осталось уже в прошлом, однако как только появился Ради, он возненавидел Джалаля и даже желал, чтобы того больше не было на свете. Хотя обращался он с ним по прежнему – в этом ничего не изменилось: он окружил его отеческой заботой, весёлой и фальшивой, добавив новую муку к своим горестям.

Убеждённый в том, что совершает нечто невозможное ради того, чтобы удовлетворить её и удержать при себе, он сказал Захире:

- У меня для тебя есть приятный сюрприз.

Она вяло поглядела на него, и он сказал:

- Подарок в честь примирения.

Она улыбнулась, и он продолжил:

- Это договор купли. Представь, что ты теперь станешь хозяйкой этого дома!

Лицо её зарумянилось. Она воскликнула с ликованием:

- Какой ты щедрый человек!

Это был трёхэтажный дом, в подвале которого был магазинчик, торгующий варёными бобами. Мухаммад Анвар был счастлив от того, что смог порадовать её, вновь обретя некоторый покой. Он и впрямь осчастливил её, сделав полновластной хозяйкой дома. В глубине души она была признательна ему за это, как и за то, что он молча признал её силу и сожалел о том, что посмел бросить ей вызов. Однако совесть её была нечиста: она не могла избавиться от презрения к нему. Её постоянно занимали Азиз и Нух Аль-Гураб. Азиз был богат, Нух – силён. Азиз был также силён, а богатство Нуха росло день ото дня. У Азиза была жена, у Нуха – целых четыре жены и целый выводок детей. Нельзя обойтись без власти и силы, как нельзя обойтись и без денег. Деньги порождают власть, а власть приносит деньги. Интересно, как пойдут дела дальше? Она верила, что находится только в начале пути. Она думала обо всём этом, лёжа рядом с Мухаммадом Анваром и слушая его размеренное дыхание.

Мухаммад Анвар решил укрепить своё счастье с помощью Нуха Аль-Гураба. Он пришёл к нему домой и уселся перед ним в гостиной, словно мальчик перед учителем начальной коранической школы. Не проронив ни слова, он вручил тому внушительного вида пакет. Глава клана взял его и принялся считать, а затем сказал:

- Но ты ведь уже выплатил то, что с тебя причитается. К чему такая огромная сумма?

- Я хочу заручиться твоей поддержкой, – сказал Мухаммад Анвар.

- У тебя есть враги?

- Это на всякий случай, от судьбы!

Тот, не обратив внимания на его слова, вернул ему пакет и улыбнулся. Сердце Мухаммада Анвара заколотилось от неожиданного волнения, а глаза расширились от подозрений и страха.

- Судьба опередила тебя!

О горе... Неужели это Раифа сыграла свою игру?... Он представлял всё себе именно так, даже не догадываясь, что Нух может разыгрывать собственную партию. Нух Аль-Гураб сказал:

- А я как раз собирался уж было послать за тобой...

Во рту Мухаммада Анвара всё пересохло. Он спросил:

- В чём дело, мастер?

Тот ответил ему с отвратительным спокойствием:

- Чтобы посоветовать тебе развестись со своей женой!

Сердце в груди его упало от страха, он почувствовал, что умирает, и изумлённо спросил:

- Развестись?! Но ведь нет ничто в моей жизни, для чего бы требовалось сделать это!

Однако тот решительно отрезал:

- Разведись с ней!

51

Мухаммад Анвар покинул дом Нуха Аль-Гураба, лишённый всех пяти чувств. Вот и пришёл его черёд: с ним обращаются точно так же, как когда-то – с Абдуррабихом. Неужели он, респектабельный коммерсант, потерпит с собой такое же обращение, что и тот пекарь? Неужели его жизнь, счастье, честь ничего не стоят, чтобы вот так с ним поступали?! Его охватил отчаянный приступ гнева, сносящий всю его нерешительность и рассеивающий её в воздухе. Мухаммад Анвар полностью обезумел.

Я сделаю то, что никто раньше не предпринимал в этом переулке.

52

Джибрил Аль-Фас, шейх переулка, отправился к главарю клана Нуху Аль-Гурабу, когда тот сидел как всегда в кафе. Поприветствовав его, он сказал:

- Господин Фуад Абд Ат-Таваб, начальник полицейского отделения, желает встретиться с тобой.

Главарь клана удивился и, нахмурившись, спросил:

- Для чего?

- Я не знаю, мастер. Посланник должен только доставить сообщение.

Тот вызывающим тоном задал вопрос:

- А что, если я откажусь?

Но шейх переулка мягко ответил:

- Возможно, он хочет видеть тебя, чтобы заручиться твоими услугами для обеспечения всеобщей безопасности, мастер. Так что нет необходимости бросать ему вызов без необходимости.

Главарь клана презрительно пожал плечами и промолчал.

53

Начальник полиции Фуад Абд Ат-Таваб встретил начальника местного клана Нуха Аль-Гураба с радушием. Нух сидел перед ним лицом к лицу через рабочий стол, нацепив на себя мягкую улыбку. Запах кожи забил его ноздри. Он сказал:

- Клянусь Господом Святого Хусейна, что я счастлив встретиться с вами, господин инспектор.

Начальник полиции улыбнулся. Это был полный человек среднего роста, обладатель густых усов и приятных черт лица. Он ответил:

- И я тоже счастлив встретиться с вами, мастер. Клан на самом деле состоит из надёжных людей!

- Благодарю вас, господин инспектор.

- Начальник клана – это рыцарь переулка и его защитник, само воплощение доблести и неустрашимости, правая рука полиции и её глаза на местах... Вот так вас ценит Министерство внутренних дел.

Нух немного подумал, и волнение его стало постепенно сгущаться.

- Благодарю вас, господин инспектор.

Но тот сказал с твёрдой решимостью, шедшей вразрез с его любезностями:

- Вот поэтому я ожидаю, что Мухаммад Анвар обретёт под твоей сенью безопасность для себя.

Лицо Нуха побагровело. Он спросил:

- Он жаловался на меня вам?

- У меня есть разные способы узнавать новости. Предположим, он обратился ко мне – на то у него есть полное право! А у меня есть обязанность обеспечить ему эту безопасность. Однако я удовлетворюсь тем, что попрошу тебя сделать это!

Между ними нависла тишина. Нух понял, что инспектор угрожает ему и одновременно предупреждает в учтивой манере. Когда молчание затянулось, инспектор спросил:

- Ну, что скажешь?

На что Нух с подозрительным спокойствием ответил:

- Мы первые из тех, кто уважает закон.

Полицейский решительно заявил:

- Я считаю, что ты в ответе за него.

54

Никогда раньше ничего подобного в переулке не случалось. Если полицейский и наведывался туда, то только по какому-то важному делу. Множество преступлений, совершённых главарями кланов, оставались обычно нераскрытыми благодаря показаниям фальшивых свидетелей. Сделал бы инспектор Фуад Абд Ат-Таваб что-то, чего не делал никто иной, наткнись он на труп Мухаммада Анвара где-нибудь под аркой или в проходе? И как Мухаммаду Анвару хватило смелости обратиться к нему за помощью? Как согласился инспектор бросить вызов Нуху Аль-Гурабу в своей приставучей манере? Казалось, что инспектор впервые помещает себя на одну чашу весов с главой клана, ставя на карту свой покрытый позументами престиж!

Но был тут и один неизвестный никому аспект: личность Фуада Абд Ат-Таваба. Он был смелым и упрямым человеком. До своего переезда из Верхнего Египта в Каир он был известен в деревне как Кровавый! Но в силу традиций Министерства внутренних дел в проведении намеченной политики с вождями кланов он бы уже давно предпринял смелую инициативу по очистке всего переулка от клана.

Вот почему едва до него дошло известие о том, что Мухаммад Анвар находится в опасности, как он выбрал решительную демонстрацию силы, которая бы заткнула людям рты и потрясла бы сердца их до самого основания. Раньше переулку не приходилось сталкиваться ни с чем подобным, как в тот день: инспектор совершил поход на него, стоя во главе вооружённый людей! Раздались военные команды, привлёкшие всеобщее зрение и слух. Затем показался Джибрил Аль-Фас, окружённый группой сыщиков, за ним следовал офицер из местного полицейского участка, и инспектор в официальной форме, и завершала процессию огромная шеренга с ног до головы вооружённых солдат. Всё это шествие шло неторопливо и решительно, пока не пересекло арку в направлении к площадке перед обителью, где остановилось, чтобы выполнить несколько грохочущих военных манёвров, а затем так же медленно вернулось обратно. Улица с обеих сторон была заполнена народом, будто в день, когда паломники несут паланкины с дарами для Каабы в Мекке. Инспектор равнодушно смотрел на людей, но иногда взгляд его скользил по окнам, заполненным женскими лицами. На небольшом расстоянии от фонтана к нему приблизился шейх переулка и указал ему на Захиру в окне как на главную ось всей ссоры. Нух Аль-Гураб оставался на своём привычном месте в кафе, а Мухаммад Анвар сидел, съёжившись, в своей лавке, и ожидая ещё бо́льших бед, вместо безопасности. В то же время пекарь Абдуррабих в замешательстве наблюдал за процессией и говорил всем окружающим:

- Вскоре мы все предстанем перед богом на Страшном суде.

55

Захира не единожды уже замечала на себя как бы случайные взгляды инспектора Фуада Абд Ат-Таваба на Новой дороге, когда возвращалась из мечети Хусейна домой. Не единожды она замечала эти пронизывающие, голодные, острые взгляды, и про себя бормотала: «И инспектор туда же!» Вся площадь, казалось, была переполнена соблазнами и насмехалась над ней. Как сумка фокусника с мышами, кошками и змеями, тело её извивалось под ритмы тщеславия. Она представляла себя сидящей верхом на сказочном орле, бившем крыльями – мощно, воодушевлённо, созидательно... Азиз... Нух Аль-Гураб... Фуад Абд Ат-Таваб. Магия, любовь, вершина славы, увенчанная звёздами. Она следила за биением своего сердца, и с каждым ударом формировался сияющий лик, превосходящий все, виденные ею ранее...

56

Инспектор вызвал к себе на встречу Мухаммада Анвара в обстановке абсолютной секретности. Усадив его перед собой, сказал:

- Я поднял знамя закона с такой силой, какую этот переулок не знал никогда раньше. Теперь вы в безопасности?

Мухаммад Анвар лишь в замешательстве покачал головой и сказал:

- Я не знаю.

Фуад Абд Ат-Таваб тоном капитуляции подтвердил:

- Вы правы. Я тоже. По правде говоря, я опасаюсь за вас.

Мухаммад Анвар встревожился:

- В нашем переулке жизнь не стоит ни гроша.

- Вы правы. Любой подлец может тебя убить. Какой толк будет, если мы сотрём в порошок весь клан и вырвем его с корнем?

- Да, а что же тогда поможет мне?

- А готовы ли вы выслушать мой совет, каким бы странным он ни показался? – спросил инспектор.

- В чём он?

- Разведись с женой.

Мухаммад Анвар опешил и пробормотал:

- И вы советуете мне это?

- Это тягостно для моей чести, как и для твоей, но я боюсь за твою жизнь...

- Я почти схожу с ума, господин инспектор...

Инспектор пытливо ответил:

- Это лишь временная мера, пока я не рассчитаюсь с тираном...

- Временная мера?

- А потом всё вернётся на круги своя.

Мухаммад Анвар немного подумал и сказал:

- Я серьёзно это обдумаю.

57

Домой он вернулся, барахтаясь в отчаянии. Но из недр отчаяния к нему неожиданно нагрянуло вдохновение, и он сказал Захире:

- Собери все лёгкие и дорогие вещи: сегодня ночью, когда весь переулок погрузится в сон, мы сбежим.

Захира опешила и пробормотала:

- Сбежим?

- Даже сам инспектор полиции посоветовал мне развестись с тобой.

- Инспектор?!

- Он признался, что не в состоянии защитить меня, и мне не оставалась ничего другого, кроме побега.

Она догадалась, что стояло за таким советом инспектора, однако не знала, как ей поступить со своим мужем, и встревоженно спросила:

- Куда же мы пойдём?

- Земли Аллаха просторны, а у меня есть деньги, так что мы откроем новое предприятие.

Вот дьявол! Он хочет развеять все её мечты всего одним ударом, чтобы сделать её скиталицей и привязать к себе навечно, чтобы покончить с её силой и новым существованием, чтобы она растаяла во мраке бедствий подобно Самахе. Кто знает? Может быть, он заставит её снова выполнять ручную работу как нищенка? Пусть лучше этот трус бежит в одиночку, пусть исчезнет из её жизни навсегда.

- Не теряй напрасно время...

Она вяло ответила:

- Я уже два раза об этом подумала.

- А я подумал целую сотню раз, и нет другого выхода, кроме побега.

- Нет.

- Нет?!

- Это невозможно.

- Это возможно, вот увидишь – ещё до рассвета мы убежим.

Но она была упряма:

- Нет.

Он в оцепенении поглядел на неё, и она повторила:

- Нет. Это бродяжничество и потери.

- Но у меня есть достаточно средств для нас.

- Нет.

- Разве ты не понимаешь, что меня угрожают убить?

- Ты сам ошибся и знаешь об этом!

- У меня не было иного выхода!

- А я то в чём провинилась?

Он с безумными нотками в голосе ответил ей:

- Жена должна следовать за мужем.

Она казалась твёрдой, питающей к нему отвращение и готовой ускользнуть от него:

- Ты не можешь защитить меня.

Он ударил себя кулаком в грудь и закричал:

- Гадюка!

Она инстинктивно отошла к окну, а он воскликнул:

- Ты снова хочешь играть в эту старую игру свою?!

Она увидела смерть на его бледном отчаянном взгляде, сжатых кулаках и в напряжении мышц, и самым громким голосом, на который только была способна, заорала из окна, призывая на помощь, в то время, как он бросился на неё, словно тигр.

58

Дверь сломали. Внутрь ворвались Нух, Азиз и Джибрил Аль-Фас, шейх переулка. Мухаммад Анвар отступил назад, а Захира упала на пол без сознания. Заголосили Джалаль и Ради.

Мужчины занялись тем, что приводили её в сознание. И пока она приходила в себя, Мухаммад Анвар исчез бесследно. Нух Аль-Гураб поглядел на Джибрила Аль-Фаса многозначительным взглядом, и официальным тоном последний произнёс:

- Покушение на убийство и попытка бегства.

Азиз пробормотал:

- Достаточно и того, что он сбежал.

Нух Аль-Гураб спросил:

- А как же покушение?

Джибрил Аль-Фас ответил:

- Покушение ясно как божий день, и мы все свидетели.

Тогда Азиз обратился к Захире:

- Приходи сегодня ночью ночевать в дом моей матери.

59

Мухаммад Анвар исчез с её горизонта, не дав ей развода. Она вскоре вернулась в свою квартиру. Поначалу чувство свободы опьяняло её, а затем она поверила в то, что по-прежнему связана с мужем узами брака. Она жаждала развода. Дыхание золотых снов захлестнуло её. Она решила не терять ни минуты своей жизни. Посетив мастера Азиза Самаху Ан-Наджи, сказала ему:

- Он сбежал, но мстить теперь будет мне издалека...

Азиз понял, о чём она. Это показалось ему сладкой магией. Он охмелел от восторга и надежды. И спросил её:

- Но как же ты справишься с жизнью?

- Сдам в аренду дом – этого вполне хватит на жизнь.

Он мягко сказал:

- Ты не одна, уверяю тебя.

Она с благодарностью наклонила голову:

- Спасибо вам. Но я хотела бы обеспечить жизнь детей.

С трепетом в сердце он спросил её:

- А какое у тебя мнение на этот счёт?

Она смело сказала:

- Я потребую развода с ним – он преступник, совершивший покушение и сбежавший от закона.

Так перед ним открылась дверь в неизвестное, мощной волной затопив и потряся до основания его жизнь.

Он сказал:

- Мы должны подумать об этом.

60

Мастер Азиз занялся тем, что заочно следил за процессом Мухаммада Анвара, наняв адвоката по бракоразводным делам для Захиры. Он по-прежнему волновался, разрываясь между желанием и своей репутацией, между сердцем и почтением к жене – мадам Ульфат, и своим другом, Мухаммадом Анваром, тогда как за стеной разворачивались события, объявившие о развязывании безудержных, горячих страстей.

61

Ночью к ней в дверь постучались. Она открыла глазок и увидела тень, и почувствовала запах, вызвавший одновременно ностальгию и отвращение. Она с подозрением спросила:

- Кто там в такой поздний час?

До неё донёсся знакомый с давних пор голос:

- Абдуррабих, пекарь.

Всё нутро её задрожало от гнева и желания. Она резко спросила, укрывая свою слабость:

- Что тебе надо?

Умоляющим, пьяным голосом он ответил:

- Вновь попытаться жить сначала.

- Ты сумасшедший и пьяный...

- Я твой единственный муж.

- Убирайся, а не то я позову людей.

Она закрыла глазок, и грудь её вздымалась от гнева и решимости сопротивляться...

62

В ту же ночь к её окну подкрался Джибрил Аль-Фас, шейх переулка. Он вошёл внутрь, объятый осторожностью и страхом, и усевшись, сразу перешёл к делу:

- Прибегаю к помощи Аллаха от шайтана, побиваемого камнями, однако нет иного выхода, как передать вам послание.

Строя догадки о том, что это может быть, как и о его страхах, она спросила его:

- Что у вас за послание?

- Господин инспектор полиции просит вашей руки.

Предположение её оказалось верным. Он же боялся того, что Нух Аль-Гураб поймёт, в чём состоит его роль. Но кто такой этот инспектор? Что он может ей дать, кроме имени и внешнего вида, причём и то, и другое – бессмысленны! Возможно, самым лучшим из них троих был Азиз, однако Нух Аль-Гураб был такой силой, с которой нужно считаться. Он также был истинной силой, и обладал неограниченным авторитетом.

- Ну что скажете, госпожа Захира?

- А Нух Аль-Гураб что? Молчит?

- Инспектор позаботится о нём.

- Но у меня двое детей, а доход мой ограничен, а инспектор к тому же уже и так женат, и у него есть дети.

- Он лучше знает, как с этим справиться.

Она немного помедлила, а потом сказала:

- А я лучше знаю, чего хочу!

Джибрил Аль-Фас спросил:

- Так ты предпочитаешь быть любовницей Аль-Гураба вместо того, чтобы стать законной женой господина инспектора?

Она резко воскликнула:

- Я самая респектабельная дама во всём переулке!

63

До того, как Джибрил Аль-Фас покинул её дом, к ней пожаловала Умм Хашим, акушерка, которую Захира спрятала в другой комнате. Когда они обе остались наедине, старуха сказала:

- Теперь на нашем пути ничего не стоит.

Захира сказала:

- Я охотно выйду за Нуха Аль-Гураба, но у него уже есть четыре жены!

-Ты заменишь одну из них.

Захира высокомерно воскликнула:

-Захира не будет соперницей другим жёнам!

Старуха удивлённо переспросила:

- Он должен развестись со всеми четырьмя?

Захира настаивала:

- Он свободен, и может делать что хочет.

64

И Нух Аль-Гураб развёлся со всеми четырьмя своими жёнами.

Весь переулок был потрясён этой новостью, как потрясены и все четыре семьи. Имя Захиры было у всех на устах как гимн бессердечия и жестокости. Услышав об этой новости, инспектор только кусал губы. Азиз тоже узнал об этом и опешил, однако спрятал своё горе в себе и только молчал.

Внезапно вдобавок к этой новости пришло известие о смерти Румманы в тюрьме – в тот же день, что и свадьба Захиры. Одновременно с тем мадам Раифа покончила с собой от скорби по Руммане, сгорев в огне.

Свадебная процессия Нуха Аль-Гураба шла огромной вереницей, охраняемая по соглашениям о дружбе, заключённым им с главами соседних кланов. Однако в квартале Дарраса случилось нечто неожиданное, и никем не предвиденное – глава клана Атуф напал на процессию, нарушив уговор и пакт. Как это случилось и почему?

В любом случае, разгорелась кровавая драка. Тут же на месте появились силы полиции, которые словно ожидали в засаде подходящего момента. Они действовали, рассеивая враждующих без всякой жалости. И одна пуля угодила прямо в жениха, убив его тут же, на месте.

65

Весь переулок разгорелся от этой новости. Все члены клана устроили пышные похороны своему главарю. Захира тоже ужаснулась. Страха было больше даже, чем грусти. Она была опечалена тем, что такое катастрофическое событие произошло одновременно с её свадьбой, и сожалела о том, что всего лишь несколько часов смогла наслаждаться своим положением в клане. Её завистники – а их было немало – говорили, что свадьба её совпала сразу с несколькими трагедиями сразу – и её прозвали «госпожа беда». Смерть Румманы и самосожжение Раифы, приговор Мухаммаду Анвару, развод четырёх женщин и гибель Нуха Аль-Гураба. Какое зловещее предзнаменование было перед этой красавицей, чья алчность не знала пределов! Её это угнетало, но она прогнала эту мысль из сознания своей железной волей, и с глубоким удовольствием, заждившимся под этим железным панцирем, принялась подсчитывать то богатство, которое должно было прийти к ней. Она быстро пришла в себя после потрясения, и её наводнило облегчение. Она наслаждалась высоким положением в клане, при этом не платя ничего человеку, к которому она не испытывала никакой естественной привязанности. Лучше было признаться, что он был убит в самое подходящее время, прежде чем нарушить святость её прекрасного тела, и получил по заслугам как грязный тиран и деспот. Какое это было бы унижение для великого семейства Ан-Наджи, если бы она – его замечательный потомок – отдалась этому развратному преступнику в одеждах вождя клана! Она сказала, что её не стоит порицать, как и гордый ветер, что искореняет гнилое червивое дерево.

66

Прокатились обострённые слухи о том, что инспектор полиции Фуад Абд Ат-Таваб может стоять за спланированным мероприятием, приведшим к гибели Нуха Аль-Гураба, и что он устранил его со своего пути не ради соображений безопасности, а стремясь заполучить его очаровательную жену Захиру.

Подозрения эти в его адрес усилились, когда он помешал избранию нового вождя клана в переулке, странным образом вмешавшись в это дело, так что жизнь в переулке продолжалась, но уже без того, кто бы контролировал её, – впервые за всю свою долгую историю. Люди же чувствовали себя униженными больше, чем когда-либо.

Они задавались вопросом – когда же инспектор сорвёт с себя маску и попросит руки Захиры?

67

Шейх переулка попросил её о встрече. Она тут же догадалась, что стоит за этой встречей. Она казалась охладевшей к инспектору, ведь на сегодняшний день она была богаче его самого со всем полицейским участком. Только Азиз Самаха Ан-Наджи – эта драгоценная жемчужина – был достоин увенчать её мечты. Недостатком его было то, что он был благородным господином, унаследовавшим от своего предка только достоинство, но не его силу и смелость. Его предок однажды влюбился в женщину, которой добивались собственные его сыновья, проучил их и женился на ней. А Азиз любил, но скрывал свою любовь глубоко в себе, сторонясь ошибки и неуклонно старея. Возможно, она и могла бы околдовать его и овладеть им, но к чему ей тогда иметь дело с тем упрямым злодеем – инспектором, – который не содрогнётся, применив к Азизу те же меры, что и к Нуху Аль-Гурабу?

О ветерок надежды, светящийся лучик, что блуждает поверх облаков!

68

- Меня не устраивает быть второй женой, это понятно, – сказала она Джибрилу Аль-Фасу.

Шейх переулка ответил:

- Всем известно, что жена инспектора старше его, она ему в матери годится, и к тому же богата. Заполните ли вы этот пробел?

- А что меня обязывает к этому?

Шейх сказал извиняющимся тоном:

- Это одно из бедствий нашего времени.

Она гневалась, но тщательно скрывала свой гнев. Воображение её заработало в полную силу, а воля окрепла. Притворившись покорённой, она ответила:

- Пусть подождёт период идды*, а там уж с божьей помощью.

Лицо шейха осветилось радостью, и он пробормотал:

- Хвала Аллаху, Господу обоих миров.

69

Она не теряла ни минуты без дела: словно пьяный от росы и духов ветерок штурмом ворвалась в кабинет мастера Азиза. Вид у неё был элегантный, хотя и грустный, и глядела на него она пленительным, умоляющим взглядом. Она заметила румянец на его щеках, подёргивание глаз, возбуждение, и мягким, просящим о помощи тоном, сказала:

- Что я могла поделать? Кроме как обратиться к вам со своей бедой.

Всё в нём, за исключением языка, признавалось ей в любви:

- Добро пожаловать, госпожа Захира.

Обрадовавшись его любезности, она спросила:

- Что мне делать?... Сдаться тому кровавому инспектору?

Азиз осуждающим тоном спросил:

- Он просил твоей руки?

- Без всякого смущения.

Мужчина нахмурился:

- Какой конец для несчастной женщины, у которой ни разу даже не было свободы выбора своего спутника жизни.

Явно проникнувшись чувствами, он сказал:

- Не соглашайся с тем, что ненавидишь.

- Признаюсь вам, я боюсь его.

Он резко сказал:

- Не надо! Он же преступник, и всем это известно, это он убил Нуха Аль-Гураба!

- Один преступник убил другого.

Затем она спокойно произнесла:

- Да. Если бы Министерство внутренних дел допросило членов клана Атуф, то добралось бы до истины...

Она некоторое время смотрела на него, а потом сказала:

- В этом деле требуется респектабельный человек, к словам которого прислушаются в Министерстве внутренних дел..

Летние облака обнажили светлый лик солнца.

70

Внезапно был издал приказ о переводе инспектора Фуада Абд Ат-Таваба на работу в Верхний Египет. Небо очистилось от опасного гибельного шторма, и на престол взошло лето, украшенное арбузами и дынями. Вскоре главарём клана стал Самака Аль-Алладж. Захира же была пьяна от чувства гордости, и уверовала в то, что она и есть самый настоящий глава клана, стоящий за всеми событиями. Она говорила себе:

* Идда – период после развода или смерти мужа, когда женщина не может по шариату выйти замуж: для вдовы это четыре месяца, а для разведённой женщины – три менструальных цикла.

- Я и есть ум, я и есть воля, я и есть красота, я и есть победа.

Нежно глядя на Джалаля и Ради, она шептала:

- Пусть ваша слава превзойдёт славу всех.

71

Она поспешила к мастеру Азизу Ан-Наджи, чтобы поблагодарить его, и с облегчением промолвила:

- Вот бы все мужчины были такими же, как вы, а не как...

Польщённый её словами, он улыбнулся и промямлил:

- Я рад видеть тебя счастливой...

Она игриво сказала:

- Как и наш великий предок, я спаслась от эпидемии.

Затем грустно добавила:

- Что до моего счастья...

Он с любопытством поглядел на неё, и она ответила:

- Что есть счастье, которое, как мы считаем, мы заслуживаем по праву?

- Возможно, оно познаётся интуитивно.

- Как можно назвать женщину в моём положении счастливой?

Пряча своё волнение, он сказал:

- На сегодняшний день ты ни в чём не нуждаешься.

Она изящно поднялась, посмотрела на него долгим взглядом, пока его воля не растаяла, или стала близка к тому, и уже уходя, сказала:

- Я нуждаюсь в самой главной вещи в жизни.

72

Мастер Азиз отдался на волю судьбы, сознавая свою слабость перед необычайной, пронизывающей силой: словно древняя стена или ворота дервишской обители, как однажды случилось в баре с его предком. Им завладело безумие – из тех, что поражает мужчину в немолодом уже возрасте. Он долго украдкой глядел на мать, Азизу, находясь с ней в её флигеле дома наедине. Наконец он сказал:

- Мама...

Чувствуя необычные нотки в атмосфере, она сказала:

- Выкладывай, что там у тебя.

Он спокойно сказал:

- На то воля божья, чтобы я снова женился.

Мадам Азиза была в изумлении. Долго и пристально поглядев на него, она промолвила:

- Это правда?

- Да.

- На ком?

После некоторых колебаний он ответил:

- На Захире.

Азиза протестующе воскликнула:

- Нет!

- Это правда.

Она воскликнула:

- Но она же гадюка!

- Мама, не спеши судить её! – умолял он.

- Змея!

- Но вы сами её любили когда-то.

- Да, любила, и Ульфат тоже любила её когда-то. Но она змея!

- Она просто несчастная женщина, которой не повезло.

Азиза лишь грустно улыбнулась и пробормотала:

- Ещё одна Раифа...

Он снова стал умолять её:

- Не судите по внешности.

- Как она смогла околдовать тебя, умный ты мой, разумный?

- Мама, я полностью понимаю, что делаю.

Мать только вздохнула и спросила:

- А как же Ульфат, твоя настоящая жена?

Он решительно ответил:

- Она и дальше будет оставаться хозяйкой этого дома и матерью моих детей.

- Интересно, ты ещё уважаешь свою мать?

- Всецело уважаю, мама.

- Тогда откажись от своего решения.

Он с сожалением ответил:

- Не могу.

- Она околдовала тебя, сынок мой.

- Ты должна быть счастлива, потому что я счастлив.

- А ты уже забыл, что приключилось с Абдуррабихом, Мухаммадом Анваром и Нухом Аль-Гурабом?

- Они все поступали с ней несправедливо, – ответил он раздражённо.

- Это она поступала с ними несправедливо. А ты сам наживаешь себе неприятности.

Он тихо пробормотал:

- Дела судят по намерениям.

- Это подлое существо, – презрительно фыркнула Азиза.

Он запротестовал:

- У неё и у меня одно происхождение, мама.

- Происхождение – то, чем гордятся: добрые дела, а не кровь в ваших жилах. Разве тот же Руммана не был убийцей твоего отца, а ведь они одного происхождения?... А Вахид разве не был из того же рода?

- Что предопределено, то и будет, – сказал он тихо.

73

Захира вышла замуж за Азиза Курру Ан-Наджи. Мадам Азиза отказалась присутствовать на празднике, не признавая его. Она так и жила в своём флигеле вместе с Ульфат и внуками, вечно расстроенная. Азиз купил дом у наследников Нуха Аль-Гураба и подарил его Захире, обновив там мебель, предметы интерьера и украшения, сделав его гнёздышком своей вечной любви. При этом он полностью соблюдал права мадам Ульфат, не причиняя вреда ни ей самой, ни детям, выказывая им идеальную заботу и солидную любовь. Однако истинную любовь он познал только на склоне своих лет.

74

Захира наслаждалась возвышенным изысканным чувством, похожим на сияющее вдохновение – величием своей победы, пышностью и совершенством сбывшихся мечтаний. Дом, богатство, знатное положение и респектабельный супруг. Она не печалилась из-за гнева Азизы или грусти Ульфат. И хоть и были более знатные люди, чем она, но она была королевой знати и имела на то самое что ни на есть подлинное право благодаря той красоте и уму, которыми её наделил Аллах. Она уверовала в то, что является вождём клана, только в женском обличье, и что такая благословенная жизнь покоряется лишь сильным. Впервые у неё был муж, которого она уважала и которым восхищалась и не проявляла ни единой небрежности к нему. Но любовь она давно уже в себе самой подавила ради чего-то более величественного и возвышенного. Она всегда говорила себе: «Я не какая-нибудь там слабачка, как другие женщины».

Она наслаждалась своим положением вовсю: садилась ранним вечером в свою двуколку и сажала на сиденья перед собой Джалаля и Ради, и та продвигалась медленно вперёд, позвякивая серебряными колокольчиками. Захира восседала в ней как царствующая особа, и колдовские очи её сияли через шёлковую вуаль. Люди глядели на неё с восхищением, завистью и изумлением. Она же эгоистично и понимающе получала удовольствие от прелести сих моментов, упиваясь возвышенным вдохновением и получив крылья, делая из мира своими пальцами бриллиант, отражающийся её прекрасное очаровательное личико.

Она посетила мечеть Хусейна, радуясь скоплению нищих вокруг неё и подавая им милостыню.

75

Она родила Азизу сына, назвав его Шамс Ад-Дином, и мир стал ещё краше и благороднее. Пока она ещё сияла красотой и молодостью, мастер Азиз всё больше старел и дряхлел. Со своей семьёй она была настолько щедра, что превзошла все ожидания, и родные сёстры её и мать вели зажиточную жизнь. Лишь один настойчивый вопрос смущал её: что такого ей сделать, чтобы история её жизни была уникальной, отличной от всех прочих женщин, живших до неё?

76

Однажды она выходила из мечети Хусейна, как обычно, окружённая толпой нищих и помешанных, и уже посадила перед собой на сиденья повозки Джалаля и Ради, собираясь подняться сама, как услышала знакомый голос, что прошептал:

- Захира...

Она обернулась в сторону этого голоса и увидела Мухаммада Анвара, смотрящего на неё, словно лик смерти. В панике она бросилась скорее в свою двуколку, однако он поднял свою толстую трость и изо всех сил замахнулся ею по её благородной красивой головке, и она медленно скатилась на землю с воплем. Он продолжал жестоко избивать её по голове, пока не разбил полностью, не обращая внимания на плач Джалаля и Ради.

Всё, что осталось от её прекрасного, чудесного лица, была лишь кучка раздробленных костей, утопающих в луже крови.

Часть 7

Джалаль величественный

1

Гибель Захиры нанесла Азизу жестокий удар, исцеления от которого не было. На церемониях похорон и поминок он выглядел призраком, утратившим счастье и надежду, тело которого полностью покинула жизнь. Боль его усиливалась в той же степени, насколько он был вынужден контролировать себя перед людьми. Весь мир представал теперь в его глазах хитрой, жестокой старухой, хитрость и жестокость которой не знает предела. И он стал не доверять ей, отвергая и ненавидя все её обещания.

Его мать, мадам Азиза, пришла навестить его, и он вяло, с упрёком принял её. Она же внешне хранила молчание, хотя внутри плакала, прижимала его к груди и шептала на ухо:

- Нам нельзя оставаться врагами пред лицом таких ударов судьбы.

Она поцеловала его в лоб и со вздохом продолжила:

-Я как будто создана только для печали и скорби.

Слова утешения эти скользили по его сердцу, не оставляя никаких следов...

2

Спустя несколько месяцев после похорон на мастера Азиза напал паралич. Болезнь дала ему лишь пару-тройку недель отсрочки, а затем душа его покинула этот мир. Азиза погрузилась в губительную скорбь. Ей и в голову не приходило, что ей придётся хоронить собственного сына, такого благородного человека, а потом жить одной на этом свете. Грусть снова вернулась к ней, даже сильнее той, что была у неё после смерти Курры. Она сама словно была каким-то важным существом, чьё величие проявлялось лишь на просторах великой скорби. Благородная прекрасная Азиза, которая упрямо прокладывала свой жизненный путь, сеяла терпение и теперь вот пожинала боль.

Из уважения к Азизу она взяла к себе домой под свою опеку Джалаля и Ради вместе с Шамс Ад-Дином. Несмотря на повышенную заботу о последнем, тот умер, когда ему шёл девятый месяц. Джалаля же забрал к себе его отец, пекарь Абдуррабих.

3

Весь переулок был потрясён смертью Захиры. Их поразила борьба фортуны и злого рока. Люди искали поучительный урок для себя во всех этих событиях и их непостоянстве. Они задавались вопросом: почему человек смеётся, пляшет от своего триумфа, почему чувствует себя уверенно, прочно укрепившись на престоле, и почему забывает о своей истинной роли в этой игре, забывает о неизбежном конце её? В закоулках переулка люди не могли не испытывать сожаления, однако и оно в скором времени было затоплено потоком зависти и гнева. Проклятия так и сыпались из их уст, люди говорили, что таково воздаяние тем, кто был несправедлив. Никто не проявлял уважения к горю благородного Азиза: его обвиняли в похищении Захиры у пекаря Абдуррабиха. Никто поэтому и не скорбел по нему так, как он того заслуживал. Харафиши же говорили, что всё семейство Ан-Наджи стало ареной трагедии, назидательным уроком, возмездием за предательство своего могущественного предка, творившего чудеса...

В то же время самым необычным образом поменялась привычная для месяца бармуда* погода: на небе вдруг ни с того, ни с сего сгустились тучи, полил странный дождь, а затем посыпался холодный град. Люди пришли в замешательство и шок. Сердца их трепетали. Они растерянно бормотали: «Возможно, это к добру, о Повелитель обоих миров!»

