Нагиб Махфуз. Эпопея харафишей, Части 1-5

перевод с арабского

Часть 1. Ашур Ан-Наджи

1

В сумраке раннего страстного утра, на пешеходном переходе между смертью и жизнью, на виду у неспящих звёзд, в месте, где слышны радостные неясные песнопения, шёл разговор, в котором воплотились выпавшие на долю нашего переулка испытания и радости.

2

Он шёл, прощупывая свой путь концом толстой палки – его наставницы в вечном мраке. Он знал, где находится, по запаху, счёту шагов, степени слышимости песнопений и внутреннему вдохновению. Дорога, лежавшая между его домом на кладбищенской возвышенности и переулком, была самым трудным отрезком пути к мечети Святого Хусейна, но вместе с тем и самым приятным. Внезапно до его острого слуха долетел плач младенца. Наверное, то было эхо, усиленное в этот рассветный час. На самом деле, от хмельного состояния его пробудили видения и упоение от святых гимнов. В такой час матери всецело отданы заботе о своих детях!... Вот шум усилился и приблизился, и совсем чуть-чуть, и он поравняется с ним. Он откашлялся, чтобы не случилось столкновения с кем-нибудь на пути в этот утренний час. Он задавался вопросом, когда же ребёнок прекратит плакать, чтобы сердце успокоилось, и чувство благоговения вернулось к нему. Однако теперь плач досаждал ему уже с левой стороны. Он отошёл вправо, пока не коснулся плечом стены обители дервишей, и остановился со словами:

- Эй, женщина! Покорми же ребёнка молоком!

Но ему никто не ответил, а плач продолжился. Тогда он крикнул:

- Эй, женщина! Эй, народ Божий!

Тем не менее, всё, что он услышал, был плач. Сомнения охватили его. Невинность утра умылась водой рассвета. Он с превеликой осторожностью направился в ту сторону, откуда доносился звук, крепко прижимая к себе свою палку. Слегка наклонившись над источником этого голоса и нежно протянув ладонь, коснулся указательным пальцем свёртка с одеждой. Именно это и предвидело его сердце. Обвёл пальцем его складки, пока не дотронулся до свежего, мокрого от слёз лица, судорожно сжимающегося от плача. Взволнованный, он крикнул:

-Да похоронены будут их сердца во мраке грехов!

И вновь закричал в гневе:

- Да падёт проклятие Аллаха на этих злодеев!

Немного поразмыслив, он решил, что лучше не оставлять это дело в стороне, даже если он и пропустит утреннюю молитву в мечети Хусейна. Ветер был холодным в этот летний утренний час, к тому же вокруг было полно ящериц. Аллах испытывает своего раба непредвиденными обстоятельствами. Он нежно поднял свёрток, а затем принял решение вернуться домой, чтобы посоветоваться с женой об этом. До него долетели голоса людей, которые, вероятно, шли на утреннюю молитву, и кашлянул, дабы обратить на себя внимание. Неожиданно раздался голос:

- Мир верующим.

Он тихо сказал в ответ:

- И вам мир Господний...

Человек, заговоривший первым, узнал его по голосу и спросил:

- Шейх Афра Зайдан?!.. Что вас задерживает здесь?

- Я возвращаюсь домой. Ничего нового, ни до, ни после...

- Да будет над вами мир и благополучие, шейх Афра.

После некоторых колебаний шейх произнёс:

- Я наткнулся на младенца около старинной стены.

Среди мужчин послышалось бормотание, пока один из них не сказал:

- Да будут прокляты эти грешники!

Кто-то ещё предложил:

- Отнесите его в полицейский участок.

А третий спросил:

- Что вы собираетесь с ним делать?

Со спокойствием, отнюдь не подходящим данной обстановке, он ответил:

- Аллах поведёт меня по своему пути...

3

При виде шейха – своего мужа – в свете лампы, которую она подняла левой рукой, Сакина встревожилась и спросила:

- Боже сохрани! Что тебя вернуло обратно?

Вскоре она заметила младенца и воскликнула:

- Это ещё что такое, шейх Афра?

- Я натолкнулся на него в аллее.

- О Милосердный Аллах!

Она нежно взяла ребёнка, в то время как шейх уселся на диван между накрытым сверху колодцем и печкой, и пробормотал:

- Воистину, нет бога, кроме Аллаха!

Сакина принялась укачивать ребёнка и ласково сказала:

- Это мальчик, шейх Афра!

Он же в ответ лишь молча кивнул головой.

Она с озабоченностью сказала:

- Ему нужна еда...

- Что ты об этом знаешь, ты же не рожала ни мальчика, ни девочку?!

- Ну, я кое-что знаю, а тот, кто нуждается в каком-либо руководстве, всегда найдёт того, кто направит его на верный путь... А что ты собираешься делать с ним?

- Мне порекомендовали отнести его в полицейский участок.

- А его там покормят молоком, в этом участке?... Давай лучше подождём, пока не объявится тот, кто ищет его.

- Никто его не будет искать...

Наступила гнетущая тишина, пока наконец шейх Афра Зайдан не пробормотал:

- Разве не грешно удерживать его тут дольше, чем следует?

Сакина ответила с горячим воодушевлением:

- Согрешил тот, кто бросил его...

Затем её охватило вдохновение, которому она обрадовалась:

- У меня ведь больше нет надежды родить...

Он отодвинул чалму с выступающего как рукоятка валика для белья лба и спросил:

- Так о чём ты думаешь, Сакина?

Увлечённая собственным вдохновением, она ответила:

- Шейх, господин наш, если Аллах послал мне удел, как же я могу отвергнуть его?

Протерев закрытые глаза носовым платком, он ничего не сказал в ответ. Тогда она торжествующе промолвила:

- Ты и сам этого хочешь...

Проигнорировав её слова, он посетовал:

- Я пропустил предрассветную молитву в мечети Хусейна...

С улыбкой на губах и не сводя глаз с покрасневшего личика, она произнесла:

- Рассвет лишь пробивается, в то время как Аллах прощающ и милосерден...

Шейх Афра Зайдан поднялся, чтобы совершить молитву, и в этот момент с лестницы спустился Дервиш Зайдан с отяжелевшими ото сна веками:

- Я голоден, золовка...

Увидев у неё младенца, он пришёл в замешательство словно десятилетний мальчуган, и спросил:

- Это что такое?!

Сакина ответила ему:

- Это удел, дарованный мне Всевышним и Всемогущим Аллахом...

Он на миг пристально поглядел на него, а затем спросил:

- А как его имя?

Женщина поколебалась мгновение, и произнесла:

- Пусть у него будет имя моего отца. Ашур Абдулла. И да объемлет его Аллах своим благословением и довольством...

Тут послышался громкий голос шейха Афры, читающего нараспев Коран.

4

Под звуки радостных и неясных религиозных песнопений проходили дни, и вот однажды шейх Афра Зайдан сказал своему брату Дервишу:

- Тебе уже двадцать. Когда ты женишься?

Юноша вяло ответил:

- Когда пожелает Аллах...

- Ты сильный носильщик, а у носильщиков обильный доход.

- Разве ты не опасаешься искушения?

- Аллах хранит верующих.

Слепой чтец Корана покачал головой направо-налево и с сожалением произнёс:

- Ты не извлёк ни малейшей пользы из начальной религиозной школы и даже не помнишь наизусть ни одной суры!

Тот раздражённо ответил:

- Главное, с чем считаются, это труд, а я зарабатываю потом со своего лба...

Шейх немного призадумался, а потом сказал:

- На твоём лице есть порез. Откуда это?

Дервиш понял, что жена его брата выдала его, и он нахмурившись, пристально поглядел на неё. Она как раз занималась разжиганием печи с помощью Ашура, и с улыбкой ответила:

- Ты и правда ожидаешь от меня, Дервиш, что я буду скрывать от твоего брата то, что причиняет тебе вред?

Шейх Афра с укором спросил его:

- Ты подражаешь людям, что творят насилие и зло?

- Иногда злые люди меня задевают, и я защищаюсь...

- Дервиш, ты вырос в доме слуги Корана в чести и достоинстве. Разве ты не видишь, как примерно ведёт себя твой брат Ашур?

Дервиш огрызнулся:

- Он не мой брат!

Шейх погрузился в недовольное молчание.

Ашур же внимательно следил за их беседой, хотя и был в шоке. Его изумление было предсказуемым в любом случае. Он делал всё, что было в его силах и не просил больше того, что у него было. Он занимался уборкой дома, ходил за покупками на рынок, каждое утро вместе со своим благодетелем ходил на предрассветную молитву в мечеть Хусейна, черпал ведром воду в колодце, разжигал печь, а ближе к вечеру садился у ног шейха и учил наизусть из Корана всё то, что мог запомнить, пока тот наставлял его в жизни и учил правильному поведению. По правде говоря, шейх любил его был им доволен. Сакина же смотрела на него с восхищением и говорила:

- Он будет хорошим и сильным парнем.

Шейх Афра Зайдан сказал:

- Да будет сила его служить людям, а не шайтану!

5

Небеса пролили своё благословение на Ашура. Сердце шейха Афры Зайдана радовалось ему год от года в той же степени, сколько он негодовал на своего родного брата и воспитанника Дервиша. К чему, о боже, они оба выросли под одной крышей? Однако Дервиш отошёл от опеки шейха, стремясь самостоятельно зарабатывать себе на жизнь, после того, как сердце его отвергло обучение. Он отправился в мир мальчиком со свежим лицом и получил воспитание в объятиях насилия и жестокости, прежде чем окреп его стан, а дух проникся силой и чистотой.

Что же до Ашура, то он с самого начала был открыт красоте, свету и священным песнопениям. Он рос огромным, словно ворота странноприимного дома, раздавался ввысь и вширь. Руки его были твёрдыми, словно камни в старинной стене, а ноги – как ствол тутового дерева. Голова его была большой, благородной, черты лица – гармоничны и переполнены жизненными соками. Сила его обнаружилась в усердии в работе, выносливости и труде без устали со всей жизнерадостностью и удовольствием. Шейх часто говорил ему:

- Да будет сила твоя служить людям, а не шайтану!

Однажды шейх объявил, что хочет сделать его чтецом Корана, как и он сам. Дервиш насмешливо засмеялся, комментируя желание своего брата:

- Разве не видишь, что его огромная комплекция способна вселить ужас в сердца аудитории?

Шейх не придал значения его комментарию, однако был вынужден отказаться от своего желания, когда ему стало ясно, что горло Ашура не поможет ему, ибо оно не способно овладеть мелодичными напевами, а голосу его не достаёт сладости и гибкости. С присущей ему грубостью он звучал как будто доносился из пустого свода. И всё это в дополнение к неспособности его выучить наизусть какую-нибудь длинную суру.

Ашур был удовлетворён своим трудом, как и жизнью, полагая, что останется в этом раю до скончания времён... Он верил в то, что ему говорили: что шейх взял его под свою опеку после кончины его родителей, ибо хорошие и добрые люди умирают как подрубленные деревья в расцвете сил, и потому благодарил Создателя за проявленную к нему милость. Он был окружён заботой и покровительством, найдя пристанище, не знавшее себе равных во всём квартале. Однажды шейх Афра счёл, что период его образования и воспитания завершился, и пришло время отправить его овладеть каким-нибудь ремеслом. Но бесповоротный приговор судьбы опередил шейха: он заболел лихорадкой, победить которую не смогли никакие народные средства, и он переселился к своему Творцу. Сакина оказалась без средств к существованию, и неспособной зарабатывать на жизнь сама, и отправилась в свою родную деревню Кальюбийю. Прощание её с Ашуром было трогательным и слёзным. Она поцеловала его, прочитала заклинание от всяческой напасти, и удалилась. Вскоре он почувствовал себя одиноким в этом мире, без единого близкого человека, под властью своего упрямого господина – Дервиша Зайдана.

Он задумчиво опустил свои тяжёлые веки, чувствуя, что пустота всё пожирает, а он сам хотел бы подняться вверх по солнечным лучам и раствориться в каплях росы или оседлать ветер, что ревёт под сводами. Однако голос, поднимающийся из самого сердца, подсказал ему, что даже когда эта пустота опустится на землю, та наполнится проблесками милости Того, кто обладает величием.

6

Дервиш пристально смотрел на него, сидя на корточках возле печи в подавленном духе. Какой гигант! Челюсти у него как у хищного зверя, усы – как бараньи рога. Бесхитростная сила, ни работы, ни заработка у него нет. К счастью, он не обучался ремеслу, хотя его нельзя недооценивать. Интересно, почему он сам, Дервиш, его не любит? Один вид его, притулившегося к полу, напоминал заострённый утёс, что загородил путь, блеск мельчайших пылинок раскалённого ветра-хамсина, отягчённого пылью, вызывающе раскрытую могилу в праздничный день. Чёрт побери! Нужно его использовать!

Не глядя на него, он спросил:

- Как ты будешь зарабатывать себе на жизнь?

Ашур раскрыл свои глубоко запавшие глаза медового цвета и покорно сказал:

- Я к вашим услугам, мастер Дервиш...

Тот холодно ответил:

- Мне не нужны ничьи услуги...

- Тогда я должен уйти.

Затем с надеждой добавил:

- Не позволите ли мне остаться в этом доме, ведь кроме него, другого у меня нет?

- Это же не отель.

Отверстие печи выглядело тёмным и погасшим, а с полки сверху раздавался шелест мыши, лапка которой запуталась в сухих стеблях чеснока.

Дервиш кашлянул и сказал:

- И куда ты пойдёшь?

- Мир Божий просторен...

На это Дервиш саркастически заметил:

- Но ты же ничего о нём не знаешь. Он более жестокий, чем ты себе представляешь...

- По крайней мере, найду себе работу, чтобы прожить.

- Твоё тело – самое большое препятствие. Ты не найдёшь себе дома, ни один ремесленник не примет тебя. К тому же тебе почти двадцать...

- Я никогда не использовал свою силу, чтобы причинить кому-то зло...

Дервиш громко рассмеялся:

- Тебе никто не станет доверять. Хулиганы расценят тебя как своего соперника, а торговцы – бандита с большой дороги...

Затем он тихо и глубокомысленно добавил:

- Ты умрёшь с голоду, если не будешь рассчитывать на свою силу...

Ашур пылко воскликнул:

- Я охотно отдам её, чтобы служить другим, Аллах свидетель!

- Какая польза от твоей силы, если ты не прочистишь свои мозги от глупых представлений?!

Ашур направил на него недоумевающий взгляд и спросил:

- Используйте меня как носильщика, давайте работать вместе.

Тот насмешливо возразил:

- Ни одного часа в своей жизни я не был носильщиком...

- Но...

- Оставь это. Мог бы я сказать что-то другое?

- Тогда кем мне работать, мастер?

- Терпение, и я открою перед тобой врата работы и заработка. Так что либо входи в них, либо иди своей дорогой...

Со стороны кладбища послышались звуки похорон. Дервиш сказал:

- Все на земле смертны.

Ашур, утративший терпение, сказал:

- Я голоден, мастер Дервиш!

Тот дал ему монету в два миллима:

- Это тебе последний подарок от меня!

Ашур вышел из дома, когда закат опускался над могилами и пустотой. То был летний вечер, дул ветерок, приносивший смесь запахов земли и базилика. Он прошёл по переулку до площадки перед обителью дервишей. Перед собой разглядел тёмный свод. Над стеной возвышались кроны тутовых деревьев. Послышались неразличимые песнопения, и Ашур решил отложить в сторону все свои заботы и сказал себе:

- Не грусти, Ашур! В этом мире у тебя бесчисленное множество братьев...

Песнопения по-прежнему преследовали его:

Аз форуге махе хосн,

Аз руйе рахшане шома,

Абруйе хуби аз чахе

Занахдане шома.*

7

Ашур вдохнул ночного воздуха. В сердце его проникли сияющие взгляды звёзд. Дух его понёсся к ясному летнему небу. Он сказал: «До чего же хороша эта ночь для поклонения Богу, чтобы упасть на колени, прошептать подавленные желания и призвать своих любимых за неизведанной завесой!»

На расстоянии пары пядей от него стояла фигура, омрачая его безмятежность и затягивая в мир тревог. Своим хриплым голосом Ашур спросил:

* Газель 12 из «Дивана», Хафиза

Как свет луны, сиянье ваше
Отражено в воде колодца.
Желанны страстно встречи наши.

(Перевод Альберта Афлитунова).

- Чего вы ждёте здесь, мастер Дервиш?

Дервиш в ответ толкнул его кулаком в грудь и злобно прошептал:

- Говорите потише, дурак!

Оба стояли близ изгороди по другую сторону кладбища на подступах к пустыне. Холмы были вдали справа от них, могилы – слева. Ни шороха, ни прохожего рядом. Казалось, даже души покойных в это час утихли в каком-то неизвестном месте. Во тьме материализовались идеи, словно предупреждение, и доброе сердце Ашура тревожно забилось. Он зашептал:

- Скажите мне, да будет свет Божий в вашем сердце, что вы задумали?

Шёпотом ругая его, Дервиш сказал:

- Подожди. Нет, что ли, у тебя терпения?

Затем, наклонившись к нему:

- Я не прошу тебя делать что-либо, я всё сделаю сам. Просто закрой меня со спины, если потребуется...

- Но я же не знаю, что вы замышляете...

- Заткнись. У тебя будет выбор.

Со стороны пустыни появились звуки. Ветер донёс запах живого существа, а вслед за ним послышался голос старика, подгонявшего животное:

- Положись на Аллаха...

Когда он приблизился, стало ясно, что он едет верхом на осле. Едва он поравнялся с ним, как Дервиш запрыгнул на него... Ашур растерялся: его опасения подтвердились. Он не мог что-либо ясно различить, однако услышал угрожающий голос Дервиша:

- Давай сюда свой кошелёк, а не то...

Голос, дрожащий от старости и от страха, взмолился:

- Пощады... Ослабь свою хватку...

Ашур невольно устремился вперёд и закричал:

- Отпустите его, мастер!

Дервиш заорал на него:

- Заткнись!

- Говорю вам: отпустите его!

Он схватил Дервиша за пояс и без труда поднял его. Дервиш ударил его локтем:

- Горе тебе! Ну подожди у меня!

После чего один лишь язык Дервиша мог пошевелиться; Ашур же обратился к старику:

- Идите с миром!

И лишь после того, как он убедился, что тот человек спасён, он освободил Дервиша и извиняющимся тоном сказал:

- Простите меня за грубость...

Тот закричал на него:

- Неблагодарный подкидыш!

- Но я же удержал вас от того, о чём вы пожалеете!

- Подлый дурак! Ты создан только для того, чтобы попрошайничать.

- Да простит вас Аллах...

- Грязный ублюдок!

Ашур погрустнел и замолчал, а Дервиш продолжал:

- Ублюдок, подкидыш!... Не понимаешь разве?... Это правда.

- Не поддавайтесь гневу. Шейх говорил мне это.

Дервиш презрительно сказал:

- Я говорю тебе правду.Он нашёл тебя в аллее, тебя кинула там твоя мать-шлюха!

- Да смилостивится Аллах над добрыми людьми!

- Клянусь моей честью и душой брата, ты просто-напросто незаконнорожденный ублюдок!... А зачем иначе избавляться от ребёнка посреди ночи?

Ашур обиделся и ничего не произнёс. Дервиш продолжал:

- Ты погубил все мои усилия, сам же закрыл перед своим носом врата пропитания. Да, ты сильный, но ты трус. Вот и доказательство тому.

И с этими словами он что есть сил запустил кулаком в лицо Ашура, застав того врасплох от первого удара, полученного в своей жизни. Дервиш словно безумный закричал:

- Ты трус! Глупый трус!

Ашур разбушевался от гнева. Буря его гнева разрушила стены святилища ночи. Своей мощной рукой он обрушил удар по голове мастера, и тот упал без сознания. Он стоял, борясь с гневом, пока тот не утих, и наконец осознал всю серьёзность того, что натворил. Он пробормотал:

- Простите меня, шейх Афра.

Наклонившись над Дервишем, он поднял его и понёс на руках через ряд могил, пока не притащил домой. Там он положил его на диван и зажёг светильник, принявшись с тревогой и жалостью смотреть на него. Прошло несколько тяжёлых минут, пока тот не открыл глаза и не завертел головой...

Из глаз Дервиша летели искры, показывающие, что он всё вспомнил. Оба смотрели друг на друга в тишине. Ашуру казалось, будто шейх Афра и Сакина присутствуют рядом, угрюмо наблюдая за ними... Ашур вышел из дома, пробормотав:

- Положусь-ка я на Создателя небес и земли...

8

Ашур брёл куда глаза глядят. Пристанищем и ночлегом ему служила сырая земля – и мать, и отец для тех, у кого нет ни матери, ни отца, кормясь тем, что найдёт. Если ночи были тёплыми, он спал под стенами обители дервишей, а если холодные – под аркой. Он наконец поверил, что Дервиш рассказал ему правду о его происхождении. Горькая правда преследовала его и вот настигла. Он узнал правду об этом мире за несколько ночей, проведённых подле Дервиша, неизведанную дотоле под крылом доброго шейха Афры Зайдана, с которым он прожил свои двадцать лет. Несчастья – суровые учителя, однако искренние. Он был ребёнком греха. Но грешники исчезли, а он остался один перед лицом этого мира. Возможно, сейчас он жил жгучими воспоминаниями в сердце, не знающем сна.

Сильная грусть заставила его охотно прислушаться к песнопениям, доносящимся из дервишской обители; смысл этих трелей был скрыт от него за завесой персидских слов, как и лица его родителей были скрыты среди чужих людей. Возможно, однажды он найдёт свою мать или отца или отыщет смысл этих песнопений. А может быть, он когда-нибудь расшифрует загадку, заплачет слезами счастья, или сбудется одно из его заветных желаний в лице любимого им человека. Он созерцал изящные деревья с извивающимися стволами в саду, поросшем густой травой, поющих птиц в гнёздах, смотрел на дервишей в просторных одеяниях-абах и высоких колпаках-кавуках: они семенили своими проворными лёгкими шажками. Ашур спросил себя:

- Почему они трудятся, словно бедняки? Почему они подметают землю, опрыскивают её, поливают растения? Не нужен ли им надёжный слуга?!

Ворота обители звали его, шепча прямо в сердце: постучи, попроси разрешения и войди. Он испугался благополучия, тишины, радостности этого места. Он повернулся в сторону тутовых деревьев со спелыми плодами, наполнившимися сладким нектаром и дающим шёлк. Чья-то чистая рука сорвёт их с радостью и ликованием.

Ласковый шёпот взял над ним верх – он подошёл к закрытым дверям и вежливым, смиренным голосом воскликнул:

- Эй, люди божьи!

Ещё несколько раз он повторял свой зов...

Но они прятались от него, не отвечая. Даже птицы – и те смотрели на него с подозрением. Поток прекратил своё течение, травы – перестали плясать. Никому не нужна была его помощь. Энтузиазм его ослаб, вдохновение погасло, стыд обуял его. Он упрекал себя, отчитывал за наплыв чувств и стараясь укрепить свою силу воли. Схватив себя за пышные усы, он сказал:

- Не делай себя предметом разговоров всякого встречного...

И добавил:

- Лучше уйти от тех, кто отказывается от протянутой тобой руки помощи. Поищи-ка тех, кто действительно нуждается в твоих услугах.