4

На челе ни одного ребёнка не были написаны те же страдания и боль, что на челе Джалаля, сына Захиры и Абдуррабиха-пекаря. Вид разбитой вдребезги прекрасной головы матери глубоко вонзился в его душу. Постоянный ночной кошмар, мучающий его в часы бодрствования, расстраивал его мечты. Как могла произойти такая жестокость? Как могла такая благородная красота встретить такой отвратительный конец? Почему это случилось? Почему замолчала навек его мать? Почему она исчезла?... Какое преступление совершил он, чтобы лишиться её красоты и нежности, великолепия жизни, что била из неё ключом? Почему время не повернётся вспять в том же виде, как оно идёт вперёд? Почему мы теряем то, что , и терпим то, что ненавидим? Почему всё подчиняется суровым законам? Почему он вынужден переехать из того роскошного дома в жилище пекаря Абдуррабиха? Да и кто он такой, этот Абдуррабих? И почему он требует называть его отцом? Он был сыном своей матери и только. Она его мать, его творец, его колыбель и его любовь. Она его дух и его кровь. Её образ отпечатался на его лице, её певучий голос стоял в его ушах, и надежда вернуть её однажды не погасла в его сердце.

Раздробленные кости, утопающие в луже крови, навечно сохранятся в его памяти.

5

Жизнь пекаря Абдуррабиха тоже изменилась. Благодаря тому богатству, что унаследовал его сын Джалаль, он переехал из своего подвала в респектабельную квартиру. От имени сына он приобрёл хлебную печь у её владельца и принялся вести своё дело, правда, из рук вон плохо из-за своего пристрастия к алкоголю. Он купил себе белые длинные рубахи – джильбабы, и пёстрые плащи. Голову его венчала расшитая вышивкой повязка. Его грубые ноги впервые в жизни оказались скрыты от глаз в красных сапожках. Он сказал себе с содроганием: «Наслаждайся положением Захиры, Абдуррабих!» Не нашлось никого, кто бы потребовал с него отчёта за то, как он обращался с имуществом несовершеннолетнего Джалаля. Несмотря на спиртное и скорбь, он всем сердцем привязался к Джалалю. Он с замиранием духа вглядывался в красоту Захиры, отпечатком проступающую в чертах лица мальчика. Он напоминал ему о самых счастливых и самых несчастных днях с ней. Он не жалел усилий, чтобы приручить его, успокоить и завоевать его привязанность, этого маленького, прекрасного и не испытывающего к нему никаких чувств ребёнка...

6

Однажды Джалаль проснулся ночью уже под самое утро с плачем, разбуженный пьяным отцом. Абдуррабих встревожился и погладил чёрные мягкие волосы мальчика, спросив:

- Ты видел сон, Джалаль?

Готовый вот-вот расплакаться, тот спросил:

* Бармуда – 8-й месяц коптского календаря.

- Когда вернётся моя мама?

Из-за тяжести в голове Абдуррабих почувствовал раздражение:
- Ты уйдёшь к ней после долгой-долгой жизни, но не надо торопиться...

7

Однажды вечером в баре рассказали историю жизни Захиры. Самака Аль-Иладж, главарь клана, сказал:

- Впервые из-за неё убивают великого вождя клана...

Абдуррабих притворился мужественным и сказал:

- Она поплатилась за это...

Джибрил Аль-Фас, шейх переулка, сказал:

- Не делай вида, будто исцелился от любви...

Абдуррабих вызывающе ответил ему:

- Я просто боюсь, что её смерть искупит причинённое ею зло, и уготовит для неё место в раю!

Санкар Аш-Шаммам, владелец бара, засмеялся:

- Ты желаешь ей гореть в огне, лишь бы гарантировать себе там встречу с нею!

Застонав, Абдуррабих избавился от своего притворства:

- Какая жалость! Неужели такая пленительная красота стала пищей для червяков?

А затем раскатистым голосом сказал:

- Поверьте мне, она любила меня так, что чуть ли не поклонялась мне, однако была безумна...

И голосом, больше напоминавшим рёв осла, запел:

Эй, парень в ажурной шапке,

Скажи мне, кто сделал это?

Сердце моё поймано в ловушку.

Пусть она и твой разум займёт.

8

Джалаль пошёл учиться в начальную кораническую школу. Он был миловидным, смышлёным мальчиком, крайне подвижным и крепко сбитым. Однажды от него потребовали заучить наизусть такой аят: «Каждая душа вкусит смерть». И он спросил учителя:

- Зачем нам смерть?

Шейх ответил:

- Такова мудрость Аллаха, Творца всякой вещи.

И Джалаль упрямо спросил ещё раз:

- Но всё же – зачем?

Шейх разгневался, вытянул его для экзекуции и выпорол его по спине голой пальмовой ветвью. Мальчик с плачем заорал. Целый день гнев его не мог никак успокоиться. Ничего подобного бы не приключилось с ним, если бы его мать сияла жизнью, а мир сиял бы от её присутствия.

9

В начальной школе и во всём переулке Джалаль подвергался жестоким нападкам детей. Каждый мальчик дразнил его выкриками: «Сын Захиры!» Вечно он слышал это «сын Захиры»! Это что, ругательство что ли, бандиты малолетние? Они бросали в него неизвестными ему отрывками из её биографии, словно осколками от снаряда: «Предательница!», «Изменница!», «Многомужница!», «Высокомерная!», «Жестокая!» «Прислуга!», «Фальшивая дама!»

Тогда мальчик помчался к отцу и спросил его:

- Почему они оскорбляют мою мать?

Тот приласкал и утешил его:

- Она была прекраснее ангелов.

Отец порекомендовал ему:

- Заставь их замолчать при помощи терпения.

За мстительным хмурым взглядом скрылась его красота. Он протестующе спросил отца:

- Терпения?!

И отец с беспокойством поглядел на него.

10

Одно слово – отсюда, другое – оттуда, и так вся история жизни его матери незаметно просочилась к нему. Он отказывался верить. Но даже когда вынужден был поверить, то считать что-либо в действиях матери постыдным. Мать оставалась для него ангелом, что бы она ни совершила. Что же такого плохого в том, если человек тянется к полумесяцу на самой верхушке минарета? Но какое было дело до логики тем ребятам – маленьким дьяволам с улицы?

Вот так Джалаль был вынужден пускаться из одной драки в другую. По правде говоря, ему хотелось нечто иного. Он всегда был дружелюбным и всегда старался быть со всеми в хороших отношениях. Другие же ребята презирали это и желали задеть его. Он был твёрд и не поддавался на их провокации и упорно противостоял невозможному, как бронёй вооружившись не свойственной ему жестокостью. На слова он отвечал ударом, так что конфликтов, в которые он был втянут, становилось всё больше, а победы лишь укрепляли его уверенность в себе. Он стал опасным подростком, известный своими дьявольскими проделками. Его сила повысила его в глазах окружающих и заставила замолчать его врагов. Он же был пьян силой и поклонялся ей.

11

В начальной коранической школе он вновь повстречал своего брата Ради. Он был сыном убийцы, однако также и жертвой его: нежный, хорошо воспитанный и слабый мальчик. Над ним также издевались и прозвали «сыном Захиры», и тот всякий раз был готов разрыдаться. Джалаль вступался за него, пока не заставил недругов замолкнуть. Мальчик привязался к нему и говорил:

- Ты мой брат, и я горжусь тобой!

У Ради не было такой же красоты и силы, как у него самого, однако воспитан он был превосходно. Однажды он предложил ему:

- Я приглашаю тебя на обед к себе домой.

12

Так Джалаль отправился в дом покойного Азиза Ан-Наджи. Он увидел там престарелую благородную мадам Азизу, а также мадам Ульфат. Они радушно поприветствовали его, восхитившись его красотой и превосходной физической формой, а он поцеловал им руки. Он увидел там также Камар – младшую из дочерей мастера Азиза, красивую, жизнерадостную девушку моложе его на пару лет. Он был ослеплён её красотой и долго глядел на неё за обедом и после него. А когда он остался один на один с Ради, сказал ему:

- Ты не думаешь, что Камар так же красива, как наша мать?

Ради лишь равнодушно покачал головой, и Джамаль сказал:

- Какой же ты счастливый, что живёшь с ней в одном доме...

Ради ответил:

- В ней мне нравится лишь её голос.

13

Джалаль приближался к половой зрелости. Он понимал все аспекты своей жизни – как хорошие, так и плохие. Он упрямо верил в то, что его мать была великой женщиной, которую только знал их переулок. Он вёл свой рода от главы семейства Ан-Наджи, исчезновение которого оставалось загадкой до сих пор. Он не был главой клана подобно Самаке Аль-Иладжу, но был угодником Божьим, подобно Хидру. В своих фантазиях Джалаль разбивал головы, полные навязчивых и злых идей, дружил с ангелами с золотыми крыльями, стучал в дверь дервишской обители, и ему открылись её створчатые двери. Тревога, закутанная во тьму ночи, гнала его, а Камар манила его из-за резных решёток деревянного балкона-машрабийи.

- В чём недостаток моей матери? – спрашивал он сам себя. – Она искала такого же мужчину, как я, но ей не повезло найти его в своей несчастной короткой жизни!

14

Пекарь Абдуррабих сделал его своим партнёром в пекарне, и он смог доказать, что достоин этого, сообразителен и энергичен. Отец весьма восхищался им и постепенно передал ему полную ответственность, полностью предавшись в баре хмельному напитку из калебасы. Абдуррабих резко шёл ко дну, а огромные суммы потраченных им денег лишь ускоряли это падение. Он с восхищением и гордостью глядел на сына Джалаля. Он наблюдал, как тот доминирует силой своей личности над работниками пекарни и заслуживает их уважение, несмотря на плохую репутацию матери. Он видел, как укрепляются его мускулы и растут в длину руки и ноги, увеличивается его тело, и жизненная сила струится по нему рекой, а лицо сверкает уникальной красотой.

От всего богатства Джалалю осталась только пекарня, а от прошлого – лишь болезненные воспоминания. Даже льстивые улыбки на губах не могли обмануть его – он был уверен, что за ними скрываются злобные сплетни вполголоса про его красавицу-мать. Однако будущее сулило много хорошего подобным ему сильным и красивым молодым людям. А образ Камар, дочери покойного Азиза, также сулил ему самые сладкие надежды.

15

По вечерам он сидел перед пекарней, ставил ставки на своего петуха в петушиных боях – его излюбленное времяпрепровождение. Иногда он кидал пристальный страстный взгляд на Камар, проезжающую с мадам Ульфат в двуколке мимо него, и вспоминал пору детства, когда он захаживал в дом мадам Азизы и играл там с Ради и Камар, те счастливые дни. Они они вскоре внезапно прекратились, когда он почувствовал, что Азиза и Ульфат стали принимать его у себя как-то вяло и с неохотой. Почему они так пестовали Ради и питали отвращение к нему, когда оба они были сыновьями Захиры? И причина тому – уважение к последнему желанию мастера Азиза, с одной стороны, и его явное сходство в лице с матерью, Захирой. Он напоминал обеим женщинам ту ненавистную им покойницу.

После этого появилась огромная пропасть между ним, пекарем с плохой репутацией, и ей – дочерью мастера Азиза, благородной и блестящей девушкой. Однако он любил её любовью, что властвовала над его разумом и чувствами. Во взгляде её сияющих глаз он обнаружил прекрасную готовность и явную склонность. Дрожал ли он от страха, подобно трусам перед фортуной?!

16

Он понял, что сделал отец с состоянием, которое принадлежало ему, Джалалю, и подверг его суровому порицанию. Запретив ему любое вмешательство в дела, он сказал:

- Вы всё равно будете жить в довольстве и почёте.

Тем не менее, его отец был источником бесконечных волнений для него: пристрастие того к алкоголю подрывало его здоровье, а заодно и репутацию. Он каждую ночь проводил в баре, утешаясь тем, что жаловался там на сына. И приговаривал:

- Он обращается со мной так, как будто я – его сын, а он – мой отец, и требует с меня тщательного отчёта...

Или спрашивал, посмеиваясь:

- А вам приходилось слышать о сыне, что прикрикивает на отца, когда тот освежается одной или парочкой калебас?

Он говорил это от любви, а не от ненависти к сыну, и продолжал всё так же вопрошать:

- Неужели он забыл завет Господа нашего относительно почитания родителей?

У Джалаля не получилось сделать из отца респектабельного человека. С одной стороны, он хотел этого из любви к отцу, а с другой – из желания уничтожить одно из препятствий, лежащих на его пути к своей любимой. Абдуррабих грустил из-за того, что непреднамеренно обидел своего красавца-сына. Однажды он, словно извиняясь, сказал ему:

- Всему причиной была твоя мать: погляди, какой конец ждал тех, кто её любил:

Джалаль протестующе нахмурился, но Абдуррабих продолжил:

- Мухаммад Анвар повешен, Нух Аль-Гураб убит, инспектор выслан, Азиз умер от тоски, лишь мне одному больше всех их повезло.

Джалаль умоляюще сказал:

- Не говори о моей матери плохо, отец...

Тот пробормотал:

- Не волнуйся, а просто подумай об этом. Ты желаешь жениться на Камар, но не считай меня препятствием к этому, сынок. Настоящее препятствие – это память о покойнице. Как ты можешь себе представить, чтобы мадам Ульфат отдала свою дочь замуж за сына Захиры?!

Джалаль воскликнул:

- Не сыпь мне соль на рану!

Отец с нежностью произнёс:

- Я советую тебе не жениться на той, которую любишь, и не люби женщину, на которой ты женишься. Довольствуйся совместной жизнью и дружелюбным отношением, держись от любви подальше – это ловушка.

17

Той же ночью Джалалю стало известно, что его отец устроил дебош на площадке перед дервишской обителью. Он бросился туда со всех ног и застал того распевающим гимны противным голосом, и взяв его под мышки, поволок домой, сказав ему:

- Переулок может простить что-угодно, кроме этого.

Когда отец уснул, Джалаль обнаружил у себя горячее желание вернуться на ту площадь. Ему никогда прежде не доводилось ещё оставаться там наедине с самим собой. Ночь стояла чёрная, как смоль. Звёзды прятались над густыми зимними облаками, стоял суровый мороз. Он натянул на себя плащ поплотнее и надвинул на голову шапку. Песнопения захлестнули его своими тёплыми волнами. Он вспомнил тех первых людей из рода Ан-Наджи, что приходили сюда: самый первый его предок, что растаял в воздухе, словно покрытый тайной. Внутренний голос шептал ему, что стать выдающимся можно лишь бросив вызов трудностям, и вскоре все его конечности наполнились щедрым воодушевлением при мысли о тех людях и их победах. Он заключил дружеский договор с тьмой, внутренним голосом, холодом, со всем миром, и твёрдо решил воспарить над препятствиями, подобно мифической птице.

18

В это время Ради купил на те деньги, что ему достались по наследству от матери, магазин, торгующий зерном, и женился на Наиме, внучке Нуха Аль-Гураба. Приободрённый этим, Джалаль подошёл к мадам Азизе, и непоколебимо сказал ей:

- Наша благородная госпожа, я хочу руки вашей внучки Камар...

Она долго смотрела на него своими усталыми поблёкшими глазами, и с откровенностью, присущей старикам, сказала:

- Я однажды предлагала Ради жениться на ней, но Ульфат отвергла это.

Джалаль уверенно сказал:

- На этот раз её руки требует Джалаль.

- Разве ты не знаешь, почему она отказала ему?

Он замолчал, насупившись, и она с неприкрытой откровенностью сказала:

- Даже несмотря на то, что у Ради есть преимущества, которых нет у тебя?

Он резко ответил ей:

- Я не бедняк, и к тому же веду свой род от Ан-Наджи!

Она раздражённо возразила:

- Я сказала тебе, что должна была.

Но он упорно настаивал на своём:

- Передайте ей мою просьбу!

- Это тебе!

Он покинул её, захлёбываясь разочарованием так, словно давился землёй.

19

Однако двери дома покойного Азиза подстерегал потрясающий сюрприз: несмотря на то, что мадам Ульфат Ад-Дахшури и отклонила руку Джалаля, сватовавшегося к её дочери, Камар ушла в себя, словно от недомогания. Бабушка Азиза спросила её:

- Ты хочешь выйти за него?

И та с редкой смелостью ответила ей:

- Да!

Тогда мадам Ульфат возбуждённо воскликнула:

- Он сын Захиры!

Но девушка лишь равнодушно пожала плечами. Мать проигнорировала, однако, желание дочери, проявив дикое упрямство. Жениха же из собственной родни – рода Ад-Дахшури – она приняла весьма гостеприимно, но Камар без колебаний сразу отвергла его. Мать набросилась на неё с попрёками и руганью, но та настаивала на своём, пока не сказала:

- Лучше я останусь не замужем.

Мать закричала:

- Тобой овладел дух той злобной Захиры!

Камар заплакала, однако Ульфат не проявила к ней сочувствия, и упрямо сказала:

- Вот и оставайся незамужней – это лучше всего для тебя!

20

Внезапно здоровье мадам Азизы ухудшилось, как из-за старости, так и из-за печали. Она сильно увяла; цвет лица её поблёк, и вскоре она перестала ходить и слегла в постель. Ульфат не покидала её ни на миг. Она опасалась одиночества, что угрожало ей в большом доме. Азиза сказала ей:

- Не бойся. Аллах найдёт для меня исцеление.

И та поверила ей, привыкнув так делать всегда, однако старуха пробормотала вдруг совершенно иным голосом, как будто была другим человеком:

- Это конец, Ульфат.

Взор её угасал, пока она не перестала видеть вообще. Несмотря на это, она смотрела, уставившись в одну точку, призывая Курру и Азиза. Ульфат вздрогнула и почувствовала, как сама смерть ворвалась в комнату и затаилась в ожидании в углу, и присутствие её было самым ощутимым среди тех трёх человек, что находились сейчас там. Плачущим голосом она пробормотала:

- Да помилует нас Аллах.

Азиза сказала:

- Я страдалица, словно мать всех страдальцев. И моя последняя надежда на Господа, обладателя величия.

Ульфат воскликнула:

- Боже, облегчи ей страдания!

- У меня есть две просьбы.

Та внимательно уставилась на неё, и старуха сказала:

- Не мучай внучку Курры.

И сделав глубокий вздох, продолжила:

- И не мучай дочь Азиза.

И тут пришёл её конец. Душа её отлетела, увенчанная любовью и благородством.

21

Миновали шесть месяцев траура. Ульфат Ад-Дахшури желала, чтобы этот год вообще никогда не кончился, однако к просьбе Азизы проявила всяческое уважение. Она лелеяла в себе надежду, что Камар изменилась, однако надежда эта не оправдалась. Тогда она позвала к себе мастера Ради, брата Джалаля, и сказала ему:

- Поздравляю тебя – я согласна. Того захлестнул поток небесной радости, заставивший его потерять дар речи.

Ради предложил объявить о помолвке сразу же, однако празднество было отложено до окончания года траура. Джалаль не мог навечно вырвать из своей памяти этот момент.

22

Едва минуло два месяца с момента помолвки, как Джалаль настойчиво потребовал провести брачную церемонию по закону шариата без всякого празднования, пообещав, что и сам праздник, и подписание брачного контракта состоится только по окончании траурного периода. То, что он хотел, осуществилось, как будто он желал получить душевное спокойствие и стереть все дурные предчувствия, опередить свою фортуну, закрыв двери перед лицом таинственных сил. Он стал «счастливым человеком». Дальнейшие дни стали свидетелями того, как сильно развивались его похвальные качества. Он даже перестал призывать к ответу своего пьяницу-отца, баловал своих работников и их родных, напевал песенки, пока работал или наблюдал петушиные бои. Его красота расцвела, а физическая сила умножилась. Ночи он проводил на площади у дервишской обители, слушая песнопения и молясь.

Он стал частенько захаживать к своей невесте, неся ей подарки, а от неё получил в дар надушенные чётки из сердолика на золотой цепочке. Она стала его жизнью, его надеждой, его счастьем, его золотой мечтой. Он считал её самым прекрасным из созданий Аллаха, несмотря на то, что многие люди отмечали, что своей яркой красотой он даже превосходит её. Но её сладость превзошла для него все пределы.

Мадам Ульфат отошла от своего прохладного отношения к нему и даже казалась довольной и дружелюбной, называла своим добрым сыном и принялась писать новую картину будущего, предложив ему стать партнёром Ради в торговле зерном, поддержав его деньгами Камар.

Однажды Джалаль сказал Камар:

- Величие семейства Ан-Наджи проявилось во многом, а сегодня оно проявляется в любви...

Она кокетливо улыбнулась, и он сказал:

- Любовь творит чудеса.

- Не забудь и о моей роли в создании этого чуда, – нежно сказала она.

Он прижал её к груди, сходя с ума от страсти.

23

Он привёл своего отца в гости к мадам Ульфат и Камар. Тот был трезв, однако выглядел пьяным из-за тяжёлого затуманенного взгляда, нетвёрдого голоса и покачивающейся головы. Он понял, что должен сыграть роль респектабельного человека – совершенно чуждую его натуре и состоянию. Он взглянул с почтительным страхом на мадам Ульфат, и почувствовал, как преображается в какую-то иную личность, поражённый, какой же красотой он когда-то обладал – такой, от которой всё здесь выглядело ничтожным. Он заявил мадам Ульфат:

- Я такой, как есть, мадам, но мой сын – драгоценный камень...

Она вежливо пробормотала:

- Вы добрый человек, мастер Абдуррабих.

Он дрогнул от такого почтения, которого никогда раньше ещё не удостаивался, и сказал, указав на Джалала:

- Он заслуживает счастья в награду за его доброту к своему родителю.

И громко беспричинно расхохотался, но вскоре смущённо пришёл в себя. Когда он покидал дом вместе с Джалалем, тот спросил:

- Почему вы не преподнесли невесте подарок?

Он вспомнил о подарке, который передал ему в руки Джалаль, чтобы вручить невесте, но не произнёс не слова. Джалаль спросил его:

- Вы забыли о нём?

Отец мягко ответил ему:

- Эта драгоценность мне нужна больше, чем твоей невесте в тот момент, когда я буду сильно нуждаться.

Джалаль упрекнул его:

- Я разве отказывал вам в ваших правах?

Отец похлопал его по спине и сказал:

- Никогда. Однако жизнь предъявляет множество требований.

24

С превосходной сладостью жёлтой осени пришли последние дни того траурного года. Прозрачные облака наполнились мечтаниями. Камар испытывала болезненное недомогание из-за холода, но не прерывала бодрой подготовки к свадьбе. Однако мороз стремительно пошёл своим, неизведанным путём: у Камра поднялась температура, ей было больно и трудно дышать. Словно хитрый, коварный враг-предатель, к свежей розе незаметно подкралось увядание. Она беспомощно лежала в постели; свет во взгляде её потух, лицо пожелтело, голос ослаб. Она была укрыта грудой тяжелых покрывал, тяжело стонала и питалась лимонным соком и тминным караваем. На голову ей клали компрессы с уксусом. Мадам Ульфат не спала по ночам, мучаясь от своих мыслей и тревог. Джалаль тоже тревожился, но терпение его иссякло в ожидании заветного часа исцеления.

Над домом нависло смутное ощущение, не желающее раскрыться. В воображении мадам Ульфат проплывали последние моменты жизни Азиза и Азизы. Она представляла их и чуть ли не сходила с ума, чувствуя, что какое-то неизвестное создание охватило их дом, поселившись где-то в углу, и не желает покидать его.

Однажды ночью Джалалю приснилось, как его отец напевает что-то в своей варварской насмешливой манере, стоя на площади перед обителью дервишей. Он проснулся с тяжёлым сердцем и заметил, что и впрямь не спит из-за звука, жужжавшего на улице – звука особого рода, уж никак не связанного с пением или звуками обители. То были звуки, шедшие из самого сердца ночи, возвещавшие о восхождении души к своему последнему пристанищу!

25

Джалаль почувствовал, как какое-то страшное существо завладело его телом. Он обрёл иные органы чувств и увидел иной мир. Сам разум его работал теперь по иным законам, непривычным для него: то была истина, открывшая ему свой лик. Он долго созерцал тело, завёрнутое в саван и готовое к погребению, откинул покрывало с лица. Это было как воспоминание, а не реальность, что существовало и не существовало одновременно. Молчаливое и далёкое, отделённое от него непреодолимым расстоянием. Совершенно чужое, холодно отрицающее всякое знание о нём. Это было высоко и связано с неизведанным, и само затоплено в неизвестности. Непостижимо и смутно, оно пускалось в путь. Предательское, насмешливое, жестокое страдание, ошеломляющее, пугающее, бесконечное и одинокое. Он вызывающим тоном, с оцепенением пробормотал:

- Нет.

Но тут рука прикрыла покрывало на лице, и дверь вечности закрылась. Все основы вокруг него рухнули. Язык издевательски играл с ним, а враг всё приближался, и сейчас вот-вот начнёт битву с ним. Но он даже не охнет. Даже одной слезинки не прольёт. Не скажет ни слова. Язык его дёрнулся снова, и он еле внятно пробормотал:

- Нет.

И тут он увидел раздробленную голову своей матери: видение, что пришло и ушло – до того, как лицо её запечатлелось в недрах его сознания. Он видел, как петух своим розовым клювом выбивает глаз своему противнику. Видел, как небеса загораются от света. Видел благословение в виде алой крови. Неизвестный пообещал ему, что он поймёт всё, как только ещё раз отдёрнет с того лица покрывало. Он вытянул руку, однако другая рука схватила его руку, и какой-то голос произнёс:

- Скажи, что нет бога, кроме Аллаха.

Господи, неужели тут есть ещё кто-то? Есть ли в этом мире люди? Кто тогда сказал, что он пуст? Пуст, и нет в нём движения, цветов и звуков. И нет истины. Нет печали, сожаления и раскаяния. Он на самом деле освобождался. Нет ни любви, ни грусти. Страдания ушли навсегда. Наступил мир. И грубая дружба, навязанная высокомерными силами. На тебе – на здоровье – то был подарок тому, кто хотел, чтобы звёзды были его друзьями, облака – родственниками, ветер – собутыльником, а ночь – товарищем. И он в третий раз пробормотал:

- Нет.

26

Джалаль передал свои дела управляющему, а сам нашёл для себя успокоение в пеших прогулках. Он гулял по переулку и всему кварталу, между городских ворот и цитаделью, сидел в кафе и курил трубку кальяна.

Ночью он встал перед обителью. Оттуда исходили звуки песнопений. Он равнодушно постучал в дверь, не ожидая ответа. Он знал, что они не ответят ему. Они были вечной смертью, которая не опускается до ответа. Он спросил себя:

- Разве у соседей нет на вас никаких прав?

Он прислушался к пению. Оттуда лились сладкие звуки:

Собхдам морге чаман ба колле ноу хасте гофт

Наз кам кон ке дар ин баге бирун ту шекофт.

27

Однажды путь его преградил шейх местной мечети Халиль Ад-Дахшан, и мило улыбнувшись ему, сказал:

-Нет ничего плохого в том, чтобы перекинуться парой слов.

Тот холодно поглядел на него, и шейх продолжил:

- Поистине, Аллах испытывает своих верных рабов.

Джалаль презрительным тоном спросил:

- В этом нет ничего нового, о том же самом кукарекает мой петух по утрам.

Шейх ответил:

- Все мы смертны.

На что Джалаль уверенно возразил:

- Никто не умирает.

28

Поздно ночью он проходил мимо бара, когда заметил какую-то качающуюся фигуру, в которой узнал отца, Абдуррабиха, и схватил его под мышки. Отец спросил его:

- Кто это?

- Это Джалаль, отец.

Пьяница ненадолго замолчал, а потом сказал:

- Сынок, мне стыдно...

- Чего?

- Это я должен был уйти, а не она...

- Почему?

- Такова справедливость, сынок.

- Существует лишь одна вещь, которая истинна, отец, это – смерть, – сказал он пренебрежительно.

Абдуррабих извиняющимся тоном сказал:

- Не стоило мне пить в эти дни, но я бессилен.

Поддерживая его, Джалаль сказал:

- Наслаждайся жизнью, отец...

29

Прошла осень, а за ней подошла и зима с её сокрушающей жестокостью. Холодный ветер бил по стенам и пробирал до костей. Джалаль следил за тёмными облаками и желал невозможного. Однажды он увидал мадам Ульфат, которая возвращалась с кладбища: он ненавидел её всем сердцем, и плюнул в своих фантазиях в её распухшее лицо. Она приняла его с неохотой, а потом со смертью дочери отделалась от него. Смерть представляла для неё набор обрядов и поминальной выпечки. Все они считали смерть священной и поклонялись ей, поощряли, пока она не стала для них вечной и непреложной истиной. Несомненно, она была в ярости, когда он получил от Камар завещанные ему деньги. Поэтому он взял их все, а потом тайком роздал их бедным. Затем он сказал себе, что признаком исцеления было бы то, если бы он разбил голову этой надменной старухи.

30

По дороге он столкнулся с шейхом переулка Джибрилем Аль-Фасом. Тот поприветствовал его и сказал:

- Вас можно увидеть, мастер Джалаль, только когда вы уходите и приходите. Что вы ищите?

Тот презрительно ответил ему:

- Я нахожу то, что не ищу, а ищу то, что не нахожу.

31

Он решил побыть один как-то ночью на площади перед обителью, не ища благословения, а бросая вызов темноте и холоду. Здесь уединялся Ашур. Здесь была пустота. Он сказал себе, что должен признаться, что больше не любил. Он не грустил по утраченной любимой. Он не любил. Он ненавидел. Была только ненависть. Ненависть к Камар. Это и есть правда. Это боль и безумие. Это иллюзия. Если бы она была жива, то превратилась в такую же, как её мать: судила по своей глупости, смеялась над ерундой, подражала принцессам. Сейчас же она лишь горсть земли. Как ей там в могиле? Раздувшийся кожаный бурдюк, распространяющий тухлые газы, плавающий в ядовитых жидкостях, на котором пляшут черви? Не грусти по существу, которое так быстро оказалось побеждённым. Оно не сдержало своё обещание, не проявило уважения к любви, не стало хвататься за жизнь. Оно открыло свои объятия смерти. Мы живём и умираем по воле своей. До чего же противны жертвы, и те, кто сами взывают к поражению, кричащие о том, что смерть – это конец всего живого. И это – правда. Это – то, что создало их слабость, их иллюзии. Мы вечные, мы не умираем, если только из-за предательства или слабости. Ашур жив. Он опасался людей, что хотели противостоять его бессмертию, и исчез. Я бессмертен. Я нашёл то, что искал. Дервиши же держат свои двери закрытыми только потому, что они бессмертны. Кто-нибудь видел у них похороны? Они бессмертны, и поют о вечности, но их никто не понимает. Он опьянел от морозного ночного воздуха. Он направился к арке, и пробормотал:

- О, Камар.

32

Его разгорячённые мысли воплотились в образе парящего со стрекотом орла, что разрушал постройки. Однажды утром отец, зевая, спросил его:

- Почему ты задолжал Самаке Аль-Иладжу отчисления за его протекцию?

Тот наивно и уверенно ответил ему:

- Так поступают лишь слабаки, да трусы.

Отец с ужасом пристально поглядел ему в глаза и спросил:

- Ты бросишь вызов главарю клана?

И тот холодно ответил:

- Главарь клана это я, отец.

33

Он намеренно прошёл мимо главаря, когда тот сидел в кафе, и вскоре к нему подбежал мальчишка-прислужник в кафе и передал ему:

- Мастер Самака справляется о вашем здоровье.

На что Джалаль громко ответил:

- Передай ему, что со здоровьем у меня всё отлично, оно может бросить вызов всяким невежам.

Такой ответ обрушился на главаря, словно ожог от огня, и тут же его помощник Хартуша – единственный из его людей, кто случайно оказался рядом с ним в тот момент – ринулся к Джалалю. Джалаль же с молниеносной скоростью поднял деревянный стул и метким ударом обрушил его ему на голову. Тот упал навзничь на пол без сознания. Отскочив в сторону, Джалаль встал поодаль и ждал Самаку Аль-Иладжа, который приближался, к нему словно дикий зверь. Вокруг разливался поток зрителей. Люди из клана собрались по углам. Оба мужчины обменялись ударами, однако исход битвы был решён в считанные секунды. Джалаль и правда обладал превосходящей противника силой, и Самака свалился на пол, словно зарезанный бык.

34

Джалаль стоял, своей гигантской фигурой выделяясь на фоне пламенеющего ореола из вызова и гнева. Страх захватил сердца людей из банды Самаки – не оказалось ни одного, кто был бы достоин заменить Самаку, кроме разве что Хартуша, лежавшего сбоку от него. Некоторые люди, в тайне ненавидевшие его клан, швыряли в них кирпичи, гарантируя свою поддержку Джалалю. Вскоре руководство было вверено тому, кто этого заслуживал.

Вот так Джалаль Абдуррабих, сын Захиры, вполне заслуженно поднялся до звания главы клана, а сам клан таким образом вновь вернулся к семейству Ан-Наджи...

35

Со сверкающим от радости лицом отец сказал ему:

- Даже несмотря на твою гигантскую силу, я и не представлял, что ты будешь главой клана.

Джалаль, улыбаясь, ответил:

- Да и я сам не представлял себе этого. Такое мне и в голову не приходило даже.

- Я был таким же сильным, как ты, однако главарь клана – это ещё и сердце, и амбиции, – сказал Абдуррабих с гордостью.

- Вы были правы, отец, я считал себя респектабельным человеком, но затем внезапно где-то внутри меня появилась эта идея.

Отец засмеялся:

- Ты словно Ашур – такой же сильный, как и он. Осчастливь же самого себя и жителей своего переулка...

Но Джалаль неторопливо сказал:

- Давайте пока отложим этот разговор о счастье, отец...

36

Он принялся действовать под влиянием воодушевления из-за своей силы и бессмертия: спланировал себе путь, бросил вызов главарям соседних кланов, дабы с пользой использовать избыток своей силы. Он одержал верх в кварталах Атуф, Дарраса, Кафр Аз-Загави, Хусейнийя и Булак. Каждый день трубы торжественно возвещали в переулке радостную весть об очередной победе. Он стал главарём над главарями, увенчав свою голову венцом славы и главенства, как Ашур и Шамс Ад-Дин.

Харафиши были счастливы, возлагая свои надежды на его известное благородство и врождённые похвальные качества, а знать волновалась и предвкушала жизнь, отравленную сдерживанием и тяготами.

37

Абдуррабих бродил гордо и с достоинством. В баре он объявил радостную весть о начале новой эпохи. Теперь его принимали с почётом и восхищением. Его плотно обступали другие пьяницы, стараясь разузнать от него новости. Он говорил:

- Ашур Ан-Наджи вернулся. Опорожнив целую калебасу хмельного напитка, он продолжал:

- Пусть теперь будут счастливы харафиши, и пусть будет счастлив всякий, любящий справедливость. Теперь у каждого бедняка будет вдоволь пропитания, а знать узнает, что Господь есть истина!

Санкар Аш-Шаммар, владелец бара, спросил его:

- Это пообещал сам мастер Джалаль?

И тот твёрдо и уверенно ответил:

- Только ради этого он и стремился стать главой клана!

38

Джалалю покорились и друзья, и враги. Больше не осталось ни одной силы, что бросила бы ему вызов, или проблемы, что занимала бы его мысли. В течение всего этого времени он наслаждался своим верховенством, высоким положением и богатством. Его окружила пустота, к нему подкрадывалась зевота, скука. Мысли его сосредоточились на себе самом. Его жизнь воплотилась в чётко выделяющемся образе, во всех чертах и красках, вплоть до резкого смехотворного окончания, начиная с раздробленной головы матери, пылких унижений и страданий в детстве, ироничной смерти Камар, хранящей его силы, не знающей преград, до могилы Шамс Ад-Дина, ждущей одну похоронную процессию за другой. К чему грусть, какая польза от радости? Каково значение силы, и что значила смерть? Почему существует невозможное?

39

Однажды утром отец спросил его:

- Люди спрашивают: когда будет установлена справедливость?

Джалаль с раздражением улыбнулся и пробормотал:

- А это так важно?

Абдуррабих изумлённо сказал:

- Это всё, сынок.

Джалаль с пренебрежением сказал:

- Они мрут каждый день, и несмотря на это, они вполне довольны.

- У смерти есть на нас право, а что касается бедности и унижений, то в твоих руках искоренить их.

Джалаль воскликнул:

- Да прокляты будут эти глупые идеи!

Абдуррабих с сожалением спросил его:

- Разве ты не хочешь последовать примеру Ашура Ан-Наджи?

- А где Ашур Ан-Наджи сейчас?

- В райских садах, сынок.

Джалаль раздражённо ответил:

- Тогда это бессмысленно.

- Да защитит нас Аллах от кощунства...

- Да защитит нас Аллах от ничего, – свирепым тоном заявил Джалаль.

- Вот уж никогда бы не подумал, что мой сын пойдёт по пути Самаки Ал-Иладжа...

- Самака Аль-Иладж закончил так же, как Ашур Ан-Наджи...

- Совсем нет. Оба они пришли и ушли разными путями...

Джалаль вызывающе вздохнул и сказал:

- Отец, не прибавляй мне ещё больше забот и не требуй от меня ничего. Пусть тебя не обманывает то, чего я достиг, просто знай: твой сын – несчастный человек.

40

Абдуррабих пришёл в отчаяние и прекратил разговоры об обещанном рае. Будучи в состоянии крайнего опьянения, он говорил:

- Воля Аллаха превыше всякой другой воли, а нам остаётся только довольствоваться ею.

Харафиши тоже были в отчаянии и задавались вопросом:

- Почему же мы раньше не испытывали сомнений – сейчас бы тогда мы могли быть спокойны?

Знатные особы предавались спокойствию и уверенности: они платили отчисления за свою защиту и преподносили бесчисленные подарки.

Джалаль ходил с пустотой в сердце: там сталкивались ветры уныния и тревоги, хотя внешне он по-прежнему источал силу, власть и ненасытную жадность. Сначала казалось, что он стал пленником страсти к деньгам и имуществу. Он был партнёром своего брата Ради в торговле зерном, а также имел доход от участия в торговле лесоматериалами, кофе, парфюмерией, и прочим. С одной стороны, он не пресыщался этим, а с другой стороны, и сами торговцы радушно принимали его, дабы закрепиться в мире знати и господ. Он стал самым великим вождём клана и самым крупным торговцем, самым богатым среди всех толстосумов, но при этом не пренебрегал сбором отчислений и принятием подарков. Всё это шло на благо лишь членам его клана, да тем, кто преклонялся перед ним как перед богом. Он построил множество зданий, а справа от фонтана – дом мечты, названный, по правде говоря, цитаделью из-своего величия и массивности, обставил его роскошной мебелью и наполнил произведениями искусства, как будто мечтал о бессмертии. Он щеголял в дорогой одежде и передвигался в двуколке и карете. Золото сверкало у него в зубах и на пальцах. Он был безразличен к состоянию харафишей и к династии Ан-Наджи, но не из-за эгоизма или слабости перед соблазнами жизни, а скорее из-за презрения к их хлопотам и пренебрежения к их проблемам. Удивительно, но по своему складу он был склонен к аскетизму и не обращал внимания на требования плоти. Какая-то слепая, неизведанная сила стояла за его стремлениями к высокому положению, богатству и имуществу – в основе её лежали тревога и страх, будто он защищался от смерти или укреплял свою связь с землёй из опасения перед предательством. Хотя он был погружён в океан мирской жизни, он вовсе не упускал из виду её обманчивость, его не могли одурманить её улыбки, и не веселили её сладкие речи. Все чувства его были обострены перед лицом этой заранее спланированной игры и её неизбежного конца. Он не тратил своё время на выпивку, наркотики, страсти или пение дервишей из обители. Когда он бывал один, то вздыхал и говорил:

- Как же велики твои страдания, о сердце моё!

41

Его брат Ради, который, вероятно, был также и его единственным другом, спросил его:

- Почему ты не женишься, брат?

На что Джалаль только засмеялся в ответ, не произнеся ни слова. Тогда Ради сказал:

- Холостяцкая жизнь всегда вызывает множество толков.

Брат насмешливым тоном спросил его:

- А ради чего жениться, Ради?

- Ради удовольствия, отцовства и увековечения себя.

Джалаль громко рассмеялся:

- Как же много в этом лжи, брат мой!

Ради спросил:

- А для чего тогда ты копишь всё это богатство?

Ну и вопрос! Не лучше ли такому, как он, вообще жить как дервиш? Смерть преследовала его постоянно: то голова Захиры, то лицо Камар снова стоят у него перед глазами. Какой тогда толк от цитадели и дубинок клана? Зачахнет всё это сияющее великолепие, а опоры этой гордой силы будут разрушены. Богатство унаследуют другие, которые ещё будут едко злословить в его адрес. Вслед за блестящими победами начнётся вечное поражение.

42

Он сидел, скрестив под собой ноги на кресле главаря клана – монумент красоты и силы ослепляет взгляды и потрясает сердца. Но под черепом его всё гуще становился мрак, о котором никто и не догадывался. Лучик света проник в этот мрак в виде блестящей улыбки приветствия и соблазна, улыбки, оставившей след во мраке. Кто была эта женщина? Одна из проституток, что жила в маленькой квартирке над ростовщиком, среди любовников которой были представители знати. Когда она проходила мимо, то приветствовала его как подобает приветствовать господина всех кварталов. Он не приветствовал её и не отвечал на её приветствие. Но и не отрицал её смягчающего воздействия на его мучительное состояние. Она была среднего роста, пышного телосложения, с привлекательными чертами. Зейнат. Так как она покрасила свои волосы в золотистый цвет, её прозвали Зейнат-блондинка. Да, он не отрицал её смягчающего воздействия на его душевные раны, однако не желал отвечать ей. До сих пор его страсти подавлялись давлением – он был всецело поглощён сражениями, строительством, накоплением денег. А также раскрывал объятия скуке.

43

Однажды вечером Зайнат-блондинка попросила увидеться с ним. Он встретил её в гостевом вестибюле. Она была ослеплена всей этой роскошной обстановкой, мебелью, предметами искусства и украшенными люстрами; сняла с себя покрывало и вуаль и уселась на диван во всём своём вооружении соблазна, живо спросив его:

- Интересно, как мне объяснить причину своего нахождения здесь?... Стоит ли мне говорить, к примеру, что я хотела бы снять себе квартиру в одном из ваших новых домов?

Он обнаружил, что пытается любезничать с ней:

- От вас никто не требует причину для того.

Она довольно засмеялась и откровенно сказала:

- Вот я и сказала себе: «Посетим-ка мы его, а то он что-то скупится сам нанести нам визит».

Он ощутил, что спустился на первую ступень искушения, однако не обратил на это внимания, и сказал:

- Добро пожаловать!

- Меня ободряет ваша любезность: то, как вы встречаете меня каждый вечер.

Он улыбнулся и вновь задался вопросом вслед за улыбкой – как сейчас состояние Камар в могиле?

Но тут она с удивительной смелостью спросила его:

- Разве я вам не нравлюсь?

Он честно ответил:

- Вы настоящее произведение искусства.

- И такой человек, как вы, испытывает чувство, но ничего не делает?

Он смущённо промямлил:

- Вы упустили некоторые вещи...

- Но ведь вы самый сильный, как же тогда вы можете спать, как спят бедняки?

Он саркастически сказал:

- Зато бедняки спят крепко!

- А как спите вы?

- А может быть, я вообще не сплю.

Она мило рассмеялась и сказала:

- А я слыхала от осведомлённых людей, что вы никогда в своей жизни и глотка спиртного не пили, не курили и не прикасались к женщине. Это правда?

Он не нашёл, что ответить ей, однако почувствовал, что она добьётся того, чего хочет. Зейнат продолжила:

- А я вам так скажу: жизнь – это всего-лишь любовь и веселье.

Он спросил, притворившись удивлённым:

- Правда?!

- За исключением этого, мы всё остальное оставляем другим после себя.

- Они поглощают тело и душу, и никто их не наследует.

- Что за пошлая игра?

- Я не жива и дня без любви и веселья! – сказала она страстно.

- Вы удивительная женщина.

- Я женщина, и этого достаточно!

- Вас не волнует смерть?!

- Она имеет на нас право, однако мне не нравится, как это происходит...

Правда? Неужели это правда?! И он спросил её:

- А вам известно что-нибудь о жизни Шамс Ад-Дина Ан-Наджи?

Она гордо заявила:

- Конечно. Он один из тех борцов, кто бросил вызов старости.

- Он упрямо бросил ей вызов...

Она мягко заявила:

- По-настоящему счастливы те, что наслаждаются спокойной старостью.

- По-настоящему счастливы те, что не знают старости! – с вызовом ответил он.

От такой перемены в нём она поёжилась и соблазнительным тоном сказала:

- Всё, что у вас есть – только этот момент.

Он засмеялся:

- Подходящая проповедь в преддверии ночи...

Она прикрыла глаза, напрягая слух, пока за закрытыми окнами до ушей её не донеслось дуновение ветра, а затем непрерывный дождь.

44

Вскоре Зейнат-блондинка стала любовницей Джалаля Абдуррабиха Ан-Наджи. Люди удивлялись этому, однако сказали, что в любом случае так даже лучше, чем было со злопамятным Вахидом. Старые клиенты стали сторониться её, и она была у него единственной. Она научила его всему, и к роскошному интерьеру его дома добавились позолоченная калебаса и украшенный драгоценными побрякушками кальян. Он не сожалел ни о чём, и сказал, что у жизни есть неплохой вкус. Зейнат любила его любовью, которая всецело завладела ею. Ей приснился странный сон о том, что когда-нибудь она станет его женой. Удивительно, но и его былая любовь к Камар возродилась как бессмертное воспоминание, наполнив его сладостью. Он понял, что она никогда и не покидала его. Ничто не перестанет существовать. Даже его любовь к матери. Он останется в долгу перед головой матери и лицом Камар, познав жизненную трагедию, повторяющуюся тихую мелодию скорби под покровом ярких огней и блестящих побед. Он не знал, каков возраст Зейнат. Может быть она была его ровесницей, или старше его – то останется в тайне. Он привязался к ней. Была ли то его новая любовь? Он привязался также к калебасе и кальяну – обязанный им за внутренний соблазн, вызывающий в нём восторг и волнение. Он не стеснялся предаваться этому течению.

45

Однажды он увидел, как его отец, «мастер» Абдуррабих, заинтересованно отвёл его в сторонку, и спросил:

- Почему ты всё никак не женишься?... Неужели дозволенное не предпочтительнее запретного?

Когда тот не ответил, Абдуррабих продолжил:

- Пусть Зейнат станет твоей женой – как было с Ашуром...

Сын отрицательно повертел головой, и отец сказал :

- Но в любом случае, я лично твёрдо намерен теперь жениться!

Джалаль изумился:

- Отец, но вам же седьмой десяток лет!

Отец лишь засмеялся в ответ:

- Здоровье у меня хорошее, несмотря ни на что, и я возлагаю надежды, – конечно, после Аллаха, – на травника Абдулхалика.

- И кто же невеста?

- Дочь Зувайлы Аль-Фасхани, законнорожденная, лет двадцати.

Он с улыбкой спросил его:

- А не лучше ли вам выбрать себе даму, которая будет ближе вам по возрасту?

- Нет. Молодость может вернуть только другая молодость.

Джалаль пробормотал:

- Да осчастливит вас Аллах, отец мой!

И Абдуррабих принялся петь дифирамбы травнику и его волшебству возвращать человеку его молодость.

46

Фарида Аль-Фасхани вышла замуж за мастера Абдуррабиха. Они поселились в одном из флигелей роскошного дома-цитадели Джалаля. Сам же Джалаль уже давно думал о волшебстве мастера-травника Абдулхалика. Как-то ближе к ночи он пригласил его в свой дом, где они покурили гашиша, и угостились фруктами и сладостями. Джалаль серьёзным тоном сказал ему:

- То, что происходит у нас сейчас, секрет...

Мастер Абдулхалик пообещал ему это, счастливый новым положением, ниспосланным ему главой клана. Джалаль спросил:

- Я узнал, что вы возвращаете молодость зрелым мужчинам. Это правда?

С уверенной улыбкой травник ответил ему:

- С помощью Всевышнего Аллаха...

Джалаль заинтересовался:

- Возможно, вам легче сохранить молодость?

- Несомненно.

Лицо Джалаля посветлело от облегчения. Он пробормотал:

- Наверное, вы уже поняли смысл приглашения вас сюда, мастер Абдулхалик.

Травник немного подумал, питая почтительный страх под бременем доверия, оказанного ему, а потом сказал:

- Однако гомеопатия – ещё не всё. Вместе с ней должна идти нога в ногу разумная воля...

- Что вы имеете в виду?

Абдулхалик осторожно ответил:

- Вы должны быть откровенны: чувствуете ли вы какую-нибудь слабость любого рода в организме?

- Я в отличном здравии.

- Замечательно. Тогда вам нужно следовать точному режиму вплоть до деталей – это должно стать для вас как самое святое.

- Не говорите загадками.

- Питаться необходимо, но не чрезмерно – это вредно.

Джалаль облегчённо сказал:

- Этого требуют традиции благоразумного руководства кланом.

- Немного выпивки приободряет, но чрезмерное её потребление также вредно.

- Очевидно.

- Сексом вы должны заниматься в рамках своих возможностей, не обременяя себя...

- Это не проблема.

- В вере – великая польза.

- Замечательно.

Травник Абдулхалик добавил:

- Когда всё это соблюдено, рецепт травника действует как чудо.

- Это уже опробовано?

- Да, как свидетельствуют многие знатные люди! Некоторые из них сохраняют свою молодость, так что даже вселяют страх окружающим!

Глаза Джалаля заблестели от ликования. Абдулхалик сказал:

- Согласно моему наставлению и по воле Божьей человек должен жить до ста лет, и нет никаких препятствий, чтобы он прожил и дальше, пока он сам не захочет уйти на тот свет!

Джалаль улыбнулся с несколько мрачным выражением, после чего произнёс:

- А потом?

Травник Абдулхалик сдался:

- У смерти есть на нас право!

Джалаль проклял про себя шайтана, и сказал, что все придерживаются единого мнения в возвеличивании смерти...

47

Однажды вечером блондинка Зейнат, находясь в хорошем настроении и в полной гармонии с ним, спросила его:

- Почему бы тебе не исполнить чаяния харафишей?

Он изумлённо поглядел на неё и спросил в свою очередь:

- Почему тебя это заботит?

Она поцеловала его и искренним тоном заявила:

- Это чтобы прогнать людскую зависть, ведь зависть – это смертельно опасно!

Он лишь равнодушно пожал плечами:

- Буду откровенным с тобой: я презираю людей.

- Но они же несчастны и бедны!

- Поэтому я их и презираю.

Его красивое лицо с чувством отвращения сжалось от спазма. Он сказал:

- Всё, что их интересует, это лишь кусок хлеба.

Она с сожалением произнесла:

- Твои идеи пугают меня.

- Почему бы им не смириться с голодом так же, как они смирились со смертью?!

Словно удушающая пыльная буря, перед ней пронеслись воспоминания о собственной юности. Она сказала:

- Голод нечто более ужасное, чем смерть...

Прикрывая веками свой холодный презрительный взгляд, он улыбнулся.

48

Шли дни, и Джамаль становился всё сильнее, красивее и великолепнее. Время скользило по его коже, не оставляя следа, словно вода, льющаяся по отполированному зеркалу. Зейнат изменилась, как менялось всё вокруг него, за исключением её огромных усилий по поддержанию красоты. Джалаль понял, что он вступил в упорное, поистине решающее, священное сражение. Он сказал себе, что и впрямь жаль, что всему приходит конец, и печать времени уже поставлена на неё. Он мог бы сдержать это на какой-то срок, но разве от этого убежишь?

49

Дружба между ним и травником Абдулхаликом окрепла. По мнению мастера Абдулхалика, если бы не непомерная тяжесть расходов на его снадобье, весь переулок уже давно бы стал обиталищем долгожителей. Джалаль уже давно думал над тем, не поделиться ли ему этим волшебным рецептом с Зейнат, однако постоянно отказывался от этой затеи. Возможно, он начал опасаться её власти над ним и её чар, и думал обезопасить себя от тирании времени. Львиную часть времени он любил её, но иногда наступали такие моменты, когда он хотел отомстить ей и отбросить её как плевок, на ближайшую мусорную свалку. Его отношение к ней не было ясным и простым. Оно распространялось запутанной сетью связей, к нему примешивались воспоминания о матери, о Камар, его враждебность к смерти, его достоинство, его зависимость от неё, державшая его в плену. Но то, что в ней больше всего приводило его в ярость, была её глубоко укоренившаяся уверенность в себе – казалось, она вообще не имеет предела. Она была угнетена выпивкой и бессонными ночами. Кожа её воспалилась от косметики. Смотрели ли в его сторону скрытые завистливые взгляды?

50

Однажды он спросила мастера Абдулхалика:

- Вы, конечно, слышали историю Ашура Ан-Наджи?

- Эту историю все знают наизусть, учитель.

После некоторого колебания Джалаль сказал:

- Я уверен, что он по-прежнему жив!

Абдулхалик пришёл в замешательство и не нашёл, что ответить. Ему было известно, что Ашур был в некотором роде святым угодником для некоторых людей, и подкидышем, вором и обманщиком – для других, однако всего сходились в едином мнении – что он умер. Джалаль продолжил:

- И что он не умер!

Абдулхалик сказал:

- Ашур был праведным человеком, но смерть не делает просчётов и в отношении праведников.

Джалаль протестующе спросил его:

- Значит, чтобы жить вечно, нужно быть злодеем?

- Смерть имеет на нас право. Однако верующий человек не должен с вожделением стремиться к бессмертию.

- Вы в этом уверены?

Абдулхалик испугался:

- Так люди говорят, а истина известна лишь одному Аллаху...

- Почему?

- Я уверен, что бессмертие человека возможно, только если он якшается с джиннами.

Джалаль вдруг загорелся необычно острым интересом и попросил его:

- Расскажите мне об этом...

- Если вы побратаетесь с джиннами, то станете бессмертным, но будете навечно прокляты. Это означает соединиться с дьяволом на веки вечные...

С ещё более возросшим интересом Джалаль спросил:

- По-вашему, это правда, или бред?

Немного поколебавшись, Абдулхалик ответил:

- Наверное, правда...

- Давайте-ка поподробней...

- Для чего?... Вы действительно думаете пуститься в такую авантюру?

Джалаль нервно засмеялся и ответил:

- Я просто люблю всё знать.

Абдулхалик медленно произнёс:

- Говорят, ... что... Шавир...

- Это тот таинственный шейх, который утверждает, что может читать будущее? – спросил Джалаль.

- Это то, что он делает на первый взгляд, однако он хранит некоторые страшные секреты...

- Я ничего подобного не слышал...

- Он боится верующих...

- А вы сами в это верите?

- Не знаю, мастер, однако дело это проклятое.

- Бессмертие?

- Общение с джиннами!

- Вы боитесь бессмертия.

- И имею на то право. Представьте себе: я останусь жить, пока не стану свидетелем гибели собственного мира, когда уйдут все люди: мужчины и женщины, и я останусь один – чужак среди чужаков, буду скитаться с одного места на другое, вечно гонимый. Я буду сходить с ума и желать смерти.

- И сохраните свою молодость навечно.

- Вы породите детей и сбежите от них. С каждым поколением вы будете начинать новую жизнь, оплакивать свою жену и детей. Уподобитесь вечному иностранцу, будете жить на чужбине, вас ничто ни с кем не будет связывать – ни интерес, ни идея, ни чувства...

Джалаль воскликнул:

- Хватит!

Оба мужчины долго смеялись, а потом Джалаль пробормотал:

- Ну и мечта!

51

Шавир обитал в большом подвале прямо напротив поилки для вьючных животных. Там было множество комнат, в том числе целая зала для приёма женщин, и ещё одна – для мужчин. Сам же он был скрытой личностью, которую никто никогда не видел. Он принимал своих клиентов в тёмной комнате под покровом ночи. Они слышали его голос, но самого его не видели. Большую часть его клиентов составляли женщины, однако были и мужчины, направленные в эту тёмную комнату по совету осведомлённых женщин. Они спрашивали и отвечали, преподнося подарки эфиопской служанке по имени Хава.

Джалаль послал за шейхом с просьбой прийти к нему, однако просьба его была встречена отказом – ему передали, что шейх потеряет свои магические способности за пределами той тёмной комнаты, а значит, Джалалю следовало пробраться к нему под прикрытием ночи попозже, чтобы убедиться, что кроме него там больше никого нет.

Хава проводила его в комнату, усадила на мягкий тюфячок, и ушла. Он очутился в непроглядной тьме, и сколько бы ни вглядывался, не увидел ничего, словно утратив зрение и ощущение времени и пространства. Его предупредили, что следует хранить молчание, не заводить разговор и отвечать на все вопросы чётко и кратко. Время тянулось тяжело, удушающе, как будто о нём и вовсе позабыли. Какая насмешка! Он не терпел подобного унижения с тех пор, как взошёл на престол главаря клана. Где же тот могущественный Джалаль? До каких пор ему терпеть и ждать тут? Горе всем людям и джиннам, если эта его авантюра закончится ничем!

52

Из темноты донёсся глубокий спокойный голос, производящий впечатление:

- Как твоё имя?

Джалаль с облегчением вздохнул и ответил:

- Джалаль, глава клана.

- Отвечай только на вопрос. Твоё имя?

Он расправил грудь и сказал:

- Джалаль Абдуррабих Ан-Наджи.

- Отвечай только на вопрос. Твоё имя?

Джалаль резко ответил:

- Джалаль.

- Как имя твоей матери?

Кровь его угрожающе закипела. Несмотря на темноту, он видел ад всех мастей и оттенков. Голос снова спросил, механическим и вызывающим тоном:

- Как зовут твою мать?

Подавляя свой гнев, он ответил:

- Захира.

- Что ты хочешь?

- Узнать про то, что говорят об общении с джиннами.

- Что ты хочешь?

- Я уже сказал.

- Что ты хочешь?

Тут его захлестнула волна ярости, и он угрожающе спросил:

- Разве ты не знаешь, кто я?!

- Джалаль, сын Захиры. И я могу растолочь тебя одним ударом.

- Нет

Это было произнесено с такой уверенностью и спокойствием, что Джалаль воскликнул:

- Ты хочешь это испытать?

Однако голос холодным и равнодушным тоном изрёк:

- Чего ты хочешь?

Но Джалаль не ответил. Он не приступил к реализации своих слов, и тогда тот же голос снова спросил:

- Чего ты хочешь?

И Джалаль, отрекаясь от всего, ответил:

- Бессмертия.

- Для чего?

- Это уже моё дело.

- Верующий не бросает вызов воле Аллаха.

- Я верующий, но всё равно хочу этого.

- То, чего ты требуешь, опасно.

- Пусть так.

- Ты будешь желать смерти, но не получишь её.

Джалаль с колотящимся от тревоги сердцем заявил:

- Пусть так.

Тут голос умолк. Ушёл ли он? Джалаль снова утратил всё. Нервы его напряглись, пока он горел нетерпением в ожидании его. Он отчаянно вглядывался во тьму, но ничего не увидел.

53

После всех этих мучений голос вернулся и спросил его:

- Можешь ли ты сделать то, что потребуется от тебя?

Тот ответил без колебаний:

- Да.

- Передай моей невольнице Хаве в благотворительных целях самое крупное из имеющихся у тебя зданий для того, чтобы она получала от него ренту, а я мог искупить свой грех.

Джалаль немного подумал и сказал:

- Согласен.

- Построй минарет высотой в десять этажей.

- В мечети?

- Нет.

- Построить к нему новую мечеть?

- Нет. Один только минарет.

- Однако...

- Без обсуждений.

- Согласен.

- Ты должен прожить целый год в отведённом тебе флигеле так, чтобы тебя никто не видел, и ты никого не видел, кроме слуги, и избегать всего, что будет отвлекать тебя от себя самого...

Сердце Джалаля сжалось, однако он ответил:

- Согласен.

- В последний день будет заключено соглашение между тобой и джиннами, и после этого ты никогда уже не вкусишь смерти.

54

Джалаль передал самое крупное из своих зданий в пользование эфиопской невольнице Хаве. Он также договорился с подрядчиком о строительстве колоссального минарета на месте одной из развалин. Тот человек откликнулся на эту странную просьбу из жажды денег и страха перед его мощью. Ответственным за своих людей в клане он назначил Муниса Аль-Ала, оставив ему многочисленные наставления. Он объявил, что на год удалится в изоляцию от всего мира, отговорившись тем, что должен исполнить данный им обет. Так он затаился в своём крыле дома, ведя счёт дням, как делал в своё время Самаха, будучи на чужбине в изгнании, и сторонясь хмельной калебасы, кальяна и Зейнат-блондинки. Он тешил себя надеждой на то, что одержит триумф в величайшей из битв, в которую когда-либо вступал сын человеческий.

55

Зейнат-блондинка встретила его решение как нанесённый ей смертельный удар. Непредвиденный болезненный разрыв без всякой подготовки и убедительной причины. Она испытывала горечь, страх и отчаяние. Разве они не были сладкой смесью, подобной маслу и мёду? Она верила, что завладела им навечно. И вот он захлопнул перед ней дверь, как дервиши в своей обители, покинув своих любимых в смущении и страданиях. Она долго плакала, когда слуга помешал ей войти в его комнату. Она посетила его брата, мастера Ради, но и тот пребывал в недоумении, как она сама. Она сидела вместе с его отцом Абдуррабихом в его части дома: старик изменился, стал праведным и богобоязненным, а бар посещал теперь только изредка, – но и он, подобно ей, не ведал ничего о делах своего сына. Он сказал:

- Я тоже не могу его увидеть, хоть мы и живём под одной крышей...

Зейнат жила в муках. Ей хватало денег, но она потеряла венец всей своей жизни, а её уверенность в себе была повержена. Мрачным представлялось ей собственное неясное будущее.

56

Весь клан испытывал тревогу и замешательство. Мунис Аль-Ал не устраивал никого, однако они вынуждены были подчиняться ему. Они задавались вопросом, какой такой обет принёс Джалаль, и почему передал руководство кланом другому, а свои торговые дела и имущество – брату Ради?

Опасные новости докатились до глав соперничающих кланов, и со временем они объявили, что снова бросают вызов. Мунис Аль-Ал потерпел своё первое поражение от рук людей из клана Атуф, затем уже второе – от клана Кафр Аз-Загара, потом – от клана Хусейнийи, и остальных. И вот в конце-концов Мунис Аль-Ал был вынужден платить за мир и безопасность в собственном переулке отчисления другим кланам. Люди Джалаля хотели поведать ему о том, что произошло, но что-то разъединило их, как-будто сама смерть вырвала его у них и погребла в том отсеке дома, плотно запечатав его.

57

Люди с ошеломлением наблюдали за строительством невиданного минарета. Он рос вверх до бесконечности – от фундамента, твёрдо стоящего на земле, но без всякой мечети – ни пятничной, ни большой-соборной, и никто не знал, каково его предназначение и какая у него функция. Не знал этого даже тот, кто возводил его. Люди спрашивали друг у друга:

- Неужели он сошёл с ума?

А харафиши сказали, что его постигло проклятие за предательство завета его великого предка, игнорирование нужд его собственных, реальных людей и ненасытную алчность.

58

Шли дни, и он всё больше погружался в свою изоляцию. С каждым днём он вырывал из своего сердца корни, что связывали его с окружающим миром – клан, имущество, прекрасная любимая женщина. Он предался молчанию, сознанию и терпению. Его пленяла надежда достичь такого триума, о котором не мечтал доселе ни один человек. Каждый день он смотрел в лицо самому времени: один, без всего того, что бы могло отвлечь его, без наркотиков. Он противостоял ему в своей неподвижности, оцепенении и тяжести. Это было что-то упрямое, твёрдое, густое, в глубинах которого он передвигался как будто спящий, которому снится кошмар. Это толстая стена, угнетающая, хмурая. Время невыносимо, если оно отрезает тебя от людей и от работы, словно мы трудимся, заводим друзей, влюбляемся, развлекаемся только за тем, чтобы убежать от времени. Жаловаться на его недостаток лучше, чем жаловаться на его быстротечность. Когда он достигнет бессмертия, то попробует тысячи работ, не страшась, и не ленясь. Он бросится в бой без размышлений и будет насмехаться над мудростью, как насмехался над глупостью. Однажды он окажется облечённым властью над всей человеческой расой. Сейчас же он ползает на брюхе перед счётом секунд и простирает руки, прося о милосердии... Он задавался вопросом, когда же к нему явится джинн, и как он с ним побратается. Увидит ли он его воочию, услышит ли его голос? Соединится ли с ним, подобно воздуху, которым дышит? Его это обременяло и вызывало досаду. Но он никогда не уступит изнеможению и никогда не проиграет битву, пусть он страдает и плачет. Он верил в то, что делает. Он не отступит. Вечности не напугать его. Он не узнает смерти. Мир будет подчиняться смене времён года, у него же будет вечная весна. Он будет в авангарде новой жизни, первооткрывателем существования, не знающего смерти, первым, кто отверг вечный покой, проявителем тайной силы. Жизни боятся лишь слабаки. Однако жить лицом к лицу со временем – это мука, невообразимая мука...

59

Джалаль стоял голый перед раскрытым окном. Был последний день назначенного года. Он подставлял тело лучам солнца, очистившись зимней влагой и холодным дуновением неспешного ветерка. Столь долго терпевшему пришло, наконец, время пожать плоды своего терпения. Конец изнурительной ночи, конец гнетущему одиночеству. Джалаль Абдуррабих больше не эфемерное существо. Он охмелел от нового духа, наполнившего его чувства, опьянившего его вдохновением и подарившим силу и уверенность в себе. Он мог говорить с собой, и поговорит с собой и с другими, когда придёт время, и твёрдо поверит голосу совести. Своей непоколебимостью он победил время, стоя перед ним лицом к лицу без всякой помощи извне. Начиная с этого дня ему нечего бояться. Оно будет угрожать другим своим зловещим ходом: его же не поразят морщины, седина и импотенция. Его дух не предаст его, его не положат в гроб, его не укроет могила. Это твёрдое тело никогда не разложится и не станет прахом. Он никогда не вкусит скорби расставания. Он гулял голым по комнате и уверенно говорил себе:

- Эта вечная жизнь благословенна.

60

Дверь нервно открылась, и в комнату влетела Зейнат-блондинка. Безумно соскучившись, она подлетела к нему, и оба растаяли в долгих, жарких объятиях. Она разрыдалась и со страстной укоризной спросила:

- Что ты сделал?

Он поцеловал её щёки и губы, и она снова спросила:

- Как ты провёл это время?!

Его захлестнула тоска по ней. Она была прелестной, но эфемерной драгоценностью. Он видел её молодой красавицей, а теперь безобразной старухой. Сладкий обман. Словно сама верность и искренность стали чем-то невозможным. Он сказал ей:

- Давай забудем то, что было...

- Но я желаю знать...

- Это было словно болезнь, что уже прошла.

- Какой же ты предатель!

- А какая же ты хорошенькая!

- Знаешь ли ты, что случилось в мире за время твоего отсутствия?

- Давай отложим разговор об этом...

Она отступила назад и с изумлением сказала:

- Как ты красив!

Сердце его сжалось, и с чувством острого сожаления он пробормотал:

- Сожалею о том, что тебе пришлось перенести.

Однако она была настойчива:

- Хорошее самочувствие вернётся ко мне через несколько часов... Но в чём твой секрет?

- Я был болен, и вот уже исцелился.

- Мне следовало быть рядом с тобой.

- Лечением было одиночество!

Она прижала его к груди и страстно прошептала:

- Покажи мне, осталась ли наша любовь прежней... А о своих болях и печалях я расскажу тебе потом.

61

Он сел в вестибюле и тёплыми объятиями встретил отца Абдуррабиха и брата Ради. Вскоре к нему явились Мунис Аль-Ал и члены клана. Они уважительно облобызали его, и Мунис грустно сказал:

- Всё потеряно, я ничего не мог поделать...

Во главе процессии, состоящей из его людей, Джалаль вышел в переулок и направился в кафе. Весь переулок собрался на дороге, чтобы поприветствовать его: тут перемешались и его поклонники, и ненавистники, и восхищающиеся им, и завистники. Он склонился к Мунису Аль-Алу и спросил его:

- Не считает ли меня кто-нибудь безумцем?

Тот лишь воскликнул:

-Упаси боже, учитель!

Пренебрежительно рассматривая публику, Джалаль сказал:

- Пусть они возвращаются к своей работе, да ещё благодарны будут...

Потом он пробормотал:

- Как же много ненависти и мало любви!

62

Сопровождаемый Абдуррабихом и Ради, он посетил минарет. Он твёрдо стоял посреди развалин. Земля вокруг него была очищена от камней и грязи. Основание его было квадратным, размером с большой вестибюль, и имело гладко отполированную арочную дверь из дерева. Его твёрдая масса поднималась так высоко, что верхушки было не видать, он в разы возвышался над всеми другими строениями. Рёбра его внушали мощь, а алый цвет – странный ужас.

Абдуррабих спросил Джалаля:

- Если согласимся с тем, что это – минарет, то где же тогда мечеть?

Он не ответил, а Ради сказал:

- Он стоил нам огромной суммы.

Отец снова спросил:

- Что он означает, сынок?

Джалаль рассмеялся:

- Одному богу известно.

- С тех пор, как окончилось его строительства, все люди только и говорят, что о нём...

Джалаль презрительно отреагировал:

- Не обращайте внимания на людей, отец. Это часть данного мной обета. Человек может натворить множество глупостей, чтобы в итоге обрести редкостную мудрость.

Отец собирался уже задать свой вопрос заново, однако он резким тоном оборвал его:

- Посмотрите: вот он – минарет. Он останется стоять в этом переулке, когда тут больше ничего не останется. Задайте ему свои вопросы, и он ответит вам, если захочет...

63

Когда он остался наедине с аптекарем Абдулхаликом, то с ужасающей серьёзностью спросил:

- Что вы думали о моей изоляции?

С трепещущим от страха сердцем тот искренне ответил:

- Я принял ваши слова за чистую монеты.

- А как насчёт минарета?

Немного нерешительно тот ответил:

- Видимо, это часть вашего обета, мастер.

Джалаль мрачно сказал:

- Разве вы не разумный человек, Абдулхалик?

- Можете считать меня преступником, если я выдам хоть слово из нашего разговора! – поспешил он заверить его.

64

Глубокой ночью он прокрался в минарет и ступень за ступенью поднялся наверх, пока не достиг балкона на вершине. Он бросил вызов студёному, щиплющему зимнему воздуху своим всеобщим господством над бытиём. Он тянул голову к слёту неспящих звёзд, рассыпанных над ним, словно навес из тысячи глаз, что сверкали высоко на небе. Всё под ним было погружено во тьму. Наверное, это не он поднялся сюда, на вершину, а рост его стал таким, как следует. Он должен расти, расти постоянно, ведь иного пути к чистоте, кроме как возвыситься, нет. Здесь, на вершине, он слышал, как говорят планеты, как шепчет что-то вселенная, мечтая о силе и бессмертии вдали от жалоб, усталости и запахов гниения. Теперь в обители поют гимны бессмертия, а истина открывает десятки своих скрытых обликов. Срываются покровы с разных судеб. С этого балкона он может наблюдать за целыми поколениями, последовательно сменяющими друг друга, играть свою роль для каждого из этих поколений, и в конце концов присоединиться к семейству небесных тел...

65

Он повёл своих людей преподать урок врагам и вернуть переулку его былой статус. И за короткий промежуток времени он одержал блистательные победы над кланами Атуф, Хусейнийя, Булак, Кафр Аз-Загари и Дарраса. Он набросился на своих врагов, и те разбежались, раздавленные поражением и униженностью. Он знал, что этой силе невозможно противостоять, и никакая другая сила или смелость здесь не помогут.

66

Сам образ жизни его изменился. Он начал не только есть, но и чревоугодничать, то же самое касалось выпивки и курения. Всякий раз, как какая-нибудь красотка заигрывала с ним, он не оставлял это без ответа, прибегая к завесе тайны. Вскоре он освободится от чар Зейнат, что доминировали над ним, и она стала не более чем одной из роз в его прекрасном цветнике. Вести о его приключениях доходили до неё, и зажгли в душе её пламя безумной ревности и утраты. Она видела своё лицо в зерцале будущего – оно постепенно исчезало во мраке забвения и потерь. Доселе она считала его всего-лишь невинным ребёнком, взгляды которого отличались от нормы. Его невинность раскрыла перед ней двери в далёкую надежду: она была уверена в любви и жаждала выйти замуж за него. Было бы легче, наверное, забыть о самой жизни, чем о нём, ведь в нём воплощались сила, красота, молодость и беспредельное величие. Однако из своей изоляции он вышел другим существом: блистающим своей силой и красотой, но испытывающим страх перед переменами, безумием, необходимостью приобрести жизненный опыт и презрением. Она чувствовала, что становится меньше, тоньше, слабее, и вовсе исчезает перед лицом его ужасного, неведомого господства над ней. Единственное, чем она могла вооружиться против него, так это своей слабостью, мольбой, поражением. Он же встречал её своей высокомерной нежностью, в горделивом, холодно-вежливом, хотя и мягком тоне, вооружённый своим бездонным превосходством, говоря:

- Довольствуйся тем, что у тебя есть – даже этому многие завидуют.