Он ушёл и стал зарабатывать себе на хлеб как мог: если ему попадались свадьбы, он изъявлял добровольное желание прислужить, подворачивались где-то похороны – он также помогал, был носильщиком, курьером, довольствуясь и мелкой монетой, и лепёшкой хлеба, и даже одним только добрым словом.

Однажды ему встретился один человек с уродливым, словно мышиным, лицом, который позвал его:

- Эй, парень!

Ашур вежливо подошёл к нему, готовый помочь:

- Разве ты не знаешь меня?

Ашур в замешательстве ответил:

- Извините, я чужой и не знаком с вами...

- Но ведь ты из нашего квартала?

- Я живу тут совсем недавно...

- Кулайб Ас-Самани, я один из предводителей клана Кансу.

- Моё почтение, мастер...

Человек внимательно поглядел на него и спросил:

- Ты присоединишься к нам?

Ашур без запинки ответил:

- Сердце у меня не для этих дел...

Кулайб рассмеялся и сказал:

- Тело быка, а сердце – как у птички!

Ашур видел, что осёл мастера Зайна Ан-Натури стоит, привязанный в загоне после долгого дня работы. Он вызвался почистить его, покормить сеном, подмести двор и опрыскать его на виду у мастера, а затем ушёл, так и не попросив ничего взамен.

Мастер Зайн позвал его в тот же день к себе и спросил:

- Ты ведь сын покойного шейха Афры Зайдана, так?

Тот смиренно ответил:

- Да. Да упокоится душа его...

- До меня дошли слухи, что ты отказался присоединиться к членам клана Кансу.

- Нет у меня стремления такого...

Мастер Зайн улыбнулся и предложил ему стать погонщиком осла у него. Ашур тут же согласился; сердце его прыгало от радости в груди.

Он повёл осла работать с воодушевлением, возможно даже со всей своей силой и жизненной энергией. Так проходили дни, и мастер всё больше убеждался в его хорошем поведении, воспитанности и набожности, а сам Ашур доказал, что достоин доверия.

Пока он работал во дворе, тщательно избегал смотреть в ту сторону, где, возможно, могла промелькнуть жена мастера Зайна. Однако он увидел однажды его дочь Зейнаб, когда та выходила на улицу, и на несколько мгновений глаза изменили ему, и он поглядел на неё, но тут же пожалел. Сожаление стало ещё больше, когда в груди его загорелось пламя, перешедшее на внутренние органы и остановившееся в паху, вызвав неукротимое желание.

Опьянённый сильным ненасытным желанием, он пробормотал:

- Да хранит нас Аллах...

Впервые он произнёс имя божье краешком языка, в то время как мысли его витали где-то далеко. То был примитивный сексуальный опыт, ограниченный трепетом изумления, волнения и странности.

Мастер Зайн Ан-Натури был доволен им как надёжным сторожем, и спросил его:

- Где ты живёшь, Ашур?

Тот просто ответил:

- У забора обители или под аркой.

- Тогда, без сомнения, тебе понравится спать в загоне?

Тот радостно ответил:

- Это счастье для меня, спасибо вам, мастер...

9

Он просыпался на рассвете. Он уже привык к сумеркам, разбавленным улыбками света, гулу голосов набожных и порочных людей, чистому дыханию вселенной, облачённой в сон. Он отогнал подальше от сердца вызывающий образ Зейнаб и молился, поглощая лепёшку с консервированными оливками и зелёным луком. Похлопывал осла по спине, а затем вёл его перед собой на площадь, готовясь к новому дню труда и заработка. Он был переполнен разливающейся по телу жизненной энергией и неограниченной уверенностью в своих силах, выносливости и контроле над неизведанным. Но ещё его постоянно окружало что-то, готовое вырвать его с корнем: перед ним была Зейнаб, берущая верх над ним смутным призывом... Лицо её было бледноватым, с выделяющимся носом и толстыми губами, тело – маленьким и крепким, однако она имела на него чарующее влияние и постоянно влекла его. Иногда он не обращал внимания на осла и его седока.

Во время отдыха он стоял перед домом, наблюдая за потоком прохожих: до чего же много было людей, трудящихся в лавках, развозящих ручные повозки, корзины, ножи! А сколько было тут бродяг-харафишей без определённых занятий! Кто среди всех этих людей был его отцом?... Кто был матерью среди этих женщин?... Покинули ли они этот мир или всё-ещё пребывают в нём?... Знают ли его или нет?... Кто завещал ему эту огромную, переполненную благосклонностью шейха Афры Зайдана вселенную?

Он прогнал из головы эти бесполезные изнуряющие мысли, и их место сразу же занял смутный призыв Зейнаб Ан-Натури. Он сказал себе:

- Всё движется, всё изменяется. Обязательно что-то будет… – И добавил. – Пусть благо будет моим союзником как вознаграждение за чистые намерения.

Тут до него донёсся разъярённый от гнева голос Зайна Ан-Натури: он увидел его во дворе, ввязавшегося в словесную перепалку с одним из покупателей. Он яростно кричал ему:

- Ты вор!.. Не больше и не меньше.

Покупатель воскликнул:

- Попридержи свой грязный язык!

Тут мастер Зайн дал ему пощёчину и схватил за шиворот. Ашур ринулся к ним с криком:

- Остановитесь и помолитесь единому господу!

Он бросился между ними, и покупатель пнул его ногой, выругав. Ашур с силой прижал его к своей груди, пока тот не закричал от боли, а потом отпустил со словами:

- Убирайся отсюда подобру-поздорову...

Тот быстро покинул двор. Женщины столпились у окна, и мать Зейнаб закричала:

- Осталось только, чтобы он набросился на нас в нашем же доме!

Зайн Ан-Натури благодарно поглядел на Ашура, и скрывая своё смущение, сказал:

- Да вознаградит тебя Аллах...

Мастер прошёл в дом. У окна осталась одна Зейнаб. Ашур вернулся на своё место у дверей, говоря сам себе:

- Нам осталось лишь обменяться взглядами...

Он прислонился к стене и заметил кошку, приготовившуюся для устрашения напасть на чёрную собаку, отошедшую в сторону, дабы избежать драки.

- Будь осторожен, Ашур! Это наставление от твоих родителей.

И он отдался приятным мечтам, пока их не сожгли лучи летнего солнца...

10

Адалат Ан-Натури спросила мужа:

- Ты уверен, что он заслуживает доверия?!

- Конечно. Он стал мне как сын.

Теряя терпение, она произнесла:

- Отлично. Выдай за него Зейнаб...

Зайн Ан-Натури задумчиво нахмурился:

- Я надеялся выдать её за кого-то получше.

- Мы уже слишком долго ждём. Каждый раз, как кто-то приходит свататься к одной из её сестёр, ты отказываешься из-за того, что она самая старшая.

Он с досадой ответил:

- Если бы она была твоей плотью и кровью, ты бы так не говорила...

- Она стала камнем преткновения на пути моих дочерей. Ей уже двадцать пять, она не красива, а её нрав портится день ото дня...

Он угрюмо повторил:

- Если бы она была твоей плотью и кровью, ты бы так не говорила...

- Разве тебе не достаточно, что ты ему доверяешь?... Тебе ведь нужен кто-то, кому можно доверять в старости?

- А как же Зейнаб?

- Она будет рада. Спаси её от отчаяния...

11

Ашур услышал, как мастер Зайн зовёт его из гостиной. Когда он подошёл, тот усадил его подле себя на деревянном диване, покрытом ковриком из овечьей шкуры. Ашур несколько поколебался, затем сел. Тогда мастер ласково спросил его:

- Ашур, почему бы тебе не подумать о женитьбе – половине твоей веры?

12

Радость и свет: когда мечты становятся блаженством, поющим в ушах и в сердце, когда лица рабов божьих сияют светом прощения, то даже насекомые перестают досаждать.

Ашур отправился в султанские бани, где побрился и смыл с себя пот, причесал волосы и подстриг усы. Он также опрыскал себя розовой эссенцией и почистил зубы палочкой-мисваком. Горделиво накинул на себя белый джильбаб и обувь, сшитую специально для его огромных ступней.

Свадьбу они справили соответствующую в доме Ан-Натури, а затем новобрачные поселились в полуподвальном этаже, состоящем из одной комнаты и коридора в доме, что стоял как раз напротив дома Ан-Натури. Ашур был переполнен любовью, бьющей через край. Отдельные люди, что погрязли в разврате, покинув во второй половине ночи – самой тёмной – курильни опиума, усаживались на корточках близ окон подвала Ашура в темноте, где подслушивали и видели сновидения.

Со временем у Ашура родились сыновья – Хасбулла, Ризкулла и Хибатулла, а мастер Зайн и его жена скончались, в то время как их дочери вышли замуж.

Ашур наслаждался счастьем семейной жизни. Он по-прежнему работал погонщиком осла, который теперь принадлежал ему – то был свадебный подарок от мастера Ан-Натури. А Зейнаб разводила кур и продавала яйца. Жизнь стала легче. В коридоре у них стояли запахи приправ.

Дети подросли и к отрочеству выучились различным ремёслам. Хасбулла работал подмастерьем у плотника, Ризкулла – лудильщиком, Хибатулла – помогал гладильщику. Ни одному из них не достался гигантский рост отца, однако они обладали достаточной силой, чтобы вызывать уважение к себе в родном квартале.

Несмотря на то, что Ашур был известен своим кротким нравом, ни один бандит из клана Кансу не задевал его. Зейнаб же не была склонна к подобной кротости. Она была нервозной, подозрительной и язвительной, однако лучшим примером усердия, трудолюбия и верности.

Она была старше его на пять лет. Насколько он сохранял свою жизненную энергию и молодость, настолько же она изменилась и истощилась раньше срока. Однако он не отрывал от неё взгляда, не переставая любить её.

С течением времени на заработанные им самим деньги и деньги Зейнаб Ашур приобрёл повозку-двуколку, и стал уже не погонщиком осла, а кучером. Зейнаб тоном лёгкой угрозы заявила:

- Клиентами у тебя были мужчины, теперь же ты будешь возить одних только женщин!

Он засмеялся и сказал:

- А разве ко мне приходит кто-то, кроме едущих в паломничество к святыням и на кладбища?!

Она воскликнула:

- Ну смотри у меня! Бог наш всё видит!

Его же огорчало то, что он начал забывать Коран, который до того помнил наизусть – всё, что осталось, были лишь коротенькие суры, повторяемые им во время молитв. Однако его любовь и стремление к добру никогда не иссякали. Теперь-то он хорошо знал, что не один только Дервиш Зайдан был злодеем, встреченным им в жизни. Он знал, что жизнь полна обмана, насилия и бессчётного количества злодеев, однако упорно старался вести достойную жизнь, насколько мог, и резко осуждал себя, если увязал в грешном деле. Он не забывал, что присвоил себе все сбережения Зейнаб и некоторую часть заработка своих детей, чтобы купить повозку, и даже был с ними суров и впадал в разрушительную ярость!

Вместе с тем он был свидетелем неприятностей, которые чинили некоторым из его соседей бандиты из клана Кансу и их лидер. Он сдерживал свой гнев, утешая жертв бесполезными словами и призывая всех следовать правильному пути, пока однажды один из соседей не сказал ему:

- Ты и впрямь сильный, Ашур. Но к чему нам твоя сила?!

За что люди порицают его? К чему подстрекают? Разве не достаточно того, что он отказался присоединиться к этим угнетателям? Разве не достаточно того, что он использует свою силу на пользу людям?

Несмотря на это, совесть что-то нашёптывала и смущала его, подобно мухам, носящимся в воздухе в знойный день. Он сказал себе: люди не видят тебя таким, каким видишь себя ты сам, и грустно спросил:

- Где же безмятежность духа, где?

13

Он сидел на корточках на площадке перед дервишской обителью, прощаясь с последними лучами заходящего солнца и встречая вечер в ожидании начала песнопений и лёгкого осеннего ветерка, пропахшего холодом и скорбью и скользящего со старинной стены, таща на хвосте за собой призраков ночи. Ашур казался спокойным; на голове его не было ни одного седого волоса. На своих плечах он нёс бремя сорока лет, но эти годы словно придавали ему изящество и лёгкость бессмертных.

Внутренний голос прошептал ему что-то, заставив повернуть взгляд в сторону кладбищенской аллеи, и он увидел, как оттуда ленивой походкой вышел человек. Он не смог отвести глаз, узнав его в остатках солнечного света. Сердце его затрепетало, а радость угасла. Человек поравнялся с ним и встал впереди, закрыв собой стены обители. Он с улыбкой посмотрел на Ашура. Ашур пробормотал:

- Дервиш Зайдан!

Дервиш с упрёком сказал:

- Разве ты не поздороваешься? Добрый вечер, Ашур!

Он поднялся, протянул ему руку и ровным голосом сказал:

- Добрый вечер, Дервиш.

- Полагаю, я не так уж сильно изменился...

Его сходство с покойным шейхом Афрой Зайданом вызывало сожаление, однако черты лица его со временем огрубели и окаменели. Ашур сказал:

- Нет...

Дервиш многозначительно поглядел на него и сказал:

- Несмотря на то, что всё меняется...

Ашур проигнорировал его замечание и спросил:

- Где ты пропадал всё это время?

Тот с насмешливой язвительностью ответил:

- В тюрьме.

Хотя Ашур и не удивился этому, но воскликнул:

- В тюрьме!

- Все злодеи, а мне просто не повезло.

- Аллах прощающ и милосерден.

- До меня дошло, что дела у тебя идут хорошо.

- Это не более чем покровительство Господне.

Дервиш лаконично заявил:

- Мне нужны деньги.

Ашур почувствовал досаду; засунув руку в нагрудный карман, он вытащил оттуда монету в один риал и дал ему со словами:

- Это мало, но в моём положении много...

Дервиш с угрюмым выражением на лице взял деньги, и многозначительно сказал:

- Давай прочитаем «Аль-Фатиху» над могилой моего брата Афры...

Они оба прочитали молитву, а затем Дервиш сказал:

- Я постоянно посещаю его могилу...

После чего смело сказал:

- Не найдётся ли у тебя пристанища для меня, пока я не встану на ноги?

Ашур быстро ответил:

- В моём доме нет места для чужих...

- Для чужих?!

Ашур смело и настойчиво парировал:

- Если бы не память о моём благодетеле, я бы и руки не протянул тебе...

Дервиш с бесстыдством заявил:

- Дай мне ещё один риал, и я погашу свой долг, когда всё станет легче.

Ашур не поскупился и дал ему денег, хотя он и сам очень нуждался в них.

Дервиш молча удалился к арке, а из обители дервишей меж тем донёсся прекрасный голос, что пел:

Зе герийейе мардом

Чешм нешаст дар хунаст*.

14

Когда Ашур ехал в своей повозке, он увидел группу людей, скопившихся на развалинах близ начала квартала. Когда он подъехал к ним поближе, то разглядел, что это толпятся рабочие-строители, окружённые кучей жестяных листов, деревянных досок и пальмовых листьев. Среди них он увидел Дервиша Зайдана. Грудь его сжалась, и он сказал себе, что тот сооружает себе жильё. Когда он проезжал мимо него, Дервиш закричал ему:

- Я делаю всё, что могу, чтобы помочь.

Ашур сухо ответил:

- Хорошо, когда у человека есть дом...

- Дом?!

* От плача людского

Глаза залиты кровью (перс.)

Дервиш громко засмеялся и сказал:

- Это будет дом для тех, у кого дома нет!

15

Хасбулла сказал отцу:

- Всё ясно. Этот человек строит питейный дом.

Ашур был в замешательстве:

- Винную лавку?

Ризкулла ответил:

- Все так говорят.

Ашур воскликнул:

- Господь мой!... Я ведь сам вложил в её строительство свои деньги!

Хибатулла заметил:

- Дела оцениваются по намерениям.

- А как же власти?

- Без сомнения, он получил на то лицензию.

Ашур грустно сказал:

- В нашем квартале до сих пор так и не построили фонтан с водой для утоления жажды, нет и уголка для молящихся. Как же в нём могут построить питейное заведение?!

Но заведение то открыли люди из клана Кансу. Ашур лишь ещё больше расстроился и сказал:

- Он тоже нашёл себе защиту и покровительство!

16

За окнами в подвале послышался шум. Что это такое? Неужели в этом квартале никогда не прекратятся драки? Сидя на единственном диване в комнате, Ашур потягивал свой кофе. Лампу пока не зажигали. Ставни окон задрожали от порыва холодного зимнего ветра. Зейнаб, занятая глажением белья валиком, подняла голову и с тревогой сказала:

- Это же голос Ризкуллы!

Зейнаб ринулась из дома на улицу, и вскоре послышался её крик:

- Сумасшедшие! Ведите себя благопристойно!

Ашур встал на ноги. В течение секунды он прыгнул и оказался между сыновей. Они молчали, но гнев их по-прежнему был виден на лицах. Он закричал:

- Машалла... Молодцы!

Взгляд его упал на пол, где он заметил разлинованную доску и разбросанные шашки. Он резко спросил:

- Вы играете или делаете ставки на деньги?

Никто не ответил ему. Тогда он ещё больше разъярился:

- Когда вы наконец станете мужчинами?

Он притянул к себе Хасбуллу:

- Ты самый старший из всех, не так ли?

Тут в нос его ударил странный запах, что шёл из рта сына и тревожил его. Ашур потянул к себе остальных и принюхался к их дыханию.

- Ох! Да провалится эта земля со всеми её обитателями! Вы пьяны?... Собаки!

Он сжал их уши, при этом мускулы на его лице вздымались от гнева, словно алые волны. Рядом собралась группа молодых людей, которые с любопытством смотрели на них. Хасбулла умоляюще воскликнул:

- Давайте войдём в дом!

Отец заревел своим грубым голосом:

- Вы стыдитесь людей, а перед Аллахом вам не стыдно!

Зейнаб потянула его за руку:

- Не устраивай нам скандал на глазах у этого сброда!

Он подчинился и вошёл внутрь:

- Они... сами они сброд...

Она яростно зашипела:

- Они уже не дети.

- Нет от них пользы, и от тебя тоже...

- Бар не пустует, он полон клиентов!

Он опустился на диван и пробормотал:

- Какая потеря!... На тебя надеяться бесполезно.

Она зажгла светильник и поставила его на окно, а затем ласково произнесла:

- Я работаю больше, чем ты. Если бы не я, ты не смог бы приобрести повозку и никто не зажёг бы твой очаг.

Он с раздражением сказал:

- Всё, что у тебя есть, это язык, словно плеть...

Она резко крикнула:

- Дети измотались ради тебя!

- Им нужно преподать урок!

- Они не дети. Они уйдут...

Она знала, что ссора вскоре утихнет, а резкие слова, равно как и ласковый шёпот, смешаются в одно целое...

Ашур с тревогой думал о своих сыновьях.

Никто из них не преуспел в начальной коранической школе. Никто не получал достаточно внимания своих родителей, ибо оба они были постоянно заняты работой. Ни одному из них не повезло, как ему в своё время под опекой шейха Афры. Они впитали в себя насилие и суеверия квартала, а его достоинства обошли их стороной. И даже его физическую силу ни один из них не унаследовал. Они не чувствовали привязанности ни к нему, ни к матери, и любовь их была поверхностной и переменчивой. Их сердца давно восстали против них, хотя они и хранили молчание. У них не было ни каких-то особых талантов, ни отличий. Всю свою жизнь они так и останутся подмастерьями и никто не поднимется на ступень выше – не станет никогда мастером. При первой же возможности они устремляются в бар, и не остановятся перед разумным пределом.

Он с грустью отметил:

- Они принесут нам только одни огорчения!

Зейнаб покорно ответила:

- Они ведь мужчины, мастер!

17

Однажды, когда Ашур ехал на своей повозке мимо бара, до него донёсся голос Дервиша:

- Добро пожаловать!

На этот раз он не стал игнорировать его, несмотря на всю неприязнь к нему. Он ослабил поводья и заставил осла остановиться, затем спрыгнул и встал перед Дервишем, решительно сказав:

- Эта работа не достойна памяти твоего брата...

Дервиш издевательски улыбнулся и сказал:

- Разве она лучше, чем грабёж на большой дороге?

- Это так же плохо.

- Ну извини, однако я люблю рискованные авантюры.

- В нашем квартале достаточно зла, даже чересчур.

- Выпивка делает злых ещё злее, но зато она делает добрых ещё добрее. Прошу к нам, убедись сам!

- Это проклятие.

Тут в баре появилась фигура, мелькавшая из стороны в сторону, и Ашур в замешательстве спросил:

- Там и женщины есть?

- Ты, видимо, видел Фуллу...

Но Ашур не мог ясно разглядеть, кто это, и спросил:

- К тебе заходят и женщины тоже?

- Нет, это сиротка, которую я удочерил...

Затем он многозначительно добавил:

- Ты не можешь себе представить, что я способен творить также и добро. Однако не лучше ли воспитать найдёныша, чем построить молельный уголок?

Ашур воспринял его насмешку терпеливо и спросил:

- Зачем ты приводишь её в бар?

- Чтобы она могла заработать на жизнь в поте лица своего...

Но тот лишь удручённо пробормотал:

- Бесполезно.

Он вскочил на сиденье кучера в своей повозке и прикрикнул ослу «Но, пошёл», после чего тот тронулся в путь под ритмичный стук его башмаков.

18

Ашур видел теперь только пыль днём, и тьму ночью. Всякий раз, как он проезжал поворот на дороге, ожидал какого-то подвоха. Веки его подёргивались, и он бормотал себе под нос: «О Господь, сотвори благо!» Расколото ли само основание бытия настолько, что починить его больше невозможно?

Время было около полуночи, и он уже собирался ложиться, как за окном раздался голос:

- Эй, мастер Ашур... Эй, мастер Ашур!

Он поспешил к окну, открыл его и пробормотал: «Дети!», и увидел силуэт, наклонившийся к ставням, и окликнул его:

- Что там такое?

- Хватай своих сыновей – они в баре дерутся из-за Фуллы.

Зейнаб закричала:

- Ты оставайся, я сама за ними пойду...

Он отстранил её со своего пути и, засунув ноги в ботинки, бросился вперёд, словно ураган...

19

Его фигура заполнила собой весь дверной проём. На него устремились взгляды пьяных клиентов, рассеявшихся по обе стороны. Дервиш кинулся к нему с криком:

- Твои сыновья разрушат это место!

Он заметил Хибатуллу, что беспомощно растянулся на полу, а Хасбулла и Ризкулла сцепились друг с дружкой в злобной схватке, пока все остальные пьяные клиенты равнодушно взирали на них.

Ашур ужасным голосом заревел:

- Соблюдайте приличия, дети!

Оба молодых человека разнялись, с ужасом глядя на источник такого шума. Ашур тыльной стороной ладони влепил затрещину одному, а затем и другому, и они упали на голый земляной пол. Он стоял, вызывающе глядя глаза на лица окружающих, но никто и слова не проронил. Бросив окаменевший взгляд на Дервиша, закричал на него:

- Будь проклят ты и будь проклята эта твоя чумная дыра!

В этот момент рядом неизвестно откуда появилась Фулла, и пробормотала:

- Я невиновна!

Дервиш агрессивно сказал, не отрывая от неё взгляда:

- Скройся с глаз моих!

- Она всего-навсего выполняла свою работу, а твои сыновья домогались её!