Она видела, что увядает настолько же, насколько он – расцветал, и что оба они идут противоположными путями. Сердце её обливалось кровью от любви и отчаяния.

67

Абдуррабиху, его отцу, небеса подарили ещё одного сына, которого он назвал Халид. Вскоре он порвал с баром навсегда, найдя для себя радость и покой в молитвах и поклонении богу. В шейхе Халиле Ад-Дахшане он нашёл себе лучшего друга и товарища...

Беспокойство обуяло его из-за Джалаля с одной стороны, и ещё большее – с другой стороны – из-за того страшного минарета. Ему казалось, его что отношения с ним как отца с сыном разрушаются, и что Джалаль стал совсем иным человеком, чужаком, с которым его ничего не связывало. Более того, он стал чужим и для людей – наподобие того минарета среди всех остальных зданий – таким же прекрасным, сильным, бесплодным и непонятным. Он сказал ему:

- Не успокоится моё сердце до тех пор, пока ты не женишься и не станешь отцом...

На что Джалаль ответил:

- Есть ещё уйма времени, отец...

Но отец стал умолять:

- Или возродишь великую эпоху Ан-Наджи...

Но сын лишь улыбнулся, ничего не ответив.

- И пока ты не покаешься и не последуешь праведным путём божьим.

Он вспомнил прошлое отца – как близкое, так и далёкое, и захохотал, так что хохот его напоминал барабанную дробь.

68

Проходило время, и он не опасался смены дней и ночей. Времена года сменяли друг друга так же, без всякого страха с его стороны. Его твёрдая воля возвышалась над противоборствующими силами природы. В неизвестности больше не было ничего такого, что пугало бы его. В пропасти отчаяния и грусти Зейнат-блондинка получила любовное послание. Она уже давно ждала, даже жаждала его, готовила к нему своё страдающее сердце.

И вот он щедро подарил ей одну из своих ночей, и она подошла к его дому, с внешним довольством и смирением. Открыла окна и отдёрнула шторы, чтобы впустить свежий ветерок. Она встретила его радостью и весельем, спрятав подальше свою грусть, ибо уже научилась обходиться с ним с боязливой осторожностью, и принялась готовить выпивку и бокалы. Она прошептала ему на ухо:

- Выпей, любимой мой...

Отпив глоток напитка, он сказал:

- Как ты добра!

Она отметила про себя, что он потерял своё сердце вместе с невинностью, и гордясь собой, даже не ведал о своей жестокости, подобной зиме. Также Зейнат сказала себе, что добровольно и осознанно она лишает себя жизни... Уже будучи полностью пьяным, он пристально поглядел на неё и пробормотал:

- Если меня не подводят мои глаза, ты какая-то не такая, как всегда...

Она мягко ответила:

- Это всё величие любви.

Он засмеялся:

- Величия нет нигде и ни в чём...

Поигрывая с её золотистым локоном, он сказал:

- Ты всё ещё на высоте, однако уж очень ты тщеславная женщина!

Она бурно воскликнула:

- Я всего лишь грустная женщина!

- Тогда вспомни тот ценный совет, который сама же дала мне: жизнь коротка!

- То было во времена нашей любви!

- Вот я и следую твоему совету, и так благодарен тебе!

Она сказала себе, что он даже не знает, о чём сам говорит; ей же известны тайны жизни гораздо лучше, чем ему. Зло поднимает человека вопреки его воле до ранга ангелов. Оно долго страстно смотрела на него, борясь с желанием заплакать. Она покорилась дуновению ветерка и сказала себе, что это месяц измен, и вскоре подует жаркий ветер-хамсин, и превратит его в дьявола, что разрушит весну.

Он заключил её в объятия, а она прижала его к своей груди с безумной силой...

69

Он высвободился из неё рук и снял с себя одежду, пока не стал похожим на статую из света. Он поднялся и принялся ходить по комнате, пошатываясь, пока наконец не расхохотался. Она сказала:

- Ты выпил целое море...

- Но я по-прежнему хочу пить...

Словно обращаясь сама к себе, она пробормотала:

- Прошло время любви.

Он пошатнулся, ступая вперёд, и рухнул на диван, громко хохоча. Она сказала:

- Это всё хмель...

Он нахмурился:

- Нет, это нечто большее, нечто более тяжёлое. Как сон.

Он попытался подняться на ноги, но безуспешно, и пробормотал:

- Сон приходит, когда его не зовёшь...

Она прикусила губу. Однажды вот так придёт конец этому миру. Самые несчастные из людей те, которые поют триумфальные гимны во время поражения.

Хриплым голосом она сказала ему:

- Постарайся встать.

С томным достоинством он ответил:

- Нет необходимости.

- Ты не можешь, любимый?

- Нет. Это какой-то адский огонь во мне, и я засыпаю.

Она встряхнулась и поднялась. Отступила в центр комнаты, смотря на него каким-то диким взглядом, что сменил грустную нежность. Она была приведёна в полную готовность, но горечь и скорбь перемешивались в ней. Он поглядел на неё затуманенными глазами, перевёл взгляд как будто в никуда, и тяжело дыша, спросил:

- Почему мне хочется спать?

Тоном, больше похожим на священное признание, она заявила:

- Это не сон, любимый мой...

- Тогда наверное, бык, что несёт на своих рогах весь шар земной?

- И не бык, любимый...

- Почему ты смеёшься, Зейнат?

- Я кончаю с жизнью.

- А?

- Это смерть, любимый мой.

- Смерть?

- Это такая доля яда, что её хватит на то, чтобы свалить целого слона...
- Ты умираешь?

- Нет, ты, любимый мой...

Он засмеялся, но вскоре прервал смех из-за боли. Она же заплакала:

- Я убила тебя, чтобы положить конец моим страданиям.

Он попытался рассмеяться снова, но не смог, и пробормотал:

- Джалаль не может умереть...

- Смерть уже глядит из твоих прекрасных глаз...

- Сама смерть умерла, невежественная женщина.

Он собрал все свои силы, пока не встал, доминируя над пространством всей комнаты. В ужасе она отступила назад, а затем бросилась бежать из дома, словно безумная.

70

Он словно нёс на своих плечах весь тот ужасающе-страшный минарет. Смерть напала на него, бодаясь рогами, словно слепая от ярости скотина, или твёрдая скала. Не ощущая страха, он закричал:

- Какая сильная боль!

Пошатываясь, он побрёл к выходу, полностью обнажённый. Покидая дом и выходя в тёмный переулок, он бормотал:

- Джалаль может испытывать боль, но он не может умереть!

Необычайно медленно, он направился в кромешную тьму, еле внятно бормоча:

- Огонь... Я хочу воды...

Он ступал во мраке очень и очень медленно, сетуя и бормоча что-то, полагая, что наполняет своими криками весь мир. Он спрашивал себя: «Где все люди?... Где его последователи?... Где вода?... Где Зейнат-преступница?... И ответил, что, должно быть, это просто ночной кошмар со всей своей тяжестью и безобразием, но никак не смерть... Все неизвестные ему силы прямо сейчас со всей своей мощью боролись ради того, чтобы вернуть ему жизнь. Ирония... И... какая сильная боль... и жажда.

В поисках воды он натолкнулся на какой-то холодный предмет. Ах, это же поилка для скота! Радость спасения захлестнула его, и он нагнулся над краем поилки и рухнул на землю. Потом вытянул обе руки для равновесия и погрузил их в воду. Губы его коснулись воды, полной сена. Он с жадностью отпил. Затем ещё, и ещё. Он безумно пил и пил. И тут издал громкий, болезненный вопль, своей дикостью терзающий весь переулок. Верхняя часть его туловища погрузилась в мутную воду, а нижняя рухнула на землю, покрытая экскрементами. Кромешная тьма накрыла его своим саваном той волнительной, ужасной весенней ночью.

Часть 8

Призраки

1

Очень много потребовалось времени, прежде чем переулок смог забыть, как труп Джалаля распластался на краю поилки для скота: гигантский белый труп, валявшийся промеж сена и экскрементов. Его могучая фигура внушала мысли о бессмертии. Её негативный обессиленный образ свидетельствовал о гибели, а воздух над ней, освещённый факелами, был наполнен ужасной иронией.

Пришёл конец этой гордой силе в самом расцвете молодости. Исчезла тень её с сотен глаз и тысячи кулаков. Его отец Абдуррабих и брат Ради перенесли его в цитадель. Величественная похоронная процессия проводила его до могилы Шамс Ад-Дина. Память о нём была увековечена, а имя его вписано в историю как одного их самых великих вождей кланов, несмотря на его демонические качества.

Человек со всеми своими добрыми и злыми поступками ушёл, однако легенда осталась.

2

После него руководство кланом взял в свои руки Мунис Аль-Ал. Несмотря на последующее за смертью Джалала облегчение для простого народа, переулок утратил своё равновесие, и новые страхи неожиданно обрушились на него. Вскоре его высокий статус упал, и во всём квартале он был одним из других таких же переулков, а его глава стал одним из многих глав кланов. Мунис Аль-Ал заключал перемирия, скрепляя их узами дружбы, или пускался в битвы, оканчивавшиеся его поражением, а иногда даже был вынужден платить за мир и безопасность из собственных отчислений и подарков. В самом же переулке никто и не мог себе представить, что Мунис Аль-Ал сохранит верность завету династии Ан-Наджи, который предал сам его потомок, Джалаль, слывший чудом триумфа и силы.

3

Огромное наследство его досталось двоим – отцу, Абдуррабиху, и брату – Ради. Смерть Джалаля приписывали его злоупотреблению алкоголем и наркотиками. А то, что нашли его распластавшегося голым посреди сена и навоза, объясняли божественным наказанием ему за заносчивость, гордость и высокомерие перед остальными людьми. Минарет же оставался без наследника – он по-прежнему был таким же колоссальным, высоким и бесплодным символом чванства и безумия.

4

Через некоторое время травник Абдулхалик наконец раскрыл рот и поведал о странной авантюре Джалаля и его братании с джиннами, а также о роли того таинственного Шавира. Так и раскрылась его тайна, которую передавали друг другу люди. Зейнат-блондинка подтвердила опасения людей – те рассказывали, будто он был убеждён в собственном бессмертии. Шавир и его невольница исчезли, избегнув народного гнева. Многие предложили снести минарет, однако большинство опасалось, что там и впрямь могли обитать джинны, и снос его приведёт к гибели всего переулка – за этим могло последовать невообразимое зло для всех его обитателей. Таким образом, он остался стоять на своём месте, брошенный и никому не нужный – люди обходили его стороной, все, кому не лень, слали проклятия. Все закоулки его наполнились гадюками, летучими мышами и злыми духами.

5

Харафиши сказали, что участь, постигшая Джалаля, было справедливым возмездием тому, кто предал завет великого семейства Ан-Наджи, забыл вечную мольбу о даровании силы ради служения людям во благо. Всякий раз, как потомки Ан-Наджи предают этот завет, на них падает проклятие, и безумие губит их. Презрения харафишей хлебнули и Абдуррабих с Ради. Им не помогло даже их обильное богатство.

6

Блондинка-Зейнат какое-то время жила в ужасе и предвкушении чего-то жуткого, однако никто и не думал обвинять её, даже те, у кого закрадывалось сомнение насчёт её роли – они просто закрыли на это глаза, благодарные ей за такое безымянное действие. Женщина не вкусила плодов своей мести. Она так и жила аскетично, в одиночестве, не чувствуя эмоций в сердце, не зная покоя. После смерти Джалаля она обнаружила, что их любовь дала плод в её чреве. Этот плод она охраняла из всех сил своей бессмертной любви. Она была преисполнена чувством гордости, несмотря на то, что плод этот будет незаконнорожденным. Она породила на свет мальчика, которого назвала Джалалем, своей дерзостью и откровенностью бросив вызов всем устоявшимся традициям.

7

Она подарила ему любовь вдвойне: как его мать и как женщина, вечно любящая его покойного отца. Джалаль рос под опекой матери в скромной обстановке – его мать предпочла это вместо возвращения к зажиточной жизни. При том она ни на миг не забывала, что он и есть истинный наследник фантастического наследства Джалаля. Она хлопотала за него перед Абдуррабихом, а затем и перед Ради, чтобы они уступили ребёнку хоть что-то из того богатства, однако они резко оборвали её, что намекало на то, что в смерти Джалаля они усматривали её решающую роль. Мастер Ради сказал:

- Да кто такая эта женщина? Как такие, как она, могут знать отца своего ребёнка?

8

Так Джалаль и рос – как и все другие мальчишки в переулке, что не знали, кто их отец. На него указывали пальцем, считая ублюдком, как когда-то и его отца, прозванного «сыном Захиры». Его непрерывное развитие доказало всем, у кого имелись глаза, что он был сыном Джалаля, и больше никого. Да, пусть у него не было ни силы, ни красоты своего отца, ни даже его гигантского тела, однако никто не мог ошибиться, приписывая родство между этим скромным личиком и его сгинувшим родом.

9

Джалаль пошёл учиться в начальную кораническую школу, где пробыл два года. Затем он работал возницей у Джады, владельца повозок-двуколок. Зейнат уже потратила свои сбережения, и не смогла найти мальчику более подходящей работы. Она гордилась своим сыном, равно как и своим терпением и тем, что он ведёт порядочную жизнь. Несмотря на то, что ей уже было за сорок, она всё-ещё оставалась красивой, что вызывало у мастера Джады желание добавить её в свой гарем. Зейнат не приветствовала такого желания, но в то же время опасалась, что из-за её отказа он будет плохо обращаться с ребёнком. Однако он отступил от этого желания, когда Муджахид Ибрахим, шейх переулка, что сменил на посту Халиля Аль-Фаса после кончины того, спросил его:

- Как можно доверять женщине, что однажды убила своего любовника?!

Джалаль со временем узнал, что он сын Джалаля, построившего минарет, и внук Захиры, что Абдуррабих приходится его дедом, а знатный Ради – дядей. Он познакомился с этой грустной историей, как и с историей всего рода Ан-Наджи. Самой судьбой суждено было ему носить кличку «ублюдок»: того не избежать, и не оспорить. Мастер Джада однажды предупредил его:

- Смотри, не прибегай к насилию. Лучше потерпи, и надейся на Аллаха, а иначе – можешь искать себе работу где-нибудь ещё...

Шейх местной мечети – Сейид Усман, (который сменил покойного шейха Халила Ад-Дахшана), – сказал ему:

- Мунис Аль-Ал смотрит на тебя с интересом, так как ты из рода Ан-Наджи, но будь осмотрителен, не используй свою силу, или тебя погубят...

Джалаль терпел, отдав предпочтение миру, и своим трудолюбием и честностью заслужил высокой оценки Джады.

10

Время шло, и надежды выросли снова. Зейнат приободрилась благодаря симпатии Джады к Джалалю, и посватала сына к его дочери, Афифе. Однако Джада был неотёсанным и грубым, и выдал ей с ходу такой ответ:

- Джалаль хороший парень, но не стану выдавать свою дочь за ублюдка...

От переживаний Зейнат расплакалась, однако сам Джалаль стойко перенёс этот удар...

11

Джада умер, отведав целое блюдо варёных бобов, а также поднос с десертом-кунафой со взбитыми сливками. Ему уже перевалило за семьдесят. Зейнат прождала год, пока не окончится траур, а потом снова посватала его дочь Афифу за Джалаля, попросив руки девушки у её матери-вдовы. И та согласилась из-за склонности самой Афифы к молодому человеку.

Так и сыграли свадьбу Афифы бинт Джады с Джалалем ибн Абдуллой.

12

Благодаря этому браку Джалаль Абдулла вырос от простого возницы двуколки до владельца повозки, хотя, по правде говоря, Афифа и не была её законной хозяйкой. Он был хорошим управляющим, и дела его пошли в гору, а жизнь стала налаживаться. Позже судьба увенчала его счастьем отцовства. Время принесло ему облегчение: Афифа родила ему дочерей, а после и сына, которого он поспешил назвать Шамс Ад-Дином Джалалем Ан-Наджи. Этим поступком он как бы сознавался в своём тщеславии, что было погребено в нём, подобно огню в кремне. Все искренне смирились с этим именем, кроме непосредственно самих Ан-Наджи – старшего поколения, – вроде знатного Ради, – их оно возмутило. Зато харафиши и остальные люди не забыли, что Джалаль был незаконнорожденным сыном безумца, построившего тот дьявольский минарет. Анба Аль-Фаваль, ставший новым владельцем бара после кончины Санкара Аш-Шаммама, сказал:

- Как же много в нашем переулке людей, которых зовут Ашур и Шамс Ад-Дин!

Да уж, от бессмертного наследия семейства Ан-Наджи только и осталось, что имена. Что же до их завета и добродетельных поступков, то они жили разве что только в фантазиях, да в мифах и легендах о чудесах, облачённых тоской.

13

Жизнь Джалаля Абдуллы и его семьи шла размеренно и спокойно – его знали как доброго, честного, высоконравственного и набожного человека. Он много зарабатывал и обожал поклоняться богу, став одним из ближайших друзей шейха Сейида Усмана, имама местной мечети. Его любовь к жене, Афифе, лишь укрепилась со временем. Он был доволен своей жизнью и проявлял усердие, воспитывая Шамс Ад-Дина, и оставаясь верным и послушным сыном Зейнат, несмотря на плохую репутацию и муку, оставленные ему в наследство. Все признаки указывали на то, что путь этой семьи будет лёгким и ничем не примечательным, а потом не войдёт в анналы истории.

14

Когда мастеру Джалалю Абдулле стукнуло пятьдесят, состояние его изменилось. С ним неожиданно начали происходить странные события, появившиеся словно из ниоткуда. Сначала умерла его мать: Зейнат было уже восемьдесят. Самое необычное заключалось тут в том, что для Джалаля, несмотря на свой солидный возраст и ещё более солидный возраст матери, это событие стало настоящим ударом, полностью пошатнувшим его равновесие. На похоронах он рыдал, заливаясь слезами, а затем на него накатила тяжёлая депрессия, что душила его в течение трёх месяцев, так что некоторые люди считали, что он пришёл в самый настоящий упадок. Многие и вовсе не понимали его горе и насмехались над ним. Он и сам говорил, что уже давно любил мать такой сильной, всепоглощающей любовью, что даже и представить себе не мог, что сотворит с ним её смерть. Но ещё более удивительным было то, что случилось после того, как прошла депрессия: в нём родился совершенно новый человек неизвестного происхождения, словно выброшенный наружу из-под старинной арки, где обитали злые духи. Любовь к матери теперь казалась ему чем-то из ряда вон странным и ошибочным, будто наваждения чёрной магии. Она испарилась в воздухе, оставив после себя холодный, твёрдый камень. Воспоминания о ней стали раздражать его, и он принялся проклинать свою мать. В сердце его не осталось ни следа печали или даже верности ей. Какой-то голос теперь нашёптывал ему, приводя в замешательство, что именно она и была источником враждебности и неприязни, с которыми он сталкивался в своей жизни, что он её вечная жертва. И вот однажды он задался таким вопросом:

- Был ли я и впрямь опечален её смертью?... Может быть, это просто безумный порыв перед лицом смерти?

Он сидел как-то рядом с шейхом Муджахидом Ибрахимом, которому заявил:

- У моей матери была отвратительные черты, дурная репутация и ужасные намерения...

На что шейх переулка очень удивился и ответил:

- Я с трудом верю своим ушам...

- Сейчас я и впрямь поверил в то, что она убила моего отца... Она вела разгульную жизнь, буянила и была законченной наркоманкой. Меня аж тошнит от воспоминаний о ней.

- Вспоминайте лучше о добрых качествах своих покойников...

Но Джалаль вдруг воскликнул с неизвестным дотоле с его стороны озлоблением:

- В ней не было ни единого хорошего свойства!

Затем добавил с ещё большей яростью:

- Она прожила долгую приятную жизнь, которую отнюдь не заслужила!

15

Образ его жизни изменился, сползая по наклонной вниз, подобно лавине. Он прекратил молиться, перестал ходить в местную мечеть, испытывал бешеные перекосы от одной крайности в другую. И вот наконец впервые в жизни он ворвался в бар. Там уже сидел Мунис Аль-Ал, глава клана, с несколькими из своих людей. Увидев Джалаля, он насмешливо закричал:

- Ну наконец то! Блудный осёл нашёл своё стойло!

Присутствующие загоготали, давясь от смеха, а Джалаль смущённо улыбнулся и поднёс калебасу с хмельным напитком к пересохшим от жажды губам.

Мунис Аль-Ал спросил его:

- Что подвигло тебя вести себя, подобно всем остальным мужчинам?

- Подражать настоящим мужчинам – благородное дело, мастер...

Когда предводитель клана ушёл, Джалаль затянул песню:

У ворот нашего переулка сидит в своей кофейне Хасан.

Он напился и на радостях заговорил:

- Вчера ночью я видел сон, что тайком пробрался в отцовский минарет, и один прекрасный человек помог мне взобраться на самый верхний балкон и предложил сыграть с ним в игру, кто кого перепрыгнет. Я начал скакать, пока не потерял равновесие и не упал с верхнего пролёта, правда, без малейшего вреда для себя.

Анба Аль-Фавваль, владелец бара, предложил ему:

- Лучше всего тебе будет попробовать сделать это в трезвом виде...

Джалаль снова заголосил:

Я слышу по ночам песни любви

Великих дев

Лишили меня сил они.

16

Он обнаружил, что Афифа не спит и ждёт его возвращения домой. С ним прежде такого ни разу не случалось. В нос ей пахнуло запахами бара, и она принялась бить себя кулаками в грудь и причитать:

- Пьяница!

Он же, пританцовывая, сказал ей:

- Я молодчина, да и ты – дочь молодчины*!

17

Земля полнилась слухами и новостями. Люди стали говорить про него: «Он безумец, как и его отец». Однажды шейх Усман преградил ему дорогу, заявив:

- Что тебя отделило от нас?

Но тот ничего не ответил, и тогда шейх с сожалением спросил:

- Это правда, что о тебе говорят люди?

Но Джалаль покинул его, идя дальше своей дорогой.

18

Когда он напивался, то терял рассудок и становился лёгкой добычей всё новых соблазнов, словно инстинкты совсем другого человека били из него фонтаном. Его тянуло к молодым девушкам и даже к девочкам, к которым он грубо приставал и пытался заигрывать. А если оставался с одной такой наедине, то ощущал, как из него изо всех сил рвётся наружу ненасытный дикий зверь. Вот почему он избегал напиваться днём – опасался последствий. Ночью же он тихонько пробирался на развалины, подобно голодному волку...

И вот однажды ночью ноги привели его к проститутке по имени Далаль, и он словно с цепи сорвался...

19

Он совсем распустился и предался разврату. Много сил он отдал на то, чтобы иронизировать над всем и вся. С Далаль его связывало, вероятно, то, что она была молода, и на лице всё ещё носила отпечаток детства, а также то, что она проявляла снисходительность к его странным порывам, позволяя ему совершать их, вместо изучения их причины или сурового отчитывания за это. Однажды она со всей откровенностью заявила ему:

- Мне нравятся безумцы, а ты просто не обращай внимания на то, кто что говорит!

Джалаль воскликнул:

- Ну вот, наконец-то я нашёл такую же великую женщину, как и моя бабка Захира!

Он разлёгся на спине в томно-расслабленной позе и принялся изливать ей свои признания:

- Однажды утром я проснулся пьяным, но выпивки рядом не оказалось. В моей груди билось новое сердце. Мне было ненавистно моё настоящее и воспоминания о прошлом, вплоть до торговли, заработка и проблем своих замужних дочерей. Я ненавижу покорность сына, Шамс Ад-Дина, который работает у меня возницей повозки, – словно один осёл погоняет другого осла, и его мать, которая охраняет его своими молитвами и благословениями, а из меня сосёт кровь, как когда-то делала моя мать, только иным способом. Моё сердце, мой разум, внутренности, гениталии – всё взбесилось,и я выкрикнул своё радостное сообщение демонам...

Далаль засмеялась в ответ:

- Ты самый сладкий в мире...

Он уверенно заявил:

- Я слышал, в пятьдесят мужчины будто заново рождаются.

* Здесь на лицо игра слов: «Молодчина, молодец» - по-арабски Джада. Так звали отца Афифы.

Она таким же уверенным тоном подтвердила:

- И в шестьдесят, и в семьдесят...

Он тягостно вздохнул:

- Если бы не ревность той злобной бабы, мой отец жил бы вечно, разбив вдребезги кубок желаний.

Далаль сказала:

- Если бы ты сам не был чудом из чудес, я бы вовсе не влюбилась в тебя...

20

Удары судьбы продолжались; они жестоко обрушивались на голову Афифы. Мир её рухнул, а мечты пошли прахом. Счастье испарилось. Она пребывала в убеждении, что над её супругом совершили некое колдовское действо, и потому занималась тем, что обходила гробницы святых и наведывалась к прорицателям, прибегая к любым советам, что ей давали, однако Джалаль нещадно погряз в своих грехах и окончательно сбился с пути. Он совсем или почти совсем бросил свою работу, и постоянно пьянствовал и дебоширил, привязался к Далаль и попрал собственное достоинство, придав себе полную свободу, флиртуя с девицами.

Если бы не её страх перед последствиями, она бы давно уже пожаловалась на него Мунису Аль-Алу. В этой грусти и одиночестве единственный, к кому можно было обратиться за помощью, был её сын Шамс Ад-Дин. Она открылась ему и поведала о своих бедах:

- Поговори с ним, Шамс Ад-Дин. Возможно, он прислушается к тебе и уступит...

У Афифы с Шамс Ад-Дином были такие тёплые отношения, что даже не укладывались в какое-либо представление: юноша грустил из-за матери, её чести и репутации. И вот он набрался смелости и решил откровенно поговорить с отцом о своих печалях, однако тот лишь рассердился, и яростно потрясая его за плечи, закричал:

- Ты что это, мальчишка, собираешься воспитывать меня?!

Юноша ещё больше погрузился в свои печали. Своей силой, чертами лица и выдающимися качествами характера он походил на отца – но до того, как с ним произошли столь разительные перемены к худшему. Он не знал, что делать, переживая бурю эмоций, бросавшую вызов его сыновним чувствам к отцу, благочестию и кротости. Мать беспрестанно сетовала, и ему постоянно приходилось сталкиваться с её горечью и злобой. Она всегда предупреждала его:

- Он всё растратит, а тебя по миру пустит...

Ему казалось, что на семью его наложено бесконечное проклятие. Все они кончают либо безумием, либо распутством, и смертью. Сердце его сжалось, а верность и любовь в нём пошли на убыль, и он решился противостоять неизвестности своими силами, удивляясь и задаваясь вопросом:

- Почему моя мать согласилась выйти замуж за подобного человека?!

21

Ситуация стала ухудшаться, словно солнце летним днём движется в сторону пылающего полудня. Сердце Шамс Ад-Дина окрасилось мрачными тонами, насыщаясь антипатией и злобой. Однажды, когда он сидел в кафе, до него донеслась весть о том, что его отец пляшет в баре почти что голый. Обезумевший юноша стремглав бросился в бар с печалью на сердце и твёрдой решимостью положить этому конец. Он увидел пляшущего отца, на котором из одежды были только подштанники. Пьяные посетители бара хлопали ему и подпевали:

Держись на воде!

Мастер Джалаль даже не заметил вошедшего в бар сына и продолжал свой танец, полностью поглощённый этим занятием. Несколько пьяниц увидели Шамс Ад-Дина и прекратили аплодировать и петь, призывая к этому и всех остальных. Один из них злобным науськивающим тоном предложил:

- Давайте посмотрим на это любопытное зрелище!

Увидев, что аплодисменты и пение прекратились, мастер Джалаль тоже остановил свой танец с обиженным видом. Тут на глаза ему попался сын. И догадавшись о его гневе и вызове, что тот бросал ему, он в свою очередь, пришёл в ярость и закричал:

- Что тебя занесло сюда, парень?

Шамс Ад-Дин вежливо ответил:

- Отец, наденьте, пожалуйста, свою одежду...

Но пьяный отец снова заорал:

- Что занесло тебя сюда, мерзавец?!

Но его сын продолжал настаивать:

- Я умоляю вас одеться.

Тот пошатываясь, бросился к нему и так крепко ударил по щеке, что звук от пощёчины разнёсся гулким эхом по всему бару. Множество голосов радостным подстрекательским тоном загоготало:

- Молодец!

Он ринулся на сына и повалился на него, но поскольку был пьян в стельку, силы изменили ему; он изнемог и упал навзничь без сознания...

Разразился смех, но тут же затих, и кто-то произнёс:

- Ты убил своего отца, Шамс Ад-Дин...

Кто-то другой сказал:

- Он даже не успел помолиться...

Шамс Ад-Дин наклонился над отцом, надевая на него одежду, навалил на себя и понёс вон из бара под оглушительный грубый хохот.

22

Вскоре мастер Джалаль очнулся на своей постели дома, обвёл покрасневшими глазами всё вокруг себя и увидел Афифу и Шамс Ад-Дина, а также знакомые очертания ненавистной комнаты. Тут же вспомнил всё. Сейчас стояла ночь, и он должен был находиться в постели у Далаль. А этот парень только что сделал его посмешищем всех пьяниц в баре, лишив сыновнего почтения. Он надулся и сел на кровати. Затем подскочил и встал на пол, и принялся колошматить Шамс Ад-Дина кулаками. Афифа с плачем бросилась между ними. Джалаль, потеряв рассудок от ярости, перекинулся на неё, схватив за шею и сжав с дикой силой. Напрасно она делала попытки высвободиться из этой хватки. На лице её проступила печать отчаяния – она задыхалась и чувствовала смерть. Шамс Ад-Дин закричал:

- Оставь её! ... Ты же убьёшь её!

Но отец проигнорировал его слова, дико упиваясь своим преступлением. Тогда Шамс Ад-Дин подхватил деревянный стул и с безумной мощью обрушил его на голову отца...

23

Тяжёлая тишина сменила багровое возбуждение и крики. Залитый кровью, мастер Джалаль лежал на постели. В дом ворвались соседи, а с ними явился также шейх переулка – Муджахид Ибрахим. Вперёд вышел цирюльник – дабы оказать пострадавшему первую помощь и остановить вытекающую кровь. Шамс Ад-Дин же в это время сжался в уголке, отдавая себя на волю судьбы.

Время полностью отсутствовало. Ироническое мгновение растянулось, наполняясь целым набором вероятностей. Одно такое случайное мгновение оказалось более мощным, чем всё многообразие мыслей и действий. И Афифа, и Шамс Ад-Дин осознали, что настоящее отталкивает прошлое, уничтожает его и погребает под землёй. Муджахид Ибрахим пробормотал:

- Какая же судьба так сыграла с отцом и его единственным сыном?

- Это всё дьявол! – завопила Афифа.

Словно тень от горы над Джалалем нависла тишина. Грудь его пр-прежнему вздымалась и опускалась. Тогда Муджахид Ибрахим воскликнул:

- Мастер Джалаль!

Афифа воскликнула:

- Да объемлет нас милосердие Всемогущего!

Шейх переулка спросил у цирюльника:

- Что вы нашли?

Тот, не отрываясь от своего дела, сказал:

- Человеческая жизнь в руках одного только Аллаха...

- Но у вас ведь тоже есть некоторый опыт...

Однако тот подошёл и прошептал ему на ухо:

- От такого удара не выживают...

24

Джалаль Абдулла Ан-Наджи открыл свои потускневшие глаза. Он почти никого не узнавал. Молчание затянулось, так что нервы у окружающих не выдержали, однако крупицы сознания начали понемногу возвращаться к нему, и он пробормотал:

- Я ухожу...

Афифа горестно вздохнула:

- Да минует тебя несчастье...

Он снова пробормотал:

- Я не боюсь мрака...

- С тобой всё будет хорошо.

- На всё пусть будет воля божья.

Муджахид Ибрахим подошёл к его постели и спросил:

- Мастер Джалаль, я Муджахид Ибрахим. Поговори со мной перед всеми этими свидетелями.

Джалаль слабым голосом ответил вопросом на вопрос:

- Где Шамс Ад-Дин?

Муджахид Ибрахим позвал Шамс Ад-Дина, чтобы тот подошёл, и когда тот выполнил его просьбу, шейх переулка сказал:

- Вот он – твой сын.

- Я ухожу...

Шейх спросил его:

- Что с тобой случилось?

- Сам Аллах вынес мне приговор...

-Кто же ударил тебя?

В ответ Джалаль молчал, а Муджахид Ибрахим настойчиво сказал:

- Говори же, мастер Джалаль...

- Я ухожу...

- Но кто побил-то тебя?

Джалаль, глубоко вздохнув, ответил:

- Мой отец.

- Мёртвые не могут бить. Нужно, чтобы ты рассказал...

Но тот лишь вздохнул ещё раз:

- Я не знаю.

- Как же так?

- В переулке было темно...

- На тебя покушались в переулке?

- Или на пороге дома...

- Ты, несомненно, знал преступника.

- Нет. Его скрыли темнота и коварство.

- У тебя есть враги?

- Не знаю...

- А кого-нибудь подозреваешь?

- Нет...

- Ты не знаешь того, кто на тебя напал и даже не питаешь никаких подозрений?

- Ну да. Я позвал на помощь сына, и он пришёл и перенёс меня сюда, а потом я потерял сознание.

Муджахид Ибрахим замолк. Все глаза устремились на умирающего Джалаля.

25

Слушая последние слова отца, пока они не прекратились, Шамс Ад-Дин пребывал в каком-то оцепенении. Смелость покинула его; он не мог выговорить ни слова. Нежность умирающего отца он воспринимал покорно, трусливо и с сожалением. Он уводил взгляд, когда Муджахид Ибрахим глядел на него: закрыв лицо ладонями, он плакал. В день похорон и все последующие дни он не закрывал веки и ходил среди людей, словно призрак, гонимый тенями ада. Его дед и прабабка по отцовской линии сошли с ума, другой потомок династии Ан-Наджи совершал отвратительнейшие извращения, однако он был первым из всего этого проклятого семейства, кто убил собственного отца. Когда он остался наедине с матерью, она в утешение сказала ему:

- Ты не убивал своего отца, ты просто защищал свою мать...

Она также спросила его:

- Разве Аллах не объемлет своим знанием всякую вещь?!

А потом страстно добавила:

- Его свидетельства, того, как он защищал тебя, уже достаточно, чтобы отпустить ему все грехи. Он встретил своего Господа невиновным и чистым, словно новорождённый младенец.

Шамс Ад-Дин заливался слезами, бормоча:

- Я убил собственного отца!

26

Мастер Абдуррабих пригласил его на встречу в цитадель – дом Джалаля, владельца минарета. Шамс Ад-Дину было известно, что ему уже сто лет, и он – отец его деда – Джалаля. Ожидая увидеть перед собой дряхлого старика, который не то, что дом – даже свою комнату не покидает – он весьма удивился, когда увидел его – несмотря на свой возраст, он пребывал в относительно хорошем здравии и бодром духе. Он был степенным, видел, слышал, соображал, что происходит вокруг него. Шамс Ад-Дин дивился его долголетию – он пережил сына и внука, однако ни питал к нему ни крупицы любви или уважения, ибо не забыл, как он оборвал с его отцом все нити родства. Абдуррабих долго изучал его, стоя лицом к лицу с ним. А затем сказал:

- Он приказал долго жить... Соболезную тебе.

Шамс Ад-Дин холодно посмотрел на него, и Абдуррабих продолжил:

- Чертами лица ты похож на Джалаля, сына Захиры...

Шамс Ад-Дин тоном, таким же холодным как его взгляд, сказал:

- Вы порвали родственные связи с моим отцом...

Тот спокойно ответил:

- Всё было так сложно и запутанно...

Но Шамс Ад-Дин вызывающе возразил ему:

- Нет, это всё ваша алчность – вы стремились завладеть его наследством!

- Любое наследство, за исключением завета Ашура – проклятие.

- Однако вы наслаждаетесь им до самого последнего мига своей жизни!

Старик взволнованно произнёс:

- Я пригласил тебя, чтобы выразить своё соболезнование. Возьми свою долю наследства, если хочешь...

Словно искупая свой собственный грех, Шамс Ад-Дин ответил:

- Я отвергаю любое проявление щедрости с вашей стороны...

- Ты упрямец, сынок.

- Я отрекаюсь от тех, кто отрёкся от моего отца...

Тут старик прикрыл глаза, а Шамс Ад-Дин покинул дом.

27

Шамс Ад-Дину пришлось самому противостоять жизни. На лице его лежала печать серьёзности, что делала его на полвека старше. Он вёл себя набожно и честно. Он заменил отца и стал сам руководить перевозками, погрузившись в работу, чтобы сбежать от себя самого. В переулке его считали убийцей собственного отца, самим проклятием на двух ногах, равно как постоянное проклятие того минарета. Люди задавались вопросом: а чего ещё можно ждать от того, отец которого был ублюдком, а дед – построил этот минарет? Шамс Ад-Дин принял решение держаться стойко, с суровым лицом и твёрдой волей, с сердцем, до краёв наполненным сожалением. Он был искренним в вере, подавал милостыню бедным, был обходительным со своими клиентами, но продолжал оставаться проклятым, отрицательным героем, изгоем. В глазах его поселился мрачный взгляд; он ненавидел веселье и развлечения, избегал пения и шумной музыки, держался подальше от бара и курильни опиума, чтобы завоевать расположение людей. Он ненавидел людей, но при этом цеплялся за жизнь.

28

Афифа не нашла никакого иного эликсира от нынешнего недуга Шамс Ад-Дина, кроме одного – женить его. Ей нравилась Садика – дочь продавца варёных бобов, и она пошла сватать её за своего сына, расхваливая его занятие и происхождение, однако то семейство отказалось выдавать свою дочь замуж за отцеубийцу. Брак не очень интересовал Шамс Ад-Дина, однако этот отказ лишь подстегнул его, углубив его раны, и он решился жениться любой ценой...

Он встретил одну танцовщицу, которую звали Нур Ас-Сабах Аль-Аджами, распутницу неизвестного происхождения. Ему понравилась её внешность, и однажды он посетил её под покровом ночной тьмы, но не для того, чтобы переспать с ней, как ожидалось, а чтобы попросить её стать его женой! Девушка изумилась, полагая, что он планирует просто использовать её в корыстных целях. Однако он искренне заявил ей:

- Нет, я хочу, чтобы ты была хозяйкой в доме во всех смыслах...

Лицо её просияло от радости:

- Ты благородный молодой человек, и я это заслужила!

29

Афифа расстроилась и в знак протеста сказала:

- Эта девица – шлюха!

Шамс Ад-Дин мрачно ответил ей:

- Прямо как моя бабка Зейнат! До чего же много шлюх в нашем прекрасном семействе! – пробормотал он саркастически.

- Не стоит тебе так легко впадать в отчаяние, сынок!

- Она единственная, кто примет меня без всякой досады !– ответил он негодующим тоном.

30

Нур Ас-Сабах Аль-Аджами вышла замуж за Шамс Ад-Дина Джалаля Ан-Наджи. Шамс Ад-Дин разорвал завесу своего уединения и устроил праздник, на котором присутствовали его работники и родные по матери, игнорируя тех, кто игнорировал его самого. В переулке насмехались над этим браком; на устах у всех были Зейнат и Захира, воспоминания о семействе, что будто спустилось с небес, чтобы в конце концов скатиться в топкое болото.

С наглым бесстыдством владелец бара Анба Аль-Фавваль заявил:

- А разве сам Ашур не был подкидышем?.. А его жена, мать его сына, разве не трудилась в этом самом баре?!

31

Этому браку было суждено стать успешным. Нур Ас-Сабах Аль-Аджами стала домохозяйкой. Шамс Ад-Дин был счастлив с нею, и часть его тревог улеглась. Омрачало эту безмятежную атмосферу в доме лишь вспыхивавшие время от времени ссоры между Афифой и Нур Ас-Сабах. Насколько Афифа была суровой и нетерпимой, настолько же была и Нур Ас-Сабах резкой и острой на язык. Однако их мирное сосуществование ничто не нарушало. Нур Ас-Сабах произвела на свет трёх девочек, а потом, наконец, подарила мужу и мальчика, Самаху Шамс Ад-Дина Ан Наджи.

32

По прошествии времени Шамс Ад-Дин стал по возможности забывать о тревогах и содеянном им зле, однако меланхолия стала частью его характера. Самаха рос, но в нём не было той красоты, которой обладали его отец и дед, однако радовал всех своим мощным сложением. Мать и бабка его лелеяли и смахивали с него пылинки, храня его как драгоценнейшее сокровище. Успехов в учёбе в начальной коранической школе он не добился. Однажды он подрался со своим одноклассником, нанеся ему удар доской, да так, что тот чуть было не лишился глаза, и принёс отцу такие проблемы, что тот смог избавиться от них лишь путём немалой компенсации. Он сурово наказал сына к большому сожалению матери и бабки, а затем преждевременно заставил его работать в хлеву для скота, сказав:

- Учись хорошим манерам среди ослов!

Самаха рос под мрачным пристальным взглядом отца и вскоре достиг отрочества.

33

И хотя мальчик никогда не исчезал из виду собственного отца, начиная с раннего утра и заканчивая ночью, когда засыпал, отцу его было как-то неспокойно из-за состояния сына, он ощущал норовистость того и ожидал неприятностей.

Однажды к нему явился Муджахид Ибрахим, шейх их переулка, и заявил:

- Дай ему палец, он и руку откусит!

Шамс Ад-Дин чувствовал, что тот имеет в виду Самаху, но ему не верилось в это, ибо он слишком крепко держал мальчика в узде. И он спросил шейха, с чем он пришёл.

- Известно ли вам, что ваш сын состоит в связи с Каримой Аль-Инаби? – задал вопрос шейх.

Шамс Ад-Дин был в замешательстве... Когда же это произошло?

- Но я не спуская с него глаз, пока он не ляжет спать, – сказал он.

Шейх засмеялся:

- Да. А потом, когда ты заснёшь, он улепётывает из дому...

Шамс Ад-Дин удивился снова – ведь эта Карима Аль-Инаби была вдовой, ей уже ближе к шестидесяти, и тут вдруг – состоит в любовной связи с его сыном! Шейх сказал ему:

- Будь осторожен, не дай мальчику привыкнуть к подобным планам!

34

Шамс Ад-Дин поджидал сына в темноте у дверей дома Каримы Аль-Инаби. Он пришёл сюда, убедившись, что сын встал с постели и исчез, и теперь пристроился у дверей в ожидании. За час до рассвета дверь открылась и наружу выскользнула тень. Он попал прямиком в руки отца. Тот намеревался поначалу нанести ему удар, если бы во-время не узнал голос отца и не покорился.

- Ах ты свинья!

И он насильно потащил его прочь, уловив на ходу его дыхание.

- Да ещё и пьян к тому же! – закричал он.

И дал ему такую затрещину, от которой весь хмель в голове парня рассеялся. Дома же он принялся избивать его так, что проснулись Нур Ас-Саабах и Афифа. Они узнали всю правду: она вышла наружу благодаря всем этим пощёчинам и колотушкам. Самаха запричитал:

-Хватит, отец! У меня лицо разбито!

- Ты заслуживаешь того, чтобы тебя убили. Ты обманывал меня!

- Я раскаялся. Пощадите меня!

Афифа сказала:

- Да она даже старше меня, эта преступница!

Указывая жестом на Самаху, Шамс Ад-Дин воскликнул:

- Только он один виноват, и никто больше!

35

Шамс Ад-Дин сказал себе, что подобные начинания не предвещают ничего хорошего. Чем закончит тот, кто начинает строить любовные связи с женщиной, годящейся ему в бабки? Ему уже доводилось видеть мадам Кариму Аль-Инаби на прогулке, и он был потрясён её чрезмерной полнотой, а ещё склонностью молодиться, ярко краситься и наряжаться. Он поверил в то, что самое худшее для юноши-подростка – привыкнуть к тому, что его содержит женщина.

В это же время умер Мунис Аль-Ал, и его место в качестве главы бандитского клана занял Сума Аль-Калабши. Жизнь в переулке стала ещё более унизительной и беспросветной. Харафишы встретили обрушившиеся на них беды со стоицизмом, как неминуемую участь. Сам же клан, независимо от личности его вождя, стал извечным несчастьем.

36

Умер его дед Абдуррабих, и в последний путь его провожала огромная процессия, в которой, правда, не участвовали только Шамс Ад-Дин с Самахой. Впоследствии он узнал, что его дед завешал Самахе пятьсот гиней, но отказался их ему отдать, когда Самаха потребовал того, отложив на тот момент, когда он достигнет совершеннолетия. Он стал пристальное следить за сыном, отчего в жизнь Самахи добавилась горечь. И вот однажды взор Шамс Ад-Дина случайно упал на юношу, когда они вдвоём работали на конюшне. Он уловил в глазах юноши пустой взгляд, заставивший грудь его сжаться. Он сказал себе:

- Мальчик не любит меня!

Он удручённо вздохнул и сказал:

- Этот тупица не понимает, что я стараюсь ради его же блага...

37

События неслись вперёд к финишной черте, подобно запылённой речной пене. Одним утром Шамс Ад-Дин, попивая дома кофе, заметил, что Афифа и Нур Ас-Сабах объяты какой-то мрачной тревогой, и сердце его затрепетало от нехорошего предчувствия:

- Самаха?!

Ответом ему было подозрительное молчание, лишь удвоившее его печаль. Он резким тоном спросил:

- Опять на нашу голову какая-то новая неприятность?

Нур Ас-Сабах заплакала, а Афифа конвульсивно сказала:

- Его нет дома...

- Значит, он вернулся к своим ночным выползкам тайком из дома?

- Нет, он нас покинул.

- Сбежал?

Полный подозрений, он подошёл к шкатулке, и открыл её. Когда же обнаружилось, что все деньги, полученные от наследства, пропали, воскликнул:

- Да он ещё и вор к тому же!

Мать сказала ему:

- Будь помягче с ним, сынок. Это его деньги...

Но Шамс Ад-Дин упёрся:

- Беглый вор!

Он смущённо перевёл глаза с одной женщины на другую и спросил:

- Что тут происходит за моей спиной?!

38

Он предположил, что сын укрывается в доме Каримы Аль-Инаби и поведал о своих подозрениях шейху переулка Муджахиду Ибрахиму. И тот, проведя розыск, сообщил ему:

- В нашем переулке нет ни следа Самахи!

Шамс Ад-Дин поверил в то, что сам Аллах наказал его за совершённое им когда-то преступление. Он должен был искупить этот грех, как искупал грехи других людей. Ничто не указывало на то, что однажды его собственный сын не убьёт его. Почему бы нет? Парень не питал иллюзий в отношении этого мира. Он бросил на минарет свирепый взгляд и спросил сам себя:

- Почему они позволяют стоять и дальше этому вечному проклятому?!

39

Следов Самахи не нашли, хотя Шамс Ад-Дин поручил всем водителям экипажей, что работали на него, быть на чеку и не терять бдительность при поисках. Вот и его сын пошёл по стопам всех тех в его семье, кто пропал без вести – не важно, будь то мужчины, или женщины.

Годы шли и шли друг за другом. Афифа умерла после продолжительной болезни. Время не пощадило Нур Ас-Сабах, сделав горькой её прежде сладкую и приятную участь. А Шамс Ад-Дин нёс бремя своих тягот, и всякий раз, как боль разрывала ему душу, приговаривал:

- Таково веление Господа.

40

Однако отсутствие Самахи не было похоже на исчезновение Ашура или Курры раньше. В один прекрасный день он вернулся в родной переулок уже взрослым. Да, он повзрослел, но вместе с тем утратил что-то ценное, что больше не вернуть. Физически в нём прибавилось сил, а заодно и злобности. Красота же его скрылась под маской угрюмости и неровной поверхностью застарелых ушибов и увечий. Неужели он жил с бандитами с большой дороги? Даже собственный отец не узнал его с первого взгляда. Когда же он понял, кто перед ним, его захлестнула волна радости и печали одновременно... Он был в какой-то сумятице, не зная, то ли ему благодарить бога, то ли злиться, разрываясь между любовью и негодованием. Стоя в конюшне посреди извозчиков и ослов, они обменялись долгим взглядом. Отец отвёл сына в сторону и нетерпеливо спросил:

- Что ты с собой сделал?

Он повторил вопрос, но собеседник его молчал, решив обойтись просто взглядом вместо пояснений. Отец спросил:

- Ты растратил все деньги?

Тот опустил голову. Некоторые вкладывают свои деньги, другие же – разбазаривают. Отец глубоко вздохнул и пробормотал:

- Наверное, сама жизнь преподала тебе полезный урок...

Вконец раздражённый его молчанием, он сказал:

- Ступай к матери...

41

Слабая надежда, вспыхнувшая в сердце Шамс Ад-Дина, погасла. Он пришёл в себя от нахлынувших отеческих чувств, от которых так мучился: в сыне он видел упрямство, отклонение и тупость, но уже в новой личине, объединённые некой зловещей, окаменевшей силой. Вместе с тем, он не стал капитулировать, и мягко сказал:

- За работу, сынок. Попрактикуйся в управлении этим делом, ведь однажды оно перейдёт полностью к тебе.

Нус Ас-Сабах подбадривала его своей нежностью и мольбами. Но сам Самаха отказывался работать извозчиком, и потому отец оставил его подле себя в конюшне, делясь с ним основной работой. Однако сын был недоволен и продолжал клянчить у него деньги. Отец больше не мог обходиться с ним как с мальчишкой: тот стал посещать по ночам бар, курильню гашиша и публичные дома, правда, игнорируя свою прежнюю любовницу, Кариму Аль-Инаби. И Шамс Ад-Дин заявил ему в присутствии матери:

- Хорошо бы тебе жениться...

Тот язвительно заметил:

- Нет ещё такой девушки, что была бы и впрямь достойна потомка великих Ан-Наджи!

- А ты вообще понимаешь, что означает имя Ан-Наджи? – спросил его отец.

И тот ответил ещё более наглым тоном:

- Да, творить чудеса без всякой посторонней помощи, вроде строительства минарета, где обитают злые духи!

Шамс Ад-Дин раздражённо воскликнул:

-Да ты безумец!

Отец занялся своими делами и сказал себе:

- Несомненно, он меня ненавидит...

Время от времени он чувствовал растерянность из-за дурных предчувствий. Он мрачно произнёс:

- Однажды он меня убьёт...

42

Мастер Шамс Ад-Дин обнаружил пропажу некоторой значительной суммы денег из выручки, и тотчас понял, что это значит. До него дошло, что однажды он обанкротится из-за подобной глупости. Не медля, он прямиком отравился в бар. Там он обнаружил Самаху, сидевшего рядом с Сумой Аль-Калабши и его людьми, будто был одним из них. Он сделал знак парню следовать за ним, однако тот не ответил ему. Он блуждал где-то в своих пьяных мечтах и вызывающе поглядел на отца. Тот же, сдерживая гнев, сказал:

- Ты прекрасно знаешь, что меня толкнуло прийти к тебе.

Но сын холодно ответил:

- Это и мои деньги тоже, а не только твои. Я трачу их самым лучшим образом...

- Молодец! – заметил Сума Аль-Калабши.

- Ты приведёшь меня к краху, – сказал Самахе Шамс Ад-Дин.

Тот заплетающимся языком ответил:

- Трать деньги, что у тебя в кармане, и они принесут тебе ещё больше в будущем.

- Да этот парень настоящий мудрец! – заметил снова Аль-Калабши.

Анба Аль-Фавваль подошёл к Шамс Ад-Дину и предупреждающе зашептал:

- Лучше помяни бога и проваливай!

Но гнев захлестнул Шамс Ад-Дина:

- Будьте все свидетелями: я прогоняю своего неблагодарного сына из дома и отрекаюсь от него до дня Страшного Суда,– закричал он.

43

Эта новость стала для Нур Ас-Сабах огромной бедой. Она закричала:

- Я никому и никогда не позволю так поступать со своим сыном!

В этот момент Шамс Ад-Дин испытывал к ней ненависть всеми фибрами своей души. От гнева и обиды он закричал:

- Он не войдёт в этот дом, покуда я жив!

- Мой сын! ... Я не отпущу его!

Сам не осознавая, что говорит, он заявил ей:

- Вот и выходит наружу твоё грязное происхождение.

Как и он, выйдя из себя от ярости и отчаяния, она закричала:

- В моём роду хотя бы не было ни шлюх, ни сумасшедших!

И он замахнулся на неё так, что она утратила равновесие и повалилась на пол в комнате. Сходя с ума от злости, она плюнула ему в лицо.

- Убирайся отсюда! Я даю тебе окончательный развод!

44

Нур и Самаха поселились в одной квартире. Самаха вступил в банду Сумы Аль-Калабши, но поскольку был мотом, его ничего не устраивало. Свою ненависть к отцу он не скрывал ни от кого. Он самым наглым образом вёл рассуждения о недостатках рода Ан-Наджи, словно то были его злейшие враги.

Шамс Ад-Дин вёл одинокую жизнь. Больше не было у него ни безопасности, ни уверенности. Он ожидал, что кончит так же, как его собственный отец, или даже хуже того, и потому приготовился защищаться любыми средствами: осыпал подарками своих работников, дабы завоевать их сердца, наглухо запирал двери и окна своей квартиры, не скупился на пожертвования Суме Аль-Калабши и был настолько дружелюбен с ним, насколько это было в его силах.

45

Однажды Муджахид Ибрахим, шейх переулка, зашёл к нему в гости и сказал:

- Мастер Шамс Ад-Дин, я вам дам один мудрый совет...

- Что вы имеете в виду? – мрачно спросил он у него.

- Хватит вам уже враждовать с ним, выделите ему немного денег...

Шамс Ад-Дин замолчал, не зная, что сказать, и шейх продолжил:

- Вчера вечером, будучи в баре, я слышал, как он прельщал своих собутыльников пленительным досугом на несколько ночей, если...

Он запнулся, и Шамс Ад-Дин угрюмо продолжил за него:

- Если я умру сам или мне помогут в этом!

- Про убийство не было ни слова, но нет ничего более отвратительного, чем когда сын желает смерти своему отцу, или наоборот, – отец желает смерти сыну...

- Но я не желаю ему смерти!

- Все мы только люди, мастер, – недвусмысленно ответил ему шейх.

46

Шамс Ад-Дин чувствовал, что птица страха реет над ним в воздухе. Однажды он отправился домой к Суме Аль-Калабши с твёрдым намерением провернуть одну редкостную авантюру. Почтительно поприветствовав хозяина дома, он сказал:

- Я хотел бы, чтобы вы оказали мне честь и отдали руку вашей дочери.

Глава клана пристально оглядел его и немного погодя сказал:

- С точки зрения возраста ничто не препятствует девушке шестнадцати лет выйти замуж за сорокалетнего мужчину...

Шамс Ад-Дин покорно опустил перед ним голову, и Сума Аль-Калабши сказал:

- Ты благородного происхождения, и богатство у тебя водится.

Шамс Ад-Дин по-прежнему покорно и довольно слушал его, и тот спросил наконец:

- А сколько ты готов дать за неё в качестве выкупа?

Шамс Ад-Дин с внутренней тревогой ответил:

- Сколько бы вы ни потребовали, учитель...

- Пятьсот фунтов.

- Конечно, сумма огромная, однако предмет моих желаний дороже и ценнее, – глубокомысленно изрёк Шамс Ад-Дин.

Глава клана протянул ему руку со словами:

- Так давайте прочтём в честь бракосочетания суру «Аль-Фатиха»...

47

Так Санбала Сума Аль-Калабши вышла замуж за Шамс Ад-Дина Джалаля Ан-Наджи. Их свадьбу праздновал весь переулок, а Шамс Ад-Дин оказался в наиболее благоприятном и безопасном положении. Хоть Санбала и не была хороша собой, зато находилась в самом расцвете юности, а также приходилась родной дочерью самому главарю клана.

48

Паника объяла Нур и Самаху. Самаха сказал:

- Мечта о наследстве пошла прахом...

- Но твои права не пострадают, – сказала мать, сама не веря в свои слова.

- Представляете ли вы, что Аль-Калабши будет печься о том, чтобы соблюсти закон?! – спросил у неё Самаха.

Нур Ас-Сабах предостерегла его:

- Жизнь дороже денег...

- Его люди глаз с меня не сводят и ночью, и днём. Для него, как последователя ужасного семейства Ан-Наджи, сложились новые обстоятельства, которые заставляют его проявлять ещё большую осторожность, – гневно заявил он.

Нур Ас-Сабах вздохнула и ответила:

- Будь осторожен, сынок. Проклятие на твоего отца, а тебя пусть хранит Господь.

49

Самаха питал убеждённость, что его жизнь по-прежнему находится в опасности, ибо всё наследство его отца могло достаться одной только Санбале, и тогда глава клана раз и навсегда упрочит своё положение.

Удивительно, но сам Шамс Ад-Дин недолго полагался на вновь обретённые, и такие приятные покой и уверенность. Что могло помешать Самахе отомстить ему? Ведь он лучше всех знал безрассудный нрав своего сына. А был ли кто-то сегодня сильнее Сумы Аль-Калабши? Страх смерти подтолкнул его в пасть самой смерти: ведь вождь клана не успокоится, пока не вытащит из него всё, вплоть до последнего гроша. Пр правде говоря, его не влекла Санбала. Он вновь испытывал нежность к Нур Ас-Сабах. Однако ему пришлось терпеливо нести это бремя, наряду с другими жизненными тяготами. Но была одна истина, что вонзала в его плоть свои когти: вчерашний день никогда уже больше не вернётся...

50

Как-то ночью Сума Аль-Калабши наведался к нему домой. Он сделал знак своей дочери, и та покинула комнату. Шамс Ад-Дин насторожился в ожидании какого-нибудь подвоха: к чему это приходить с визитом ночью? Лицо его тестя внушало ему отвращение: круглое, смахивающее на шар, всё в шрамах, равно как и та уверенность, которую он внушал сам себе, сидя в чужом доме рядом с другими людьми, обитающими в нём. Он принялся рассуждать о чудесных совпадениях, диковинных поворотах судьбы, и неведомых силах, управляющих судьбами всего человеческого рода. Шамс Ад-Дин был в растерянности из-за раздумий над этим, пока глава клана не заявил:

- Посмотри, например, насколько существование некой определённой персоны одинаково неудобно для нас обоих.

Он с первой же секунды сообразил, о чём тот говорит. Перед глазами его предстал образ сына, Самахи. Он испытывал ужас скорее от такого совпадения мнения этого человека с его скрытыми желаниями, чем боялся за единственного отпрыска. Прикидываясь невежественным дурачком, он спросил:

- Кого вы имеете в виду, учитель?

Аль-Калабши с раздражением сказал:

- Ну нет! Не держи меня за идиота, отец Самахи!

Шамс Ад-Дин в ужасе произнёс:

- Вы имеете в виду Самаху?

- Ты и сам имеешь в виду именно его!

- Но он мой сын.

- Ты тоже был сыном своего отца.

Шамс Ад-Дин нахмурился, страдая от боли:

- Но вы сами такая сила, которую ничем не испугаешь...

- Хватит уже нести всю эту чушь. К тому же, ты не понял, видимо, мою цель...

Шамс Ад-Дин с негодованием сказал:

- Разъясните...

- Переведи всё своё имущество на имя жены, тогда Самаха разочаруется и уйдёт.

Сердце Шамс Ад-Дина аж упало. Словно моля о помощи, он произнёс:

- Или это подтолкнёт его взять, да отомстить мне!

- Тебя не коснётся никакое зло, пока я жив.

Он увидел, как перед ним раскрылась ловушка. Охотник обнажил клыки. Смерть или бедность, или и то, и другое сразу. Невозможно принять, и невозможно отказаться. Он умоляющим тоном попросил:

- Дайте мне время подумать.

Сума неодобрительно нахмурился:

- Я ещё никогда не слышал ничего подобного...

- Только небольшую отсрочку, – взмолился Шамс Ад-Дин.

Сума встал:

- До завтрашнего утра. У тебя есть только эта ночь.

51

Шамс Ад-Дин не мог закрыть глаза даже на миг. Санбала, наряженная и подкрашенная, не дождавшись его, так и уснула, сморённая сном. Он потушил светильник и завернулся в свой шерстяной плащ, оберегая себя от холода. В темноте он видел призраков. Всех призраков прошлого. Что за внезапный упадок такой после подъёма? Разве ему не пришлось и так нести своё бремя? Разве он не искупил свои грехи терпением и му́кой? Разве не сохранял серьёзность, прямоту и стойкость? Как же это падение могло перечеркнуть всю его борьбу, не дав ему даже шанса на защиту? Всё это случилось из-за того, что он погрузился в пропасть страха. Да, страх – вот истинный виновник несчастья. Он испугался своего сына и прогнал его, а затем развёлся с его матерью и своими же ногами отправился в самое логово дьявола, продолжая здраво рассуждать. Но как он сможет здраво рассуждать в такой панике? Когда же он поборол собственный страх, то с горделиво поднятой головой теперь противостоял самой жизни. Его не сломили ни превратности его хромой судьбы и скверная репутация, ни собственное отвратительное преступление, ни презрение к нему в переулке. Он покорил отчаяние, заставив его работать на себя. На беспутной основе выстроил благочестивую семью, преуспел в работе, заполучил силу и богатство, когда превозмог страх. И вот сегодня от него требуют отказаться от этого богатства. Завтра Самаха придёт и убьёт его, а послезавтра Самаху заберут за это преступление, а Аль-Калабши будет наслаждаться и деньгами, и безопасностью. И тут призрак во тьме сказал ему: «Не убивай своего сына и не подстрекай его убивать тебя. Не подчиняйся тирану и не поддавайся страху, заставь отчаяние работать на тебя. Ищи в смерти любезное утешение, если жизнь стала тебе невмоготу...»

Снаружи бушевал зимний ветер, словно кого-то оплакивая. Охваченный опьянением от воспоминаний, он представил себе Ашура, прислушивающегося к тому же самому ветру однажды ночью в своём бессмертном подвале...

52

Утром заморосил дождь, пропитанный чистым, переменчивым и бунтарским духом месяца Амшир*. Холод пронизывал до мозга костей. Шамс Ад-Дин шёл по скользкой земле, опираясь на свою толстую палку. Сума Аль-Калабши, сидя по-турецки на своём привычном месте в кафе, поприветствовал его:

- Добро пожаловать, мастер Шамс Ад-Дин...

И жестом пригласил его сесть рядом с собой, шёпотом спросив:

- Ну как, предпримем предварительные шаги по продаже?

С подозрительным спокойствием Шамс Ад-Дин ответил ему:

- Нет...

- Нет?!

- Ни для продажи и ни для покупки.

Лицо главаря клана побледнело, и он пробормотал:

- Это же безумное решение!

- Нет, это сам здравый смысл.

На лице Сумы запечатлелась мрачная маска зла:

- Разве ты не полагаешься на родственные узы со мной?

С решительным спокойствием Шамс Ад-Дин ответил ему:

- Кроме бога я полагаюсь только на себя.

- Значит, это вызов?

- Я просто откровенно заявляю своё мнение, и ничего больше...

Гнев обуял Суму, и он сильно ударил Шамс Ад-Дина. Тот озверел от безумной ярости и ответил ещё более мощным ударом. В одно мгновение оба мужчины подскочили, обнажив свои дубинки. Вскоре они сцепились в яростном бою. Шамс Ад-Дин был сильным, и к тому же моложе Сумы на десять лет, однако в драках ему участвовать не приходилось. Тут со всех концов с поразительной скоростью к ним приблизились члены бандитского клана, среди которых был и Самаха. Они окружили дерущихся, но не вмешивались из уважения к существующим традициям. Суме удалось взять верх над противником, и он собрал все свои силы, чтобы нанести тому последний жестокий удар. В этот же момент Самаха подпрыгнул и очутился рядом с ним, внезапно обрушив на голову вождя клана удар дубинкой. Ноги у того подкосились и он рухнул на землю. Всё это случилось с молниеносной быстротой. Мужчины заорали и бросились на Шамс Ад-Дина и Самаху, но и здесь их подстерегал ещё один сюрприз: некоторое количество людей Сумы присоединились к Самахе и его отцу! Сразу несколько голосов закричало:

- Это подлое предательство!

Обе группы сошлись в бою друг с другом с кровожадной свирепостью. Сталкивались дубинки, бились тела; гулко звенели удары; разлетались слова проклятий под моросящим дождём; текла кровь; наружу вырвалась ненависть... Лавки закрылись; телеги и повозки поспешно разъехались, а люди собрались по обе стороны переулка; из окон и деревянных балконов-машрабий тоже высовывались любопытные... Громко раздавались крики и завывания...

53

Разбитое тело Шамс Ад-Дина перенесли к нему домой. Самахе же с огромным усилием удалось вернуться к себе домой, затем он слёг в постель ни живой, ни мёртвый. А Суму поразила немощь; легенда о нём померкла, а его люди потерпели поражение.

54

В тот же день раскрылась правда: стало известно о планах Самахи самому стать вождём клана и о том, что ему удалось тайно перетянуть на свою сторону несколько человек Сумы. Он планировал прикончить главу клана и получить господство над отцом. Когда же до него дошли неожиданные вести о драке между отцом и главой клана, он в нужную минуту бросился на помощь Шамс Ад-Дину и объявил о начале восстания. План его удался, однако сам он сейчас завис между жизнью и смертью...

55

Моросящий дождик продолжал лить весь день. Каштанового цвета воздух был насыщен тенями и ______________________

* Амшир – 6-й месяц коптского календаря.

дремотой. Поверхность скользкой земли украшали следы от копыт вьючных животных. Мастера Шамс Ад-Дина положили на кровать, где он угасал под присмотром соседа после побега Санбалы. Он уже не открывал глаза, не произносил ни слова, и только производил какие-то смутные шевеления. Он казался отделённым от всего вокруг себя, а когда опустилась ночь, дух его покинул тело...

Часть 9

Тот, кто украл мелодию

1

Самой судьбой было препопределено, что Самаха Шамс Ад-Дин Ан-Наджи победит смерть и останется жив. Здоровье его постепенно восстанавливалось, затем к нему вернулась сила. Недавняя драка добавила его лицу новых увечий, так что оно стало уродливым, внушающим зло и страх. Он без борьбы занял место главы клана, и руководство его над ним предвещало неограниченную власть. Его мать, Нур Ас-Сабах Аль-Аджами, обрадовалась такому повороту фортуны и своей решительной победе над соперницей – Санбалой – дочерью прежнего главы клана Сумы Аль-Калабши.

Санбала вернулась к своему престарелому отцу, чтобы произвести на свет сына от Шамс Ад-Дина, которого назвала Фатх Аль-Баб в честь деда по материнского линии. Наследство Шамс Ад-Дина было поделено между его сыновьями – Самахой и Фатх Аль-Бабом, а также его вдовой Санбалой. Самаха выступил опекуном брата по закону кровного родства. Из страха перед его мощью никто не посмел ему перечить. Так львиная доля богатства отца попала в его железную хватку. Самаха заявил Санбале:

- Ты убежала от отца, оставила его умирать в одиночестве. Так что будет несправедливо, если тебе что-то перепадёт из его наследства. Не жди и гроша из того, что положено по закону Фатх Аль-Бабу. Считай, что частично это твои отчисления клану, и частично – наказание по заслугам...

2

Самаха создал вокруг себя мифический ореол. Он утверждал, что вступил в битву исключительно ради защиты отца, несмотря на имевшиеся между ними противоречия и вражду, а что касается присоединения к нему людей из клана, так то было проявление импульса благородства. Его слова не провели никого. Уже стало известно о том, что он устроил заговор, чтобы самому стать главой клана, и подстрекал других его членов примкнуть к нему, а потом просто воспользовался завязавшейся между отцом и Аль-Калабши дракой, чтобы осуществить заговор, якобы защищая отца. Однако некоторые недоброжелатели обвинили его в том, что он вовсе не стоял на защите своего отца Шамс Ад-Дина, как должен был, а обрадовался кончине того. Однако ни один из этих слухов не достиг его ушей, и он продолжал блистать в ореоле самим же собой созданного мифа. Его главенство над кланом простиралось над всем переулком, подобно громадной горе, но он покарал глав соседних кланов и возвысил собственный над всеми остальными в их квартале, вернув ему былую славу и величие. На собственные деньги и те, которыми он управлял от имени брата, Фатх Аль-Баба, он построил красивый дом, в котором поселил свою мать, Нур Ас-Сабах Аль-Аджами. Сам же он переходил из бара в курильню опиума, а оттуда в публичные дома...

3

Сума Аль-Калабши умер, и Санбале досталось немалое наследство после него, наряду со своими десятью сёстрами. Вскоре она вышла замуж за клерка в конторе ростовщика. Фатх Аль-Баба ждал отнюдь не тёплый приём отчима, а когда Санбала родила от него других детей – сыновей и дочерей – то ему стало ещё хуже. Мальчик рос в мрачной и печальной атмосфере. Он находил спасение у матери и избегал главу дома, её мужа. Его восприимчивость лишь удвоилась из-за боли и одиночества. Успехи в начальной коранической школе не шли ему на пользу, ибо никакого заступничества не оказывали, как и его добрый и кроткий нрав. Поэтому едва ему исполнилось девять, как мать – Санбала – взяла его и отвела к Самахе, сказав тому:

- Это твой брат, Фатх Аль-Баб. Пришло время, когда он должен жить под твоей опекой...

Самаха оглядел его и нашёл красивым, изящным и грустным, однако в сердце его не было сочувствия к брату:

- Он кажется таким голодным..., – сказал он.

Санбала ответила:

- Нет. Он просто хрупкий мальчик.

- Никому из того, кто видит его, не верится в то, что он плоть и кровь вождей клана и со стороны матери, и со стороны отца!

- Ну уж таков он...

Пытаясь от него избавиться, он сказал:

- Тебе лучше самой позаботиться о нём...

Глаза её наполнились слезами:

- В моём доме не будет ему счастья...

Так Самахе пришлось взять его под свою опеку, и он отвёл его к своей матери, Нур Ас-Сабах, однако та возненавидела его, ответив:

- У меня больше нет сил, чтобы заботиться о детях...

На самом деле она просто отказывалась воспитывать сына своей соперницы Санбалы, а Самаха пребывал в растерянности. Мальчик же терпеливо вкушал унижение и страдание. Тут одна из пожилых подруг Нур Ас-Сабах добровольно решила взять его под своё крыло. То была Сахар, акушерка, бездетная вдова из потомков Ан-Наджи, что проживала в двух комнатушках в подвале одного из домов, принадлежащих строителю минарета Джалалю. Она была добросердечной и гордой за своё происхождение. С ней у Фатх Аль-Баба впервые была спокойная и безмятежная жизнь, и это помогло ему перенести разлуку с матерью, Санбалой...

4

Однажды главарь клана Самаха увидел красивую миниатюрную девушку, которая понравилась ему. Её было не так просто заполучить, в отличие от других женщин. Увидев её, проезжающей в повозке-двуколке, он узнал, где она живёт. В её миловидном лице он заметил некую скрытую духовную близость между ними, и вскоре раскрыл причину тому: оказалось, что Фирдаус – так её звали – приходилась внучкой покойному мастеру Ради, сыну Мухаммада Анвара и Захиры, который был родным братом Джалаля, строителя минарета. Она понравилась ему вследствие его похоти и желания овладеть ею. Однако оба эти чувства были такой силы, что она заставила его впервые в своей распутной жизни всерьёз задуматься о браке. Помимо этого, его влекло к ней и то, что она владела магазином, занимавшемся продажей зерна, и в конце концов, как и он, была потомком династии Ан-Наджи. Его мать поразилась, когда он попросил её посватать ему эту девушку, но безгранично обрадовалась. Расхохотавшись, Самаха сказал ей:

- Нам с ней достаточно и того, что мы оба принадлежим к роду прекрасной безумной Захиры, убийцы мужчин.

И его уродство, и его поведение заслуживали отказа, вот только кто может отвергнуть руку и сердце самого вождя клана?!

6

Фирдаус вышла замуж за Самаху. Прекрасное соединилось с уродливым. Когда-то он тоже был красив – до того, как дубинки перекроили его лицо. А что касается его происхождения и мужества, он он был бесконечно горд всем этим. Несмотря ни на что, их брак был успешным, и щедро наделил их тёплым счастьем. Благодаря этому Самаха руководил зерновым магазином, став его фактическим владельцем. Из кабинета директора он извлёк стальную волю, с помощью которой вёл финансовые дела и одновременно бои своего клана. Брак даровал ему сладость и свежесть, в достатке обеспечив его роскошной жизнью, словно во дворце, и утончёнными привычками на фоне богатых люстр и мебели, предметов искусства и радостей жизни. Он не прекратил разгул, однако сберёг себя для законной супружеской жизни и семейного гнёздышка, приобретя позолоченный кальян и калебасу. Его познания в торговле зерном и управлении привили ему любовь к деньгам и накопительству, и он решил пойти по стопам своего деда Джалаля с его эксцентричными безумными выходками и установить своё господство не только над людьми, но и над всяческими ценными объектами.