Ашур заорал на него:

- Заткнись, ты, сутенёр!

Дервиш отступил со словами:

- Да помилует тебя Аллах!

- Я в состоянии разнести этот рассадник порока подчистую прямо над вашими головами...

Тут Фулла сделала шаг вперёд и встала прямо перед ним:

- Я невиновна...

Оторвав от неё взгляд, он грубо заявил:

- Уйди с глаз моих...

Он с силой вытолкнул наружу сыновей, едва державшихся на ногах, одного за другим. Фулла снова спросила:

- Разве вы не верите, что я невиновна?

Он снова оторвал от неё взгляд и закричал:

- Ты маленькая дьяволица, порождение большого дьявола!

И он покинул это место, избегая взгляда на неё...

Он сделал глубокий вдох в ночной темноте квартала и почувствовал, что вырвался из цепкой хватки зла. Темнота была такой густой, что он ничего не мог разглядеть.Он прищурился, пытаясь увидеть силуэты своих сыновей, но они словно растворились во тьме. Тогда он крикнул:

- Хасбулла!

Ничего, кроме тишины и мрака. Лишь проблеск света из кофейни, и больше ничего. Сердце его шептало, что они больше не вернутся. Они убегут из своей колыбели, подальше от его власти. А в будущем будут выглядеть так, как будто они не знакомы. В этом квартале своих корней держались лишь те дети, кто происходил из знатных семейств. Прокладывая себе дорогу в темноте, он почувствовал, что прощается с внутренним спокойствием и безопасностью. Вот он – тревожный поток, что постоянно окружает его, а вместе с ним его одолевают страх и сон. Он сказал себе, что девушка, должно быть, околдовала их своей красотой. Да. Она очаровала их своей соблазнительной красотой. Так почему эти олухи не женятся? Разве брак – не долг каждого верующего, не защита его?

20

Зейнаб ждала его у двери. Её лампа, которую она поставила на ступени у порога, привела его домой. Она с нетерпением спросила его:

- Где дети?

Он угрюмо переспросил:

- Разве они ещё не вернулись?

Она громко вздохнула, и он пробормотал:

- Да будет на всё воля Аллаха...

Он уселся на диван, а она резко сказала:

- Тебе следовало разрешить мне самой отправиться туда.

- В бар? Это пучина морская, переполненная пьяницами!

- Ты бил их, а они уже не дети! Они больше никогда не вернутся домой!

- Ничего, побродят день-два, и вернутся...

- Я их знаю лучше, чем ты...

Он молчал, и она снова спросила:

- А что это ещё за Фулла, которую подбросил нам Дервиш?

Избегая смотреть на неё, он с досадой ответил:

- О чём ты спрашиваешь? Девушка, которая работает в баре!

- Красивая?

- Шлюха.

- Красивая?

Поколебавшись немного, он ответил:

- Я не смотрел в её сторону!

Охнув, она сказала:

- Они никогда не вернутся, Ашур...

- Да будет на всё воля Аллаха...

- Разве ты не слышал о том, как ведут себя молодые люди?

Он ничего не ответил, она же сказала:

- Мы должны быть терпимы к их ошибкам.

Он в замешательстве спросил:

- Правда?

Она вмиг предстала его взгляду какой-то истощённой, бледной, престарелой, словно стена в старинной аллее, и он пробормотал:

- Мне жаль тебя, Зейнаб...

Она резко возразила:

- Мы ещё будем долго жалеть друг друга...

- В любом случае, мы им не нужны...

- Без них в этом доме нет жизни...

- Мне жаль тебя, бедная моя Зейнаб...

Она подперла голову ладонью и посетовала:

- Рано утром мне пора на работу...

- Попытайся заснуть.

- В такую ночь?

Он с раздражением сказал:

- В любую ночь!

- А ты?!

Он решительно ответил:

- По правде говоря, мне нужен глоток свежего воздуха!

21

И снова тьма... Она обретает форму близ арки... Покрывает попрошаек и оборванцев. Вещает на молчаливом языке. Ангелы и демоны заключают друг друга в объятья. Притесняемый и угнетённый скрывается под её покровом от самого себя, чтобы погрузиться в себя же. Если страх способен просочиться через поры этих стен, то спасение – ни что иное, как забава.

22

Он вышел из арки на площадь и оказался один на один с дервишской обителью, древними стенами и небом, усеянным звёздами. Он присел на корточки, пряча лицо меж коленей. Более сорока лет назад кто-то незаметно прокрался сюда грешными шагами, чтобы скрыть свой грех в темноте аллеи. Как был совершён тот старый грех? Где, при каких обстоятельствах? И были ли у него другие жертвы, помимо него? Вообрази, если сможешь, мечтательное лицо своей матери, а также лицо отца, налившееся кровью. Вооружись, если сможешь, медоточивыми словами совращения. Мысленно представь себе тот решающий момент, когда решилась твоя судьба, когда рядом находились ангел и демон, однако желание взяло верх над ангелом. Представь себе лицо твоей матери... Может быть, она подобна...?! Чтобы разгорелась борьба, она должна быть с чистой и ясной кожей, чёрными глазами, подведёнными сурьмой, мелкими чертами лица, словно бутон цветка. Она должна быть стройной, грациозной и с мелодичным голосом. Но прежде всего в ней должна быть скрытая, струящаяся по всему телу, пропорциональная, вероломная, узурпаторская сила, не считающаяся с совестью. Благоухающая приманка, которую сама жизнь подложила в ловушку, и выжидает. И за всё это отдано пятнадцать лет человеческой жизни.

Он постучал в дверь обители, но она не открылась. Ты мог бы надавить на неё всей своей силой, но не захотел. Тот, кто вступает в брак с жизнью, с похотью заключает в объятия её благоухающее потомство. Однако он был вынужден признать, что невозможно поверить в случившееся, испытывая чувство преследуемого, загнанного в ловушку. И улыбки, и слёзы – всё это судьба. Теперь он новое существо, что появилось на свет, уже увенчанное слепым желанием, безумием и раскаянием. Он молил милостивого господа о помощи, а по жилам его лилось вино искушения.

Голова его отяжелела, он наконец задремал.

Он увидел во сне шейха Афру Зайдана, стоящего перед своей могилой. Он взял Ашура на руки и тот с нетерпением спросил:

- В могилу, мой благодетель?

Однако тот пронёс его по тропинке аллеи, а оттуда – на площадь. А с площади – в арку...

Ашур проснулся от чего-то. Открыл глаза и услышал голос Зейнаб:

- Так я и предполагала. Ты будешь спать здесь до рассвета?

Он в ужасе вскочил на ноги и протянул ей руку. Они молча пошли вдвоём.

23

Внезапно его мощная фигура заполнила собой весь дверной проём бара. Тяжёлые веки пьяниц конвульсивно сжались. В затуманенных глазах их снова возникли вопросы:

- Что он тут делает?

- В погоне за своими сыновьями?

- Нечего ожидать от него чего-то хорошего.

Он обвёл взглядом бар, пока не нашёл слева одного незанятого места, прошёл туда и уселся по-турецки, пряча за спокойствием своё замешательство. Дервиш поспешил к нему со словами:

- Какой смелый шаг!

Затем уже с улыбкой на лице:

- Да подтвердит это Аллах!

Ашур полностью проигнорировал его замечание. Тем временем к нему подошла Фулла с бутылкой, изготовленной из тыквы, и бумажным рожком с пряными семенами люпина. Он опустил веки и вспомнил историю про всемирный потоп. Оттолкнул бутылку в сторону и молча заплатил. Дервиш с изумлением уставился на него, а затем прошептал, собираясь отойти:

- Мы к вашим услугам, что бы ни потребовалось!

Другие клиенты вскоре позабыли о нём, а Фулла задавалась вопросом – что же удерживает его от питья? Она снова подошла к нему, и указав на нетронутую бутылку, спросила:

- Это неописуемо вкусно!

Он кивнул головой, словно благодаря её. Тут к ней нагнулся один из пьяниц:

- Отойди от него, девушка!

Она со смехом отошла и громко, так, чтобы её слышали, сказала:

- Разве вы не видите, что он – словно лев?!

Небеса разверзлись над головой Ашура потоком детской радости, однако мускулы на его лице застыли. Одежда больше не защищала его наготу от глаз посторонних. Весь его жизненный путь сократился до отрезка между углом в аллее, где его когда-то оставили, и бара, в котором он сидел сейчас. За исключением этого, он свернулся калачиком и замер от новой мелодии, льющейся через край. Вскоре он отдался поражению, ликуя от ощущения победы.

Фулла стояла среди керамических сосудов и внимательно глядела на него, когда в дверь ворвались Хасбулла, Ризкулла и Хибатулла. Ручеёк ожидания и апатии разлился по воздуху и все шеи тут же вытянулись. Хасбулла выкрикнул:

- Привет, молодцы!

Тут он заметил отца, и застыл. Горло его судорожно сжалось. Воодушевление Ризкуллы и Хибатуллы потухло. На миг они замерли в замешательстве, затем развернулись и исчезли, как будто их и не было. Раздался едкий смешок. Фулла поглядела на Дервиша, но тот ничего не сказал, однако на лице его было заметно раздражение.

24

На лице Зейнаб ясно читался протест. Она спросила его:

- Это будет длиться целую вечность?

Ашур сердито переспросил:

- А что делать?

- Замечательно, что ты препятствуешь им ходить в бар, однако какой ценой?!

Он в замешательстве покачал своей большой головой, а она резко крикнула:

- В результате ты сам стал постоянным клиентом у Дервиша!

25

Он ехал на своей повозке, когда Фулла выбежала из дверей бара и заградила ему путь. Он напряг поводья и сказал себе под нос: «Да настигнет меня милосердие небес!» Она грациозно запрыгнула в его повозку, не говоря ни слова, уселась и укрепила вуаль на лице. Но лицо её было открыто.

Он вопросительно поглядел на неё, и она мило сказала:

- Отвезите меня в Маргуш...

Тут в дверях бара появился Дервиш с улыбкой на губах:

- Позаботься о ней, а за проезд я заплачу...

Ашур увидел нити паутины, обвитые вокруг него, но не придал этому значения. Он ликовал, даже опьянел от счастья. Все его знания были раздавлены под копытами осла. Повозка тронулась; спина его плавилась в лихорадке.

И тут она сказала:

- Если бы вы отдавали себе должное, то могли бы руководить кланом...

Он приветливо улыбнулся и спросил:

- Ты считаешь меня плохим?

Он мягко засмеялся, а она спросила в свою очередь:

- А какая польза от добра среди людей, для которых добра не существует?

- Ты ещё мала...

Она колким тоном ответила:

- Со мной совсем не обращались как с малым ребёнком...

Он нахмурился, и лицо его приняло мрачный вид. Даже в это мгновение от него не укрылись любопытные взоры, направленные на драгоценный груз в его повозке. Он спросил её:

- Зачем ты едешь в Маргуш?

И когда она не ответила, он пожалел о тех словах, что вырвались у него. Она попросила его остановиться у въезда в Маргуш и сказала:

- Я бы хотела, чтобы поездка была длиннее...

И добавила, собираясь уйти:

- Но скоро ночь...

Он похлопал осла по шее и шепнул ему на ухо:

- Конец твоему хозяину!..

26

С первыми же лучами солнца он ворвался в бар. Дервиш проснулся, громко протестуя, но опешил, когда увидел его, и спросил:

- Что тебя принесло сюда?

Ашур одной рукой поднял его на ноги, и возбуждённо поглядел на него:

- Будь, что будет, это уже неизбежно...

- Что тебя принесло сюда, Ашур?

Он грубо ответил:

- Ты мерзкий, подлый тип, тебе ведь всё и так известно...

Дервиш поскрёб затылок, глядя на него покрасневшими глазами, и пробормотал:

- Настало время работать!

Бросаясь в болезненную пучину, Ашур сказал:

- Я решил взять её!

Дервиш с улыбкой ответил:

- Всему своё время.

Теперь уже с окончательным смирением Ашур добавил:

- По закону Аллаха и его посланника!

От неожиданности глаза Дервиша полезли на лоб и молча взирали на Ашура, пока он не пробормотал:

- Что это значит?

- Она не такая, как ты думаешь...

- Ты спятил, Ашур?

- Возможно...

Дервиша одолевала какая-то вялость, усталость. Он промямлил:

- Я не могу без неё обойтись.

- Тебе придётся обойтись без неё, Дервиш.

- Ты подумал о последствиях?

- Размышления об этом не имеют значения.

Дервиш злорадно спросил:

- Ты разве не знаешь, что все мужчины по соседству...

Его прервал голос Фуллы, доносившийся с кресла, дававший понять, что она всё это время следила за их беседой:

- Что вы хотите сказать?... Если бы ему нужны были твои свидетельские показания, он бы спросил тебя о том!

Дервиш разбушевался и крикнул:

- Ты станешь притчей во языках среди детей и взрослых!

Фулла закричала:

- Он способен защитить то, чем владеет!

Дервиш набросился на неё и всадил пощёчину, так что она испустила вопль. Ашур ринулся к нему, и обхватив его своими руками, начал сжимать, пока тот не застонал от боли:

- Ради пророка! Смилуйся!

Ашур отпустил его, рыча от гнева, и Дервиш повалился на землю, крича:
- Да свалятся на тебя тысяча бед!...

27

С безрассудной смелостью стал Ашур выполнять своё решение. И даже жалость к Зейнаб и воспоминания об их совместной жизни не остановили его. Повесив голову, он произнёс:

- Мы ничего не можем поделать с решением Аллаха...

Она посмотрела на него с невинным любопытством, и он пояснил:

- Я женюсь на другой, Зейнаб...

Женщина была как громом поражена. Она была в полном замешательстве, словно стая пищащих птиц вырвалась и упорхнула из её головы. Она закричала:

- Ты же добродетельный человек!

Он смиренно ответил:

- Такова воля Аллаха...

Она заорала:

- Зачем ты цепляешься за имя Божье? Почему не признаешься, что это всё шайтан? Подбрасываешь мне шелуху с корками и вот так уходишь?

Он заверил:

- Все твои права сохранятся.

Давясь от слёз, она кричала:

- У меня есть один Аллах, а ты – предатель, изменник, позабывший про мои хлеб-соль!

Свадьба Фуллы и Ашура была скромной. Он снял для неё подвальное помещение в другом конце аллеи близ площади. Так уж он радовался своему браку, что всякому, кто видел его, представлялось, что он снова помолодел.

28

Новость о его браке прокатилась по переулку, словно пожар. Многие люди спрашивали:

- Разве не мог он сделать так же, как другие?!

Хасбулла сказал:

- Так значит, он препятствовал нам из-за того, что сам хотел завладеть ею!

Репутация Ашура, известного всем своей добротой и порядочностью, после этой новости ослабла. Разве так поступают хорошие люди? Кто сделал его возницей из простого погонщика осла? Кто вытащил его с улицы, когда он скитался, и сделал погонщиком осла? Ашур говорил в свою защиту:

- Если бы я не был Ашуром, не женился бы на ней.

Шли дни, а счастье и признательность его возрастали, равно как и равнодушие к сплетням вокруг него. Фулла привязалась к нему настолько, что он даже и мечтать о таком не мог. Она решила доказать ему, что была хорошей хозяйкой, покорной и не дающей повода к ревности. Она стала для него ещё дороже, после того, как он узнал, что она – как и он сам – не знала ни своего отца, ни матери. Из-за сильной любви к ней он прощал ей незнание многих полезных вещей, а также мирился с её плохими привычками. С самого начала он понял, что она далека от религии – только номинально, у неё нет нравственных ценностей, и она следует своим инстинктам и жизненным обстоятельства. Он задавался вопросом, когда же найдёт время, чтобы исправить недостатки в её жизни. Пока любовь хранит её, но кто знает, насколько её хватит?..

Он не прервал отношений с Зейнаб и отдавал должное её правам. Она же постепенно начала привыкать к новой жизни, примирившись со своей болью и старалась не досаждать ему во время его визитов.

Дервиш наблюдал за происходящим и презрительно отмечал:

-Эта скорпионша обожает его пока, но что будет, когда она ужалит его?

Шли дни, и Фулла забеременела, а затем родила на свет мальчика, которого отец назвал Шамс Ад-Дином. Ашур так радовался ему, словно он был его первенцем.

Время летело в безмятежности и счастье, которых Ашур дотоле не находил в жизни.

30

Что происходит с нашим переулком?

Сегодняшний день не таков, как вчерашний, а вчерашний – не таков, как позавчерашний. Спустились ли эти события с небес или вырвались из адского огня, из нутра самой земли? Или всё это происходит по воле случая? Вместе с тем, солнце по-прежнему встаёт по утрам и проделывает свой ежедневный путь, а ночь следует за днём. Люди отправляются по своим делам и возвращаются. Слышатся неясные песнопения.

Что происходит с нашим переулком?

Он пригляделся к Шамс Ад-Дину, улыбающемуся и всецело занятому поглощением молока из груди, несмотря ни на что. Ашур улыбнулся и сказал:

- Ещё один покойник. Не слышите разве вопли?

Фулла спросила:

- А в чьём доме?

Он выглянул из решёток окна наружу, прислушиваясь, и сказал:

- Это видимо, в доме Зайдана Ад-Дахахани...

Фулла с тревогой сказала:

- Как же много смертей на этой неделе!..

- Больше, чем происходит обычно за целый год...

- Иногда даже проходит целый год без единого покойника...

Буря не стихала ни на миг.

Однажды, когда Ашур ехал на своей повозке, дорогу ему преградил Дервиш, который сказал:

- Ходит множество разговоров, ты разве не слышал, Ашур?...

- О чём говорят?

- О рвоте и диарее, похожей на наводнение, затем человек разваливается и умирает!

Ашур раздражённо пробормотал:

- В нашем переулке много чего болтают!

- Вчера это произошло с одним моим клиентом, он даже перепачкал там всё...

Ашур презрительно поглядел на него, и Дервиш добавил:

- Даже знатные дома не в безопасности. Сегодня утром скончалась жена Аль-Баннана!

Ашур продолжил свой путь со словами:

- Тогда, должно быть, это гнев Божий!

31

Дело приняло серьёзный и опасный оборот.

По пути к кладбищу медленно двигалась процессия новой жизни... Шли по ней гробы с покойниками один за другим. Путь был переполнен до отказа скорбящими. Время от времени гробы выстраивались в шеренги, следуя друг за другом. В каждом доме слышались причитания. Каждый час объявляли, что умер ещё кто-то. Сметающая всё на своём пути смерть не отделяла бедных от богатых, слабых от сильных, женщин от мужчин, стариков от детей, преследуя людей своей дубиной, несущей всем погибель.

Схожие новости доходили и из соседних переулков, усилилась блокада. Искалеченные голоса постоянно твердили молитвы и призывы о помощи к богу и всем святым.

Шейх переулка, дядюшка Хамиду, стоял перед своим магазинчиком и бил в барабан ладонями, призывая народ, стекавшийся к нему из домов и трактиров. С мрачным выражением на лице он начал говорить:

- Это эпидемия. Она приходит неведомо откуда, пожиная урожай душ всех, за исключением тех, кому сам Аллах даровал здоровье...

Воцарились страх и тишина. Он немного поколебался, затем продолжил:

- Вот послушайте, что говорит правительство...

Все принялись внимательно слушать, надеясь узнать, смогут ли власти отвратить беду?

- Сторонитесь массовых скоплений народа!

Люди смотрели друг на друга в замешательстве, ведь вся их жизнь протекала на виду, в переулке. А по ночам харафиши стекались под арку и в заброшенные дома. Как им избегать массовых скоплений и толпы? Однако он пояснил:

- Избегайте кофеен, баров и опиумных курилен!

Убегать от смерти и умереть! Как же жестока к нам жизнь!

- И ещё чистота... Чистота и гигиена!

Глаза харафишей поглядели на него с насмешкой на лицах, скрытых за масками из спёкшейся грязи.

- Кипятите воду из колодцев и бурдюков прежде, чем использовать её... Пейте лимонный и луковый сок...

Снова воцарилась тишина. Тень смерти витала над головами, пока кто-то не спросил:

- И это всё?

Дядюшка Хамиду тоном, подводящим итог, промолвил:

- Поминайте Господа бога своего и довольствуйтесь его решением...

Люди вернулись в дома и лавки в угрюмом настроении, а харафиши рассеялись по развалинам, обмениваясь саркастическими шутками. А похоронные процессии не прекращались ни на час...

32

Тревога выгнала его на площадь прямо посреди ночи. Зима уже куталась в свой наряд последними складками. Дул живительный мягкий ветерок, а звёзды скрывались за облаками. Во мраке ночи из дервишской обители доносились песнопения – так же ясно, как и всегда, и ни одной скорбной ноты, что разливалась бы среди них. Разве вам не известно, господа, что случилось с нами? Нет ли у вас лекарства для нас? Разве до ваших ушей не доносятся вопли потерявших своё дитя матерей? Разве вы не видели похоронные процессии совсем рядом с вашими стенами?

Ашур уставился на силуэт ворот, на их арочные контуры, и так настойчиво, что голова его закружилась. Они росли, росли всё выше, пока не скрылись в облаках. Что же это такое, о Боже? Они медленно шевелились, не покидая своего места, шатались, готовые обрушиться в любой момент. Он уловил странный запах, не лишённый земных примесей, получавший от звёзд их суровые указания. Ашур испытывал страх впервые в жизни. Поднялся, весь дрожа, и прошёл к арке, говоря себе, что это не что иное, как сама смерть. Бродя по дороге домой, он грустно спрашивал себя: «Почему ты так боишься смерти, Ашур?!»

33

Он зажёг лампу и увидел, что Фулла спит. Шамс Ад-Дина не было видно, одни лишь его волосы выглядывали из-под покрывала. Её красота уступила силе сна; рот был полуоткрыт, но не улыбался. Платок соскочил, и из-под него струились пряди волос. Страх его постучал в ворота дремлющего желания. Он заторопился на зов, подобный язычкам пламени внутри. Обезумев от вожделения, он бросился вперёд, словно за ним шли по пятам, беспрестанно шепча её имя, пока она не открыла глаза. Смотрела на него, не узнавая, и наконец, осознала, кто стоит перед ней. Поняв всё по тому, как он стоит и глядит на неё, рельефно растянулась под покрывалом и зевнула. Улыбнулась и спросила:

- Что это напало на тебя ночью?

Однако из-за сильного возбуждения он не ответил. Его широкая грудь наполнилась строгостью и грустью.

34

Он проспал два часа. Посреди переулка он увидел шейха Афру Зайдана и ринулся к нему, подстёгиваемый нетерпением. Но когда он каждый раз приближался к нему на один шаг, тот отступал от него на два. Таким образом они пересекли переулок и кладбище в направлении пустоши и холмов. Ашур звал шейха, но голос застрял у него в горле. И он проснулся в крайне подавленном состоянии.

Он сказал себе, что у этого сна должна быть какая-то причина, и надолго задумался. Когда же утренний свет залил окно, решение было принято. Он встал, радостный своему решению, и разбудил Фуллу. Шамс Ад-Дин заплакал. Она сменила ему пелёнку и сунула влажную грудь ему в ротик, затем с укоризной уставилась на мужа.

Он нежно погладил её по волосам и сказал:

- Мне приснился необычный сон...

Она запротестовала:

- Я не выспалась...