6

Фирдаус оказалась столь же смышлёной, сколь и везучей. Она полюбила своего мужа, и с любовью и теплотой одаривала его потомством, неутомимо прикладывая усилия к тому, чтобы исправить его, и незаметно, очень мягко овладеть им, без какого бы то ни было вызова или высокомерия. Она не питала особого пиетета к руководству кланом, но и не отказывалась от привилегий. Как и все остальные потомки Ан-Наджи, она превозносила памятные достоинства легендарных вождей прошлого, их справедливость и непорочность, однако вместе с тем, по праву принадлежности к знати, питала отвращение к добродетели тех вождей, что предпочитали бедность и героизм, взнуздывая богачей и аристократов. Поэтому воспоминания оставались источником благословения и гордости, а руководство кланом приносило им реальную силу, авторитет и богатство. Самаха мог делать всё, что хотел, при условии, конечно, что он занимался этим в её доме и под покровом её крепких, золотых тенет.

Шли дни. Она была счастлива своей жизнью. Богатые становились ещё богаче, а бедные – ещё беднее...

7

Фатх Аль-Баб продолжил учёбу в начальной школе, и выучил наизусть Коран. Ему было приятно находиться в атмосфере нежности в своём новом доме. Покровы страха были сняты, обнажив богатство его эмоций и потрясающую фантазию. Это был мальчик с чистой, пшеничного цвета кожей, чёрными глазами, ямочкой на подбородке, хрупким телосложением, обладавший миловидностью и сообразительностью. Он попытался забыть свою мать, как и она его, сердечно привязавшись к акушерке Сахар. Она любила его, а он боготворил её, узнав о таких нюансах в жизни, которые ему и на ум не приходили.

Однажды, в одну из бессонных ночей она сказала ему:

- Мы происходим из одного и того же благословенного рода, от Ашура Ан-Наджи...

Она много раз уверенно рассказывала ему о седой старине, словно то была живая реальность.

- Он был благороднейшего происхождения. Его отец боялся за него – боялся, что на него обрушится гнев тирана – вождя клана. Во сне ему повелели оставить ребёнка в переулке, что рядом с обителью, на попечение дервишей, и он не колеблясь, так и сделал...

Фатх Аль-Баб проклинал тех, кто называл его далёкого предка подкидышем. Сахар рассказала ему также:

- Да, он был благороднейшего происхождения, и рос под присмотром хорошего человека. Он развился и стал сильным юношей. Однажды ночью к нему явился во сне ангел и велел покинуть родной переулок, чтобы обезопасить себя от холеры. Он позвал с собой людей, однако те лишь посмеялись над ним, и он ушёл от них, опечаленный, вместе с женой и сыном, а вернувшись, спас переулок от мучений и унижения, как и сам Аллах спас его от смерти...

И она поведала ему историю Ашура: про то, как он вернулся, как поселился в доме Аль-Баннана, принял на себя руководство кланом, о его завете, пока в глазах мальчика не появилось волнение, и они не наполнились слезами. И Сахар сказала:

- И вот однажды он исчез. Отсутствие его длилось так долго, что все люди поверили в то, что он умер. Но несомненная правда состоит в том, что он не умер...

Фатх Аль-Баб с удивлением и надеждой спросил её:

- Даже сейчас он всё ещё жив, бабушка?

- Даже сейчас, он вечно жив!

- Но почему же тогда он не вернётся?

- О том известно лишь одному Аллаху...

- А мог бы он внезапно появиться?

- Почему бы и нет?!

- А знает ли он о том, что сделал мой брат Самаха?

- Конечно, сынок...

- Тогда почему он молчал об этом?

- Кто его знает, сынок...

- Неужели его устраивает такая несправедливость?

- Конечно, нет, сынок...

- Тогда почему он молчал об этом?

- Кто его знает, сынок... Возможно, из-за того, что он сердится на людей, что проигнорировали этого тирана...

Фатх Аль-Баб на миг замолчал, а затем вновь спросил её:

- Это всё правда, бабушка?

- А разве твоя бабушка тебе когда-нибудь врала?!

8

Фатх Аль-Баб ходил в начальную школу и возвращался, видя повсюду своего пращура Ашура. Он натягивал струны своего сердца и воображения, и загорелся страстью и надеждой. Он видел его и в местной мечети, и в поилке для скота, и в фонтане для утоления жажды, в проходе и на площади перед обителью дервишей. Он всё время видел его: и когда глаза его глядели на эти древние стены, на эту запертую дверь, на тутовые деревья без плодов, и сейчас. Воздух был всё ещё влажным от его дыхания и бесед с самим собой, от желаний и мечтаний. Его секрет был скрыт в складках неизвестности, вне доступа потока солнечных лучей. Он обязательно вернётся в один прекрасный день. Ведь так его говорила его бабушка, а она не умеет врать. Он замахнётся своей толстой палкой-дубинкой, и Самаха с его изуродованным лицом пропадёт, как придёт конец и его мрачной тирании, кровавой алчности, и накопленным богатствам. Харафиши будут ликовать в день избавления, купаясь в море света. Тогда разрушится минарет безумца, и под развалинами его будут похоронены вероломство, предательство и глупость. Или же он просто игнорирует нас, из-за того, что мы закрываем глаза на деяния тирана? Он любил своего предка. Ему хотелось удостоиться довольства его. Но где ему взять сил, если он создан таким хрупким и тонким, как тень?!

9

Когда Фатх Аль-Баб достиг отрочества, Сахар задумалась о его будущем и проконсультировалась с шейхом Муджахидом Ибрахимом. Он сказал ей:

- Выбери ему какое-нибудь ремесло.

Она с гордостью ответила ему:

- Он лучший в коранической школе.

Он спросил её:

- Разве вы не акушерка мадам Фирдаус?

Она ответила положительно, и он сказал:

- Поговорите с ней о нём, я же со своей стороны подготовлю почву у мастера Самахи...

10

Сахар сказала госпоже Фирдаус:

- Фатх Аль-Баб – замечательный ребёнок. В нём течёт ваша кровь, и он первый кандидат на работу в магазине своего брата...

Госпожа Фирдаус была польщена этим и пообещала уговорить своего мужа...

11

Самаха внимательно оглядел своего брата Фатх Аль-Баба и презрительно выговорил:

- Хрупкий как девчонка...

Но Сахар возразила:

- Уж таким он создан, но в каждой вещи есть нечто полезное...

Самаха холодно спросил:

- И что же в нём полезного?

- Он знает наизусть Коран, умеет писать и считать.

Он повернулся к юноше и по-хозяйски спросил его:

- Ты достоин доверия или такой же нечистый на руку, как остальные в нашей семье?

- Я боюсь Аллаха и люблю своего предка! – неистово ответил ему Фатх Аль-Баб.

- Твой предок – Джалаль, строитель минарета?

- Нет, мой предок – Ашур Ан-Наджи!

Самаха нахмурился, и выражение на лице его изменилось. Сахар поспешила вставить своё слово:

- Он невинный ребёнок...

Самаха с дикой злобой ответил:

- Этот твой предок Ашур – первый, кто научил нас воровать!

Фатх Аль-Баб почувствовал замешательство и боль. Сахар испугалась, что он может сказать такое, что преградит ему все пути в дальнейшем:

- Я гарантирую его надёжность и серьёзность, Бог – свидетель...

Так Фатх Аль-Баб присоединился к работникам магазина, став помощником заведующего складом.

12

В работе Фатх Аль-Баб проявлял крайнее усердие. Склад занимал подвал, занимавший по площади почти столько же места, что и сам магазин. Повсюду – как на полках, так и на полу – были разбросаны мешки с зерном, однако они ежедневно находились кругообороте – одни уносили, другие приносили. Весы не простаивали без работы, а руки его – без регистрации товарооборота. По работе ему случалось встречаться с братом Самахой по крайней мере раз в день, по утрам, чтобы доложить ему о движении экспорта и импорта. Глава клана был доволен его энергичностью и бдительностью, находя в нём того, кто непроизвольно следил за заведующим на складе магазина, и в свойственной ему манере сказал:

- Я поощряю тех, кто старается, и бью тех, кто лодырничает...

13

Действуя по наставлению Сахар, Фатх Аль-Баб посетил Нур Ас-Сабах Аль-Аджами, мать своего босса, дабы отдать ей дань уважения. От её былой красоты не осталось и следа. Она приняла его как-то вяло, что указывало на то, что она не могла забыть о том оскорблении. Она вдруг спросила его:

- Как поживает твоя мать, Санбала?

Он ответил со смирением:

- Я не видел её с момента разлуки с ней по причине ненависти её нового мужа ко мне.

- Нет ей оправдания, она бессердечная, – сказала она в гневе.

Он покинул её, размышляя, что это последний раз, как он видится с ней.

14

По совету своей «бабушки» Сахар он снова навестил госпожу Фирдаус. Она мягко поприветствовала его, и её красота и элегантность ослепили его.

- Я наслышана о том, как ты активен в работе, и это меня радует.

Однако он заметил при этом, что она не познакомила его со своими детьми. Возможно, она просто отказывалась знакомить их с дядей, который был простым рабочим. Точно так же он оставил и её, считая, что навещает её в последний раз...

15

Благодаря своему труду у него появились надёжность и гордость. Он принялся подражать мужчинам, и как и они, отрастил усы, а голову подвязал повязкой в виде чалмы. Стал ходить в местную мечеть, укрепив дружеские связи с тамошним шейхом, Сейидом Усманом. Ночами он просиживал в кафе по часу, попивая чай с корицей и покуривая кальян. Домой к Сахар он возвращался не ранее, чем обойдёт всю площадь вокруг обители, объятый любовью к песнопениям дервишей.

16

Нервы его изнемогали от боли неизвестного происхождения. Грудь переполняла тоска. Он весь горел таинственным пламенем. Взгляды женщин околдовывали его, а их голоса заставляли трепетать его сердце. От знакомых шёл целый поток приглашений познакомить его с баром, курильней и публичными домами, однако само прошлое словно кричало ему на ухо: «Будь осторожен!» Прошлое, отягощённое воспоминаниями о минарете, извращениях и похоти, положивших конец благородному происхождению его семьи. Сахар словно могла читать его мысли, и в один прекрасный день заявила:

- Пришло тебе время жениться...

Однако вскоре горизонт его омрачился, предвещая бури, о которых он и помыслить не мог...

17

В переулке появились слухи извне, несущие какое-то странное предупреждение. Говорили, что разлив Нила будет в этом году скудным, или же его не будет вообще. Интересно, что бы это могло значить? Говорили также, что беды и несчастья станут приходить один за другим, пока не останется ничего. Правда ли это? Значит, продукты станут дефицитом, возможно даже, всё пропадёт. Разумно поступит в этом случае тот, кто ещё сегодня запасётся, чтобы было, чем довольствоваться завтра. Этому мудрому правилу последовали обладавшие властью и богатством. Харафиши посматривали на всё это со смехом, не веря в то, что лишатся куска хлеба, заработанного потом и кровью, либо по милости дающих подаяние...

Воздух наполнился гудящим звуком, окрасился в отталкивающий жёлтый цвет. И ночью, и днём по переулку ползли тени тревоги...

18

Колесо несчастья неслось вперёд без остановки. Цены росли как на дрожжах час за часом. На горизонте сгустились чёрные тучи. Продовольственные магазины работали только по полдня из-за дефицита продуктов. В воздухе стоял гул жалоб и причитаний. Перед лавками, торгующими мукой и бобами, устраивались демонстрации.

Теперь люди только и говорили, что о еде. О ней постоянно велись разговоры – в баре, курильне и в кафе. Зажглась искра и полыхнул огонь. Даже знать начала роптать открыто, хотя им никто не верил, ибо их выдавали полные румяные лица. Анба, владелец бара, сказал:

- Это эпидемия!

Цены продолжали повышаться, в особенности на зерно. Самаха воскликнул:

- Зерна не осталось даже столько, чтобы птицам было чем прокормиться...

Но Фатх Аль-Баб однажды ночью заявил своей бабке:

- Какой же он лжец! Склад полон зерна...

И добавил:

- Цены, которые он выставляет, всего-лишь новая форма поборов и отчислений клану.

- Попридержи свой язык, сынок, – взволнованно ответила она.

- Он дикарь, ему неведомо сострадание, – с горечью заметил он.

19

Атмосфера стала ещё мрачнее и безобразнее. Цены безумно взвились вверх. Появился острый дефицит бобов, фасоли, чая и кофе. Исчезли рис и сахар. Хлеб словно забавлялся с народом, играя в прятки. Нервная напряжённость подавала признаки пренебрежения ко всему: участились кражи, то и дело происходили похищения кур и кроликов. Дошло до того, что некоторые жильцы грабили по ночам прохожих прямо перед своими домами. Члены бандитского клана принялись угрожать и предупреждать народ, призывая его к нравственности и солидарности, Но глотки их были крепки, а животы набиты до отвала.

Дни обнажили свои жестокие, острые клыки. Замаячил призрак голода, подобно минарету безумного зодчего. Распространились слухи, что люди поедают лошадей, ослов, собак и кошек, а вскоре и совсем примутся друг за друга...

20

В это холодное, тусклое время каким-то странным проблеском пронёсся один день, словно появившись из другого мира. Ихсан, дочь главы клана Самахи, сочеталась браком с сыном владельца конторы, торгующей древесиной. Был устроен феерический праздник, невиданный дотоле переулком, и бросавший вызов и времени, и голоду. Госпожа Фирдаус объявила, что накормит всех бедняков-харафишей. Толпы голодных стекались на свадьбу. Но как только на головах слуг были вынесены подносы с едой, харафиши набросились на неё, словно дикие звери. Расхватали еду и смешались между собой, словно частички пыли в ветреный день. Они принялись пихать, тянуть, хватать, а затем сцепились и начали бить друг друга, пока кровь не смешалась с супом. Люди упивались, охмелённые хаосом и беспорядком. Накатившая на них волна понесла их к бару, который они опустошили, сожрав все закуски, и залпом осушив бочонки с выпивкой. Затем они ринулись обратно в переулок, ликуя и швыряя обломки кирпичей в призраков развалин. Переулок стал объектом дебоша и безумного загула до самого рассвета...

21

На следующий же день переулок стал ареной атаки возмездия и устрашения. По нему рыскали люди Самахи. Сам же главарь клана туда и обратно мерил шагами путь, начиная от арки до самых подступов к главной площади. Ни один харафиш не спасся от взбучки и унижения. Всюду была рассеяна паника, переулок опустел: на улице не было ни одного прохожего, лавки и магазины позакрывались, как и кафе, курильня и даже местная мечеть – в тот день туда не пришёл на молитву никто.

22

Фатх Аль-Баб сидел подле бабки удручённый и грустный, и сказал:

- Мой предок Ашур никогда не вернётся.

Старуха лишь печально поглядела на него, и он добавил:

- Он всё-ещё гневается на нас!

- Ситуация в эти дни даже хуже холеры во времена Ашура, – пробормотала Сахар.

- А в обители по-прежнему поют радостные гимны!

- Возможно, это молитвы, сынок.

Тогда Фатх Аль-Баб встревоженно заметил:

- А не лучше ли было бы им пожертвовать людям из того, что имеют?

Но Сахар горячо возразила:

- Нельзя их порицать!

- Но у них есть плоды тутовых деревьев, а на грядках растут овощи.

Она предупредительно махнула рукой, а он вздохнул:

- Этой всё мой брат, Самаха, он сам и есть настоящий дьявол...

23

Тьму пронзила частичка света. Сострадательный шёпот незаметно затесался в тишину. Тайна не вышла за пределы домов-развалюх харафишей. Они всеми силами старались сохранить её, ибо от этого зависела их жизнь. Кому-то в руки сунули целый мешок с продуктами, после чего шёпотом сказали: «Это от Ашура Ан-Наджи». И тут же силуэт растворился в ночной тьме. Впервые это случилось под аркой, вслед за тем – в проходе близ стен обители, потом повторялось ещё в самих трущобах, где обитали харафиши. Сами же харафиши только перешёптывались. Своим врождённым инстинктом они догадывались, что тайный благодетель разыскивает их, и все эти передачи предназначены именно им. Они получали свой удел от неведомых сил, понимая, что чудо происходит в ночной тьме, что окно милосердия открыто, и что Ашур Ан-Наджи или его дух ходит среди них, что стены твёрдого, молчаливого бытия раскалываются, и из них на свет божий выходит нечто неизвестное. По венам их текла кровь, а сердца снова пульсировали жизнью.

Мешок милосердия и шёпот Ашура Ан-Наджи...

24

Хмель восторга и радости вернул жизнь и развязал их языки, плясавшие под мелодии своих чаяний. Они повторяли имя Ашура столько, что он словно воплотился в жизнь. О мешках с едой не упоминалось, но распространилась новость о том, что Ашур воскрес под покровом ночи. Люди Самахи только смеялись над этим суеверием. Они говорили, что бдят всю ночь, но всё равно никого так и не встречают. Тогда Самаха позвал шейха Османа, – шейха местной мечети, – и сказал ему:

- Люди просто с ума посходили от голодухи...

Шейх склонил голову, и Самаха спросил:

- Дошло ли до вас то, что говорят о возвращении Ашура?

Шейх снова кивнул головой в знак согласия. Самаха спросил:

- Что вы об этом думаете?

- Это не правда...

- Однако это ещё и богохульство...

- Это богохульство, – с тревогой подтвердил шейх.

- Тогда выполните свой долг! – решительным тоном сказал Самаха.

И шейх начал вести проповеди среди людей, предостерегая их не впадать в суеверия и богохульство. Он сказал:

- Если бы Ашур действительно восстал из мёртвых, то принёс бы вам еды!

Харафиши лишь посмеялись над ним, и в душах их укрепилась вера в Ашура.

25

Тьма превратилась в таинственный канал связи между духами. Пространство захмелело от перешёптываний с глазу на глаз, в полной беспечности и неведении о наличии тех, кто бдительно стоял на страже. Эти тайные беседы протекали, переполненные пылом и страстью. Люди переспрашивали друг у друга:

- Это ты – Ашур Ан-Наджи?!

Однако таинственный шептун так же быстро исчезал во тьме, как и появлялся, подобно блуждающему призраку. Шёпоты призывали спящего проснуться. Те же шёпоты подтверждали, что закрома полны добра. Они проклинали алчность. Алчность была врагом человеческим, а отнюдь не засуха. Шептун задавал вопрос: не лучше ли будет рискнуть, пустившись в авантюру, чем умереть с голоду? Он указывал на время, когда члены бандитского клана спят без задних ног, когда у них нет сил. Он же спрашивал, что может стоять на пути у большинства, если они все вместе устремятся единым порывом? Этот шёпот бросал им вызов. Как они могут колебаться, когда с ними сам Ашур Ан-Наджи?!

Тьма превратилась в таинственный канал связи между духами. Пространство захмелело от перешёптываний с глазу на глаз, заряжённое неведомыми силами...

26

Но была и ещё одна сила, что действовала без всякой снисходительности, ради того, чтобы раскрыть секрет появления всей этой «манны небесной». Самаха раскрыл позорный скандал в самом сердце своего магазина. И вскоре заведующий складом всего клана, Дамир Аль-Хусейни, в ужасе закричал:

- Я не причастен, мастер, Аллах свидетель!

- Из склада украли больше половины товаров, – рассвирепел Самаха.

- Я невиновен, хозяин...

- Ты преступник, пока не докажешь обратное.

- Не губите того, кто жизнь положил на то, чтобы служить вам.

- У тебя есть ключи.

- Но я каждый вечер вручаю их вам.

- Однако я нахожу их утром на своём месте, а потом возвращаю тебе...

- А может быть, их забирают и возвращают на место в этот промежуток времени...

- Без моего ведома?

Дамир Аль-Хусейни взмолился:

- Значит, вор – из тех, кто заходит в вашу комнату без разрешения.

Тут в налившихся кровью глазах Самахи появился жестокий огненный взгляд, словно он призвал демонов из их логова. Уродство отчётливо проявилось на его лице, когда он пробормотал:

- Если окажется, что ты врёшь, то тебе конец! И горе тому преступнику!

27

В густой толще тьмы Фатх Аль-Баб проскользнул на склад из-за фонтана для питья. Он осторожно повернул в замке ключ и аккуратно открыл дверь. Закрыв за собой дверь, он прошёл несколько шагов вперёд, идя на свет по памяти.

Тут внезапно зажглась лампа, и всё место озарил разоблачительный свет. Охваченный паникой, Фатх Аль-Баб почувствовал, что его словно пригвоздило к полу. В свете лампы из темноты выступили страшные, жестокие лица: лицо Самахи, лицо Дамира Аль-Хусни, и других, самых свирепых из людей банды Самахи. Их взгляды пересеклись в этом агрессивном столкновении. Тишина вонзилась в душу, свистя в ушах, словно писк гадюки. Воздух потрескивал от тёплого дыхания, исходившего из их примитивных, диких натур. Его поглотил взгляд брата: он проник в самые глубины его души, с корнем вырвав у него все внутренности. Он чувствовал, как яд течёт по всем его фибрам, это было абсолютное поражение, потеря в мрачном пространстве. Надежда покинула его, и он погрузился в отчаяние, ожидая слов своего приговора, который словно касался не его, а кого-то другого. До него донёсся голос, что холодно, язвительно и гневно спросил:

- Что привело тебя сюда в такой поздний час?!

Всё, что ему оставалось, так это смело признаться и положиться во всём на Господа бога.

- Ты это и так знаешь, – ответил он с неожиданным спокойствием.

- Что привело тебя сюда в такой поздний час?

- Я пришёл, чтобы спасти людей от голодной смерти..., – ответил он с ещё большей смелостью.

- И это твоя благодарность тому, кто хорошо обходился с тобой?

Тот спокойно сказал:

- Это то, что я должен был сделать...

- А, так значит, ты и есть Ашур Ан-Наджи?!

Фатх Аль-Баб молчал. Тогда Самаха злобно продолжил:

- Тебя привяжут к потолку за ноги, мастер Ашур, пока душа твоя капля за каплей не выйдет вон из тела...

28

Случилось то, что случилось. Перешёптывания среди харафишей оседали в глубине их души и превращались в силу, несущую разрушения. Переулок был охвачен невиданной дотоле бурей. Харафиши разделились на группы, и каждая из них незаметно проникала в жилище одного из людей банды Самахи. Всё это произошло за час до рассвета, когда все ещё спали крепким сном. На них напали, пока они мирно почивали среди своих домочадцев, беря численным превосходством, нанося поражение и грабя их дома. Аура волшебства сошла с них, оставив после себя постоянные шрамы. Призывы на утреннюю молитву заглушались их криками. Словно стремительный поток, они бросились наружу из домов людей Самахи, заполонили переулок, ворвались на склады, грабя каждый из них, неся с собой разрушения. Но главной их целью был склад с зерном главаря клана – Самахи. Они не оставили целым ни одного хранилища, унеся всё до последнего зёрнышка. Они увидели Фатх Аль-Баба, подвешенного за поджилки к потолку, с болтавшимися руками, без сознания или уже умершего. Развязав путы, полуживого, его опустили на землю. Они завладели всем переулком, едва забрезжил рассвет. Люди в панике выглядывали из окон, балконов, громко кричали от страха. Тут главарь клана Самаха открыл дверь, представ перед всеми, словно загнанный дикий зверь, сжимающий свою дубинку...

29

Все взгляды устремились к нему. Харафиши стояли, словно прикованные гвоздями к земле от ненависти и решительности. Однако они продолжали молча ждать. Вот он, этот ужасный зверь. Но они, опьянённые своей победой, не испытывали страха. В то же время колебались. Возможно, он ожидал, что к нему присоединятся его люди, ещё не зная, что их постигло. Несомненно, он догадается о том, что произошло, если уже не догадался. Он стоял один, лицом к лицу с харафишами – с ним была лишь его сила, дубинка и сверхъестественные способности.

- Что всё это значит? – прорычал он.

Но никто не ответил ему. Из окон до него доносились крики о помощи, и известия о грабежах и погромах. Он снова спросил:

- Что вы совершили, шлюхины отродья?

Они не проронили ни слова, не спасовали, но и не приободрились. Он снова свирепо спросил:

- Что вы сделали, сукины дети?!

Тут кто-то выкрикнул, словно бросая камушек в него:

- Это твой дед был сыном шлюхи...

И всё потонуло в гуле хохота. Самаха одним сильным прыжком выскочил вперёд, размахивая своей дубинкой, и заорал:

- Докажите, что в ваших отрепьях есть хоть один мужчина!

Тишина свинцовым грузом легла на них. Однако никто не сделал ни шагу назад. Самаха приготовился к атаке. В этот момент появился Фатх Аль-Баб: бледный, еле держащийся на трясущихся ногах. Опираясь на стену, он воскликнул:

- Бросайте в него кирпичи!

И тут же харафиши взорвались; кирпичи градом посыпались на Самаху. Атака закончилась, лишь когда пошёл дождь. Кровь струилась из его ран, пока не окрасила лицо и одежду. Он отшатнулся назад со стоном. Дубинка выпала из его руки, а тело его рухнуло наземь возле порога. Толпа напала на его дом. Жители дома бежали вверх, перебираясь по крышам соседей, пока харафиши грабили и рушили всё подряд, оставляя после себя разруху...

30

Вскоре роль Фатх Аль-Баба в битве стала известной. Он воплотил в жизнь саму легенду, и его пригласили возглавить клан переулка. Главарь клана оказался в смущении и замешательстве. Победа не соблазняла его, как и не сводила с правильного пути высокая самооценка. Он ни разу в жизни не держал в своих руках дубинку. Его хрупкое сложение не устояло бы под сильным ударом кулаком. Он предложил своим почитателям:

- Мы веберем вождя клана и возьмём с него обязательство править так, как это делал Ашур...

Однако они попали в плен эмоций и все как один закричали:

- Ты! Ты – вождь клана, и больше никто, кроме тебя!

Вот так Фатх Аль-Баб Шамс Ад-Дин Джалаль Ан-Наджи оказался вождём клана без борьбы...

31

Благодаря двум людям в банде – Данкалу и Хамиде – клан сохранил свой статус как в самом переулке, так и в других, соседних переулках. Данкал и Хамида были из тех членов клана, которые остались в нём, как и ряд других мужчин. Однако Фатх Аль-Баб оставался его полным и абсолютным хозяином из-за своей магической харизмы, а также силы харафишей, появившейся в виде их численного превосходства, опьянённой победой и восстанием.

В эти же дни скончалась Нур Ас-Сабах Аль-Аджами. Госпожа Фирдаус с детьми нашла пристанище в доме своей родни – в семействе Ради, утратив львиную долю своего богатства и скатываясь всё ниже по социальной лестнице.

32

Люди жаждали справедливости. Сердца харафишей были наполнены надеждой, а в душах знати и богачей поселился страх. Фатх Аль-Баб был убеждён, что торжество справедливости нельзя откладывать даже на день. Он заявил двум своим помощникам:

- Мы должны воскресить завет Ашура Ан-Наджи...

И оба они принялись активно раздавать блага, надежды и обещания; и раны принялись заживать. Фатх Аль-Баб заметил, что оба его помощника от его имени собирают отчисления и перераспределяют их. В поле его зрения попало и то, что члены клана по-прежнему пользуются всеми привилегиями, захватывая себя бо́льшую часть отчислений и живя в своё удовольствие как делают все герои и все бандиты. Страх завладел им, он боялся, что всё снова постепенно станет возвращаться на свои места. Собрав своих людей, он спросил у них:

- Где справедливость?!... Где завет Ашура?!

- Ситуация изменилась. Мы должны идти постепенно, шаг за шагом..., – доложил ему Данкал.

Фатх Аль-Баб с раздражением ответил:

- Справедливость нельзя откладывать.

Тут Данкал снова осмелел:

- Ваши люди проявят недовольство, если им придётся вести такую же простую жизнь, как и всем остальным.

Фатх Аль-Баб страстно воскликнул:

- Мы не добьёмся ничего хорошего, если не начнём с самих себя!

- Если мы начнём с самих себя, то весь клан ждёт потрясение до основания.

- А разве сам Ашур не жил тем, что работал в поте лица своего?

- Те дни вернуть невозможно..., – заявил Хамида.

- Невозможно?!

Данкал вяло произнёс:

- Шаг за шагом...

Если бы Фатх Аль-Баб был истинным главой клана, одного его решающего слова хватило бы на то, чтобы положить конец спору. Он грустно спросил сам себя:

- К чему всё это, если у меня нет той силы, какой обладал мой предок Ашур?!

Но забыли ли харафиши свою разрушительную силу?

33

В момент отчаяния и одновременно гнева Фатх Аль-Баб прямо заявил Данкалу и Хамиде о том, что освобождает пост главаря клана. Оба мужчины встревожились и попросили его дать им отсрочку на время, обещая выполнить то, о чём он просит. Они отправились за советом к своему другу, Муджахиду Ибрахиму, шейху переулка. Данкал сообщил ему:

- Наш босс недоволен. Между нами и им нет единства. Что вы думаете об этом?

Старик сердито спросил:

- Он же хочет возродить былой завет Ан-Наджи, не так ли?

- Да.

- Чтобы харафиши правили всем, унижали знать и сделали нас посмешищем в глазах других переулков?

Данкал угрюмо заметил:

- Он угрожал оставить пост главы клана!

Муджахид Ибрахим воскликнул:

- Только не сейчас! Пусть остаётся этот образ и надежда, пока мы полностью не будем уверены, что харафиши не станут прежними, не позабудут навсегда о своём безумном порыве, выполните половину того, что он требует...

- Всё или ничего! Вот чего он требует, – гневно заявил Хамида.

Муджахид Ибрахим задумался, приняв мрачный вид, затем настоятельно сказал:

- Пусть остаётся главарём клана ещё на какое-то время, даже насильно.

34

Данкал и Хамида посетили Фатх Аль-Баба в его непритязательном жилище. Когда они остались с ним наедине, Данкал сказал:

- Мы стараемся, однако сталкиваемся с препятствиями, что словно горы вырастают у нас на пути. Члены банды в гневе, они обещают, что прольют кровь...

Фатх Аль-Баб в замешательстве пробормотал:

- Но ведь вы двое самые сильные из всех...

- Их большинство, и они вероломны...

Фатх Аль-Баб упорно стоял на своём:

- Я покидаю пост главы клана!

- Мы не гарантируем, что твоя жизнь будет в безопасности, если ты сделаешь это..., – сказал ему Хамида.

- Лучше тебе оставаться дома и не покидать его никогда, иначе, едва ты успеешь сделать хоть один шаг наружу, как встретишь свою смерть, – заявил ему Данкал.

35

Фатх Аль-Баб осознал, в каком шатком положении находился, и сказал своей бабке Сахар:

- Я всего-навсего арестант, попавший в окружение!

Старуха вздохнула и сказала:

- Ничего не поделаешь, так что довольствуйся хоть половинчатой надеждой...

Он с глубоким огорчением ответил ей:

- Проклят я буду, если предам своего предка хоть на миг!

- Как ты сможешь бросить вызов их силе?

Он задумался на миг в смущении. Затем пробормотал:

- Харафиши!

- Тебя убьют, едва ты попытаешься связаться с ними, – в страхе ответила она.

36

Фатх Аль-Баб оставался под домашним арестом. Тайна его изоляции никому не была известна. Некоторые предполагали, что он выбрал себе путь аскета, другие же – что он болен. Глаза днём и ночью следили за ним. Даже его бабке не давали выйти из дома. Он достоверно знал, что жизнь его зависит от воодушевления харафишей, что однажды он исчезнет – в тот день, когда исчезнет их легенда, а сами они подвергнутся унижениям. Клан стал более бдительным и осторожным, без устали следя за харафишами, наводя на них страх и творя насилие.

Однажды Хамида набросился на Данкала и ударил его, присвоив себе центральное положение в клане. Когда он убедился, что может быть спокойным и не ждать подвоха со стороны харафишей, объявил себя главой клана в переулке...

Фатх Аль-Баб полагал, что заключение его подошло к концу, и смысла или оправдания в том больше нет.

- Что прошло, то прошло, – сказал он новому главе клана. – Позволь мне вновь вести привычную жизнь и зарабатывать себе на кусок хлеба как любому другому божьему созданию.

Однако Хамида отказал ему в этой просьбе и сказал:

- Тебе нельзя доверять. Оставайся там, где ты есть. А доход найдёт тебя и так, без всякого труда!

37

Так окончилась история Фатх Аль-Баба и его усилий. Подобно краткому сияющему светом всплеску долгим пасмурным днём. Однажды утром нашли его размозжённый труп у подножия безумного минарета. Сердца многих людей затрепетали от жалости, но были и такие, чьи сердца обрадовались. Комментируя его смерть, говорили, что он обезумел от грусти – от того, что выпустил из рук руководство кланом, и посреди ночи поднялся на минарет своего сумасшедшего предка, и взошёл на самый верх, а оттуда бросился в пропасть – навстречу гибели и безбожию...

Так окончилась история Фатх Аль-Баба и его усилий...

Часть 10

Шелковица и дубинка

1

Со смертью Фатх Аль-Баба розовая пелена спала с глаз всего переулка, и он столкнулся с твёрдой, словно камень реальностью. Люди замкнулись в своих печалях. Тень кровожадного Хамиды сгустилась и нависла повсюду, так что заслонила собой солнечный свет.

Из всего отборного потомства династии Ан-Наджи остались лишь дочери Фирдаус – вдовы Самахи с обезображенным лицом, – да её первенец – Раби. Дочери её растворились среди простого люда, обитавшего в переулке. Раби же рос в бедности – его мать не обладала сколь либо значительным состоянием, чтобы упоминать о нём. Он нанялся на работу к торговцу кофе и вёл до крайности простую жизнь, но несмотря на это, стремился к славе семейства Ан-Наджи. Но ни у кого это не вызывало сочувствия. Харафиши чувствовали привязанность к Ашуру, Шамс Ад-Дину и Фатх Аль-Бабу и питали презрение и даже ненависть к остальным членам семейства Ан-Наджи из-за того, что они предали завет своего великого пращура и встали на путь преступников и вымогателей.

Раби хотелось жениться на девушке из благородной семьи, но притязания его отвергались, и он осознал, что одно только происхождение не избавит его от бедности и ничтожной работы, и что бедность обнажает те изъяны, которые обычно скрываются под маской богатства, такие, как его принадлежность к роду Самахи с уродливым лицом, безумца Джалаля, Захире-кровопийце, шлюхе-блондинке Зейнат, и красотке по вызову Нур Ас-Сабах Аль-Аджами – семейству, разъеденному коррозией проституции, преступности и безумия. Вот почему его накрыло плотной и долгой пеленой печали. Он решил провести свою жизнь в изоляции, облачаясь в одеяния одиночества и гордости. Преодолев порог пятидесятилетия, мадам Фирдаус умерла, а он был вынужден теперь ютиться один в маленькой квартирке из двух комнат. Он был не в состоянии выдержать полное одиночество, и к тому же его тяготило то, что его маленькое жилище было так запущено. Тогда он принялся искать того, кто возьмётся прислуживать ему, и добрые люди привели ему вдову лет тридцати из потомков Ан-Наджи по имени Халима Аль-Барака. Он обнаружил, что он серьёзная, надёжная, и по виду сносная. Она обладала сильной личностью, несмотря на свою бедность. Она наводила порядок в его доме и готовила еду, а после удалялась на ночь спать в свой подвал. Со временем она стала симпатизировать ему, и он захотел сделать её своей любовницей, однако женщина решительно отказала ему, заявив:

- Господин, я уйду и больше никогда не вернусь...

Он оказался в отчаянном одиночестве, как и раньше, а может, и похуже. Не в силах больше терпеть это одиночество, лишённый эмоциональной привязанности, испытывая страх перед болезнью и смертью, тоскуя по детям, он предложил ей выйти за него замуж, и вскоре она с радостью приняла его предложение. Так Раби Самаха Ан-Наджи женился на Халиме Аль-Бараке, едва ему исполнилось пятьдесят три года. В семейной жизни всё у него складывалось на счастье: своей партнёршей в жизни он был доволен, ибо она была решительной и энергичной домохозяйкой, набожной и религиозной женщиной, и к тому же гордилась своей принадлежностью к роду Ан-Наджи и была очарована подлинной славой семейства. Она родила ему троих сыновей: Фаиза, Дия и Ашура. Раби умер, когда его первенцу, Фаизу, было десять лет от роду, Дие – восемь, а Ашуру – шесть, не оставив своей семье ни единого гроша...

2

Халима осталась наедине с жизнью. А так как происходила она из харафишей, то решила опираться только на саму себя, призвав на помощь не слёзы, а решимость. Она переехала в подвал, состоявший из одной комнаты и коридора. Она продала излишек незамысловатой мебели, и использовала свои таланты для торговли всяческими маринадами, вареньями, а также служила банщицей и разносчицей товаров на дом. Жалобы на жизнь и сожаление о прошлом не представляли для неё интереса. Своих клиенток она встречала с сияющим лицом, говорившем словно о том, что она счастлива. В то же время питала она и сладкие мечты о неизведанном будущем.

Сыновей она отдала в начальную кораническую школу. Достигнув подходящего возраста, Фаиз стал работать погонщиком осла на тележке, А Дий нанялся носильщиком к меднику. Жизнь стала чуть легче, однако Халима продолжала искать для себя работу, даже когда ей исполнилось пятьдесят.

Первым в семье с жизнью столкнулся Фаиз. Он находил её враждебной и непокорной. Ему пеняли на преступления его предков, которых он никогда не знал. Он был высоким и худым юношей с острым носом, маленькими глазками и сильными челюстями. Он проглатывал оскорбления, подавлял чувства и продолжал работать. От матери он узнал светлую сторону истории своей семьи, а на улице, среди людей, познал и тёмную её сторону. Дома усвоил, в чём состоит смысл местной мечети, фонтана, коранической школы, поилки для скота. В переулке на него обрушились басни о гигантском безумном минарете. Эти роскошные дома, бывшие обиталищем его предков, ныне стали жильём всякого рода торговцев, знатных людей и чужаков. Сколько же он всматривался в них – странным, мечтательным взглядом, – столько же рисовал в своём воображении те старые добрые дни. Разум его был полон ими, даже когда он подгонял стрекалом своего осла, чтобы он возил тележку по закоулкам древнего переулка. Вот каков мир. Однако как нам поладить с ним?!

3

Он выразил своё негодование матери и братьям.

- Твой пращур Ашур был божьим угодником, – сказала ему Халима.

Но Фаиз огрызнулся:

- Время чудес прошло, а вот наши дома захватили другие...

- Они и достались нам незаконно, и пропали так же незаконно, – пылко возразила мать.

Он протестующе посетовал:

- Это незаконно!

- Довольствуйся своим уделом, чего ты хочешь?

- Я всего лишь мальчик на побегушках, приставленный к ослу, а ты – только прислуга у подлецов...

- Мы благородные работяги...

Он расхохотался. А возвращаясь домой, заглянул в бар, где выпил парочку калебас.

4

Самый младший из её сыновей, Ашур, стал подпаском у пастуха-овчара по имени Амин Ар-Раи. Семьи поручали ему своих коз, и он выпускал их пастись на пустырях, чтобы они порезвились и насладились солнцем, воздухом и травой. Таким образом, на душе Халимы Аль-Бараки стало спокойнее: все трое её сыновей теперь работали и стали добытчиками, и жизнь дарила им свою безмятежную улыбку.

Жизнь шла своим чередом, со своими маленькими радостями и привычными горестями, пока Фаизу не исполнилось двадцать. И однажды, в безмятежный час покоя мать спросила его:

- Когда же ты доведёшь до совершенства веру свою и женишься, сынок?

На губах его заиграла смутная улыбка, и он сказал:

- Потерпи, мама, ведь всё терпение – от Аллаха...

5

Однажды он не вернулся домой в привычное время. Прошла ночь, но он так и не появился. Тогда Ашур отправился в бар на поиски, а Дий разнюхивал новости о нём в курильне опиума. Однако он так и не наткнулся на его следы. А утром Халима Аль-Барака пошла к его начальнику, одноглазому Мусе, чтобы узнать что-нибудь о своём сыне, и обнаружила, что и он встревожен и негодует.

- У меня нет новостей от него, – сказал он ей.

Мать встревоженно спросила:

- Пойдём в полицейский участок?

- В участке тоже ничего о нём неизвестно.

Затем он сердито пробормотал:

- Подождём. Аллах поможет нам.

Дни следовали один за другим. Сердца пылали, а Фаиз так и не возвращался.

- Он украл повозку, клянусь Господом Каабы! Украл повозку и скрылся! Ну я доберусь до него, такое ему устрою! – закричал как-то одноглазый Муса.

- Разве вы не испытали его на честность и надёжность в течение стольких лет? – нетерпеливо воскликнула Халима Аль-Барака.

- Он коварен, словно змея, – гневно заявил он.

6

Халима долго ещё плакала, равно как Дий и Ашур. Шли дни, недели, месяцы. Больше никто не сомневался в том, что Фаиз совершил злодеяние и сбежал. Новый главарь клана, Хасуна Ас-Саб, насмешливо съязвил:

- Раньше они грабили роскошные дома, теперь вот – воруют телеги!

Одноглазый Муса обратился за советом к шейху местной мечети – Джалилю Аль-Алиму, а также к шейху переулка – своему дяде – Юнису Ас-Саису, и они вынесли решение: госпожа Халима Аль-Барака и её сыновья Дий и Ашур должны компенсировать одноглазому Мусе стоимость телеги и осла. Удручённая, но терпеливая, семья уплатила всю сумму по частям.

7

Тут случилось одно событие, не считавшееся странным по меркам переулка, однако ставшее настоящим потрясением для всей семьи. Халима безвозмездно выполняла обязанности прислуги в доме главаря клана Хасуны Ас-Саба, не получая даже слов благодарности за свой труд. Но и в этом не было ничего удивительного и странного: Хасуна был одним из самых ужасных главарей в истории переулка, что хозяйничали в нём и унижали его. Он эксплуатировал даже самых обездоленных бедняков, споря не языком, а руками и ногами, и сея ужас в воздухе. При всей своей злобности и силе он ещё был осторожным и хитрым, словно лис: заставил всех своих последователей завладеть аллеей, где никто не жил, кроме них, дабы предотвратить заговор, вроде того, что устроили против главаря клана во времена Фатх Аль-Баб. Сам же он возвёл себе дом в самом конце той аллеи.

Случилось так, что однажды Халима поздно приготовила для него свои банки с вареньем из-за внезапного недомогания, а когда понесла их ему домой, он обругал её всяческими проклятиями и дал пощёчину! Домой женщина вернулась с покрасневшими от слёз глазами, однако побоялась рассказывать о том Дие и Ашуру. Но поскольку Дий иногда захаживал в бар, и однажды владелец того Зайн Аль-Албайя сказал ему:

- А ты не знаешь, что случилось с твоей родительницей?!

Проглотив это кровное унижение, Дий швырнул его в сердце Ашура, сам кипя от гнева. Однако злость его не выходила за пределы подвала. А Ашур погрузился в пучину грусти. Он был молод и хорошо воспитан. Вежливость его заглушала силу, но он прятал её подальше от взглядов. У него была благородной формы голова, грубоватые черты лица, сильно смуглая кожа, выдающиеся скулы, твёрдые челюсти. Он не мог больше терпеть свою скорбь в застенках подвала, и вышел наружу, во тьму, ведомый какой-то неведомой силой в сторону площади близ дервишской обители и бессмертного предка и тёзки своего, Ашура. Он сел на корточки, сложив голову между коленей. Воздух был каким-то застывшим, бездыханным. В нём витали одни лишь песнопения. Он долго прислушивался к ним, а потом пробормотал:

- Как же я мучаюсь, о предок!

Гимны шептали ему на чужом, непонятном языке:

Би мехре рохат рузе ма ра намандаст.

Ва аз омре ма ра джоз шабе диджур намандаст.

8

Унижение проникло глубоко в их души: они не переварили его и не стряхнули с себя. Ашур рос исключительно быстрыми темпами, напоминая в чём-то тутовое дерево. Его громадная, вытянутая фигура и грубоватые, но привлекательные черты лица вызывали в памяти образ его далёкого пращура Ашура. Подпасок начал обращать на себя взгляды. Халима тревожилась, что его сила вызовет дурные мысли у свирепого Хасуны Ас-Сабы, и предупредила его:

- Попытайся забыть о своей силе и притворись малодушным трусом. Это будет более снисходительно. Ох, лучше бы я не называла тебя Ашуром!

Однако мальчик был смышлёным, и эта смышлёность делала ненужными всякие предостережения. Дни он проводил на пустыре среди своих коз в компании мастера Амина Ар-Раи. Он совсем не появлялся ни в баре, ни в опиумном притоне, ни даже в кафе. А сила его выражалась лишь в настойчивости и терпении. Унижение разрывало его на части. В гневе он даже представлял, что весь переулок разрушен до основания, а мертвецы встали из своих могил, однако не бросался очертя голову в борьбу, а сдерживал себя, и никогда не забывал о грубой и жестокой силе, что затаилась настороже со своим дубинками наготове. Всякий раз, как грудь его сжималась от боли, он шёл на площадь перед обителью, где мрак стал ему побратимом, и растворялся в песнопениях. Однажды он в изумлении спросил себя:

- Вот интересно: молятся ли они за нас или призывают на нас проклятья?

В другой раз он тоже задался вопросом, но уже с сожалением:

- Кто же разрешит эти загадки?

Глубоко вздохнув, он продолжил:

- Они запирают перед нами двери, потому что мы недостойны того, чтобы их открывали нам!

Вернувшись в подвал, он застал Дия, который кричал от злости. Однажды Дий сказал ему:

- Если бы мы не были харафишами, наша мать не подверглась бы такому унижению!

- Харафиши или знать – неважно, тебя всегда постигнет унижение, если ты сам позволяешь это, – сказал ему Ашур.

- Тогда что же нам делать?

Ашур немного помолчал, затем ответил:

- Не знаю, братец...

9

Халима опасалась последствий вспыхнувших у них идей, и откровенно, но по-простому заявила:

- То, что меня постигло, не считается унижением в нашем переулке!

Она была полна решимости пройти вместе с ними через это испытание, и потому задумалась о том, чтобы их женить. Фаиза она уже потеряла, но время летит быстро, не оставляя надежд. Брак возродит новый рывок в этой стагнирующей жизни. Она сделает их более благоразумными и осторожными, сделает из них мужчин, что держатся подальше от губительных авантюр. Она спросила их обоих:

- Ну, что вы думаете о женитьбе на порядочных девушках?

Это предложение они охотно приняли, ибо были бедны и подавлены. Потому и согласились с таким удовольствием. Халима сказала:

- Мы все переедем отсюда в более просторное помещение, хотя тоже в подвале, но наша жизнь будет легче...

Выбор её пал на Фатхийю и Шукрийю – дочерей Мухаммада Аль-Аджаля – конюха на конюшне хозяина, Мусы-одноглазого. Ни один из её сыновей не видел раньше его дочерей, но оба кипели юношеской страстью, а их строптивое воображение стремилось поскорее заключить в объятия любую женщину.

Таким образом, она выполнила все формальности для заключения брака.

10

В переулок пришёл один молодой незнакомец. Лицо его говорило о прекрасном здоровье. Он был облачён в кафтан-абу кофейного цвета, обут в красные шлёпанцы, а на голове – небольшая полоска из полосатой шёлковой ткани. В руке же – чётки из янтаря. Первым, кто увидел его, был Зайн Аль-Албайя, владелец бара. Узнал он его лишь тогда, когда незнакомец улыбнулся, и Зайн воскликнул:

- Кто это?!... Неужто сам Фаиз, сын Раби Ан-Наджи?

На него устремились все глаза, однако он прямиком прошёл в кафе, к тому месту, где сидел Хасуна Ас-Саб, наклонился над ним и облобызал его руку. Затем покорно встал перед ним. Внимательно оглядывая его, Хасуна сказал:

- Машалла! Вот и вернулся беглец!

- Пока человек жив – всегда возвращается к своим корням, – сказал Фаиз.

Многозначительным тоном Хасуна Ас-Саб заметил:

- По тебе видно, что ты смышлёный малый...

Фаиз смиренно ответил ему:

- Благодаря Господу богу моему...

Тут в кафе вошёл одноглазый Муса, а вслед за ним – шейх переулка Юнус Ас-Саис, и Муса воскликнул:

- Под сенью нашего главаря вершится справедливость!

Хасуна лишь отогнал его, окрикнув:

- Не реви ты, словно осёл!

- Он продал телегу с ослом, а потом стал торговцем, с моим-то капиталом, – сказал Муса.

- Что ты сделал с его деньгами? – спросил Фаиза главарь.

- Клянусь отрубленной головой Святого Хусейна, телегу украли, пока я спал, вот почему я и сбежал...

- Лжёшь!... Откуда у тебя тогда такой представительный вид? – спросил его Муса.

- Это всё труд, везение и помощь Господня...

- И впрямь, любопытная история, – пробормотал шейх Юнус Ас-Саис.

- А деньги это мои. Вернулся ли я обратно, если бы был вором? То, что привело меня обратно – стремление вернуть свой долг.

И с этими словами он вручил главарю мешочек.

- Прошло два года, как я задолжал вам свои отчисления.

Тот взял его и впервые улыбнулся. Тогда Фаиз сказал:

- Я пришёл к вам первому из почтения перед вами, а потом я увижусь со своей семьёй!

- Ты вор? – спросил его Хасуна Ас-Сас. – Да неважно. Ты ловкач, и я верю тебе.

- А я, мастер? – спросил его одноглазый Муса.

- А ты уже получил свои деньги и за телегу, и за осла от госпожи Халимы, – заявил ему шейх Юнус Ас-Саис.

- Его деньги – на самом деле – мои, – продолжал стоять на своём Муса.

- Муса имеет право получить такой же мешочек, что и я, – сказал Хасуна Ас-Саб.

Тут Фаиз не колеблясь передал главе клана ещё один мешочек с деньгами. Все были рады такому справедливому решению, и в один голос воскликнули:

- Да пребудет с тобой имя Господне!... Да пребудет с тобой имя Господне!

Однако Хасуна Ас-Саб задержал в своих руках мешочек, тогда как в глазах одноглазого Мусы появился отчаянный взгляд. Обращаясь к Фаизу, главарь сказал:

- Пора тебе идти к своим родным...

11

Он обнаружил Халиму, что уже поджидала его возле подвала. Когда ей сообщили новость, она вышла из дома на улицу, словно то был сон, сказка, чудо из чудес. В любом случае, для неё это было невозможное счастье. Она прижала его к груди и разразилась рыданиями, всё повторяя:

- Благодарю тебя, Господи... Благодарю тебя, Господи...

Вся семья воссоединилась после прихода Дия и Ашура. Фаиз расположился в маленькой комнатке, словно алмаз в куче соломы. Он источал свет, надежду, что представляла будущее в полном блеске, настолько пленительным, что ни одному из них и в голову не приходило. Чувства в семье переменились, она стала каким-то новым существом. Фаиз говорил:

- Успеху завидуют. Обо мне будут всякие истории сочинять. Однако на мне греха нет, я невинен, Аллах свидетель...

- Моё сердце верит тебе! – пылко заговорила Халима.

- Что случилось со мной? Если вкратце, то телегу украли, пока я спал. Тогда я запаниковал и решил сбежать. Возможно, это было ошибочное решение, но так уж вышло.

Все взоры были сосредоточены на нём, а их сердца трепетали от восторга, готовые верить. Он продолжил:

- Я скитался несколько дней без работы, потом выручил из беды одного иностранца – это долгая история. Я работал у него прислугой и водителем, защищал его от подонков, которые задевали его, и научился у него искусству вести бизнес. Затем фортуна нежно улыбнулась мне. Удача ведь необходима. Мой лотерейный билет выиграл, и я решил работать на себя. Тогда-то мне и привалило счастье сверх всяких признаний...

Ашур с интересом спросил его:

- А чем ты конкретно занимаешься, братец?

- Это нелегко объяснить. Ты что-нибудь слышал о маклерстве и спекуляции? Отлично. Тут нет никаких лавок и никаких магазинов. Мы заключаем сделки на улице и в кафе. Это сложные дела, мы ещё вернёмся к ним и рассмотрим подробнее, но я не призываю вас участвовать в них со мной в качестве партнёров. Просто у меня есть небольшой ряд запланированных на будущее различных гарантированных проектов...

Лица их зарумянились от восторга и сладостной надежды, и они умоляюще замолчали. Он же продолжил:

- Воля Всевышнего Всемогущего Аллаха состоит в том, чтобы семейство Ан-Наджи вернуло себе свой центральный, высокий статус в обществе.

- Ты имеешь в виду руководство кланом, брат? – шёпотом спросил его Ашур.

Тот засмеялся:

- Нет!... Нет!... Я имею в виду богатство и роскошь.

Лицо Дия засияло:

- Так это ещё лучше!

- Эта ничтожная жизнь должна преобразиться: начиная с этого дня мы больше не харафиши, не пастухи и не носильщики! Такова воля Всевышнего, Всемогущего Аллаха...

Мать воскликнула:

- Ты плод моей любви и моих молитв!

Фаиз предельно серьёзно заметил:

- Мы должны подумать о том, что сделать, без всяких колебаний, ведь моя работа требует бесконечных разъездов!

12

Решительные изменения произошли так же быстро, как меняются четыре сезона. Всего за один день Халима Аль-Барака стала домовладелицей, и не была больше прислугой и продавщицей. Дий перестал работать у медника, а Ашур – у пастуха, и вся семья перебралась во временное жильё – просторную квартиру из четырёх комнат, но самое главное состояло в том, что началось строительство дома для них на пустыре напротив банка ростовщика. Фаиз приобрёл угольную контору, предоставив своим братьям руководить ею. Дий и Ашур уселись в комнате директора, облачившись в просторные кафтаны – абы, источая ароматы мускуса и амбры.

Мечты проникли в реальности, а реальность прочно вошла в мечты. Глаза людей были ослеплены, а взоры невозможно было отвести: надев на себя всю эту роскошную одежду, сменившую ветхие лохмотья, оба брата испытывали замешательство и боязнь вместе с пьянящим счастьем. Они вышли на улицу, будто пускаясь в битву. Их внешний вид привлёк к себе всеобщее внимание. Харафиши и всякий мелкий люд плотно окружил их кольцом. На них полился противоречивый поток насмешек, благословений, шуток, серьёзных замечаний, намёков и поздравлений. Едва занялась заря, как они приобрели высокий статус со всеми его привилегиями, и поселились в центре. Все смирились с приговором, вынесенным судьбой. Сколько же сердец загорелось от зависти, сколько сердец опустошило изумление, сколько сердец захмелело от неопределённых надежд!

Джалиль Аль-Алим, шейх местной мечети, и Юнус Ас-Саис, шейх переулка, стояли, отводя душу в беседе. Глядя на Ашура, Юнус сказал своему собеседнику:

- Говорят, что этот парень похож на своего далёкого предка-тёзку.

- Но между чистым золотом и позолоченной медью есть разница, – ответил ему Джалиль.

13

Путь, простиравшийся перед ними, преградило одно мрачное препятствие – помолвка с Фатхийей и Шукрийей! Она с самого начала была навязана им обоим. Дий с упрёком спросил мать:

- Почему ты так торопишься, мама?

Халима не знала, что ответить ему. Она не была счастлива из-за этой помолвки, и не питала особого энтузиазма, но ей противело делать что-то, из-за чего потом придётся стыдиться. Набожность и страх разгневать Господа наполняла её сердце.

- Такова наша участь! – пробормотала она.

- Что? – резко спросил он её.

- В пословице говорится: «Берите себе в жёны бедных женщин, и Аллах наделит вас богатством», – смиренно ответила мать.

- Так ведь Аллах уже обогатил нас, прежде, чем мы успели жениться.

- А разве раньше эти девушки не были вашим счастьем?

- Это всё забава, – пробормотал Дий с раздражением.

Ашур оставался угрюм и молчалив. Он больше не испытывал счастья из-за этой помолвки, но и ему было неприятно совершать то, чего потом придётся стыдиться. Его сердце – как и у матери – было наполнено страхом перед Господом.

- А как же ты, Ашур? – спросила его Халима.

Он покорно пробормотал:

- Но ведь мы прочитали суру «Аль-Фатиха», поклявшись на Коране...

Дий воскликнул:

- Ну уж нет! То было решение, достойное сожаление, ничего отрадного в нём нет! А раз так – нет и ещё раз нет!

- Делай, что хочешь, но не рассчитывай на меня, – решительным тоном заявила Халима.

14

Дий Раби Ан-Наджи принимал у себя в гостях шейха переулка Юнуса Ас-Саиса, и попросил того передать его извинения Мухаммаду Аль-Аджалю. Шейх долго рассматривал лицо Дия с его мелкими тонкими чертами и бессмысленной, миловидной бледностью, и сам себе сказал, что этот малый самый настоящий подонок – и внешне, и внутри, однако, умащивая его, вслух произнёс:

- То, что вы делаете, справедливо, и вас никто не упрекнёт в том, разве что какой-нибудь завистник или недоброжелатель.

Скрывая свой стыд, Дий ответил:

- Ничего не поделаешь.

- А Ашур? Что с ним?

Вне себя от гнева Дий сказал:

- Он просто добрый дурак!

Юнус Ас-Саис засмеялся:

- Люди своими языками будут хвалить его, а на деле высмеивать его наивность!

15

Разрыв помолвки Дием вызвал бурю негодования и издевательств, чему способствовали как настроенные по-доброму – своей же добротой, так и недоброжелатели – своей злостью и завистью. Подлость Дия перевешивала порядочность Ашура, с которой быстро перестали считаться, и на семью предателей обрушился поток проклятий, чья жестокость и эгоизм стали живым примером. Вся их святость таяла в свете преданий о минувшем, чему не нашлось ни одного свидетеля.

Как-то раз мастер Ашур Раби Ан-Наджи проходил по улице, направляясь к угольной конторе, как до него донёсся чей-то грубый зычный голос, что звал его повелительным тоном:

- Ашур!

Молодой человек увидел, что голос тот принадлежит Хасуне Ас-Сабу, главаре клана, что восседал, поджав под себя ноги на кресле в кафе посреди нескольких приспешников, и без промедления подошёл к нему, достойным образом поприветствовав его. Однако главарь клана даже не ответил на приветствие и не пригласил присесть, а вместо этого вызывающе бросил ему:

- Вы – самые подлые из всех Ан-Наджи...

Ашур догадался, что стояла за этими словами, но удивился, почему главарь не излил поток ругательств на его брата. Он понял, что тот просто-напросто испытывает самого сильного члена семьи, гиганта. Тот же час воспользовавшись наставлением матери и своим врождённым хитроумием, он вежливо сказал:

- Да простит Аллах нам наши грехи!

- Вы что-то очень быстро забываете о своём происхождении: о безумцах и проститутках в своём роду. Разве Мухаммад Аль-Аджал не более благородный, чем любой из вас?

Сдерживая свои эмоции, Ашур ответил:

- Он благородный человек, и я вскоре стану членом его семьи...

- Нет!

- Но это же правда.

- Этот порядочный человек отказался делать своих дочерей счастливыми за чужой счёт...

- Но ведь моя помолвка не расторгнута!

- Нет, теперь уже расторгнута – им самим. И я довожу его решение до твоего сведения.

Ашур замолк, нахмурившись, а главарь клана продолжил:

- Вы должны компенсировать ему ущерб.

- Мы сделаем всё, что наш глава сочтёт правильным...

16

Тяжёлый туман обиды, горечи и сожаления рассеялся. Проходили дни, орошённые счастьем и удачей. Высокое положение Дия и Ашура стало повседневным, вполне привычным делом. Роскошный дом был построен напротив банка ростовщика. Халима Аль-Барака выезжала теперь в двуколке. А Фаиз Раби Ан-Наджи, которому, собственно, и принадлежало всё это богатство и высокое положение, лишь иногда навещал свою семью и инспектировал имущество.

17

Семья полюбила и покорилась своему новому положению. Сам Ашур был рад в глубине души тому, что помолвка его была разорвана, особенно потому, что на душе его не лежал камнем грех. Он был счастлив своей приятной жизни, а брата Фаиза считал чудом из чудес в их семье, и самым способным из всех. Он страстно поглядывал на красоток, проезжающих мимо в семейных экипажах, и любил красоту так же, как и набожность, как и истинную славу своего рода, наполненную прекрасным и чистым ароматом прошлого. Он заваливал дарами главаря клана и шейха переулка, восстановил местную мечеть и фонтан, поилку для животных и начальную кораническую школу, раздавал милостыню харафишам. Правда, когда дело касалось харафишей, мать говорила ему:

- Не вызывай опасений Хасуны Ас-Саба, лучше предоставь это дело мне: и могу тайком раздать им милостыню.

Ашур согласился, ибо знал, что из памяти главаря бунт харафишей пока так и не стёрся!

Вероятно, Дий был самый счастливый из всех: он от всего сердца алчно любил своё положение. Он наслаждался своим превосходством, сидя в кабинете директора на работе, и негой – в роскошном доме семьи Ан-Наджи, в карете и двуколке. Его интересовала элегантная одежда и редчайшие деликатесы. Он довольствовался самыми лучшими сортами вина, гашиша, опиума и прочих наркотиков, и в глубине души боготворил своего брата Фаиза, как и самых выдающихся представителей своего рода, и неважно, были они героями, или антигероями. Он часто с бахвальством говорил:

- Важнее всего – быть необычным!

Вероятно, самой скромной из всех членов семьи была Халима, но и она наслаждалась богатством и положением. По праздникам она передавала милостыню харафишам, особо отмечая своей добротой мать Фатхийи и Шукрийи, пока та женщина не позабыла причинённого ей зла и не стала ей ближайшей подругой.

18

Неизвестный голос по-прежнему звал Ашура на площадь перед обителью дервишей послушать их песнопения, также как и на пустырь – то место, где он когда-то пас коз и овец. Его счастье напоминало небо, по краю которого изредка появляется облачко, но иногда эти облака так набегут, что заслоняют собой солнечный лик. В самые счастливые моменты на него внезапно могло накатить какое-то смутное волнение, и всё воодушевление в миг спадало. Он стал задаваться вопросом, чего бы это значило.

Однажды Халима заметила это и сказала:

- До чего же потерян тот человек, рядом с кем нет жены!

Он со скрытым облегчением произнёс:

- Да, это так. Но это ещё далеко не всё!

- А чего ты ещё хочешь, помимо этого? – спросил его Дий.

Ашур поцеловал руку брата, проявляя благодарность ему как внешне, так и внутренне, но про себя отмечал, что унизительное отношение к ним главаря клана засело в нём, словно кинжал. Он не знал, как ему относиться к своему пращуру Ашуру. Его счастью не хватало чего-то очень существенного. Он спрашивал себя:

- Как тревога может завладеть человеком, которого Аллах наградил всеми благами и совершенством?

- Это всё дьявол, сынок.

- Да, вот именно, дьявол, вот только какой?!

19

Две девушки из старинных родов увлекли Дия и Ашура. Дий посватался к Салме Аль-Хашшаб, дочери владельца конторы, торгующей древесиной, А Ашур попросил руки Азизы, дочери парфюмера – владельца самого крупного в переулке магазина парфюмерии. Фаиз появился на обеих помолвках, пышно разодевшись, подобно царю царей.

Проходили дни, орошённые счастьем и удачей.

20

И вот однажды ночью Фаиз явился домой, когда его совсем не ждали...

Вся семья собралась в гостиной. Там стоял большой камин из меди, в котором пылали раскалённые угли. Мать перебирала чётки, Ашур курил кальян, а Дий был одурманен гашишем. Снаружи завывал холодный ветер, словно предупреждая о дожде.

Фаиз пришёл домой не в обычный свой час – а он приходил, если приходил вообще, рано утром, демонстрируя всем свою изысканную одежду и двуколку. Все сразу встали, желая поприветствовать его, но очень быстро заметили, что «чудо семейства» смотрит на них как-то вяло, да и на вид он угрюмый. Он уселся на диван, скинул с плеч накидку-абу, несмотря на сильный холод. Мать тревожно спросила его:

- Что с тобой?

- Ничего..., – апатично ответил он.

- Да нет же, что-то с тобой не так, сынок.

- Просто недомогание...

Он замолк, окружённый взглядами со всех сторон. Лицо его стало жёстким: таким оно бывало когда-то прежде, ещё до того, как он взял верх над жизнью.

- Я заварю тебе чаю из семян тмина, – сказала, поднимаясь, Халима.

- И ты поспишь, – добавил Дий.

Он на миг опустил веки, затем сказал:

- Иногда так случается, что человек не может не затосковать по дому...

- Скверная зима в этом году, – заявил Ашур.

- Даже более скверная, чем вы себе представляете.

- А ты ещё трудишься с таким упорством – такое не многие выдержат.

Фаиз как-то смутно повторил:

- Не многие выдержат...

Дий сказал:

- Человек имеет право на отдых...

- Я решил теперь долго отдыхать, – сказал Фаиз смирительным тоном.

Воцарилось молчание. Затем он встал и сказал:

- Я пойду в постель...

И с этими словами он удалился в свою спальню.

Халима со стаканом тминного чая в руках последовала за ним.

Канделябр освещал спальню; Фаиз повалился на постель прямо как был – в одежде.

- Почему ты не снимешь одежду? – спросила его Халима.

Но тут стакан с чаем выпал у неё из рук, и изо рта её донёсся пронзительный крик...

21

Они стояли, выпучив глаза, в которых застыл взгляд, переполненный замешательством и безумием.

Фаиз лежал на своей кровати с устремлённым в одну точку взором, бессильным, застывшим лицом, словно оно окаменело на целую тысячу лет; левая рука его безвольно свешивалась с края мягкой постели, под которой, на ширазском ковре образовалась лужа крови. На его кафтане цвета тмина валялся кинжал с золотой рукоятью. Дий забегал, лихорадочно ища что-то в запертой комнате: под диваном, кроватью, гардеробе, и крича:

- Это невозможно!... Что всё это значит?!

- Да объемлет нас помощь господина всех пророков! – хриплым голосом заверещала Халима.

- Цирюльник! – закричал Ашур, и в один миг вылетел из комнаты.

Халима запричитала громким голосом, а Дий закричал:

- Он пока живой!

- Всё кончено! Зачем ты сотворил с собой такое, сыночек?! – вопила Халима.

Вскоре явился цирюльник, за которым следовали Юнус Ас-Саис и шейх Джалиль Аль-Алам, позади них – все члены семейств Аль-Хашшаба и Аль-Аттара.

- Пресвят тот, кто дарует всякому недугу исцеление, – пробормотал цирюльник.

Роскошный особняк был объят бурей безумия.

22

Ближе к полуночи на место прибыли полицейские, допросившие всех домочадцев и прислугу, и с преувеличенным рвением исследовавшие все возможности.

- Каково, по вашим оценкам, объяснение инцидента? – спросил офицер полиции.

- До вчерашнего дня он был самым счастливым из всех созданий Аллаха, – сказала Халима.

- Знаете ли ли вы что-нибудь о его врагах?

- Нет. Их у него не имелось.

- А чем он занимался?

- Он был бизнесменом, маклером и спекулянтом...

- А где он работал?

- У него не было какого-то определённого места. Но у него имелся дом в Даррасе, близ предгорья.

- А что вам известно о его деловых партнёрах и работниках?

- Совсем ничего.

- Как так?

- Вот так. Не больше и не меньше!

23

Было объявлено о том, что Фаиз Раби Ан-Наджи покончил с собой по причинам, раскрыть которые следствию пока не удалось. Несмотря на его самоубийство, ему были устроены роскошные похороны, и его захоронили близ могилы Шамс Ад-Дина.

Прошло три дня траура, а семья его по-прежнему пребывала в изумлении и замешательстве, не зная ещё, какая огромная катастрофа надвигается над ней.

24

Почему Фаиз Раби Ан-Наджи покончил с собой?

Этот вопрос сотрясал сердца всех членов семьи, мучал их переполненные изумлением и печалью умы. Как утверждал шейх переулка Юнус Ас-Саис, власти серьёзно подходили к расследованию и поискам. Но как же так получилось, что они пребывали в невежестве вплоть до последней минуты? Как их могла поразить такая слепота, почему они не видели ни одного луча света? Он подолгу не появлялся и хранил в секрете многие свои дела, и даже его редкие прерывистые визиты домой наполняли сердца его домочадцев ликованием и радостью, а также продолжительной надеждой как на настоящее, так и на будущее. До своего последнего визита он был совсем другим человеком. Что же изменило его? Почему смерть стала его желанной целью и последним прибежищем? Халима вопила:

- Над нами нависло проклятие!

- В чём же секрет его?!... Я почти уже схожу с ума, – вторил ей Дий.

Ашур сказал:

- Если мы и разгадаем его секрет, он не порадует нас. Люди просто так с собой не кончают...

25

Мысли обоих братьев сошлись в том, что нужно обследовать дом покойного, дабы постараться раскрыть его секреты, узнать всё о его сделках и источниках его доходов. Власти в этом согласились с ними. То был огромный дом, в котором имелся двор, что простирался до подножия гор. Всеобщие взгляды привлекло множество роскошных комнат, запасы алкоголя и наркотиков, изобилие произведений искусства и дорогой мебели. Но когда открылись сейфы, они оказались абсолютно пусты. Ни договоров, ни писем, ни тетрадей, ни единого гроша. Братья обменялись изумлёнными взглядами. Ашур спросил:

- Что всё это значит?

- Где богатство покойного? – спросил в свою очередь Дий.

- Знаете ли вы что-то новое по делу? – задал Ашур вопрос следователю.

- От нас не ускользнуло ни одной детали истины, – ответил ему тот.

26

Дий и Ашур вернулись из своего неудачного дознавательного похода совсем сбитыми с толку. Загадка стала ещё более смутной, теперь её окружали бурые тучи. В сердцах их появились дурные предчувствия. Да, по правде говоря, их брат обеспечил им жизнь до того, как ушёл: они оба вместе с матерью получили по завещанию угольную контору и ещё два замечательных дома. Однако как же загадка богатства Фаиза и его собственной загадочной жизни?

- Наверное, он потерял всё своё богатство и покончил с собой, – сказал Дий после долгих раздумий.

- Зачем же ему было убивать себя, если у него ещё оставалась угольная контора и два дома? – возразил ему Ашур.

Дия лишь покачал головой и пробормотал:

- Да кто их знает, этих самоубийц, почему они идут на такое?!

27

Самоубийство Фаиза стало темой номер один во всех разговорах, что пьяницы вели в баре. Зайн Аль-Албайя, владелец бара, спросил:

- Почему такой человек, как Фаиз, мог покончить с собой?

- Ну уж не только из-за банкротства. Он оставил после себя состояние, которое могло бы сделать его одним из самых богатых людей в переулке, – сказал Юнус Ас-Саис, шейх переулка.

Подстрекательским тоном Зайн Аль-Албайя сказал ему:

- Вы, как представитель власти, должны обладать такой информацией.

Юнусу было тяжело признать свою несостоятельность, и он осторожно заметил:

- Они отыщут всех, кто так или иначе был с ним связан.

- Тут есть другие, более веские причины, нежели банкротство, – с издёвкой сказал Хасуна Ас-Саб, главарь клана.

К нему почтительно повернулись головы всех присутствующих, и он расхохотался:

- Это безумие!.. Безумие в их крови, передающееся по наследству в роду среди мужчин и женщин. Даже их великий святой предок – разве не был он подкидышем и вором?!

28

Жизнь семьи Ан-Наджи продолжалась: тяжёлая и унылая. По вполне естественной причине их свадьбы были отложены. Дий и Ашур занимались своими ежедневными делами, но в душах их погасла искра творчества и счастья. Халима Аль-Барака заперлась в своём крыле дома, пережёвывая как жвачку свои печали и находя утешение в молитвах...

29

Однажды вечером, – а дело было зимой, когда мороз по-прежнему бил своим жгучим хлыстом переулок, к ним домой пришёл шейх Юнус Ас-Саис с полицейским инспектором и несколькими детективами. Полицейский чиновник и детективы расположились вместе с семейством в гостиной, и тут же инспектор спросил:

- Кому принадлежит угольная контора и оба дома?

- Они принадлежали покойному, но мы унаследовали их от него, – ответил ему Дий.

- Дайте мне документы на собственность.

Дий ушёл и вернулся с серебряным сундучком средних размеров в руках, и инспектор принялся изучать документы, затем перевёл глаза с Халима на её сыновей и сказал:

- Всё это принадлежит другим...

Никто не понял значения его слов, а лица их не отражали никаких эмоций.

- Всё, чем вы обладаете: торговля и недвижимость – принадлежит другим. Это никогда не было собственностью Фаиза, а значит, и у вас нет никаких прав на это, – сказал шейх Юнус.