Неожиданно серьёзным тоном он сказал:

- Мы должны покинуть этот переулок без промедления.

Она недоверчиво поглядела на него, и он повторил:

- Без промедления.

Она нахмурилась и спросила:

- А что тебе приснилось?

- Своего отца Афру; он указывал мне путь.

- А куда?

- На пустошь, на холмы.

- Ты бредишь, несомненно.

- Вчера я видел смерть и почувствовал её запах...

- А разве можно противиться смерти, Ашур?

Смущённо опустив голову, он ответил:

- У смерти есть свои права, и на противостояние ей тоже есть право.

- Но ты же убегаешь от неё...

- Побег тоже своего рода противостояние!

- И как мы будем жить там, на пустоши?

- Заработок – в руках у человека, а не там, где он живёт.

Она тяжело вздохнула:

- Люди будут смеяться твоему невежеству!

- Высохли источники смеха...

Она разрыдалась, а он тревожно спросил:

- Ты бросаешь меня, Фулла?

Она ответила в рыданиях:

- У меня нет никого, кроме тебя, я последую за тобой.

35

Ашур собрался со своей первой семьёй у них дома – с Зейнаб, Хасбуллой, Ризкуллой и Хибатуллой – и раскрыл им свой сон и принятое им решение. Затем сказал:

- Не мешкайте, время дорого.

Все они были в замешательстве, на лицах их читался явный отказ. Зейнаб насмешливо спросила:

- Это и есть новый способ избежать смерти?

Хасбулла сказал:

- Мы зарабатываем здесь, у нас нет другого места работы.

Ашур гневно ответил ему:

- Зато у нас есть руки, телега и осёл.

Хибатулла спросил:

- А разве там, на пустоши, смерти нет, отец?

Ещё больше разгневавшись, Ашур сказал:

- Мы должны сделать всё, что в наших силах, чтобы доказать моему благодетелю нашу благодарность за его благословение.

Зейнаб закричала:

- Эта девица совсем вышибла из тебя ум!

Он поглядел в лицо каждому и спросил:

- Так что вы скажите?

Хасбулла ответил ему:

- Извини, отец, но мы остаёмся здесь, и да будет на всё воля Аллаха...

Погрузившись в глубокую печаль, Ашур оставил их...

36

Шейх Хамиду поднял голову от стола, увидев возвышающегося перед ним словно гора Ашура:

- Чего тебе нужно, Ашур?

Но не дав ему ответить, сказал:

- Твой сын Хасбулла рассказал мне, на что ты решился. Ей-богу, что-то странное у тебя на уме!

Тут Ашур заговорил с поразительным спокойствием:

- Я пришёл, чтобы вы призывали людей последовать моему примеру, достойнее будет, чтобы они слушали именно вас.

Шейх закричал на него:

- Ты сбредил, Ашур?! Кому лучше знать – тебе или властям?

- Однако...

Но тот резко оборвал его:

- Смотри, не сбей с пути тех, кто зарабатывает себе на пропитание, и не распространяй анархию!

- Я видел смерть и сон.

- Это и есть безумие, смерть невидима, а источник половины всех снов – сам Иблис!

- Я добрый человек, шейх Хамиду...

- А разве ты однажды не ходил в бар, чтобы спасти своих сыновей от той женщины, а затем влюбился в неё и предпочёл взять себе?

Ашур гневно ответил:

- Я спас её от зла, и к тому же я не говорю, что сам безгрешен...

Шейх закричал:

- Делай сам что хочешь, но не соблазняй никого, иначе я сообщу о тебе в полицию...

37

Ашур уехал на рассвете. Тележка его проехала в сторону арки, как во время похорон. На вибрируешей поверхности её расположилась Фулла, прижимающая к груди Шамс Ад-Дина, а перед ней лежал свёрток, переполненный до отказа вещами, а за ней – упаковки с арахисом, глиняные кувшины с маринованными лимонами и оливками и мешки с нарезанным кусками сушёным хлебом. Когда повозка достигла площади перед обителью дервишей, их встретили песнопения последней четверти ночи:

Джозе астане то ам

Дар Джахан панахи нист

Саре ма ра бе джозе ин

Дар хавале гахи нист*

Ашур с грустью слушал их, а затем помолился от всего сердца за свой родной переулок. Они проехали через длинную аллею, далее путь их пролегал среди могил – едва успевали зарыть одну, как тут же выкапывали вторую, – и наконец закончился на пустоши. Ашура окутывал прохладный лёгкий ветерок, такой живительный и дружелюбный. Тем не менее он сказал:

- Запахни покрепче покрывало вокруг себя и ребёнка.

Она посетовала:

* Я часть Твоего порога,

Нет приюта в мире.

Помимо этого моей голове,

Иногда и рядом нет его.

- Нет ни одного живого существа...

- Зато есть Аллах.

- Где мы остановимся?

- У подножия гор.

- Мы сможем выдержать этот климат?

- Там даже лучше, чем на холмах, и есть ещё пещеры...

- А как же бандиты?

Он шутливо сказал:

- Пусть приблизятся те, кому на роду написано погибнуть. Когда повозка приблизилась к месту назначения, начало темнеть. Мрак растворялся в розовой прозрачной воде, а между небом и землёй открывались иные миры. От них исходили странные смешивающиеся цвета, пока наконец горизонт не окрасился в чистый горделивый красный цвет, исчезающий в ясной синеве небесного купола. Сквозь него пробивались первые лучи, омытые росой. Гора выглядела настоящей громадиной, невозмутимой и стойкой. Ничто не волновало её. Ашур воскликнул:

- Аллах велик!

И поглядел на Фуллу, приободрив:

- Путь окончен!

А затем добавил, смеясь:

- Нет, путь только начался!

38

На пустоши Ашур провёл с семьёй почти шесть месяцев. Он покидал пещеру только затем, чтобы принести воды из питьевого источника в Даррасе, или купить травы ослу, или предметы первой необходимости на те немногие средства, которые у них были. Фулла предложила продать свои золотые серьги, однако он отказался, скрыв от неё причину своего отказа: она вышла за него замуж, уже имея эти серьги, купленные на грязные деньги.

В первые дни их жизнь казалась развлечением, авантюрой, экскурсией. В тени своего гиганта-мужа она не испытывала страха, но очень скоро жизнь стала пустой, скучной и невыносимой. Что же это такое? Неужели мы пришли сюда, чтобы считать время по его следующим ползком друг за другом секундам прямо над нашими шкурами? Разве мы пришли сюда, чтобы считать песчинки в пустыне или ночные звёзды?

Фулла сказала Ашуру:

- Даже рай невыносим без людей вокруг и без работы...

Он не был против, однако сказал:

- Запасёмся терпением...

Он много времени проводил в молитвах, вспоминал о своей семье, оставшейся там, о людях из его родного квартала, пока однажды не сказал жене:

- Никогда я не любил людей так, как сейчас...

Днём он спал, а ночь напролёт – бодрствовал. Долго думал, пока наконец не испытал странное ощущение – что вскоре увидит тени и услышит голоса.

Он стал товарищем звёздам и рассвету, говоря себя, что теперь он близок богу, ничто его не отделяет от него, и ему неизвестно, почему жители переулка сдались перед смертью, почему признают бессилие человека. Разве признание бессилия не есть неверие в Творца? Он завязал безмолвный бесконечный разговор со своим прошлым, с шейхом Афрой, Сакиной, Ан-Натури, Зейнаб, и тёплый разговор с сыновьями: Хасбуллой, Ризкуллой и Хибатуллой. Хасбуллу он постоянно выбирал своим другом; какая потеря! В Ризкулле не было ничего хорошего, хотя он был умён, а Хибатулла был настолько привязан к матери, что это было просто недостойно. Несмотря на это, он признавал, что они лучше большинства их сверстников, и долго молился за них и их мать. Его родной переулок представлялся ему драгоценным камнем, застрявшим в тине и грязи. Сейчас он любил его со всеми его недостатками! Но во время постоянных молитв одна мысль не отпускала его: что человек заслуживает всех страданий, что выпадают на его долю. Знатные люди, харафиши, Дервиш – все они вертятся вокруг искривлённой оси, желая познать истину, достичь эту коварную, тяжёлую правду. И вот Аллах наказывает всех их, словно они стали ему невыносимы. Несмотря на это, рассвет всё так же хмелеет в своём розоватом блаженстве. А Ашур ещё немного, и услышит голоса, увидит тени. Он вот-вот родится заново.

39

Однажды представился шанс, чтобы наполнить сердце Фуллы верой. Она была молодой, красивой женщиной, но нерелигиозной, не знавшей ни Аллаха, ни пророков, ни воздаяния за добро, ни возмездия за зло. В этом вселяющем страх мире её хранили любовь и материнство. Ну что ж, хорошо, он приложит все усилия, чтобы обучить её. Если бы не её уверенность в нём, она не поверила бы ни единому его слову. Она с большим трудом сумела выучить наизусть несколько сур из Корана для молитвы. Посреди молитвы на неё напал смех. Тем не менее, она прочла молитву, дабы не вызывать у него гнева и стараясь угодить ему. Она невинно спросила его:

- Почему Бог позволил смерти уничтожать людей?

Он яростно ответил:

- Да кто знает! Возможно, нужно, чтобы им преподали урок!

- Не гневайся, подобно Аллаху...

- Когда ты будешь придерживать свой язык?

- Замечательно, но почему он сотворил нас с таким количеством зла?

Ашур ударил ладонью по песку и спросил:

- Кто я такой, чтобы ответить тебе за него, Всемогущего?

Затем сказал с надеждой:

- Мы просто должны просто верить в него, служить ему всеми нашими силами.

Она отказалась продолжать этот разговор, и жалующимся тоном воскликнула:

- Дни проходят, а одиночество так тяжело, оно даже страшнее смерти...

Он молча отвёл от неё глаза в сторону. Её слова предвещали бунт. Оставит ли она его, сбежав и забрав с собой Шамс Ад-Дина?.. И что тогда останется в его жизни?

Шамс Ад-Дин был счастлив. Он ползал по песку, сидел и играл с мелкими камешками, хорошо спал и не знал скуки, рос на ветру и солнце, в изобилии питался материнским молоком. Осёл тоже был счастлив. Он ел, много отдыхал, отгонял мух хвостом, бродя по своему королевству, вооружившись бесконечным терпением. Ашур глядел на него с симпатией и признательностью: тот был его другом и товарищем, источником его пропитания, между ними существовала крепкая любовь.

40

Прошло время. Они приблизились к краю пропасти. Однажды после своего возвращения из Даррасы он сказал ей:

- Говорят, что уже принимают меры, чтобы обуздать эпидемию.

Фулла захлопала в ладоши и воскликнула:

- Давай немедленно вернёмся.

Он твёрдо ответил:

- Нет, мы подождём, я должен убедиться в том...

41

В последнюю четверть ночи повозка пересекла дорогу среди могил, возвращаясь обратно. Под звёздами сердца их переполнялись счастьем, разрываясь в надежде на спасение. Когда повозка свернула в переулок, навстречу ей полетели песнопения, от которых из глаз потекли слёзы. В них говорилось, что всё будет как и было издревле.

Вот и их переулок, погружённый в сон: и люди, и животные, и предметы; странный как в спячке, так и в бодром состоянии. Долго ещё он будет забавлять его. Сердце Ашура замерло близ дома Зейнаб, однако ему было жаль беспокоить их сейчас. Своё смущение он решил отложить часа на два. В сердцах их стремительным потоком билось желание облобызать родные стены, землю, щёки близких. Они плясали от ликования. Нет, смерть не прикончила жизнь, иначе бы она сначала покончила с ним. Но было вместе с тем у него некое чувство раскаяния и стыда.

Наконец они очутились в своей комнате. В ноздри забил запах пыли и смрада. Фулла поспешила открыть окно:

- А как тебя примут люди, Ашур?

Словно бросая кому-то мнимый вызов, он ответил:

- Каждый поступает по своей вере.

42

Он присел на корточки под ставнями окна, терпеливо ожидая, когда скроются остатки ночной тьмы. И вот уже первые лучи склоняются над стенами зданий, выделяются их черты, как черты лица старого знакомого. Кто же придёт первым?... Может быть, то будет молочник или слуга в доме у знати? Он поприветствует его, нарушив тишину, приняв любую насмешку в свой адрес. Свет уже вовсю проник в переулок, но даже продавец варёных бобов ещё не открыл свою лавку.

Ашур развернулся и пробормотал:

- Похоже на то, что постановления правительства как-то изменили привычки нашего переулка...

Он надел на ноги свои шлёпанцы и сказал Фулле:

- Я пойду навещу детей...

43

Он отправился по пустой дороге среди закрытых окон и дверей в подвал к Зейнаб. Толкнул дверь, она открылась, и оказался в пустой комнате, источавшей запах грусти. Кровать была в привычном виде, но покрыта слоем пыли. На единственном диване лежали какие-то ветхие тряпки, деревянная скамья перевёрнута, а под кроватью скопились кастрюли, тарелки, даже кухонная плита и наполовину заполненная корзина с углём, сундук с накидкой, джильбабом, расчёской, зеркалом и полотенцем...

- Они уехали? Почему тогда оставили свою одежду?

Напрасно он старался отогнать беду или принять её постепенно, словно по глотку. Ладонью ударил себя по лбу, вздохнул и разразился рыданиями. Сказал, что узнает об этом от других, а надежду терять пока рано.

Пошатываясь, он вышел наружу...

44

Он пустился по переулку и дошёл до самого его начала у площади. Как пусто и тихо! Ни одного открытого дома или окна. Он медленно продвигался вперёд в каком-то замешательстве. Бар был закрыт, дома, конторы, кофейня – нигде не было даже лёгкого шороха. Ни кошки, ни собаки, никаких запахов жизни, запылённые дома тонули в таком же тлене.

Солнце напрасно посылало свои лучи, а осенний ветер напрасно вяло дул. Хриплым плачущим голосом Ашур воскликнул:
- Эй... кто-нибудь!... Эй, народ божий!

Но никто ему не ответил. Ни одно окно не раскрылось. Ни одна голова не высунулась из своей норки. Не было ничего, кроме упрямого отчаянного молчания, бросающего вызов ужаса и сильной обиды.

Он прошёл через арку в направлении площади, и перед ним предстала обитель – такая же, как и всегда. На него глядели листья тутового дерева, и он заметил сочащийся из них подобно крови нектар. Песнопения стихли, укрывшись под мантией безразличия. Он долго смотрел на них, заливаясь слезами; скорбь вырывала с корнем его сердце.

Громоподобным голосом он воскликнул:

- Эй, дервиши!

Ему показалось, что ветви деревьев закачались от его голоса, однако никто не ответил. Он принялся снова безудержно кричать, но снова напрасно. Он хохотал, словно безумец, вопрошая:

- Кто слушает ваши песнопения сегодня? Неужели вы ничего не знаете?!

45

Вытирая слёзы, он сказал Фулле:

- В переулке нет ни одной живой души.

По её покрасневшим глазам он понял, что она уже догадалась каким-то способом о случившейся беде. Она рыдала:

- Из одной пустоши в другую, Ашур...

Он вздохнул в ответ, и она предложила:

- Давай отправимся в любое другое место, где есть люди.

Он лишь молча и изумлённо глядел на неё, и тогда она резко спросила:
- Неужели мы останемся на этом кладбище?

Он вяло промямлил:

- Мы поедем на нашей повозке, в доме мы не останемся. Но другого убежища у нас нет.

Она воскликнула:

- Этот дом в пустом переулке?!

Он в гневе выкрикнул:

- Он не останется пустым навечно!

46

Ничто не длится вечно – ни грусть, ни радость. Ашур снова стал возницей на своей повозке. Он брал с собой Фуллу и Шамс Ад-Дина днём и даже частично ночью. Они нашли убежище в подвале под сенью этого титана.

Ашур понял, что о переулке забыли в пучине обязанностей, наложенных правительством из-за распространения холеры во всех кварталах. Никто не знал о его существовании в этом пустынном уголке, однако люди придут однажды и сюда, обязательно придут. Они придут отовсюду и вдохнут новую жизнь и тепло в эту землю. Всякий раз, как рано утром он выходил из дома и шёл к своей повозке, взгляд его был устремлён на дом Баннана. Его очаровывал его пурпурный купол, его торжественная громада и скрытые тайны. Что же осталось там внутри?... Нет ли в семействе Баннана того, кто придёт и захочет забрать это себе?

Им овладел соблазн, вдохнувший в него завораживающие мечты, точно так же, как и раньше он стремился узнать тайны обители. Но только дом Баннана был ближе, и не было ни одной живой души в переулке. От осуществления мечты его отделял всего лишь один шаг, одно движение без всякой опасности!

47

Он пренебрежительно пожал своими широкими плечами и толкнул дверь. Та поддалась. Мозаика на стенах была покрыта пылью, как и мраморный пол в гостиной. Пыль царила везде. Он стоял в вестибюле в ошеломлении. Это же словно целая площадь, Ашур! Такой высокий потолок, что его не достанут головой даже джинны, а посередине его – люстра – точь в точь как купол дворца султана Аль-Гури, а по углам висят светильники. По краям стоят диваны, покрытые узорчатыми коврами. На стенах также висят роскошные занавески и позолоченные рамки с аятами из Корана. Он услышал, как его зовёт Фулла, и поспешил к ней. Она в замешательстве поглядела на него и спросила:

- Что ты делал?

Он стыдливо ответил:

- Осуществил одно неотложное желание.

- Ты не боишься, что хозяин узнает?

- Хозяина нет.

Она колебалась, раздираемая страстями, затем указала на повозку и сказала:

- Мы опоздали...

Он с ещё большим смущением сказал:

- Я зову тебя просто посмотреть, Фулла...

Они провели день, переходя из комнаты в комнату, надолго остановившись в ванной и кухне, пробуя сидеть на диванах, креслах и кушетках. Из красивых глаз Фуллы било ключом настоящее безумие. Она сказала:

- Давай проведём здесь ночь.

Однако Ашур промолчал: он чувствовал сейчас себя слабее, чем прежде.

- Мы вымоемся в той чудесной ванне, наденем новую одежду, и поспим на этой постели, всего одну ночь, а потом вернёмся в свою повозку...

48

Однако то было не на одну ночь...

Они выходили из дома утром, а с наступлением ночи незаметно возвращались. Днём они проводили время на своей повозке, разъезжая из одного квартала в другой и питаясь варёными чечевицей, бобами и таамийей, а по вечерам горделиво наряжались в хлопок и шёлк, отдыхали в гостиной и на диванах, спали на мягкой постели, к которой вела коротенькая лестница из эбенового дерева. Фулла пощупала ладонью занавески, подушки и ковры, и воскликнула:

- Наша жизнь была просто кошмаром!

По ночам из решетчатого балкона переулок виделся им тёмным, и силуэты призраков тонули в этом кошмаре. Ашур с сожалением пробормотал:

- Умам трудно постигнуть божественную мудрость!

На что Фулла вызывающе ответила:

- Однако он дарит свой удел тому, кому захочет...

Ашур улыбнулся, спрашивая сам себя: до каких пор будет длиться этот сон? Однако она думала о других вещах. Она сказала:

- Погляди на все эти сокровища вокруг нас. Несомненно, они должны много стоить. Почему бы нам не продать некоторые из них, чтобы питаться сообразно нашей жизни тут?

Он с опаской сказал:

- Но это всё принадлежит другим.

- Ты же видишь, что владельца нет. Это наш удел от Аллаха...

Ашур некоторое время размышлял. Им овладело искушение, подобно тому, как сон овладевает изнурённым человеком. Он решил найти выход из кризиса, и стал руководствоваться новой мудростью:

- Чужие деньги запретны, если они тратятся не на то, что дозволено Аллахом.

Стремясь к спору, она сказала:

- Это подарок нам, Ашур. Мы всего-то хотим есть...

Он стал в замешательстве мерить гостиную из конца в конец, бормоча:

- Эти деньги дозволены, пока мы тратим их на то, что дозволено...

49

По прошествии времени всё стало легче, и Ашур с семьёй поселился в доме Аль-Баннана теперь уже навсегда. Своего осла он оставил пастись на заднем дворе, а повозка была упрятана в подвал. Ашур важно расхаживал по дому как представитель знати в чалме, закрученной винтом, просторной накидке-абе и тростью с золотой рукояткой. В этом благополучии Фулла вся преобразилась, раскрывшись в своей красоте как самая прекрасная дама их переулка. Шамс Ад-Дин же мочился на ширазские ковры, стоящие до нескольких сотен фунтов. По кухне распространилось тепло, витали запахи различных видов мясных кушаний.

Постепенно жизнь незаметно вернулась в переулок. Пришли харафиши и укрылись в развалившихся лачугах. Каждый день новая семья заселяла один из домов. Лавки стали открывать свои двери. Переулок снова задышал жизнью, погода стала теплее, послышались голоса, появились собаки и кошки, а петух снова стал кукарекать на рассвете. Пустыми оставались лишь дома богачей.

Ашур был известен как единственный представитель знати во всём переулке. К нему обращались с почтением, искренне говоря:

- Повелитель переулка.

Распространились слухи, что он – единственный, кто спасся от холеры в переулке, и потому его называли Ашур Ан-Наджи*. Все воодушевлённо хвалили его, видя в нём доброго, хорошего и симпатичного человека. Сам же он был защитником бедноты, раздавал им милостыню, и не только: покупал им ослов, предоставляя работу тем, у кого её не было, или приобретал для тех, кто хотел работать, корзины, садовые ножницы, ручные тележки, пока в переулке не осталось ни одного безработного, за исключением немощных стариков да умалишённых.

На самом-то деле они не знали прежде никого, кто был бы настолько богатым, поэтому возвели его в ранг святых, и говорили, что именно поэтому Аллах выделил его среди других и спас.

Ашур успокоился, и совесть его тоже. Он принялся осуществлять свои мечты, так соблазнявшие его когда-то: привёл рабочих для очистки переулка и площади. Они избавили пространство от груд скопившейся грязи и мусора. Помимо этого, он соорудил поилку для животных, фонтан для прохожих и небольшую мечеть – все те черты, что запечатлелись в его сознании, подобно обители дервишей, арке, кладбищу и старой стене, благодаря которым переулок стал жемчужиной всего квартала.

50

Однажды до его ушей донеслись странные звуки – они исходили со стороны бара! Ашур как раз направлялся в мечеть святого Хусейна, и остановился, увидев, как рабочие ремонтируют это место и возвращают его к жизни. Он наклонился над дверным проёмом и громко спросил:

- За чей счёт вы трудитесь?

Из тёмного угла справа донёсся голос:

- За мой счёт, повелитель переулка!

Из темноты появился Дервиш и предстал перед ним. На Ашура напала внезапная дрожь, смешанная с порывом гнева. Он воскликнул:

- Ты жив, Дервиш!

С благодарностью склонив голову, тот ответил:

- Благодаря тебе, повелитель переулка!

Видя, что Ашуру требуется пояснение, он сказал тоном, не лишённым сарказма:

- Я поступил так, как ты мудро подсказал мне – отправился в пустыню и находился всё это время не так далеко от тебя...

Ашур решил проявить необходимую твёрдость и противостоять ему:

* Ан-Наджи по-арабски означает «Спасшийся», «Уцелевший».

- Я не разрешаю открывать здесь бар!

- Ты повелитель переулка и единственный знатный человек тут, однако не закон и не клан!

Ашур сердито спросил:

- Почему бы тебе не отправиться в какой-нибудь другой переулок?

- Здесь моя родина, ваше благородие...

Они обменялись долгим взглядом, после чего Дервиш продолжил:

- Более того, я ожидаю, что и меня коснётся твоё универсальное милосердие!

Неужели у него в планах было убить его? Ашур задрожал от гнева и потащил его за руку наружу, после чего сказал:

- Возможно, я не смогу закрыть твой бар, однако не поддамся ни на какую угрозу!

- Разве ты не помогаешь любому нуждающемуся?

- Я помогаю тем, кто творит добро, а не зло...

Тот многозначительным тоном сказал:

-Ты волен распоряжаться деньгами как тебе угодно, повелитель переулка.

Он особо подчеркнул это «тебе угодно», на что Ашур лишь равнодушно пожал плечами и сказал:

- У тебя может возникнуть дурная мысль разоблачить меня и выдать мой секрет людям. Это возможно, Дервиш, но знаешь ли, каковы будут последствия этого?

- Ты угрожаешь мне, Ашур?

- Я разотру тебя в порошок, клянусь головой святого Хусейна, так, что твою голову не смогут отличить от ног.

- Ты грозишься убить меня?

- Ты ведь знаешь, я способен на это.

- И это всё ради того, чтобы присвоить себе чужие деньги?

- Я хозяин этих денег, пока трачу их на то, что приносит людям пользу...

Они ещё раз обменялись долгим взглядом. По глазам Дервиша было видно малодушие. Он мягко сказал:

- Я всего-то хочу, чтобы ты меня снабдил так же, как других...

- Ни гроша таким, как ты...

Воцарилось молчание, после чего Ашур вновь спросил:

- Ну, что скажешь?!

Дервиш с сожалением пробормотал:

- Да будет так! Несмотря на то, что мы братья, но жить будем отныне как чужие!

51

Фулла очень тревожно восприняла эту новость, так что её милое лицо мучительно нахмурилось. Она стала умолять Ашура:

- Поменяй свою тактику с ним, дай ему то, чего он так жаждет, устрани от нас подальше призрак вероломства.

Ашур угрюмо спросил:

- Разве воздух пустыни не очистил тебя от этой слабости?

Она замахала на него шалью из дамасского шёлка и сказала:

- Я этого-то и боюсь.

Он разгорячённо покачал головой. Она сказала:

- Мы уже не в той безопасности, как раньше, Ашур...

Ашур равнодушно заметил:

- Он и впрямь злодей, однако трус...

52

После бурной, холодной ночи солнце вновь засияло. Вот заново открывает свои двери лавка шейха переулка. Нового шейха звали Махмуд Катаиф. Люди поняли, что правительство начало оправляться от натиска смерти и назначать новых людей на место тех служащих, что умерли. Многие считали это событие хорошим признаком, однако в доме Ашура реакция была иной. Сердце его сжалось, терзаемое подозрениями, а Фулла была в ужасе. Она прижимала к груди Шамс Ад-Дина и бормотала:

- Ничего хорошего...

Ашур с беспокойством задавался вопросом:

- То, что прошло, прошло, разве не так?

- Но ты же разделяешь мои опасения, Ашур?

- Что плохого я сделал?.. Мы нашли деньги без хозяина и потратили их с пользой для людей.

- Разве не предвещает зло одно только лицо того человека?

Ашур рассердился и закричал:

- Давай уж лучше верить в истинного хозяина всех этих денег – в Аллаха, обладателя величия!

Фулла укачивала Шамс Ад-Дина на руках:

- Всё, чего я хочу – чтобы река щедрых благ текла до тех пор, пока в ней не сможет плавать этот ребёнок.

53

Ашур решил безотлагательно противостоять брошенному ему вызову и по пути зашёл к новому шейху, чтобы поприветствовать его. Тот тепло принял его:

- Добро пожаловать повелителю переулка и нашему защитнику!

В груди Ашура разлилась радость:

- Добро пожаловать и шейху нашего переулка!

Тут шейх заметил:

- Знаете ли, мастер, я как раз собирался зайти посетить вас.

Сердце Ашура затрепетало. Он сказал:

- В любое время всегда пожалуйста.

- Мне нужно узнать ваше мнение как единственного выжившего и самого достойного из всех о том, как был уничтожен этот переулок.

54

Таким образом Махмуд Катаиф очутился в доме Ашура. Они вдвоём сидели на диване в вестибюле, тогда как Фулла спряталась за полуоткрытой дверью. Они пригубили кофе и обменялись любезностями, пока наконец шейх не сказал:

- Мне нужно мнение человека, которого все считают своим благодетелем.

Ашур вяло ответил:

- К вашим услугам, шейх нашего переулка.

Шейх немного поколебался, затем продолжил:

- Недавно была создана комиссия для инвентарной проверки домов богачей, среди которых есть и ваш дом...

- Да помилует Аллах умерших...

- Нам стало известно, что дома были разграблены...

- Но в переулке же не осталось ни одной живой души!

- Это было выявлено инвентаризацией.

Ашур пришёл в бешенство:

- Это очень странно! Я прошу Аллаха только, чтобы деньги попали в руки тем, кто этого заслуживает!

- Кто этого заслуживает?

- Я имею в виду бедняков в нашем переулке.

Махмуд Катаиф улыбнулся и сказал:

- Это теория, однако у правительства есть иная теория на этот счёт...

- Какая же теория у правительства?

- Эти дома считаются собственностью казначейства и будут выставлены на продажу на аукционе.

Ашур пристально поглядел на него и резко спросил:

- А как же насчёт грабежей?

Шейх лишь пожал плечами:

- Комиссия решила закрыть на это глаза во избежание обвинения невиновных!

Ашур сообразил, что сами члены комиссии и занимались грабежами, но несмотря на чувство омерзения, что он испытывал, большая часть его уверенности вернулась к нему, и он в шутку сказал:

- Возможно, что комиссия применяет мою теорию, шейх!

Шейх переулка с жалостью произнёс:

- Остаётся только одна проблема...

Ашур вопросительно посмотрел на него, всё ещё пребывая в полной уверенности, что он в безопасности.

- Комиссия желает изучить документы, доказывающие вашу собственность на этот дом. Таким образом, она выполнит свою задачу...

Его безопасность одним вероломным ударом была разрушена. Глаза его бросили мимолётный взгляд за дверь, где находилась Фулла. Он спросил:

- Есть ли сомнения, что я – его собственник?

- Упаси Господь! Но ведь таков приказ...

- Я хочу знать, что означает этот приказ.

Шейх Махмуд Катаиф, понизив голос, сказал:

- Некоторые дома погибших людей в соседних кварталах были присвоены!

Оба погрузились в тяжёлое молчание, заряженное опасениями и подозрениями. Наконец Ашур громко спросил:

- Предположим, они были утеряны в хаосе смерти и переездов...

Шейх с сожалением пробормотал:

- Это будет неприятность, да ещё какая!

Ашур в гневе закричал:

- Неприятность!... Разве комиссия не удовлетворится тем, что уже награбила?

Его собеседник весь дрожал от силы его голоса, и оправдывающимся тоном сказал:

- Я всего-лишь выполняю приказ...

- У вас есть информации. Поделитесь тем, что знаете...

- Проблема в том, что один из членов комиссии объявил некоторые вопросы...

- Да будь он проклят...

- Доказательства разрешат достаточное количество сомнений...

- Но они потеряны!

Шейх мягким голосом, но в страхе заметил:

- Это будет неприятно, мастер Ашур...

В этот миг в комнату ворвалась взбешённая Фулла, и закричала шейху:

- Оставим уже эти увёртки!

Мужчина в замешательстве поднялся, а она прямо сказала, словно ударив дубиной:

- Вам это не составляет никакого труда. Так давайте уладим это дело между собой...

Шейх с сожалением ответил:

- Если бы это было в моих руках, всё было бы легко...

Ашур с вызовом встал и сказал:

- Да будет на то воля Аллаха...

55

Что-то происходило в тайне, что-то – в открытую, и переулок, погружённый в свои постоянные дела, не догадывался о том. Лишь очень немногие его обитатели замечали это, но не делали никаких выводов. Сердца были хмельны от надежд, и верили в свет, окружающий их.

Однажды утром Ашура Ан-Наджи вывели из дома в наручниках. Он, с его гигантской фигурой, и в наручниках, закованный в железные кандалы! Да, это был именно Ашур Ан-Наджи, ни кто иной. Его окружали солдаты, впереди шёл офицер, а замыкал процессию Махмуд Катаиф.

Среди людей словно искры распространилось гневное изумление; они вытягивали головы из лавок и окон домов.

- Что мы видим?

- Что случилось с этим миром?

- Такой хороший человек и в наручниках!

Тут офицер резко воскликнул:

- А ну, расступитесь!

Однако люди столпились позади всей этой процессии и следовали за ней по пятам, словно тень, пока офицер не закричал снова:

- Горе тому, кто посмеет приблизиться к полицейскому участку!

Дервиш словно от похмелья не мог поверить тому, что видит, и громким голосом, так, чтобы Ашур услышал его, воскликнул:

- Клянусь милосердием моего брата, с моего языка не слетело ни одного слова!

Фулла казалась воплощением красоты и скорби. Она несла привязанного к бёдрам Шамс Ад-Дина и узелок на плече. Глаза её покраснели от слёз...

56

Суд над Ашуром был возмутительным событием, глубоко запавшим в память. За ним наблюдала огромная толпа народа в переулке. Сердца всех трепетали. Впервые весь переулок любил Ашура. Тот стоял в клетке для подсудимых, сияя от гордости за тепло сердец, разливающееся вокруг него. Возможно, даже сами судьи восхищались его громадной фигурой и львиными чертами, проступающими на лице. Люди никогда не забудут его хриплого голоса, когда он говорил на суде:

- Я не вор. Я никого не ограбил, поверьте мне. Когда смерть витала в переулке и уничтожала его, я вернулся из уединения в пустыне, но переулок уже опустел. Я обнаружил дом без хозяина, разве не заслужил его тот единственный, кто чудом выжил?... Я не присваивал деньги себе, считая, что они принадлежат богу, и считая себя слугой его, тратящим их на нужды его рабов. Больше в переулке не было ни голодного, ни безработного. Мы ни в чём не нуждались. У нас есть питьевой источник, кормушка для животных и молельня. Почему вы арестовали меня, словно вора?!... Почему вы наказываете меня?

Люди подтвердили его слова дружным «Амин». Даже сами судьи про себя улыбались всё это время. Его приговорили к одному году тюрьмы...

57

Фулла вернулась в свой подвал без единого гроша в кармане. Но нашла искреннюю заботу людей: ей приносили еду, воду, дрова. Жильё её благоухало от добрых слов. Раскрытие тайны Ашура ничуть не убавило ни любви, ни уважения людей к нему. Напротив, это, видимо, сделало из него фигуру ещё более героическую и великодушную, чем раньше.

Однако Фулла решила не жить за счёт щедрости благотворителей и работать самой на рынке в Даррасе подальше от посторонних глаз.

Однажды путь ей преградил Дервиш и грубо сказал:

- Моё сердце с тобой, мать Шамс Ад-Дина!

Она резко возразила:

- Ты радуешься нашему несчастью, как того и хотел, Дервиш!

Он запальчиво произнёс:

- Я не имею никакого отношения к тому, что произошло, и Махмуд Катаиф тому свидетель...

- Он пошёл у тебя на поводу и сделал так, как хотел ты...

- Да простит тебя Аллах!... Какая мне польза от того, что твой муж в тюрьме?!

- Можешь не скрывать свою радость, Дервиш!

Он заискивающе сказал:

- Да простит тебя Аллах, давай прекратим ссору... И позволь дать тебе совет...

- Совет?

- Неправильно это, что ты в одиночку трудишься на рынке в Даррасе.

Она насмешливо спросила:

- У тебя есть работа получше?

- Работа под моим присмотром лучше, чем трудиться на рынке одной...

- В баре?

- Под защитой и в безопасности.

Она лишь закричала на него в ответ:

- Будь ты проклят в обоих мирах!

И ушла, не попрощавшись.

А вечером до неё дошли известия, что он сколотил собственную банду, чтобы назначить самого себя главой клана харафишей во всём переулке!

58

Когда она посетила Ашура и увидела его в тюремной робе, глаза её наполнились слезами. Шамс Ад-Дин же от радости подскочил вперёд, чтобы отец мог поцеловать его из-за решётки. Ашур спросил её, как она, и Фулла сказала:

- Я работаю на рынке, всё хорошо...

Он казался возмущённым и негодующим.

- Несправедливость намного хуже, чем тюрьма...

Он несколько раз повторил:

- Я не заслуживаю такого наказания...

Нотки протеста в его голосе усилились, когда он сказал:

- Среди здешних заключённых нет никого, кто сравнился бы с Дервишем по вероломству и злу...

Она насмешливо отметила:

- Разве ты не знаешь ещё: он предлагал мне работать у него!

- Негодяй. А что же шейх?

- Он относится ко мне с почтением.

- Ещё один подлец и настоящий вор...

- Я передаю тебе бессчётное количество приветствий от людей...

- Благословенные приветствия! Как же я жажду услышать песнопения.

- Ты скоро вновь их услышишь. А мечеть, поилка для животных и фонтан для питья стали напоминанием о тебе. Они навечно связаны с твоим именем!

- Они должны напоминать об истинном их хозяине, пресвят он...

Фулла вяло улыбнулась и сказала:

- Из плохих новостей у нас то, что Дервиш стал главой клана...

Ашур нахмурился и пробормотал:

- Это не принесёт ему пользы...

Фулла удивилась; ей показалось, что Ашур стал ещё более молодым и здоровым в тюрьме.

59

За всё то время, что Ашур провёл в тюрьме, люди не переставали думать о нём. Харафиши с нетерпением ждали его возвращения. Другие же принимали тысячи предосторожностей до наступления того дня. Дервиш защитил себя множеством подручных, щедро осыпав их деньгами, поступавшими за счёт отчислений, что выплачивали ему люди в обмен на его покровительство. Махмуд Катаиф только поощрял его, говоря:

- Множество берёт верх над индивидуумом, независимо от его силы.

Местная знать поддерживала его из страха перед любовью целого переулка к тому, кто пока отсутствовал, сходясь в том, что его нужно либо подчинить себе, либо злодейски расправиться с ним.

Времена года следовали друг за другом. В обители дервишей продолжались неясные песнопения, пока наконец не пришёл назначенный день.

Шейх переулка осмотрелся вокруг и сердито пробормотал:

- О Всемогущий Аллах!

Он увидел флажки, что развевались на крышах домов и под козырьками лавок. В переулке висели лампы, землю посыпали блестящим песком. Услышал также гремящие волны голосов, обменивающихся приветствиями. И заворчал снова:

- Это всё из-за того, что вор возвращается из тюрьмы домой!

Он увидел приближающегося Дервиша и спросил:

- Всё готово для приветствия короля?

Дервиш взволнованно зашептал:

- Неужели вы не знаете, что случилось?

И он рассказал ему историю про свою банду, про то, как все, кто были рядом с ним, вскочили и понеслись на площадь встречать возвращающегося Ашура, а с ним не осталось никого. Шейх побледнел и пробормотал:

- Подлецы!

И зашептал на ухо Дервишу:

- Нам придётся подумать снова о противостоянии...

Дервиш сказал, уходя:

- Он новый глава клана без всякой борьбы...

А с площади доносились звуки барабанов и дудок...

И сразу туда хлынули толпы мужчин, женщин и детей. Показалась шатающаяся повозка на колёсах, посреди которой восседал Ашур. Перед ним шла процессия, окружённая членами клана Дервиша.

Люди аплодировали, кричали приветствия и плясали. Из-за огромной толчеи народа повозка преодолела всё расстояние от входа в переулок до мечети за час.

Всё это веселье с плясками продолжалось до утра следующего дня.

Заключение

Ашур Ан-Наджи оказался главой клана без всякой борьбы. И как ожидали харафиши, его руководство принципиально отличалось от предшественников. Он вернулся к своему прежнему занятию и снова стал жить в старом подвале и заставил всех своих последователей самим зарабатывать себе на жизнь, полностью уничтожив всех вымогателей. Одни лишь богачи, да власть предержащие были обязаны платить ему за покровительство, – деньги, которые он тратил на бедных и немощных. Он взял верх над кланами соседних переулков, добавив нашему переулку ещё больше почтения, невиданного им прежде. Переулок был окружён благоговением со стороны внешнего мира, да и внутри поддерживал справедливость, достоинство и покой.

Ашур сидел ночью на площади у стены обители, читая нараспев напевы, и распростёр ладони: «О Аллах, сохрани мою силу и увеличь её, дабы я поставил её на службу добрых рабов твоих!»

Часть 2. Шамс Ад-Дин

1

Под нежной сенью справедливости, в уголках забвения скрывается много боли. Сердца расцветают от уверенности и наполняются нектаром тутовых деревьев. Счастье от напевов чувствует тот, кому не знаком их смысл. Но не скроется ли свет? Пока небеса ещё ясны.

2

Фулла впервые проснулась и не обнаружила спящего рядом Ашура. Её глаза, ещё тяжёлые ото сна, глядели встревоженно, а в груди всё сжалось. Она взмолилась богу о защите от нашёптываний неизвестности и предчувствий, обуревавших любящее сердце. Её сладкий, милый мир побледнел в пустоте. Где этот удивительный молодой человек, доживший до шестидесяти лет? Где этот энергичный силач с до сих пор угольно-чёрными волосами? Неужели им овладел сон, пока он как всегда сидел перед стеной обители?

Она позвала Шамс Ад-Дина, и тот недовольно открыл глаза. Его красивое лицо вопросительно посмотрело на неё, и она сказала:

- Твой отец так и не вернулся после своих ночных бдений.

Когда он наконец понял, о чём она говорит, скинул с себя покрывало и встал – стройный, высокий, – и тревожно пробормотал:

- Что с ним случилось?

Борясь с дурными мыслями, лезущими в голову, она сказала:

- Наверное, его сморил сон...

Его грациозность проявилась в полном блеске, пока она надевал джильбаб: миловидность, увенчанная невинностью ранней юности. Подойдя к двери, он спросил:

- Как ему могут нравиться ночные бдения до самого рассвета осенью?!

3

В воздухе носился влажный ветерок, ниточки дымки замирали в неизвестности, а в стенах домов разливался поток жизни. Он вскоре встретит своего отца, найдёт его растянувшимся во весь рост и спящим без одеяла. Отругает его – благодаря той вольности в общении, что была между ними.

Он пересёк арку, направляясь к площади перед обителью дервишей. Глаза его глядели перед собой в предвкушении их эпической встречи. Однако там было пусто. Молча и с досадой обвёл он взглядом окрестности: вот площадь, вот обитель, вот древняя стена, но нет никаких следов человека. На этом месте обычно всегда сидел его отец-гигант, но куда же он ушёл?

Он в гневе бросил взгляд на обитель дервишей: вечный свидетель, который никогда не давал показаний. И снова спросил себя: куда же он ушёл?!

4

Возможно, ответ он найдёт у Гассана или Дахшана – главных помощников Ашура. Однако и те восприняли с удивлением его вопрос и сказали, что он отправился на площадь незадолго до полуночи и пробыл там где-то час-два примерно. Шамс Ад-Дин спросил:

- Не было ли у него с кем-то назначенной встречи?

Однако они отрицали, что им известно что-либо помимо того, о чём уже упоминалось. После некоторых колебаний Шамс Ад-Дин направился к шейху переулка – Махмуду Катаифу с тем же вопросом. Но и он был весьма удивлён подобной новостью, и задумался, после чего сказал:

- Не волнуйся из-за исчезновения льва – значит, у него была на то причина. Он вернётся до утра.

5

Сила воли Фуллы изменила ей. Она взмолилась:

- Прибегаю к помощи твоей, о Господи, от страхов, что таятся в моём сердце!

Шамс Ад-Дин сидел с помощниками своего отца в кофейне, беседовал и ждал. Они посматривали то на арку, то на вход в переулок, откуда начиналась главная площадь. Осенние облака заволокли небо, серебрясь от скрываемого ими света. Наступил полдень, но от Ашура не было и следа. Мужчины разошлись по разным сторонам на поиски какого-нибудь доказательства или известия об Ашуре. Теперь уже весь переулок знал о случившемся, загоревшись этой новостью, что отвлекла их от работы и заработка.

6

Известие дошло до знати и торговцев, поразив их. Воздух их наполнился волшебством, словно чудо. Когда их сжимают в тиски и нет никакой надежды на побег, подавленные сердца наполняются верой в чудо. Если бы не страх перед ждущей их вскоре неудачей, они бы опустили занавески и в открытую злорадствовали и радовались бы. Что ещё спасёт их от власти тирана, его вечной юности и железной воли, кроме чуда? Так пусть он отсутствует вечно, пусть будет предана забвению легенда о нём, и всё изменится раз и навсегда!

Дервиш-торговец выпивкой – поспешил к шейху Махмуду Катаифу:

- Куда же он делся?

Шейх язвительно сказал:

- Мне-то откуда знать?

Дервиш покачал своей седой головой и пробормотал:

- Есть ещё просто возможность, которую мы не должны упускать из вида – его внезапная слабость к женщинам.

Шейх Махмуд Катаиф презрительно улыбнулся, но не сделал больше никаких комментариев. Дервиш продолжил:

- Я считал, что он останется здесь лет на сто!

Шейх пробормотал слова из Корана:

- Он творит то, о чём вы не знаете!

7

На город опустилась ночь, неожиданно пригнав с собой волны холода. От Ашура Ан-Наджи не было и следа. Мрак окутал кофейню, бар и курильни опиума. Ни его семья, ни кто-то из его подручных не могли уснуть. Фулла в отчаянии вздохнула:

- Как много людей, и как мало помощи!

Шамс Ад-Дин с грустью спросил:

- Может быть, мы что-то упустили или проявили небрежность в чём-то?

Мать позволила слёзам просто течь из глаз, и ответила:

- Моё сердце с самого начала отказывалось питать ложные надежды...

Он в гневе воскликнул:

- Я враг всех тех слабых сердец, которые во всём видят плохое. Мой отец не какая-нибудь игрушка, чтобы его похитили. И вовсе он не неопытный юнец, чтобы не предпринять меры предосторожности. Единственное, что меня беспокоит – это то, что уже поздно идти по горячим следам...

8

Утром следующего дня подручные Ашура собрались в кофейне; среди них были также Шамс Ад-Дин и Фулла. К ним присоединились Махмуд Катаиф, шейх переулка, и Хусейн Куфа, имам маленькой мечети. Всех охватило замешательство, а сердца переполнялись недобрым предчувствием. И хотя страхи владели ими, никто не отваживался откровенно рассказать о том. Дахшан сказал:

- Наш мастер никогда за эти двадцать лет не нарушал своих привычек.

Шейх Хусейн Куфа заметил:

- Тут какой-то секрет!

Гассан возразил:

- У него нет секретов от нас!

Фулла же добавила:

- И в первую очередь от меня!

Хусейн Куфа спросил:

- А не мог ли он присоединиться к дервишам в обители?

Тут сразу несколько голосов ответили:

- Вздор! Такое ему и в голову не придёт!

Слово взял Махмуд Катаиф:

- Сдаётся мне, что он появится так же внезапно, как и пропал...