- Что всё это значит? – закричал Дий.

- Всё по воле Аллаха. А вы должны немедленно освободить контору и оба дома...

- Тут, вне всяких сомнений, есть какая-то ошибка!

- Фаиз всё продал, а новый владелец предоставил купчую – там всё верно, и нет никаких сомнений.

- Это правда – то, что он говорит? – спросил Ашур в замешательстве.

Инспектор медленно, но вместе с тем решительно ответил ему:

- Мы пришли сюда в такой час не для того, чтобы шутки шутить...

- Это же уму непостижимо...

- Однако это правда, и в том не приходится сомневаться.

- Тогда где же деньги от продажи? – спросил в ужасе Дий.

- О том ведает только Аллах, да тот самоубийца...

Инспектор на некоторое время умолк, а затем добавил:

- Может быть, это была только фиктивная продажа, а сделка совершена в ходе безумного пари. Расследование идёт по его грязным следам!

- Это уму непостижимо! – заявил Дий.

- Это преступление, и зовётся оно кражей, – сказал Ашур.

- Тогда почему он покончил с собой, вместо того, чтобы заявить, что его обокрали? – спросил инспектор.

- Речь идёт о преступлении, господин инспектор.

- Даже о целой серии преступлений!... Однако сначала необходимо провести расследование.

30

Угнетённая, с подрезанными крыльями, семья оставалась в ожидании, словно над ней навис смертный приговор. Инспектор повторил:

- Целая серия преступлений... Отвратительных преступлений.... Пройдёмте с нами...

- Куда? – спросила Халима с дрожью в голосе.

- В участок...

- Нужно же завершить расследование, – льстивым тоном произнёс шейх Юнус.

- Мы что – обвиняемые? – спросил Ашур.

Инспектор решительно ответил:

- Будь терпелив. Только терпение даётся от Аллаха...

31

Расследование оказалось длительным и изнуряющим. А для его проведения всё семейство провело в заключении в полицейском участке целую неделю. Но в итоге благодаря доказательствам и свидетельским показаниям было установлено, что между ними и таинственными делами Фаиза вне дома не было никакой связи. Невиновность их была доказана, а раз так, то их отпустили на свободу, и все трое вернулись в свой переулок, охваченные стыдом и позором, от которых нигде не скрыться.

32

Факты опережали их, словно гнилостный запах: и млад, и стар, и друг, и враг – все уже знали о том, что Фаиз начал свои авантюры с продажи украденной повозки, затем вложил эти деньги в публичный дом, азартные игры и наркотики! Он сам играл в азартные игры на свои вымышленные капиталы, и в случае проигрыша заманивал кредитора с помощью шлюх и наркотиков к себе, затем убивал его и овладевал его деньгами, после чего предавал его земле во дворе собственного дома. Во время последней такой авантюры он проиграл всё, что у него было: был вынужден поставить на кон всё, заключив поддельный договор купли-продажи, и также проиграл. Он не смог убить кредитора, который сбежал, прихватив его деньги. Оставшись ни с чем, когда его тайна грозила со скандалом раскрыться, Фаиз покончил с собой. Полицейские получили письмо от одного неизвестного – вероятно, от одного из партнёров покойного, – которое и вывело полицию на след преступлений и погребённых в земле жертв, раскрыв всю тайну. Так открылась наконец завеса над ужасной тайной Фаиза, его успехов и самоубийства!

33

Все трое вернулись в свой переулок, охваченные стыдом и позором, от которых нигде не скрыться. Их история стала просто находкой для всех любителей позлорадствовать и порадоваться чужому несчастью. А такие как Ас-Саб, Аль-Албайя и Аль-Аджам лишь подливали масла в огонь. Изо всех ртов от сильной ненависти на них потоками извергались плевки, а руки не скупились на пощёчины, пока они не сбежали к старинной арке, откуда по проходу прошли на кладбище, где и обосновались.

Шейх местной мечети – Джалиль – хотел выступить их заступником, и сказал:

- Не обременяйте их тяжестью грехов, которые они не совершали...

- Заткнись, неверный, а не то я подвешу тебя, размотав твой собственный тюрбан! – заорал на него Хасуна Ас-Саб.

А семейства Аль-Хашшаб и Аль-Аттар были первыми, кто отрёкся от них...

34

Изгнанники поселились в комнате скорбящих при склепе на могиле Шамс Ад-Дина. В кармане у них было лишь несколько мелких пиастров, а в сердцах – новые горести, заставившие их позабыть про смерть близкого человека и банкротство. Глаза их были сухими, окаменевшими – даже у Халимы Аль-Бараки. Они сидели рядышком, прижавшись друг к другу, в чём находили спасение, согреваясь от тепла тел и ощущая общий пульс сердец своих. Зимние ветра свирепо завывали среди надгробных камней на могилах. Тут Дий вдруг воскликнул:

- Вот ведь собаки!

- Лучше подумаем о нас самих, о нашем положении, – попросила Халима.

Дий с горечью и сарказмом заметил:

- Нам остаётся работать только могильщиками.

- Жить рядом с покойниками и то лучше, – сказала мать.

- Неужели мы и впрямь обречены покинуть свой родной переулок? – в изумлении спросил Ашур.

- Вот и возвращайся, чтобы снова умываться их плевками, – сказал ему брат.

- Мы будем жить своей жизнью в любом случае! – вызывающе бросил ему Ашур.

- Так давайте снова заниматься попрошайничеством!

А зимние ветра свирепо завывали среди надгробных камней на могилах...

35

На следующий день их ожидали новые горести, вступившие уже в другую фазу, что отличалась покоем и депрессией.

- У нас нет времени, которое можно было бы потерять, – сказала Халима Аль-Барака.

Её слова Дий истолковал так, что у них нет теперь ни времени, ни денег, ни друзей, вообще ничего.

- А куда нам идти? – спросила она саму себя.

- Землям Аллаха нет ни края, ни предела, – заверил её Дий.

- Давайте лучше останемся тут, на кладбище, – предложил Ашур, – это недалеко от нашего переулка, поживём тут, пока нам не разрешат вернуться...

Дий с издёвкой сказал:

- Вернуться?!

- Ну да. Должны же мы когда-нибудь вернуться домой. Более того, жить мы можем лишь в своём родном переулке.

- Давайте останемся здесь хоть на некоторое время, – уладила их спор Халима.

- Я не спал вчера ночью, всё раздумывал, так что даже мёртвые, наверное, услышали пульсацию моих мыслей, и принял решение, – сказал Дий.

- Какое?

- Что здесь я не останусь.

Мать сделала непонимающий вид и сказала:

- Что до меня, то я снова вернусь к прежнему занятию в предместьях квартала, где-нибудь подальше от переулка...

- А я станут торговать фруктами, – предложил Ашур.

Дия раздражало то, что они проигнорировали его мнение, и снова подчеркнул:

- А я уйду, даже если буду вынужден покинуть вас.

- Куда? – спросила его мать. – Что ты будешь делать?

Всё ещё злой, он продолжил:

- Не знаю. Но я попытаю удачу...

- Как это сделал тот, другой? – спросила она грустно.

- Ну уже нет! – упорно воскликнул он. – Есть и другие пути...

- Приведи пример.

- Я же не пророк...

- Останься с нами, – мягко предложил ему Ашур. – Мы сейчас как никогда нужны друг другу.

- Нет. Таков уж удел...

36

Дий простился с матерью и братом и ушёл. Глаза Халимы были мокрые от слёз, когда она прощалась с ним, но места для печали просто не было. Они с Ашуром были вынуждены вести страдальческую, суровую жизнь. Она торговала опять вареньем и маринадами, словно нищенка, а Ашур таскал на своих гигантских плечах фрукты на продажу. Они словно взяли на себя обязательство терпеливо всё сносить, сторониться жалоб и сетований и не копаться в воспоминаниях о прошлом. Однако прошлое это не было вырвано с корнем из их душ с воспоминаниями о том их доме с несколькими флигелями, о безоблачной жизни, роскошной повозке, директорском кабинете, воспоминаниями о просторном кафтане, янтарных чётках, ароматах мускуса и амбры, прекрасных разговорах. Об Азизе Аль-Аттаре с её вуалью и приятной улыбкой на лице, льстивом обхождении Юнуса Ас-Саиса, его памятных словах по утрам: «Доброго вам утра, и да пошлёт вам Аллах счастья, о обладатели света на челе своём!» Ох, Фаиз, что же ты сделал с собой и с нами?! Даже безумец Джалаль – и тот не убивал людей и не закапывал потом их трупы в земле. Что за проклятие такое, преследующее потомков святого чудотворца?!

С течением времени Ашур стал без устали проводить время на пустыре, где пас скот, где когда-то нашёл убежище и обрёл блаженство его пращур. Он любил его и был верен его завету, поклонялся его добрым делам и силе. Разве подобно ему он сам не любит добро и не обладает силой? И что они оба сделали с этой силой и добром? Если говорить о его предке, то он использовал её, творя чудеса. Он же – продавал огурцы и финики!

По ночам он беспрестанно ходил на площадь перед дервишской обителью, завернувшись во тьму, ведомый по пути светом звёзд. Его взгляд блуждал среди силуэтов тутовых деревьев и старинной стены. Он присаживался на месте всех потомков семейства Ан-Наджи и прислушивался к пению. Разве не заботит этих божьих людей то, что выпало на долю созданий Аллаха? Тогда когда же они раскроют свои двери или разрушат стены? Ему хотелось задать им вопрос о том, почему Фаиз совершил все те преступления. И до каких пор их переулок будет оставаться в столь тяжком и униженном положении? Почему наслаждаются только эгоисты и злодеи, а все любящие и доброжелательные остаются ни с чем? И почему харафиши объяты сном?

А песнопения меж тем наполняли воздух вокруг:

Диди ке бар джозе джур ва сетам надашт

Бешекаст ахд ва зе гаме ма хич гам надашт.

37

Халима отмечала про себя, что разум Ашура постоянно чем-то отвлечён, а сам он рассеян. Интересно, о чём он там всё мечтает? Можно ли постоянно вести жизнь в мучениях, без единого дуновения свежего прохладного ветерка? Она участливо спросила его:

- Что тебя так заботит, Ашур?

Он не ответил, и она добавила:

- Не лучше ли нам будет найти тебе жену, что развеет твоё одиночество?

Он, улыбаясь, произнёс:

- Ломоть хлеба – и тот нам достаётся с превеликим трудом...

- Тогда что так омрачает твою безмятежность?

- Ничего, мама, – ответил он честно.

Она поверила ему, однако что же так занимало его разум?... Где-то в недрах его души подспудно велась целая неведомая жизнь, поэтому она испытывала ревность и боязнь.

38

И вот однажды ночью тайны стали давить на него. На дворе стояла уже весна, и было приятно сидеть под открытым небом, а не в четырёх стенах гробницы. Небо расстилалось над ним с бесконечными мириадами звёзд. Они ели с матерью на ужин молочную сыворотку с огурцами. Ашур сказал:

- Я иногда спрашиваю себя: а что, интересно, поделывает сейчас Дий?

- Он полностью забыл про нас, – горестно вздохнув, пробормотала Халима.

Ашур умолк, и единственными звуками оставались лишь поглощение им пищи, да лай собак на подступах к кладбищу. Затем он заговорил снова:

- Я опасаюсь, как бы он не пошёл по стопам Фаиза...

Мать протестующе ответила:

- Покойный преподал нам такой урок, которого мы никогда теперь не забудем...

- Мама, но ведь мы всегда забываем...

- Так вот что так терзает тебя?

В бледном свете месяца он лишь склонил голову в знак согласия, и снова задался вопросом:

- Почему Фаиз докатился до такого? И отчего сошёл с ума наш предок Джалаль? Почему Хасуна Ас-Саб желает растерзать нас?

- Разве у нас недостаточно забот, помимо всего этого?

- Это и есть единственная забота, как звено в бесконечном круге.

Халима взмолилась о пощаде к Господу богу, добавив:

- Это всё шайтан!

- Да, конечно. Но почему тогда он с такой лёгкостью искушает нас?

- Он бессилен перед верующими...

Он снова замолчал, закончив есть и принявшись курить подслащенный мёдом табак из трубки. Лай собак усилился, перейдя почти на вой. Тут Ашур внезапно сказал:

- Вот моё мнение: шайтан может незаметно подкрасться к нам, используя наши слабые места.

При этих словах его она попросила помощи у Аллаха от шайтана, побиваемого камнями, и Ашур продолжил свою мысль:

- Так вот, моё мнение таково, что две наши страсти делают нас ещё слабее: это страсть к деньгам и страсть повелевать над другими...

- Возможно, это одно и то же, – пробормотала Халима.

- Да, наверное. Деньги и власть...

- Даже завет твоего предка выродился из-за этого.

- Моего предка! – смутно воскликнул он.

Она вопросительно поглядела на него, и он спросил её в свою очередь:

- В чём был его недостаток?

- Недостаток?!

- Я имею в виду, почему он пошёл на попятную?

- В том не было его вины.

- Конечно, – пробормотал он поспешно.

Однако он продолжал в тайне спрашивать себя, в чём же был недостаток его предка, что сорвало его благородные усилия после его кончины или, вернее, после кончины Шамс Ад-Дина? Если имелась ошибка, должно же существовать и благоразумие. И если это благоразумие уже было найдено единожды, что мешало отыскать его вновь? А если рецидив и произошёл, то мы вполне могли бы гарантировать себе жизнь, не знающую затем таких срывов. Халима прервала его размышления своим вопросом:

- Разве не предостаточно у тебя забот и так?!

39

Но нет. Его не устраивали одни лишь насущные заботы. Да и как быть довольным тому, кто по часу каждый день предавался одному и тому же занятию – сидеть на пустыре, а ещё по часу-два – сидеть на площади перед обителью?! Как быть довольным тому, в груди которого постоянно скрывалась тлеющая головешка?! Как быть довольным тому, кого будили по ночам разноцветные сны? Как быть довольным тому, кто был по-прежнему уверен, что его единственным предком был Ашур Ан-Наджи?!

Он начертал себе путь на песке пустыря. В свете звёзд на площади у обители он вообразил его себе. Это спасало его и во время дневных странствий, и во время сна, пока не воплотилось в реальность – такую же прочную, сильную и величественную, как и древняя стена обители.

40

Он проводил время, никуда не торопясь, на базаре в Даррасе. Именно здесь бродяжничали многие харафиши их квартала, поэтому-то он и сторонился этих мест. И поэтому же он и сам теперь стал приходить сюда. И сейчас, продавая огурцы, он как раз проходил мимо небольшой группки харафишей, нараспев зазывая покупателей. И тут же некоторые узнали его и выкрикнули:

- Это же мастер Ашур!

Другой голос насмешливо заметил:

- Да, брат кровопийцы, что продаёт тут огурцы!

Он подошёл к ним с приветливой улыбкой на грубом лице. Протянув руку, он сказал:

- Вы тоже откажетесь пожать мою руку, как и остальные?

Но они тепло обняли его, и кто-то произнёс:

- Да будут они прокляты...

- Мы видели от тебя только благо, – изрёк ещё один.

- А как поживает твоя добрая матушка?

- После того, как я повидал вас, мой дух-странник наконец-то вернулся к себе домой.

Он провёл в их компании целый час – счастливый, полный нежности и ликования. И начиная с этого дня, он постоянно захаживал на базар в Даррасе.

41

Встреча с харафишами зажгла огонь во всём его существе. Его жизненные силы собрались воедино, а сердце стучало так, что вот-вот вспорхнёт и вылетит наружу из своих стен. Он не мог уснуть, взволнованный этой внутренней силой. Он бросил вызов неизвестности, как когда-то сделал Фаиз, и как сейчас делает Дий, однако пошёл иным путём, направив взгляд на более далёкие горизонты. Он стол лицом к лицу перед неизвестным, пожимал ему руку и бросался в его объятия. Словно на роду его было написано участвовать в авантюрах и рисках, оседлать невозможное. Он носил в себе удивительный секрет, отвергал покой и безопасность и любил смерть и потусторонний мир. Во сне он увидел человека, который, – как он был уверен, – был Ашуром Ан-Наджи. И хотя тот и улыбался, но с явным упрёком спросил его:

- Моими или твоими руками?

Он повторил свой вопрос дважды, и Ашур обнаружил, что отвечает ему, словно поняв, о чём его спрашивают:

- Моими.

Всё также улыбаясь, Ашур Ан-Наджи скрылся из виду в гневе, оставив после себя пустоту.

Пробудившись ото сна, Ашур спросил себя, что подразумевал своим вопросом его предок, и что – он своим ответом. Он долго ещё пребывал в замешательстве, однако сердце его наполнилось воодушевлением от оптимизма и новых свершений.

42

В тот же день на базаре в Даррасе он задал вопрос харафишам:

- Что вернёт наш переулок к прежней счастливой эпохе?

Множество голосов ответили ему:

- Возвращение Ашура Ан-Наджи!

- А разве мёртвые возвращаются? – спросил он с улыбкой.

Кто-то захохотал и ответил:

- Конечно.

- Живы только те, которые живут на этом свете, – твёрдо заявил он.

- Мы-то живы, вот только нет у нас жизни...

- Чего вам не хватает? – спросил он.

- Хлеба...

- Нет, власти! – сказал сам Ашур.

- Хлеб заполучить легче.

- Нет!

- Вот ты – гигант, силач. Претендуешь ли ты на то, чтобы самому стать главарём клана? – спросил его один из харафишей.

- А потом стать таким, какими стали Вахид, Джалаль и Самаха! – сказал другой.

- Или быть убитым, подобно Фатх Аль-Бабу...

- Даже если я и стану праведным вождём, что в том хорошего? – спросил Ашур.

- Мы будем счастливы под твоим покровительством.

- Ты останешься праведником не более часа, – сказал кто-то.

- Если даже вы будете счастливы под моим покровительством, что будет после меня? – спросил их Ашур.

- Все опять примутся за своё.

- Мы никому не доверяем, даже тебе! – сказал один из харафишей.

- Мудрые слова, – улыбнулся в ответ Ашур.

Харафиши расхохотались, и Ашур продолжил:

- Но себе-то вы доверяете!

- Но какой от нас толк?

Тут Ашур заинтересованно спросил:

-А вы сохраните одну тайну?

- Сохраним, ради твоих красивых глаз.

- Я видел один удивительный сон, – сказал Ашур на полном серьёзе. – Я видел, как вы несёте в руках дубинки.

Они долго ещё хохотали над этими словами, а потом один из харафишей, указав пальцем на Ашура, сказал:

- Этот человек сумасшедший, бесспорно, и поэтому-то я его так люблю...

43

Однажды кто-то постучал в дверь комнаты скорбящих. Ашур сидел рядом с матерью после ужина, завернувшись в одеяло и спасаясь от пронизывающей зимней стужи. Ашур открыл дверь и в свете лампы увидел знакомое лицо, тут же воскликнув:

- Дий, брат мой!

Халима Аль-Барака подскочила и прижала его к груди своей. Несколько минут просто растворились в теплоте объятий, затем они пришли в себя и уселись на тонкий тюфяк, обмениваясь взглядами. На Дие был тёмный кафтан, зелёные сапоги и украшенная вышивкой шапочка на голове. Было очевидно, что он воплощал собой цветущее здоровье и благополучие. Сердце Ашура сжалось от тяжёлых предчувствий. А Халима скрыла свои подозрения за маской улыбки и нежности. Дий нарушил наступившую было паузу и сказал:

- Как же давно это было!

И, сам засмеявшись собственным словам, добавил:

- И в то же время совсем недавно!

- Ты совсем забыл про нас, Дий, – пробормотала с выступившими на глазах слезами Халима Аль-Барака.

Тоном, в котором внешне были слышны сетования, но в глубине таился триумф, Дий ответил:

- Жизнь оказалась намного тяжелее того, что только можно представить себе.

Когда пришло время заговорить о настоящем, Халима и Ашур стушевались, воздерживаясь начинать эту тему. Его образ напомнил им о том, другом образе из прошлого, который не стёрся из памяти, и их охватило тайное волнение. Дий прочитал их мысли и сказал:

- Аллах в конце концов взял нас за руку.

- Слава тебе, Господи, – пробормотала Халима, чтобы нарушить молчание.

Она пытливо посмотрела на него.

- На сегодняшний день я являюсь директором самого крупного отеля в Булаке, – спокойно сказал он.

Он поглядел на Ашура и весело спросил:

- И что ты об этом думаешь?

- Великолепно, – безжизненным голосом ответил тот.

- Я читаю мысли, что вертятся у тебя в голове.

- Разве это не сенсация?

- Да, но это вполне обычное дело. И оно в корне отличается от той катастрофы, что постигла нашего покойного брата...

- Именно этого я и ожидаю.

- Я работал в отеле гарсоном, затем – клерком, благодаря тому, что умею читать и писать, и наконец между мной и дочерью хозяина зародились нежные чувства...

Он ненадолго замолчал, чтобы его слова проникли в их сознание, затем продолжил:

- Я боялся попросить её руки у отца – ведь тогда я всё потерял бы. Но тут он скончался, и мы поженились, а я стал владельцем и нынешним директором отеля.

- Пусть Аллах дарует тебе успех..., – пробормотала мать.

Он пристально посмотрел на Ашура, потом спросил его:

- У тебя закрались сомнения в моих словах?

- Нет, ничуть...

- Трагедия Фаиза никак не хочет стираться из вашей памяти.

- Её никогда не сотрёшь.

- Я пробил себе в жизни иной путь.

- Ну и слава богу.

- Ты веришь мне?

- Да.

- Когда этот мир принял меня в свои объятия, я тут же вспомнил о матери и брате! – горделиво сказал Дий.

- Да хранит тебя Аллах, – сказала Халима Аль-Барака.

- Вот почему я никогда не отказывался от этой старой мечты.

- Старой мечты? – спросил Ашур.

- Вернуться в наш переулок, восстановить наш прежний статус и вместо плевков в лицо получать приветствия в свой адрес.

- Избавься от своей мечты, брат, – решительно сказал ему Ашур.

- Правда? Чего ты боишься? Сила денег способно творить чудеса.

- Мы лишились истинного уважения, ещё будучи богатыми.

- А что такое истинное уважение? – спросил он с обидой.

Должен ли Ашур раскрыть ему и свою мечту? Но он совсем не был уверен в нём.

Он мог найти взаимопонимание среди харафишей, но с этим удачливым и безрассудным человеком – нет.

- Это – то, что мы утратили очень давно, – произнёс он с нотками сожаления.

Дий лишь равнодушно пожал плечами и раздражённо бросил ему:

- В любом случае, пришло время вам попрощаться с такой жизнью среди покойников.

- Ну нет, – твёрдо заявил Ашур.

- Нет? Ты что это, отвергаешь мою помощь?

- Да.

- Это же чистое безумие.

- Эти деньги принадлежат твоей жене, и нас это никоим образом не касается.

- Ты ранишь меня.

- Извини, Дий. Оставь всё так, как есть.

- Ты всё-ещё относишься ко мне с подозрением...

- Совсем нет. Я убеждён, что был абсолютно прям и откровенен.

- Я не оставлю мать, – сказал он в раздражении.

- Ты хороший парень, сынок, но я и сама не оставлю твоего брата одного, – поспешила заявить Халима Аль-Барака.

- И ты тоже подозреваешь меня?

- Упаси боже, но я не брошу его, и пусть всё идёт своим чередом.

- И до каких пор вы будете жить здесь, на кладбище, среди покойников?!

- Мы уже не так бедны, как раньше. И положение наше становится всё лучше день ото дня.

- Сейчас я в состоянии вернуть вам почёт и уважение в родном переулке, – резко заявил он.

- Пусть всё идёт своим чередом, – продолжала умолять Халима Аль-Барака.

Дий склонил голову, пробормотав:

- Какое разочарование!

44

После ухода Дия Халима сказала:

- Мы плохо обошлись с ним, Ашур.

- Ничего не поделаешь, – упорно ответил тот.

- Ты не поверил его словам?

- Нет.

- А я верю ему.

- Я уверен, что он сбился с пути.

- Кто же не извлечёт урок после той трагедии, что стряслась с Фаизом?

- Мы. Вся история нашей семьи – это бесконечная череда отклонений с правильного пути, бедствий, напрасных уроков...

- Да, но я ему верю...

- Как знаешь...

Она немного подумала, а потом спросила:

- А как же твой секрет – ты не доверил его ему?

- Нет. Он не верит в то, во что верю я, – выразил сожаление Ашур.

- А возможно ли, чтобы он присоединился к вам?

- Нет. Он не верит в то, во что верю я, – спокойно повторил Ашур.

Да, и впрямь Дий явился в неподходящее время, – когда Ашур уже был готов сделать после продолжительных страданий решающий шаг.

45

Однажды, когда переулок жил своей привычной, унылой жизнью, а зима следовала к концу, из-под арки вышел человек: обладатель гигантской фигуры, щеголявший в синей рубахе-джильбабе, кофейного цвета шапочке и с дубинкой в руке. Он шёл уверенно и спокойно, будто возвратился после часового, а не многолетнего отсутствия. Первым, кто увидел его, был Мухаммад Аль-Аджал, и в замешательстве отвёл глаза, пробормотав:

- Кто это?! Ашур?!

Ашур медленно приветствовал его словами:

- Мир вам, дядюшка Мухаммад.

На него тут же отовсюду устремились удивлённые взгляды: из лавок, открытых окон, всех уголков переулка. Но он не удостоил своим вниманием никого, направившись прямиком в кафе. Хасуна Ас-Саба сидел там на своём кресле, поджав под себя ноги, с краю от него расположились Юнус Ас-Саис, шейх переулка, а также шейх местной мечети, Джалиль Аль-Алам. Ашур вошёл в кафе, и глаза всех присутствующих в изумлении воззрились на него. Сам же он прошёл в уголок со словами:

- Мир вам!

Ответа на приветствие он не услышал. Стало ясно, что главарь клана ожидал от него индивидуального приветствия, сопровождаемого примирительным заискиванием, однако тот прошёл к своему месту, не обратив на него внимания, и сел. Присутствующие тут же стали ждать поворота событий. Ас-Саба не вытерпел и грубо спросил:

- Что вернуло тебя сюда, парень?

Тот выдержанно отвечал:

- Когда-нибудь человек должен вернуться в свои родные места...

- Но тебя изгнали отсюда, отвергли и прокляли! – заорал Ас-Саба.

Со спокойной уверенностью Ашур ответил:

- То была несправедливость, а любой несправедливости должен когда-то прийти конец.

- Подойти к нашему главарю и попроси у него прощения, – вмешался тут же шейх Джалиль.

- Я пришёл сюда не за тем, чтобы просить прощения, – холодно сказал Ашур.

- Мы не знали, что ты такой высокомерный и бессовестный, – закричал Юнус Ас-Саис.

- Ты был искренен в своих словах, – саркастически сказал Ашур.

Тут Хасуна Ас-Саба раздвинул скрещенные ноги и поставил их на пол, заявив предупреждающим тоном:

- На что ты полагался, возвращаясь сюда, если не на моё прощение?

- Я полагался лишь на Всемогущего Аллаха.

- Убирайся отсюда подобру–поздорову, пока ноги носят, или тебя вынесут но носилках! – взревел Ас-Саба.

Ашур поднялся, сжав в руках дубинку. Мальчик-гарсон бросился наружу, зовя на подмогу членов клана. Остальные бросились за ним вслед в страхе. Ас-Саба вцепился в свою дубинку, и обе дубинки обрушились друг на друга с яростной силой, от которой рушатся стены. Завязалось беспощадное, жесточайшее сражение.

Члены клана подходили к кафе со всех уголков переулка. Люди же попрятались, заперев лавки и заполнив собой все окна и балконы.

Тут случилось нечто неожиданное, потрясшее весь переулок, словно землетрясение: с развалин и тупиков хлынули харафиши, крича, размахивая попавшимися под руку кирпичами, кусками дерева, стульями, палками. Они устремились вперёд, подобно селю, и накинулись на людей Ас-Саба, застигнутых врасплох, и вынужденных перейти с нападения на оборону. Ашур ударил главаря клана по руке, и тот выпустил дубинку, которая свалилась на землю. В этот момент Ашур атаковал его и сцепил в кольцо своими руками, сжав так, что у того хрустнули кости, затем поднял его над головой и швырнул в переулок, где тот приземлился, потеряв сознание и достоинство.

Харафиши окружили бандитов из клана, осыпая их ливнем ударов палок и кирпичей. Повезло тем счастливчикам, которые успели сбежать. Менее чем через час во всём переулке остались лишь группа харафишей, да Ашур.

46

По количеству участников битвы в переулке последняя никогда ещё не имела прецедентов. Большинство населения – харафиши – оказались сокрушительной силой. Они внезапно объединились, и завладев дубинками, бросились в дома, особняки, конторы, лавки, словно землетрясение. Нить, удерживающая на месте вещи, была порвана, и отныне всё стало дозволено. Руководство кланом вернулось в руки семейства Ан-Наджи, к опасному гиганту, который впервые сформировал свой клан из большинства населения переулка. Ожидаемой анархии не последовало; харафиши объединились вокруг своего вождя преданно и послушно. Он же возвышался среди них, подобно внушительному зданию. Взгляд в его глазах внушал им мысли о созидании, а не о разрушении.

47

Ночью у Ашура собрались Юнус Ас-Саис и Джалиль Аль-Алам. Они пребывали в явном волнении. Шейх переулка заявил:

- Обычно не требуется вмешательства полиции в таких случаях...

- А сколько преступлений творилось у вас под носом? – раздражённо спросил его Ашур, – и все они требовали вмешательства полиции.

- Простите нас, вам лучше всех известны обстоятельства, в которых мы находимся, – пылко сказал шейх. Мне хотелось бы напомнить вам, что вы одержали победу благодаря тем людям, и уже завтра будете зависимы от их милости.

- Никто не будет зависеть от милости других, – уверенно заявил Ашур.

- Всё, что сдерживало их в прошлом, – это разобщённость и слабость, – нетерпеливо сказал ему шейх Джалиль Аль-Алам.

- Я знаю их лучше вас, – ещё более уверенно произнёс Ашур, – я долго жил бок о бок с ними на пустыре. Справедливость – лучшее лекарство от всех недугов...

- А что станется с богатыми и знатными людьми? – после некоторых колебаний спросил шейх Юнус Ас-Саис.

Ашур неистово и ясно заявил:

- Моя любовь к справедливости больше любви к харафишам, и больше, чем ненависть к знати...

48

Ашур Раби Ан-Наджи не медля ни часа, приступил к осуществлению своей мечты – той самой мечты, что привлекла харафишей на его сторону. Он долго наставлял их на пустыре, давая им пояснения, превратив их из голытьбы, карманников и попрошаек в самых великих членов клана, которых только знал переулок.

Он быстро уровнял в правах и обращении знать и харафишей, и наложил на богачей тяжёлое налоговое бремя, так что жизнь в переулке стала для них невыносимой, и они переселились в отдалённые кварталы, не знавшие ни вождей, ни кланов. Ашур установил для харафишей две обязанности: учить своих детей быть членами клана, чтобы сила их однажды не сошла на нет, и ими не завладели подлость и авантюризм, и жить, обеспечивая себя своими руками – ремеслом или трудом, которые он устроил им за счёт отчислений для клана. Он начал с себя: торговал фруктами и поселился вместе с матерью в маленькой квартирке. Таким образом, он воскресил эпоху предельно сильного и непорочного клана. Шейх Джалиль Аль-Алам не мог не похвалить его публично за добрые намерения и справедливость. Так же сделал и Юнус Ас-Саис. Однако Ашур испытывал внутренние сомнения насчёт них обоих: у него были подозрения, что они скорбят по тем дарам, что незаметно получали от знати, или при распределении отчислений, существовавших ещё при беглых членах клана.

Шейху Джалилю Аль-Аламу пришлось покинуть переулок, и на его место Ашур поставил шейха Ахмада Бараката. А шейху Юнусу Ас-Саису, назначенному ещё раньше властями, было невмоготу перебраться в другое место, и сидя в одиночестве в своей лавке, он приговаривал:

- В переулке остался один лишь мусор!

Он доверился Зайну Аль-Албайе, владельцу бара, с которым делился наболевшим, и тот в тревоге спрашивал его:

- До каких ещё пор продлится такое?

- Пока есть этот дикарь, надежды на изменения в жизни нет..., – отвечал ему Юнус Ас-Саис.

И, продолжая вздыхать, добавил:

- Не сомневаюсь, что такие же люди во времена его пращуров отводили душу так же, как и мы сейчас. Так что потерпите, ведь терпение – от Аллаха...

49

Ашур обновил местную мечеть, фонтан, поилку для скота и начальную кораническую школу, а также построил новую школу, чтобы вместить детей харафишей. Затем он приступил к делу, которое никто ещё до него не решался сделать: договорился с подрядчиком о сносе минарета Джалаля. Его предшественников удерживал от этого страх разгневать обитавших там злых духов, однако новый вождь клана не опасался злых духов, он сам своей гигантской фигурой возвышался в переулке, подобно минарету, устанавливая при этом справедливость, непорочность и уверенность. Он не бросал первым вызова главам других кланов, но мог проучить тех, кто осмеливался бросить вызов ему, делая то назидательным уроком, и потому власть и господство были уготованы ему без боя.

50

Халима Аль-Барака была уверена, что ему пришло время подумать и о себе самом. К нему прибыл его счастливый брат – Дий, намеренный вернуть себе угольную контору и стать знатным господином, пользуясь покровительством своего брата – главаря клана, однако не встретил от последнего никакого поощрения, и был вынужден остаться при своём отеле. Халима предложила Ашуру жениться:

- В нашем переулке пока ещё остались знатные добрые люди, которые не злоупотребили своим богатством...

Ашур с огромным негодованием вспомнил семейства Аль-Хашшабов и Аль-Аттаров, и сказал матери:

- Мама, я чувствую, что вы стремитесь к лучшей жизни, чем та, что есть сейчас.

- Несправедливо ты поступаешь, что так угнетаешь себя, – искренне сказала она.

Протестующим тоном он ответил:

- Нет!

Он резко проговорил это, но в словах его было не столько истинное несогласие с ней, а скорее желание скрыть свою слабость, которую он иногда обнаруживал в тайниках своей души. Как же он иногда жаждал жизни в достатке и величии! Как мечтал о доме и милой жене! Вот почему он ответил так резко, но без агрессии:

- Я не стану разрушать собственными руками самое величественное здание из тех, что сооружены в переулке!

Он упорно стоял на своём, утверждая, что его отказ проистекал изнутри, а не из-за опаски со стороны харафишей: он хотел превзойти своего пращура. Тот полагался на себя, тогда как сделал харафишей несокрушимой силой. Его предок преклонился однажды перед своей страстью, он же удержится, подобно древней стене обители. И он снова резко произнёс:

- Нет!

51

То была его самая великая победа: победа над самим собой. Он взял в жёны Бахийю, дочь Адалат, парикмахерши, увидев её и наведя со своей стороны справки о ней. Когда минарет Джалаля был вырван с корнем, в переулке устроили вечер с музыкой и плясками, а после полуночи Ашур отправился к дервишской обители, чтобы побыть одному в свете звёзд, в пространстве песнопений. Он уселся на землю, скрестив ноги и отдавшись чувству довольства и нежности ночного воздуха. Редкий миг в жизни, показывающий ясный свет, без стенаний тела и разума, в гармонии времени и места. Словно неясные гимны раскрывали свои тайны на тысяче языков. Он словно понял наконец, почему дервиши так долго исполняли их на чужом языке, держа свои двери запертыми.

Во мраке витал стрекот. Он в замешательстве уставился на огромную дверь обители, видя, как это массивная глыба деликатно и уверенно раскрывается, а оттуда выходит силуэт дервиша, подобно воплощению дыхания ночи. Приблизившись к нему, он прошептал:

- Приготовьте флейты и барабаны. Завтра шейх выйдет из своей отшельнической кельи и осветит своим светом весь переулок, дарует каждому юноше бамбуковую дубинку и плоды шелковицы. Приготовьте флейты и барабаны...

Он вновь вернулся в мир, где были звёзды, гимны, ночь и старинная стена, цепляясь за своё видение, и руки его погрузились в волны величественной тьмы. Встряхнулся и поднялся на ноги, опьянённый вдохновением и мощью. Сердце сказало ему: «Не тревожься: та дверь ещё откроется однажды в приветствии перед теми, кто вступает в эту жизнь с невинностью детей и стремлениями ангелов...»

И воскликнули певчие:

Душ вакте сахар аз госсе наджатам даранд

Ва андар ане золмате шаб абе хайатам даранд.

Конец