Фулла плачущим голосом сказала:

- Безнадёжно...

Тут Дахшан закричал:

- Возможно, имело место предательство!

Сердца присутствующих затрепетали, а глаза рассекали искры, и он добавил:

- Даже львов предают!

Махмуд Катаиф воскликнул:

- Терпение, терпение, господа! В нашем переулке нет никого, кто бы мог желать зла добрейшему человеку, которого только носит земля...

- Есть те, кто ненавидит и те, кто предаёт!

- Остерегайтесь искушений и будьте терпеливы, Аллах – всему свидетель!

9

Дервиш как раз передавал калебасу одному пьяному посетителю, когда тот схватил его за руку и прошептал на ухо:

- Я слышал, как люди Ашура говорили, что его мог предать только ты, Дервиш...

Хозяин питейного заведения поспешно направился в лавку шейха Махмуда Катаифа и сообщил ему о том, что слышал, дрожа при этом от ужаса. Наконец шейху Махмуду стало не по себе от него и он резко сказал:

- Не веди себя как женщина!

- Но как же меня могут обвинять, если я и днём, и ночью не покидаю своего бара?!

Шейх переулка подумал какое-то время и сказал ему:

- Беги... Тебе не осталось ничего иного, как побег!

Дервиш Зайдан исчез внезапно, так что никто и не знал – сбежал он или его попросту убили. Никто о нём не спрашивал, а шейх Махмуд Катаиф делал вид, что ничего не знает. Вскоре его место занял Илайва Абу Расин, торговец опиумом и прочими наркотиками, а Дервиша будто и вовсе не существовало…

10

Шли дни, и никакого проблеска надежды. Медленно они шли, тяжело, меланхолично. Все сердца отчаялись уже увидеть снова Ашура Ан-Наджи, его гигантскую фигуру, что осаждала угнетателей и покровительствовала тем, кто сам зарабатывал себе на хлеб насущный, распространяя богобоязненность и веру.

Фулла носила траур; Шамс Ад-Дин безудержно плакал; помощники Ашура были погружены в скорбь и раздумья. Кто-то считал, что Дервиш предал его, когда тот сидел рядом с обителью и слушал песнопения, а потом убив, оттащил его тело на кладбище и там предал земле, захоронив в неизвестной могиле. Но были и те, кто упорно настаивал, что Ашур вернётся и посмеётся над их представлениями. Остальные же из-за сильной тоски по нему представляли, что это исчезновение – одно из тех чудес, что под силу святым угодникам.

Жестокая магия обычая вступила в силу, сделав своё дело: упростив и затолкнув его в поток нескончаемых событий, в пучине которого оно растворилось.

Однако время и не думало останавливаться, да и зачем это ему...

11

Следовало избрать нового главу клана в переулке до того, как развалится установленный в нём режим или его сомнут под своими ногами выжидающие в засаде банды из других кварталов. Выбор ограничивался Гассаном и Дахшаном как самыми сильными и близкими к Ашуру Ан-Наджи людьми. Шамс Ад-Дина в расчёт не брали в силу его молодости и хрупкого сложения. Каждый мужчина перешёл на сторону избранного им кандидата, и решили следовать обычаю, которому следовали всегда в подобных случаях: оба должны будут побороть друг друга в мамлюкской пустыне. Победителя же после этого коронуют главой клана переулка.

Эта новость дошла и до Фуллы: она увидела, как Шамс ад-Дин одевает свой джильбаб, чтобы увидеть предстоящий бой, и принялась лить слёзы, оплакивая свою участь. Юноша почувствовал раздражение и сказал:

- Наш переулок не может существовать без главы клана.

Она резко спросила:

- А разве он следует за чёрными кошками?

- Нет иного выхода, кроме как решения самого Господа.

- Клан вновь отойдёт вымогателям и тиранам, как когда-то.

Юноша горячо возразил ей:

- Не так-то легко отступить от наследия Ашура Ан-Наджи!

Она вздохнула и сказала, обращаясь скорее сама к себе, нежели к нему:

- Ещё вчера я была госпожой, несмотря на бедность, а с завтрашнего дня буду просто скорбящей вдовой, покинутой всеми. Я безнадёжно умоляю, мечтаю о потерянном рае, прячусь на торжествах и праздниках, боюсь темноты, остерегаюсь мужчин и избегаю женщин. Нет у меня друзей, кроме забвения и одиночества...

Он с укоризной пробормотал:

- Мама, но я же ещё не умер!

- Да продлит Аллах твою жизнь до тех пор, пока ты сам её не проклянёшь. Твой отец оставил тебя ещё юнцом, возницей повозки, без денег, без положения и без гигантского тела, которые бы гарантировало тебе лидерство над кланом...

Он мрачно заворчал:

- Я должен идти, до свидания.

Он оперся на старую толстую дубинку отца и ушёл.

12

Шамс Ад-Дин вырос в аскетичной обстановке и знал только тяжёлую упорную работу да простую жизнь без изысков. В памяти его ничего не осталось от того высокого дома Аль-Баннана. Ашур любовался его миловидным лицом, доставшимся ему от матери, и говорил, улыбаясь:

- Этот ребёнок не годится на роль главы клана...

Он отправил его в начальную кораническую школу, влив в сердце его сладчайшие напевы жизни, не пренебрегая и сильной стороной её: научил его ездить верхом, фехтованию палкой, борьбе, хотя никогда не задумывался о том, чтобы подготовить его себе на смену – лидером клана... Шамс Ад-Дин рос и всё лучше осознавал как сам себя, так и окружающий его мир. Он понимал, что у отца было неограниченное господство, но вскоре столкнулся с резким контрастом между «его величием» и жизнью в бедности и тяжком труде. Однажды, перед наступлением праздник, он сказал ему:

- Отец, мне хотелось бы надеть кафтан-абу и шапочку...

Ашур на это решительно возразил:

- Ты видел когда-нибудь, чтобы твой отец одевал что-то, кроме простой рубахи-джильбаба?

Фулла как и её сын, была раздражена такой жизнью, и однажды сказала Ашуру в присутствии Шамс Ад-Дина:

- Если бы ты взял себе некоторые отчисления, то вёл бы достойную и благородную жизнь, и никто не стал бы порицать тебя...

Ашур ответил ей:

- А ты должна воспитывать птенчика, чтобы облегчить нам жизнь дозволенным образом...

Затем он обратился к Шамс Ад-Дину:

- В этой жизни блеск и мишура по своей ценности не сравнимы с чистой совестью, любовью к тебе людей и слушанием песнопений!

Он обучил его водить повозку, на которой они работали вместе бок о бок, а когда возраст его приблизился к шестидесяти, отдал ему повозку, чтобы тот сам работал на ней большую часть времени. Шамс Ад-Дин восхищался отцом и почитал его, но в то же время страстно стремился к приятной жизни, и иногда поддерживал мечты своей прекрасной матери. Подталкиваемый этими подспудными желаниями, он чистосердечно принял «подарок к празднику» от владельца караван-сарая и бросился тут же покупать себе и абу, и шапочку, и даже сапоги, в которых гордо и вальяжно расхаживал на утро праздника. Но как только Ашур увидел его, он схватил его за шиворот и потащил в подвал, где отвесил такой удар, от которого у Шамс Ад-Дина закружилась голова, и закричал:

- Они незаметно подступятся ко мне через брешь – твою слабость, после того, как я показал им свою твёрдую волю...

И он заставил его вернуть всю одежду продавцу, а затем вернуть «подарок» владельцу караван-сарая. Шамс Ад-Дин понял, что перед гневом отца он бессилен, и устыдился за самого себя. Мать же оставила его без поддержки, не осмелившись ни защитить его, ни встать на его сторону...

Однако любовь – а не насилие – связывала Шамс Ад-Дина с отцом: он был его учеником, доверенным лицом и другом. Он пропитался его словами, примерами и набожностью, стремлением любоваться звёздами и слушать песнопения дервишей. Он гордо вёл свою повозку, подавляя тягу проявить слабость, что время от времени вспыхивала внутри.

Несмотря на бедность, их окружали любовь и почтение людей, куда бы они ни пошли. Но разве всё не течёт и не изменяется в этом мире? Если бы всё оставалось таким, как прежде!

Вот и мать его теперь смотрела на день грядущий глазами, полными тревоги.

13

В пустыне мамлюков, дикой и обширной, люди казались лишь пригоршней песка. То была земля беглецов, грабителей, убежище джиннов, пресмыкающихся и кладбище занесённых песком костей. Впереди ехал Гассан в окружении своих людей. Невдалеке перед ним стоял Дахшан, также среди своих приближённых. Глаза их пристально глядели друг на друга под лучами палящего солнца, встретившись в пламени адского песка... Окружающая их пустота глядела на них холодными, насмешливыми и жестокими очами, предвещая неудачнику вечную погибель. Шамс Ад-Дин тихо приблизился и выбрал себе место между обеими группами, объявив тем самым о своём нейтралитете, но вместе с тем и о готовности встать под знамёна победителя. Он приветственно поднял руку и громогласным хриплым голосом – единственным, что он унаследовал от Ашура, – сказал:

- Мир вам, люди нашего переулка.

Высохшие от упрямого предвкушения губы пробормотали в ответ ему:

- И тебе мир, сын доброго и великого человека.

Тут Шамс Ад-Дин вспомнил, что никто из обеих групп не стремился ни привлечь его к себе, ни заручиться благословением его матери... Да, на жестокой арене побоища некому обращать внимание на женщин и незрелых юношей...

Шаалан-одноглазый присоединился к Шамс Ад-Дину и встал рядом с ним. Вышедший в отставку прежний глава клана, он играл роль беспристрастного и надёжного арбитра. В подготовке к поединку он сказал:

- Начинается бой между Гассаном и Дахшаном. Пусть каждый из присутствующих помнит свой долг...

Он предупреждающе взмахнул рукой и продолжил:

- Пусть каждый займёт своё место и будет доволен исходом, ибо нарушение уговора будет означать гибель для всех...

Никто не промолвил ни слова. А пустыня по-прежнему глядела на них холодными, насмешливыми и жестокими очами. Под ясным лазоревым куполом неба закаркал ворон. Шаалан-одноглазый добавил:

- Право на стороне победителя. Все остальные же должны подчиниться, в том числе побеждённый.

Лбы, орошённые потом, уступили предопределению; никто и не думал протестовать. Шаалан повернулся к Гассану и спросил его:

- Ты обязуешься подчиняться, если победит другой?

Гассан ответил:

- Я даю слово, Аллах свидетель.

- А ты, Дахшан?

- И я тоже обязуюсь, Аллах свидетель.

Тогда Шаалан сказал:

- Одного прикосновения будет достаточно, чтобы определить победителя. Берегитесь, избегайте насилия, ибо оно повлечёт за собой лишь вражду. Круг раскрылся, оставив в центре только Гассана и Дахшана: два крепких тела наготове поигрывали дубинками как жонглёры. Гассан сделал рывок вперёд, и Дахшан набросился не него цепкой хваткой. Дубинки их сцепились, ведя друг с другом изящную, хитрую и сметливую беседу. Каждый из них боролся за прикосновение, напарывался на блокаду, парировал удар и ускользал. Натиск разгорелся, а вместе с ним и осторожность, и настойчивость. Солнце же благословляло бой своим палящим огнём.

Внезапным молниеносным выпадом Гассан лишил бдительности Дахшана и коснулся дубинкой его ключицы. Его сторонники закричали в возбуждённом энтузиазме:

- Гассан!... Гассан!... Да благословит его Аллах!

Дахшан ослабел, тяжело дыша и глотая слюну. Гассан протянул ему руку со словами:

- Ты мой брат.

Дахшан пожал его руку и пробормотал:

- А ты – глава клана.

Рты всех присутствующих в такт скандировали:

- Да благословит его Аллах... Да благословит его Аллах...

Счастливый Гассан грациозно повернулся вокруг себя и спросил:

- Есть ли кто-то, кто возразит?!

Опережая друг друга, глотки присутствующих спешили присягнуть ему на верность, а когда буря стихла, послышался голос:

- Я возражаю, Гассан.

14

Удивлённые взоры людей были прикованы к Шамс Ад-Дину. Он стоял в толпе – стройный, высокого роста, подняв своё прекрасное лицо с блестящей в солнечных лучах кожей. Гассан пробормотал:

- Ты, Шамс Ад-Дин?!

И тот твёрдо ответил ему:

- Да, Гассан.

- Ты и впрямь хочешь быть предводителем клана?

- Это мой долг и моя судьба...

Шаалан-одноглазый жалостливо сказал:

- Даже сам отец твой не готовил тебя к этому.

- Я многому научился и многое знаю из того, что не используют другие главы кланов.

- Одной только доброты недостаточно!

Шамс Ад-Дин очаровательными и грациозными движениями поиграл отцовской дубинкой, и Гассан закричал:

- Мне невмоготу причинять тебе вред!

- Давай дадим слово дубинкам!

- Но ты ещё мальчишка, Шамс Ад-Дин!

Но тот проявил настойчивость:

- Я мужчина, плоть от плоти мужчины.

Тогда Гассан поднял лицо к небу под полыхающим огнём и воскликнул:

- Прости меня, Ашур!

Никто из присутствующих не испытывал облегчения от такого поворота дела. Губы сомкнулись от негодования, а взгляд пустыни казался ещё холоднее, жёстче и язвительнее, чем прежде.

Шамс Ад-Дин первым начал бой, и завязалось сражение, и в первый же момент явилось чудо: дубинка его попала в ногу Гассана, пристав к ней. Гассан в недоумении поднялся. Многим почудилось, что он просто недооценил своего противника, и случилось то, что случилось. Битва едва только началась, и неужели вот так закончится? Гассан всё ещё в замешательстве готов был продолжать битву. Никто не вскрикнул. Шамс Ад-Дин протянул ему руку:

- Ты мой брат.

Гассан проигнорировал это. Гнев скользил меж бровей его. Шаалан-одноглазый сочувственно предупредил его:

- Дай ему руку, Гассан!

Гассан закричал:

- Это просто был удачный удар!

- Но сам Аллах захотел, чтобы победил он.

Гассан снова упрямо закричал:

- В бою на дубинках решающее значение имеет то, чтобы противники были равными по силе, а Шамс Ад-Дин ещё только молодой зелёный саженец, которого так легко сломать. Или вы хотите стать лакомым куском для любого переулка вокруг или игрушкой в руках какого-нибудь могущественного клана?!

Тут Шамс Ад-Дин поднял свою дубинку и сбросил одежду до набедренной повязки и в мерцающем воздухе встал всем своим стройным сияющим станом в ожидании. Гассан уверенно улыбнулся и сделал то же самое и сказал:

- Я защищу тебя от твоих собственных дурных побуждений.

Шаг за шагом они стали подходить всё ближе, пока не прижались друг к другу полностью, и каждый обвил руками противника. Оба напрягали все свои силы, всю мощь, всё упорство, пока не вздулись их мускулы и не проступили вены. Ноги утопали в песке. Огромная несокрушимая воля толкала их на то, чтобы выжать противника, выдавив из него всю жизнь до последней капли. Глаза в изумлении наблюдали за ними, ожидая, что сейчас прольётся кровь. Секунды следовали за секундами, расплавленные в горящих печах пустыни. Все затаили дыхание. Ни движения, ни звука. Брови Гассана поднялись, встретившись в угрюмом яростном взгляде. Казалось, что он бросает вызов невозможному, своей судьбе, или тонет и пытается спастись, или борется с неизвестностью, пусть даже словно помешанный. Он высвободил слепую ярость против ползущего отчаяния. Однако силы покинули его, несмотря на всё упорство, гордость и гнев. Он забился, захрипел, ноги его пошатнулись и немощно подкосились. Шамс Ад-Дин не щадил его, пока руки его не опустились, а ноги не рухнули на землю. Обливаясь потом, Шамс Ад-Дин стоял и с трудом переводил дыхание. Воцарилось молчаливое замешательство, пока к нему не подошёл Шаалан-одноглазый, неся его одежду:

- Да, это он – молодой предводитель... Предводитель клана!

Глотки стали громко скандировать:

- Да благословит его Аллах... Да благословит его Аллах!

Дахшан воскликнул:

- Это Ашур Ан-Наджи воскрес из мёртвых!

Шаалан-одноглазый сказал:

- Теперь его зовут по-новому: Шамс Ад-Дин Ан-Наджи!

А обширное пространство пустыни упорно оставалось свидетелем его славы и мощи.

15

Весь переулок ожидал чествования нового главы клана. Многие ставили на Гассана, другие же делали ставки на победу Дахшана, однако никто при этом не принял в расчёт милого юного Шамс Ад-Дина. И когда до них дошли эти вести, они впали в ступор, который вскоре обратился во всеобщую радость. Харафиши обрадовались и заплясали прямо на улице, утверждая, что это означает, что Ашур жив, а не мёртв.

Махмуд Катаиф с огромной досадой задавался вопросом:

- Неужели вернулось время чудес?

Шамс Ад-Дина встречали весельем и ликованием, и даже Фулла издала пронзительный визг от радости, несмотря на свой траур. Шейх переулка выслушал всю историю его победы от Шаалана-одноглазого со скрытым недовольством, и снова спросил себя:

- Продолжится ли эпоха бедности и мрака?

16

Шамс Ад-Дин гордо заявил матери:

- Я готовился к этому!

Фулла в восторге заметила:

- Даже твой отец не верил в это!

Он серьёзно сказал:

- До чего же тяжело будет такому, как мне, заменить отца.

Мать проницательно отметила:

- Не забывай о своём враге – Гассане, однако ты можешь завоевать сердца мужчин!

Он нахмурился и ответил:

- Сегодня я для них – надежда, а её нельзя предавать...

- Главное достоинство – умеренность, – заявила она побудительным тоном.

Он настойчиво повторил:

- Я для них – надежда, а её нельзя предавать...

17

Прошли дни, наполненные трелями счастья. Народ поверил, что Ашур Ан-Наджи не умер, а Гассан проводил ночи в баре, где напивался и пел:

Если фортуна отвернётся, смышлёности не хватит.

Однажды Шаалан-одноглазый сказал ему:

- Тебе ещё не надоела эта песня?... Тебе следует очистить своё сердце...

На что Дахшан заметил:

- Он раскрыл его перед шайтаном...

Гассан грубо ответил ему:

- Ты никак не можешь простить мне победу над тобой, Дахшан.

- Да будь ты проклят! Я вёл себя согласно правилам.

- Если бы не твоя злоба, ты никогда бы не согласился на то, что править кланом теперь будет юнец!

Дахшан с досадой спросил:

- Разве он не победил достойно?

Тут Илайва Абу Расин, владелец бара, вставил:

- Сердце подсказывает мне, что наш новый главарь будет одним из моих щедрых клиентов...

Гассан расхохотался:

- Я сбрею свои усы, если так случится. Всё, что мы от него получим – это бедность!

Шаалан-одноглазый воскликнул:

- Эта ночь хорошо не закончится...

На что Гассан насмешливо заметил:

- Ты настолько пьян, что уже бредишь, Шаалан. Эта ночь закончится так же, как и любая другая, как те минувшие счастливые ночи, видевшие, как лучшая из шлюх прогуливалась в полной красе перед пьяницами!

Дахшан подхватил свой бокал-калебасу и ударил его в грудь, заорав ему в лицо:

- Негодяй!

Гассан угрожающе поднялся, но в этот момент к нему подоспел Шаалан-одноглазый, который сурово заявил:

- Тебе больше не следует жить в этом переулке, Гассан!

Он понял свою ошибку, несмотря на то, что был в стельку пьян, и пошатываясь, покинул бар.

18

Никто и не подумал о том, чтобы сообщить Шамс Ад-Дину о том, что говорили в баре о его матери. Шаалан сказал Дахшану:

- Юноше ничего не известно об этом деле. Это старая история...

Дахшан ответил:

- Но он вправе знать об этом, а мы должны сообщить, что Гассан взбунтовался.

Шамс Ад-Дин решил уладить проблему тут же, и направился в кофейню, где сидел Гассан. С лицом, пылающим от гнева, он преградил ему дорогу и заявил:

- Гассан, ты полагаешь, что можешь быть преданным мне так же, как моему отцу?

Гассан ответил:

- Я уже присягнул тебе на верность...

- Да ты ненадёжный обманщик!

- Не верь тем, кто наушничает!

- Я верю честным людям.

Шамс Ад-Дин наклонился к нему и сказал:

- С сегодняшнего дня ты больше не член клана...

После этой встречи Гассана больше не видели в переулке.

19

Со времён Ашура Ан-Наджи ничего в переулке не изменилось. Шамс Ад-Дин сменил его, заботясь о харафишах, надев узду на богатых и знатных. Он руководил кланом и настойчиво продолжал заниматься своим прежним ремеслом – возил повозку, – как и каждый человек в клане, но при этом не освободил маленькое тесное жильё в подвале, не слыша бесконечно продолжавшегося шёпота матери, заткнув уши. Он наполнил сердце истинным величием, утолив жажду народной любовью и восхищением. Вскоре он стал посещать маленькую мечеть в переулке и подружился с её имамом – шейхом Хусейном Куфой. Из средств, взимаемых с богачей, обновил обстановку мечети, с удовольствием принял предложение шейха Куфы, основав кораническую начальную школу позади фонтана.

Он никогда не забывал о своей ответственности перед переулком и его жителями, чувствуя весомое доверие наиболее преданных ему искренних людей. Но несомненно, с исчезновением Ашура, этого мощного гиганта, соседние кланы перевели дыхание и повели себя вызывающе с некоторыми бродячими торговцами из числа жителей переулка. Шамс ад-Дин же, чтобы упрочить свою власть и устранить любые сомнения в том, а также доказать, что его миловидность и худощавость ничуть не умаляют его лидерских качеств, решил бросить вызов самому могущественному из главарей – руководителю клана Аль-Атуф. Возможность представилась ему во время свадебного шествия в клане Аль-Атуф – он преградил ему путь на площади Цитадели. Между двумя кланами завязалась разгорячённая драка, из которой клан Шамс Ад-Дина вышел бесспорным победителем, новость о чём разнеслась по всем переулкам вокруг. Все, кто подшучивал над ним, надеясь ему самому бросить вызов, убедились теперь в том, что Шамс Ад-Дин не менее сильный и способный, чем его отец.

Таким образом, переулок сохранил свой образцовый порядок внутри и репутацию по ту сторону площади.

20

Но несмотря на это, Шамс Ад-Дин вернулся домой после боя с кланом Аль-Атуф с тревогой на сердце. Хмельной ураган силы и победы был пропитан пылью и грязью. Стремясь сразиться с ним, главарь клана Аль-Атуф тогда произнёс:

- Ну вперёд, шлюхино отродье! Вперёд, сын проститутки из бара Дервиша!

Это слышали все присутствующие. Члены клана Аль-Атуф приветствовали эти слова, тогда как остальные взревели от негодования. Было ли это брошено в сердцах просто из-за самой борьбы, или то было делом давно минувших дней, о которых знали другие, а он – нет – в силу юного возраста? Он решил пойти к Шаалану-одноглазому и спросить, что имели в виду те люди. Шаалан твёрдо заявил:

- То был всего-лишь визг раненой собаки...

И добавил:

- Женщина, которую выбрал Ашур Ан-Наджи, чтобы та стала его женой, хранительницей очага и потомства его, выше всяких подозрений...

Сердце его успокоилось, но ненадолго. Невозмутимости духа больше не было и в помине. Опасения блуждали в груди, словно тучи в дождливый день. В свободное время он украдкой поглядывал на мать – ей было лет сорок или около того, может, чуть меньше: миловидная женщина, с привлекательными чертами лица и глазами, излучающими истинное волшебство, миниатюрная и стройная. Набожная и респектабельная, влиятельная личность. Ему и в голову не могло прийти такое, о чём говорил тот негодяй; горе тому, у кого возник злой умысел ворваться в это святилище и осквернить его! Как же он был к ней привязан! Чуть ли не помешан на ней! Однажды Ашур сказал ему:

- Истинный мужчина не может быть настолько привязан к своей матери.

Когда он был ещё ребёнком, отец взял его с собой, он ел и спал в повозке. Он вращался вокруг отца, вырванный из тёплых объятий матери. Но вот интересно, свидетелем чего бар Дервиша? Есть ли мужчины, которым известны секреты о его матери, чего не мог знать он сам?!

Он в гневе пробормотал:

- Горе тому, у кого возник злой умысел ворваться в это святилище и осквернить его!

21

Однажды он увидел лицо, вернувшее его на много лет назад, в детство. Он ехал на своей повозке в сторону главной площади, и тут путь ему преградила драка, разгоревшаяся между девушкой и парнем. Девушка словно тигрица набросилась на парня, ударила его, плюнула ему в лицо и выплеснула целый поток ругательств, в то время как он пытался уберечься от её натиска и посылал в её адрес ещё более оскорбительные ругательства. Вокруг них столпились и смеялись люди.

Когда они увидели Шамс Ад-Дина, то поприветствовали его. На этом драка закончилась, и парень убежал. Девушка принялась подбирать с земли свою накидку и обернула её вокруг себя, робко поглядев на Шамс Ад-Дина. Её живость приятно удивила его, как и свежесть лица, и гибкость тела. Она заметила, что он смотрит на неё, и извиняющимся тоном сказала:

- Ему недоставало почтения, мастер, и я преподала урок...

Он улыбнулся и пробормотал:

- И правильно поступила. Как тебя зовут:

- Агамийя...

И ещё больше смутилась:

- Разве вы не помните меня, мастер?

Он внезапно вспомнил её и восхищённо произнёс:

- Ну как же... Мы же вместе играли!

- Однако ты меня не узнал...

- Ты так сильно изменилась. Ты ведь дочка Дахшана?

Она склонила голову и ушла.

Это была дочь его помощника Дахшана! Но как же сильно она изменилась!

Она зажгла в нём чувства, и молодая кровь забурлила в нём, словно солнечные лучи в полдень.

22

На подступах к кварталу Гурийя он увидел Айюшу, торговавшую вразнос, которая сделала ему знак, подзывая к себе, и остановился. Ему стало ясно, что её сопровождает ещё одна женщина. Та женщина была великолепна, она привлекала к себе взоры накидкой из крепа и золотистой вуалью на лице. Её чёрные глаза были подведены сурьмой, а тело было крепким и сочным. Вскоре обе уселись в повозке, и Айюша старческим голосом указала:

- В Ад-Дарб Аль-Ахмар, мастер...

Он вскочил на место возницы, надеясь хотя бы украдкой взглянуть ещё раз на ту женщину, а Айюша сказала:

- Как же замечательно, что наш предводитель ещё и водит повозку. А если бы ты захотел, то мог бы жить роскошно, ничто тому не препятствует.

Он был счастлив от её слов, однако промолчал. Он был счастлив благодаря теплу разлившейся в нём любви, а сердце его наполнилось ароматом истинного величия, а потому он мог стереть любые следы слабости и искушения.Он ждал, что красавица промолвит хоть слово, но та молчала, пока не вышла из повозки у Ад-Дарб Аль-Ахмар. Там-то он смог вдоволь наглядеться на неё и проводить взглядом, пока она не скрылась в крытой галерее палаты шейхов.

Айюша же оставалась на месте, и когда он вопросительно поглядел на неё, пробормотала:

- В Цитадель...

Повозка отправилась, меж тем как сам он молчал. Он молчал, несмотря на то, что ему хотелось поговорить. Тут вдруг старуха спросила сама:

- Раньше ты не видел госпожу Камр?

Он был благодарен этой старой женщине за то, что она сама завела с ним разговор, и ответил:

- Нет...

- Так обстоит дело с благочестивыми женщинами...

- Она из нашего переулка?

- Да. Вдова. Чрезвычайно красивая и богатая...

- Почему она не садится в двуколку?

- Ей хотелось ехать в повозке нашего предводителя...

Он обернулся к ней и заметил в её слабых глазах хитрую улыбку. И снова чувства его зажглись. Он вспомнил лицо Агамийи, и лица обеих женщин словно исполнили какой-то странный танец в его сознании, пока он не почувствовал себя опьянённым. Айюша сказала:

- Она тебе, несомненно, пришлась по вкусу?

С наигранной суровостью он спросил:

- О чём ты говоришь, божья угодница?

Она засмеялась:

- Моя профессия заключается в продаже как одежды, так и счастья людям...

Он из осторожности оборвал разговор.

У Цитадели она вышла из повозки со словами:

- Мы ещё поговорим об этом, не забывай Айюшу...

23

Он ещё не раз встречался с Айюшей-торговкой, подвозя её на своей повозке. Стремление к завоеваниям неистово билось в двери его, однако истинная слабость заключалась в его молодом сердце и пылкости юных лет. Камр тревожила его своим великолепием, а Агамийя – своей юностью. Возможно, всю свою взрослую жизнь он проведёт, пытаясь понять смысл супружества, женившись на госпоже, такой как Камр, или на девушке, такой как Агамийя. На горизонте надвигался шторм.Уж лучше его предвестникам отгрохотать своё, а ему попасть под удар, но в итоге насладиться штилем и покоем.

Однажды вечером после ужина он заметил, что состояние матери не такое, как обычно. В её прекрасных глазах светилась хитринка, они будто проникали в самое нутро его чувств. Она резким тоном спросила его:

- Что происходит за моей спиной?

Ну что ж, ладно, ему даже отрадно было раскрыть перед ней все свои карты и раскрыть тайны мятежного сердца.

- О чём ты спрашиваешь?

Она гордо подняла голову, подобно тому, кто презирает любые попытки надувательства, и спросила:

- В какие игры играет с тобой эта Айюша-бродячая торговка?

Он подумал, что в беззубом рту Айюши не могла сохраниться ни одна тайна, и безропотно улыбнулся, промямлив:

- Она всего-лишь занимается своим ремеслом.

Она резко заявила:

- Камр тебе по возрасту в матери годится, и к тому же она не может иметь детей.

С единственной целью подействовать ей на нервы, он сказал:

- Однако она красивая и богатая!

- Её красота продлится недолго, а если ты действительно стремишься к богатству, то что тебе мешает?

Он с упрёком спросил:

- Или ты хочешь, чтобы я предал память об Ашуре Ан-Наджи?

- Не менее позорно разбогатеть за счёт женщины!

Желая снова побесить её, он сказал:

- Не согласен!

- Правда?!... Тогда позволь, я подберу тебе достойную невесту из дочерей знати.

- Но это же путь обогащения за счёт женщины!

- Однако это естественно, здесь нет ничего из ряда вон выходящего, и скажу тебе по правде, именно этого и желает моё сердце.

Он с тревогой в глазах пристально глядел на неё.

- Ты приемлешь нашу новую жизнь исключительно по принуждению. Или ты и впрямь считаешь, что я пренебрегу людской любовью и истинным величием?

- Так ты обманывал свою мать?

- Нет, только дразнил!

Она сердито заметила:

- Я не эгоистка, как ты полагаешь. Только вчера я отвергла руку и сердце одного знатного человека из нашего переулка!

Он в тревоге нахмурился. К лицу его прилила кровь. Мать сказала:

- А Айюша была посредницей!

- Да будь она проклята!

- Я сказала ей, что вдова Ашура Ан-Наджи не может согласиться с тем, чтобы его место занял другой мужчина.

Он сухо заметил:

- Это самое меньшее, что можно было сказать...

- Я сказала это лишь из уважения к твоему отцу, а не из страха перед тобой, – с вызовом заявила мать.

- И кто же этот негодяй?

- Он вовсе не негодяй, и вправе просить моей руки...

- Так кто он?

- Антар Аль-Хашшаб, владелец конторы...

Шамс Ад-Дин презрительно прокомментировал:

- Он уже женат, и примерно моего возраста...

Мать равнодушно пожала плечами и ответила:

- Так и было. Дело в том, что пока мы стремимся к справедливости для других, мы забываем о себе.

Но сын её твёрдо отрезал:

- Отец уже сказал своё слово, и мне остаётся только подчиняться ему.

Про себя он отметил, что сердце её честолюбиво и склонно к бунту. Только вот каково было истинное прошлое этой женщины, которую он любил больше всего на свете?

24

Шамс Ад-Дин признавал, что мать его – женщина сильная и упрямая, как признавал и то, что любил и уважал её не только за то, что она – его мать, а ещё и потому, что она – вдова Ашура Ан-Наджи. Да, Ашур Ан-Наджи был его отцом, но в то же время намного больше, чем просто отцом. Он обожал этот факт даже больше, чем самого отца, ибо это было стрежнем в его жизни, предметом надежд, тайной преклонения его перед истинным величием.

Вот почему он решил достичь цели без бесплодных консультаций, да хождений вокруг да около. В первую же ночь он отправился со своим другом Дахшаном на площадь перед обителью дервишей. Ночь была из тех ночей, что бывают летом – ясной, прозрачной. Звук песнопений дервишей разливался в воздухе, а звёзды над ними мирно сверкали. Шамс Ад-Дин сказал Дахшану:

- В это доброе место отец захаживал, чтобы побыть одному, и в голову ему приходили самые возвышенные мысли.

Дахшан помолился за своего старого хозяина и пожелал небесного покоя его душе. Шамс ад-Дин продолжил:

- Я выбрал это место, чтобы попросить его благословения для того дела, о котором я собираюсь попросить тебя...

- Я к вашим услугам, и да благословит он ваши начинания, – пробормотал Дахшан.

Шамс Ад-Дин был полон спокойствия:

- Я хочу взять в жёны твою дочь Агамийю по закону Аллаха и Его посланника...

Дахшан был захвачен врасплох; у него словно язык отнялся, и тогда Шамс Ад-Дин ласково спросил его:

- Что скажешь, Дахшан?

- О, какая честь для меня, мастер! Я и мечтать о таком не мог...

Тогда Шамс Ад-Дин протянул ему руку:

- Ну тогда давай почитаем суру «Аль-Фатиха» ради успеха...

25

По пути домой с площади Шамс Ад-Дин испытывал болезненное чувство из-за того, что бросил вызов власти своей матери – такой сильной и нежной власти, что она имела над ним. Сидя рядом с ней в тишине и темноте, он сказал:

- Мама, я только что прочитал «Аль-Фатиху» ради сватовства к дочери Дахшана, Агамийе.

На какой-то миг Фулла не могла ничего осознать, а затем в замешательстве уставилась на него.

С внутренним чувством отвращения он промолвил:

- Я читал «Аль-Фатиху» ради сватовства к Агамийе, дочери Дахшана.

- Ты снова шутишь?

- Это правда, мама...

Она протестующе спросила его:

- А разве не следовало посоветоваться сначала со мной, прежде чем что-либо предпринимать?

- Это подходящая девушка, а отец её – честный человек...

- Да, отец её честный человек, но разве не надо было сначала посоветоваться со мной?

Он тихо ответил:

- Но я ведь знаю твоё мнение наперёд – ты скажешь, что это невозможно...

Она грустно пробормотала:

- Какой убыток!

Он улыбнулся:

- Разве это не заслуживает доброго поздравления?

Она немного поколебалась, затем придвинулась к нему и поцеловала в лоб:

- Да благословит Господь бог все твои начинания...

26

Шейх переулка, Махмуд Катаиф попросил дозволения увидеться с Шамс Ад-Дином. Фулла вспомнила про нечто подобное в прошлом, и заворчала: «Да пропади он пропадом». Шамс Ад-Дин принял его и усадил на единственный имевшийся в комнате диван. Хотя тому перевалило уже за шестьдесят, он по-прежнему выглядел здоровым, крепким и полным жизненных сил, а тело его было лёгким и идеально сложенным. Фулла подала им кофе, обернувшись в чёрную накидку, и любезно спросила:

- Как ваши дела, мастер Махмуд?

Гость помолился за её здоровье и призвал на неё господне благословение, а затем сказал:

- О, если бы вы только почтили нас своим присутствием, мы узнали бы ваше мнение!

Фулла обменялась взглядами с Шамс Ад-Дином, и присела на краешек кровати. Шамс Ад-Дин приготовился слушать, не ожидая ничего хорошего. Махмуда Катаифа он считал одним из своих недоброжелателей, что сдерживали свою ненависть, не проявляя её открыто, вроде знати и тех, кто потерял статус и господство после того, как он стал предводителем клана. Шейх заговорил:

- Мягкость – самая главная добродетель, а целостность – одно из качеств могущественных людей.

Шамс Ад-Дин лишь кивнул головой в ответ, не проронив ни слова, и тогда шейх продолжил:

- Со всей моей искренностью, мастер Шамс Ад-Дин, я уполномочен некоторыми знатными людьми поговорить с вами...

- Что они хотят?

- У них вполне законное и искреннее желание провести вашу свадебную церемонию...

- Моя свадебная церемония пройдёт в соответствии с моими возможностями и доходом возницы повозки...

- Но вы ведь ещё и предводитель клана в нашем переулке...

-Это никогда не изменит ничего в моём положении, как вам хорошо известно...
- Но вы ведь всеобщий предводитель – и знати, и харафишей, и каждая группа вправе почтить вас по-своему, по мере своих возможностей.

Шейх повернулся к Фулле и спросил её:

- А каково ваше мнение, госпожа, вы ведь мать мастера Шамс Ад-Дина?

Фулла проницательно ответила:

- Благородного человека пристало чествовать, однако слово за ним самим...

Махмуд Катаиф с облегчением произнёс:

- Как и всегда, вы правы...

Шамс Ад-Дин выглядел мрачным:

- Как я могу принять почести от людей, которые, насколько я знаю, ненавидят меня?

- Нет, вовсе нет. Нет никого, кто бы ненавидел справедливость. Они просто хотят прояснить атмосферу.

- Она чище не станет от таких трюков, и я предполагаю, что вам есть ещё что сказать. Итак, выкладывайте всё...

На мгновение Махмуд Катаиф почувствовал неловкость, но затем собрался и продолжил:

- Они говорят, что все люди пользуются справедливостью и почётом, за исключением знатных особ и тех, кто на самом деле много работает. Какая же эта справедливость?

Вот они и зашевелились – тёмные армии врага, желающие потушить светящиеся угольки, проникающие в самые отдалённые части переулка и тупики. Они полагают, что Шамс Ад-Дин – незрелый юнец, которого можно пленить красивой мишурой, как можно пленить и его очаровательную матушку. Он поднял узловатую дубинку Ашура и замахнулся ею по пульсирующим иллюзиям, соблазнам и тщеславию. А затем грубо спросил:

- Разве они не живут в покое и безопасности?

- Будьте помягче, мастер. Почему вы взимаете отчисления только с них?

- Они единственные, кто способен заплатить...

- Однако все остальные люди трактуют это по-своему и не считаются с ними!

Шамс Ад-Дин сердито воскликнул:

- Они не заботятся ни о чём, кроме собственного высокого положения, в все остальные – бесправны!

Махмуд Катаиф на миг замолчал, а потом заявил:

- Они вправе требовать к себе уважения, соразмерного с их трудами...

- Что вы имеете в виду?

- Каким был бы наш переулок, не будь их? Их дома – украшение переулка, а имена – словно звёзды освещают весь квартал. Из их магазинов нам поступает и пища, и одежда, на их капиталы воздвигнуты мечеть, фонтан, новая кораническая школа. Разве всего этого не достаточно?!

Ярость забурлила в груди Шамс Ад-Дина, и он закричал:

- Если бы не мой отец, никто не смог бы воспользоваться их деньгами. Поглядите на их коллег в других переулках – что они там творят?

Шейх замолчал снова, и казалось, что он колеблется, и тогда Фулла сказала:

- Говорите. Посланец должен лишь донести сообщение...

Воодушевившись её словами, он продолжил:

- Они полагают, что с ними несправедливо обходятся, как и с вами и вашими людьми, и говорят, что настоящий предводитель клана должен быть из числа знатных людей, ибо сам Аллах предпочёл их и возвысил среди остальных людей. Это нисколько не отнимет у бедняков право на справедливость!

Шамс Ад-Дин воскликнул:

- Теперь-то всё прояснилось, шейх! Они подзуживают меня нарушить обязательство и броситься в объятия бандитов и шантажистов!

- Боже упаси!

- Это правда, и вы верите в то, что я говорю.

- Да упаси Господь, мастер!

- Это моё окончательное мнение.

Шейх прервал его, поднявшись с дивана, и умоляюще попросил:

- Но подумайте же немного, я прошу вас всего-только отложить ваше решение, пока вы не обдумаете всё хорошенько...

И он понёсся из комнаты вон, словно беглец.

27

Махмуд Катаиф скрылся, оставив за собой шлейф из запахов табака и пота. Он оставил мать и сына в тишине: взгляды их встретились и разбрелись по сторонам. Между ними был конфликт, как и между его молодостью и инстинктами. Все украшения этого мира с их острым ароматом потаённых страстей притягивали его. В этой маленькой презренной комнатке пылали сияющие мечты о комфорте и интимной близости. Нашёптывания собственной души окрасили его лицо краской стыда – они были о его прекрасной мятежной матери с чарующим взглядом. Её красота неизвестного происхождения воплощалась в его отвратительной скрываемой слабости к ней.

Он заявил ей вызывающе:

- Главарь клана, как тебе известно, это защитник всего переулка, его пастырь, который сдерживает силы зла...

Мать язвительно заметила:

- Которого даже не отличить от обычного попрошайки...

Он пылко воскликнул:

- Мама, будь на моей стороне, а не против меня!

- Я всегда на твоей стороне, Аллах свидетель...

Испытывая недовольство и к себе самому, и к ней, он снова воскликнул:

- Я хочу быть достойным имени Ашура Ан-Наджи и его обязательству!

Мать торжественно произнесла:

- Ашур ни на миг не испытывал колебаний, когда наложил руку на пустующий дом Аль-Баннана!

Шамс Ад-Дин был в гневе:

- Поучительный урок ждал его в конце...

- В любом случае он дал нам пример для подражания...

Он презрительно выпалил:

- Приходит время, когда мы приписываем великому Ашуру все слабости и тревоги нашей души...

28

Шамс Ад-Дин шёл напротив своего осла – спокойно, задумавшись о борьбе. Он давно уже наблюдал за тем, как солнце лило свой радостный свет после дождей и туч. Слабость – не позор, если человек преодолел её. К чему тогда сила, если она не могла совладать с этими душевными волнениями? Он утолял жажду нектаром возвышенной жизни, источник которого – его пыл и энергия – бил ключом.

Перед магазином шейха Махмуда Катаифа он натянул поводья и остановил повозку. Тот спешно бросился к нему на встречу, горя нетерпением:

Шамс Ад-Дин подошёл к нему и с холодной решимостью сказал:

- Ашур Ан-Наджи не умер!

29

Шамс Ад-Дин шёл домой как-то вечером, когда путь ему преградил силуэт женщины, которая зашептала:

- Добрый вечер...

- Айюша?...Что вас принесло сюда?

- Не последуете ли ли за мной ко мне в комнату?...

Сердце его застучало чаще. Он испугался её предложения, хотя оно возбудило его любопытство и воспламенило молодую кровь. Он покорно последовал за ней.

Прошествовав первой в коридор, старуха прошептала ему:

- Так странно вы себя ведёте...

- Что?!

- Разве мы не вправе спрашивать, почему отвергают луну в полной её красе?

С этими словами она открыла дверь комнаты, и свет лампы упал на пол. Сама она отошла в сторону, а его подтолкнула рукой вперёд… Он увидел госпожу Камр, сидящую на крае кровати – единственном пригодном для сидения месте в комнате. Лицо её было покрыто вуалью, а взгляд опущен из-за смущения...

Он стоял и глядел на неё в полном возбуждении.

Стоя возле порога, Айюша спросила его:

- До вас дошли какие-то плохие слухи о нас?

Он со смущением ответил:

- Нет, что вы...

- В нашей красоте есть какой-то недостаток или изъян?

Тут среди его эмоций появилась осторожность:

- Упаси Господь...

- Понизило ли нас в ваших глазах раскрытие нашей тайны?

Он потупил глаза и пробормотал что-то нечленораздельное, глотая слюну. Тогда старуха закрыла за собой дверь и подтолкнула его к краю пропасти. Камр прошептала еле слышным голосом:

- Мне стыдно. Я не знаю, что я с собой сделала...

Он тупо произнёс:

- Всё хорошо.

- Мне стыдно за себя...

Он рухнул под натиском бури, и инстинкты его воспламенили всю вселенную, подчинившись властной, тщеславной и безрассудной силе.

Почти не сопротивляясь, Камр прошептала:

- Не думай обо мне плохо...

31

Шамс Ад-Дин снова оказался в коридоре. Дверь за ним закрылась. Всё вокруг было окутано мраком, который незаметно просачивался в тайники его души. Взамен огня остался едкий удушливый пепел, и мир вздохнул от усталости и печали. В конце коридора он заметил силуэт Айюши в бледном свете звёзд. Когда он проходил мимо, она прошептала ему:

- Нельзя обманывать надежду на благородство мужчины...

Задыхаясь от гнева, он нахмурился, и ушёл, отягощённый печалью...

32

Он согрешил, но другие грешили ещё больше него. В голове у него всё смешалось, однако она была хитроумной женщиной. Он не попадётся в силок как идиот, и не будет рисковать своим драгоценным даром, даже если придётся вынести боль и горе. Силы зла сговорились против него, равно как собственная мать и устремления его слабости, однако он был готов ринуться в бой.

33

Агамийю Дахшан выдали за Шамс Ад-Дина Ан-Наджи. Шаалан-одноглазый пришёл к нему со словами:

- В эту ночь позволено выйти за рамки...

Он понёс известие в курильню опиума Халила Суккара, а оттуда – в бар Илайвы Абу Расина.

Традиционное шествие, окружённое караулом с дубинками, обошло весь квартал, а во главе его были флейты и барабаны. Помех ему никто не оказывал, а благоговейное почтение к высшим членам клана лишь усилилось.

Шамс Ад-Дину казалось, что он беспрестанно парит над землёй. Каждый раз, когда шествие делало остановку, его охватывал хмель восторга и воодушевления. Сам Ашур Ан-Наджи верхом на зелёном жеребёнке благословлял его. Ангелы пели ему с облаков. Распахнулись двери дервишской обители, откуда разливались небесные напевы вместе с тутовыми ягодами.

Агамийю везли на спине верблюда в женском паланкине, увенчанном покрытыми золотым позументом занавесками.

Фулла приняла её с сияющим лицом и угрюмым сердцем.

34

Утром Шамс Ад-Дин уже сидел на своём излюбленном кресле в кофейне. Взгляд Айуши скользнул в его направлении, после чего она села на корточки справа от него. Тут облако скрыло за собой солнце. Своим ртом со сломанным зубом она зашептала:

- Поздравляю вас. Дай вам бог тысячу белых ночей...

Он поблагодарил её, и она продолжила:

- Хотя я и не присутствовала на свадьбе.

Он ничем не выдавал своих чувств:

- У вас есть право свободно посещать все свадьбы...

- В любом случае, мы ожидаем, что как и прочих, нас тоже объемлет справедливость нашего предводителя...

- На какую несправедливость вы жалуетесь?

- Я защищаю слабость почтенной дамы...

Он с досадой ответил:

- Это вы ввели меня в искушение...

- А разве не открыты искушению сильнейшие и наиболее надёжные люди?

Он огорчённо пробормотал:

- Да будь ты проклята...

Поднявшись, чтобы уйти, она сказала ему:

- Мы не будем сидеть и ждать справедливости...

35

Прошли дни. Ревели вихри месяца амшир*, а за ними последовали знойные ветра пустыни – хамсины. Тучи сгущались, но затем на лазурном небе становилось снова ясно.

С первого же месяца вспыхнул горячий конфликт между Фуллой и Агамийей, который лишь всё усиливался и разрастался без надежды на перемирие. Невестка меж тем рожала одного ребёнка за другим. Шамс Ад-Дин игнорировал этот конфликт, опасаясь поддержать угнетённую сторону, равно как и прикрикнуть на угнетателя. Он утвердился во мнении, что вступить в настоящую войну безопаснее, чем дать вовлечь себя в конфликт двух враждующих женщин. Фулла была упрямой, злобной, беспощадной, тогда как Агамийя была сильной и резкой на язык. Она прямо-таки зверела, когда впадала в гнев, несмотря на все свои преимущества: деловитость и самоотверженную преданность мужу и детям. Однажды ему довелось услышать, как Фулла срамила его жену, назвав её деда вором, а Агамийя в ответ закричала, что та – «воспитанница бара». Тут он не выдержал, совершенно потеряв рассудок, и в пылу ссоры так сильно ударил жену по лицу, что чуть не вышиб из неё дух...

Когда стемнело, он побрёл к площади рядом с обителью дервишей, чтобы побыть одному. Но там он не слушал песнопений, не разглядывал звёзды. Вместо этого он плавился в огне, горящем внутри. Да, то была неоспоримая правда, известная как врагам, так и друзьям. И если бы не его авторитет, этим бы воспользовались его недруги. То была их излюбленная тема, которую они обсуждали за закрытыми дверями. Будучи на грани безумия, он, тем не менее, отказывался от того, чтобы презирать свою мать. Если бы она не была невинной и добродетельной, Ашур Ан-Наджи не женился бы на ней. И её союз с Ашуром был вечным и непреложным доказательством того, что он создал из неё новое, добродетельное существо. И горе тем, кто осмелится прикоснуться к ней: холера уничтожила всех мужчин, кто заигрывал с ней когда-то. Однако и после этого оставалась одна болезненная кровоточащая истина, и он поносил жизнь даже в самые счастливые моменты, когда на ясном её горизонте не было ни облачка мути и яда. Из-за сильной грусти он даже ощущал, как древняя стена обители рухнула прямо на плечи ему...

36

Несмотря на всё, по мнению матери, он был с ней небрежным. Поддавшись гневу, она нанесла ему неожиданный удар. Воспользовавшись однажды отсутствием Агамийи дома, она с нескрываемой смелостью заявила ему:

- Я решила выйти замуж.

Шамс Ад-Дин пришёл в замешательство от такой неожиданности и бросил на неё горящий взгляд:

- Что?!

- Я решила выйти замуж!

- Нет, ты шутишь...

- Да нет же, я говорю серьёзно.

Он закричал:

- Это же безумие!

* Амшир – 6-й месяц коптского календаря.

- Нет никакого безумия в том, что разрешил сам Аллах.

Он зарычал от ярости:

- Этого никогда не случится, пока я жив!

С этих пор Антар Аль-Хашшаб стал его соперником, унижал его и угрожал ему, пока наконец тому не осталось ничего иного, как сидеть в своём доме. Он заговорил так со своими друзьями:

- Ну подождём и поглядим, что теперь сделает наш справедливый главарь...

И добавил:

- Он бросает вызов закону Всевышнего Аллаха...

Гнев Шамс Ад-Дина лишь удвоился, как удвоилась и печаль. Он чувствовал, что земля уходит из-под его ног, а сам он сбивается с прямого пути...

Фулла заболела лихорадкой. Здоровье её пришло в упадок, и не было никакого проку в рецептах врачей-травников. Она молча смотрела на Шамс Ад-Дина, не в состоянии даже заплакать, капитулируя перед призраком глухой ночи.

37

Он испытывал такое ощущение, что его вырывают с корнями, а солнце больше не светит. По переулкам, где царили враждебные ему кланы, поползли сплетни, что Шамс Ад-Дин якобы подсыпал своей матери яда, чтобы помешать её браку. Или говорили ещё, что он обнаружил незаконную связь матери с Антаром Аль-Хашшабом. Шамс Ад-Дин рассвирепел, стал ввязываться в кровавые распри, в то время, как никто не бросал ему вызова, и во всём переулке стал воплощением беспощадного тирана.

Мрачная меланхолия напала на него, подобно застарелой болезни. Его пугали собственные отклонения, а ещё он, словно медленно пережёвывая, раздумывал над прискорбными эпизодами с Камр, Фуллой, Антаром Аль-Хашшабом, а также о своём безумном насилии в борьбе.

Он принялся грустно твердить самому себе:

- Я обладатель лишь имени Ан-Наджи, но не его качеств.

Однажды ночью нервы его оказались настолько измождены под ударами судьбы, что он обнаружил себя идущим словно лунатик в квартиру Айюши-торговки. Он сел прямо на ковёр, не глядя на неё, в то время как она в оцепенении уставилась на него. Без всяческих эмоций он произнёс:

- Иди за Камр...

38

Шли дни.

Сыновья подросли и научились ремёслам. Шейх переулка Махмуд Катаиф умер, его место занял Саид Аль-Факи. Умер также Шаалан-одноглазый, а Дахшан отстранился от активных дел. Скончался имам местной мечети, шейх Хусейн Куфа, а его место занял шейх Тулба Аль-Кади. Отошёл в мир иной и Илайва Абу Расин, а бар его выкупил Осман Ад-Дарзи. Агамийя родила последнюю ягодку из целой грозди – Сулеймана. Рос он чрезвычайно быстро, пока своим гигантским сложением не напомнил отцу Ашура. Потому-то тот и решил воспитать его главой клана и достойным преемником Ан-Наджи и его традиций.

Несмотря на все личные промахи и отклонения, Шамс Ад-Дин сохранил в себе все лучшие качества главаря клана. Он продолжал работать возницей, несмотря на преклонный возраст и руководство кланом, и заботился о харафишах с любовью, справедливостью и милосердием. А набожность, поклонение Богу и искренность веры его была всем хорошо известна в переулке, так что люди забыли о его прегрешениях и преклонялись перед его добрыми делами. Имя Ан-Наджи стало синонимом добра, мудрого правления и благословенности.

39

Повозка, увенчанная цветами, осторожно скользит. Гулкого скрипа её колёс не слышит никто: ведь ухо слышит только то, что само желает услышать. Сильные и могущественные люди считают, что они соединены с этим миром союзническими узами. Однако повозка не останавливается, а мир – это неверный супруг.

40

Агамийя усердно закрашивала волосы хной: седина пленила её волосы, когда она достигла пятидесятилетия, а к тому времени, как исполнилось шестьдесят, на голове её не осталось ни единого чёрного волоса. Хна насыщала волосы водой, словно роса в сумерках, добавляя им тёплый горделивый оттенок. Она по-прежнему оставалась сильной, переполненной жизненной энергией, неугасимого движения, работая днём, когда светило солнце, а иногда и ночью при свете луны. Свежий румянец не покинул её, и с течением времени она приобрела роскошную полноту. В её крепком теле не было ничего, что вызывало бы настороженность.

Шамс Ад-Дин, подшучивая над ней, сказал, заметив как-то порошок хны:

- Какой смысл скрывать это, госпожа моя?!

Она язвительно спросила его:

- Если седина – верный признак старости, то почему твои волосы по-прежнему остаются чёрными?

Обладая угольно-чёрными волосами, крепким телосложением, он сохранял свою силу, стройность и красоту, и она питала к нему любовь и безграничное восхищение с оттенком почтительного страха и ревности. Он не стал жениться на ещё одной женщине, и не совершал промахов, за исключением нескольких мимолётных встреч с женщиной, годящейся ему в матери. Однако кто может гарантировать наше будущее?!

41

Однажды утром, когда он причёсывал свои локоны, Агамийя пристально поглядела на его голову, и с плохо скрываемой радостью воскликнула:

- Седой волос!

Он настороженно обернулся к ней, словно на голос, возвещающий о начале битвы, и с досадой поглядел на неё. Она сказала:

- Клянусь милостью божьей, это седой волос!

Он поглядел на себя в маленькое зеркальце, что держал в руке, и пробормотал:

- Ты лжёшь...

Сосредоточив взгляд на цели перед собой, она подошла к нему словно кошка, готовящаяся схватить мышь, вырвала из его пышной шевелюры волосок и сказала:

- Вот он, мастер...

Он рассмотрел себя в зеркальце. Больше не могло быть места спорам и препирательствам, словно он был пойман с поличным на месте преступления, как много лет назад, когда он тайком проникал в подвал Айюши. Сердце его наполнилось раздражением, гневом и стыдом. Избегая взгляда в её сторону, он с досадой пробормотал:

- И что это значит?!

И добавил:

- Какая же ты зловредная!

42

Этот эпизод не прошёл мирно и спокойно, как она ожидала: он теперь каждое утро кропотливо и привередливо изучал волосы на своей голове, так что она пожалела, что так поторопилась. Подлизываясь к нему, она сказала:

- Нет никакой связи между седыми волосами и твоим прекрасным здоровьем...

Однако он стал задумываться о своём возрасте. Когда ему стукнуло столько лет? Как он смог пройти такой длинный путь? Разве не вчера ещё он расправился с Гассаном? Дахшан одряхлел и начал передвигаться, словно ребёнок. Чего стоит главарь клана, у которого больше нет той вечной силы?

Агамийя продолжила:

- Мы можем просить Аллаха только послать нам здоровья...

Он раздражённо спросил её:

- Почему ты столько повторяешь эти пустые клише?

Она засмеялась, чтобы смех убавил его резкость, и сказала:

- Краска для волос не повредит и мужчинам...

Он вскипел:

- Я же не дурак!

Он начал впервые в жизни думать о том, что упустил, и что ещё предстоит, вспоминать умерших и святых, живших по тысяче лет, о сильных мира сего, с которыми процесс распада обращается как с игрушками, о том, что коварству нет дела до слабостей души и людей, о том, что распустить вооружённый парад в тысячу раз легче, чем хоть на секунду удержать свой язык, дабы он не сказал того, чего говорить не следует, что разрушенный дом и любые развалины можно восстановить, но человека – нет, что удовольствие от музыки – недолго длящаяся мишура, до самой песни прощания. Он обвязал голову платком и спросил её:

- Знаешь ли ты, о чём стоит молиться и просить Бога?

Она не ответила, и он сказал:

- Чтобы смерть пришла раньше немощности и старости людей.

43

После того, как он вышел, Агамийя сказала, что всё, что остаётся человеку – это вера. Когда пришло извещение о смерти её отца, она завопила так, что аж задрожали оконные решётки...

44

Агамийя долго плакала по своему отцу. Она сказала, что в течение своей долгой жизни к человеку настолько привыкают, что он становится драгоценной и любимой привычкой, без которой сложно представить себе этот мир. Шамс Ад-Дин скорбил по кончине своего друга и старинного друга отца. Но гораздо более он переживал из-за смерти Антара Аль-Хашшаба, владельца конторы: он был примерно его ровесником, человеком его поколения. Здоровье его внезапно ухудшилось после неожиданного паралича. Но смерть не волновала Шамс Ад-Дина столько же, сколько старость и слабость. Он отказывался от идеи взять верх над вождями остальных кланов и беспомощно пасовал перед неизвестной печалью, в изумлении спрашивая сам себя:

- Ну разве это не везение: Ашур Ан-Наджи сумел исчезнуть в самом расцвете своих сил, в почёте и славе?!

45

Пока он сидел в кофейне, перед его глазами произошла дружеская стычка между его сыном Сулейманом и другом того – сыном одного из его подчинённых, по имени Атрис. Они мерились силами и сноровкой в течение нескольких минут, пока Сулейману не удалось разгромить своего друга. Всё нутро Шамс Ад-Дина запылало гневом от того, что Атрис смог продержаться в бою с его сыном более минуты. Победа последнего не радовала его. Он не представлял, что тому не хватает сил, хотя он и был похож на Ашура своим огромным телосложением, ему не доставало его сноровки.

46

Он повёл Сулеймана на крышу дома, где находилось их жильё. Он раздел его до самой набедренной повязки, и тот стоял, окутанный лучами заходящего солнца. Шамс Ад-Дин сказал ему:

- Делай со мной то же самое...

Сулейман, отойдя назад, спросил:

- Зачем, отец?

- Это приказ.

Они стояли лицом к лицу: Шамс Ад-Дин со своим грациозным стройным телом, и Сулейман, огромный, словно Ашур.

Шамс Ад-Дин сказал:

- Борись со мной изо всех сил, что тебе даны.

Сулейман возразил:

- Избавь меня от стыда за свою наготу...

- Борись, и ты узнаешь, что сила – это ещё не всё...

И он окружил его со всех сторон своей мощью и настойчивостью.

Они сцепились в борьбе, так что их мускулы раздулись от напряжения, и наконец Шамс Ад-Дин сказал:

- Изо всех сил, что у тебя есть...

Сулейман сказал:

- Я дал острочку Атрису про дружбе, а не из-за того, что не мог победить его.

Шамс Ад-Дин заревел:

- Изо всех сил, что у тебя есть, Сулейман!

Шамс Ад-Дин чувствовал, что борется с древней стеной, и её камни, наполненные нектаром истории, побивают его словно само время. Борьба разгорелась, пока Шамс Ад-Дину не стало казаться, что он пытается сдержать гору. Он уже целую вечность не участвовал в бою. Сила его застоялась без дела в тени горделивой славы. Он притворился, что забыл о том, что тренирует сейчас самое дорогое, что есть в его жизни. Смерть легче, чем отступление. На него напало упрямство, и он настойчиво и гордо напряг свои мышцы, затем поднял юношу обеими руками и швырнул на землю. И встал, тяжело переводя дыхание, испытывая боль и довольно улыбаясь.

Сулейман поднялся, смеясь:

- Ты и есть настоящий непобедимый Ан-Наджи.

Шамс Ад-Дин принялся одеваться. Он испытывал противоречивые чувства, но ни грусти не было на душе его, ни счастья. Солнце скрылось, и на пороге ночи воцарилась полная тишина.

47

Шамс Ад-Дин уселся на диване, а Сулейман рядом с ним. Он не отделился от отца, да и зачем? Выдавало ли его лицо страдания и боль?

- Почему ты не уходишь с миром?

Сулейман пробормотал:

- Мне стыдно за то, что произошло.

- Иди с миром.

Шамс Ад-Дину хотелось ещё раз повторить свой приказ, но он сдержался. Язык не подчинился ему, и он вскоре забыл об этом. Ночь наступила раньше обычного.

48

Шамс Ад-Дин Ан-Наджи потерял сознание.

Когда он открыл глаза, то увидел красные холмы, а над ними – пыльное небо. Воспоминания ласкали его, и так же быстро исчезли. Он переводил дух в какой-то пещере, успокоенный равнодушием. Туман рассеялся и обнажил лица Агамийи и Сулеймана. Тут неожиданно и грубо, с каким-то жёлтым смехом к нему вернулось сознание. Он почувствовал запах роз, исходивший от собственной головы и шеи. Побледневшая Агамийя прошептала:

- Ты нас до смерти напугал...

Сулейман спросил его дрожащим голосом:

- Отец, всё в порядке?

Тот пробормотал:

- Слава Аллаху...

И добавил извиняющимся тоном:

- Даже самому Шамс Ад-Дину не избежать болезни...

Агамийя изумилась:

- Но ты ведь никогда ни на что не жаловался...

- До чего же я ненавижу жаловаться.

И тревожно спросил:

- Эта новость уже разошлась за пределы дома?

- Нет, конечно. Ты был без сознания всего несколько минут.

- Замечательно. Нельзя, чтобы об этом кто-либо знал, даже сыновья не должны знать.

Он посмотрел на Сулеймана и сказал:

- Когда ты выйдешь за порог, то обо всём забудешь...

Тот покорно кивнул головой, а Агамийя спросила:

- Ты в порядке?

- Всё в порядке.

- У травника обязательно найдётся какой-нибудь рецепт, что будет тебе полезен.

Он раздражённо заявил:

- Он – один из наших врагов.

- Тогда цирюльник – он тоже может быть полезен, и к тому же он из наших сторонников.

- Я же сказал, что никто не должен знать. У меня всё в порядке.

Тогда Сулейман встревоженно спросил отца:

- Однако почему тогда случилось то, что случилоcь?

Тот ответил с притворной уверенностью в себе:

- Это всё из-за напряжённой деятельности после того, как я переел.

Сознание к нему полностью вернулось, как и уверенность в себе. Он встал и прошёлся по маленькой комнатке. Не лучше ли ему было провести несколько ночей без сна на маленькой площади перед обителью, как делал его отец Ашур? Однако его сразил неодолимый сон.

49

Ближе к вечеру он отправился на площадь. Солнце стягивало свои лучи-хвосты с крыш домов и минаретов. Он прошёл мимо Атриса, который поил своего осла из корыта, и молодой человек поприветствовал его, как приветствует ученик уважаемого учителя. Около фонтана в нише он вдруг столкнулся с шейхом переулка Саидом Аль-Факи, и остановился перекинуться с ним парой слов. Из своего укрытия позади корпуса фонтана до него донеслись слова Атриса, который говорил кому-то:

- Наш мастер Шамс Ад-Дин какой-то сам не свой...

Собеседник с сожалением сказал:

- Возможно, он болен...

Разделяя сожаление собеседника, Атрис ответил:

- Или может быть, он уже стар...

Шамс Ад-Дина смела волна ярости. Он вышел из своего укрытия и вернулся к Атрису, закричав на него:

- Безмозглый идиот!

И поднял его высоко перед собой, а затем бросил прямо в корыто. Толпа прохожих рассеялась, оставив ослов перед корытом, а те шарахнулись в сторону от всплеска воды вслед за падением туда тела Атриса.

Теперь уже не имело смысла идти на площадь: в стремительном, слепом порыве он бросился в бар, проскользнув через двери словно молния. Голоса пьяных посетителей стихли, а глаза уставились на него в изумлённом ожидании. Он же принялся глядеть на них с непонятным вызовом, пока они, пошатываясь, не поднялись, выражая почтительность.

В голове его пронеслись поистине дьявольские мысли, а меж тем к нему поспешил Усман Ад-Дарзи. Он очнулся наконец от своего безумия, и исчезли его безрассудные замыслы, он осознал своё глупое поведение. Больше он не собирался вести себя вызывающе или совершать ещё какую-либо глупость. Когда представится случай, он воспользуется им, а испытанию он подвергнется в своё время.

Он покинул бар, не сказав ни слова, и не сделав ничего, оставив всех в полном недоумении.

50

Дни следовали за днями. Показался жизненный путь, хоть и вдалеке на горизонте, но неотступно и твёрдо приближавшийся. И ничто не могло замедлить поступь самой судьбы. Он напряг свои мускулы, извлёк наружу свою волю и принялся ждать. Зачем ты держишься за свою силу, если никогда не преклоняется перед ней? Седина расходилась по всей голове, как и морщины вокруг рта и под глазами. Взгляд терял остроту, как и память.

Зато перемены с Агамийей происходили непоследовательно, и с ещё большей скоростью. Аппетит в еде уменьшился, пищеварение ухудшилось. Её преследовали боли неизвестного происхождения в спине и ногах. Она похудела, увяла, а потом и вовсе слегла. Что же обрушилось на эту сильную некогда женщину? Она перепробовала на себе рецепт за рецептом, но во всех не было какого-то одного, существенно важного ингредиента.

Он всё чаще просиживал в кафе, оставив повозку Сулейману, встречался со своими людьми, слушал новости, ежедневно взвешивая свой авторитет, проверяя его влияние на других. Однажды один из его последователей сообщил:

- А в Атуфе новый главарь клана...

Шамс Ад-Дин равнодушно заметил на это:

- Возможно, судьба ослепила его до истинной его ценности. Так давайте преподадим ему урок.

Вечером на час-два он сидел один на площади, слушая песнопения, а затем поспешил домой, посидеть рядом с Агамийей. Он без труда мог заметить, что ей становится всё хуже. Неужели ему придётся остаться одному в свои последние годы? Она перепробовала уже все лекарства и рецепты, какие были, но состояние её всё ухудшалось.

51

Однажды в полдень он возвращался домой, когда нога его налетела на детский волчок, с которым играл один мальчик. Ребёнок в гневе громко закричал:

- Эй старик! Ты что – слепой что ли?!

Он обернулся в его сторону и увидел мальчика высотой с козу, который глядел на него с вызывающей прямотой и дерзостью. Ему хотелось бы раздробить его ногами, однако подавил свой гнев и прошёл мимо. Это поколение не знало, кто он такой, жило благодаря ему, при этом не ведая ничего о нём. Вот так, спонтанно, оно откровенно выражало то, что утаивали взрослые. Не лучше ли нам тогда умереть один единственный раз?

52

На рассвете следующего дня он проснулся от движения Агамийи, зажёг светильник и обнаружил, что она сидит на постели и вся светится какой-то неожиданной живостью, от чего надежда в нём воспряла.

- Ты выздоровела, Агамийя?

Однако она не ответила ему, вместо этого уставившись в стену и прошептав:

- Отец...

Сердце его наполнилось унынием. Он с надеждой позвал:

- Агамийя!..

Он увидел, как она уходит в неизвестность, постепенно исчезая, и закричал:

- Не оставляй меня одного!..

Он прижал её к груди.

Спутница его жизни угасала. Его внезапно прорвало, и он заплакал, хотя ни единой слезинки не выкатилось из глаз.

53

Жёны его сыновей поочерёдно заботились о нём. Дом не пустовал: в нём было достаточно и людей, и голосов, только он шептал сам себе:

- До чего ужасно моё одиночество...

Он не скорбел по Агамийе, когда она скончалась, – так, как ожидал и он сам. Он чувствовал, что находится всего в нескольких шагах от неё. В его возрасте было уже бессмысленно грустить. Нет, он боялся не смерти, а слабости. Он достиг преклонных лет, и не далёк тот день, когда всё, что останется от него как главы клана, будут его имя, да память.

Бакри Самаха, которому уже перевалило за пятьдесят, как-то сказал ему:

- Вы вполне имеете право уйти на заслуженный отдых...

Остальные единогласно заявили:

- И обнаружите, что все мы к вашим услугам.

Однако он вызывающе спросил:

- Чего вы хотите?

Никто не сказал ни слова, и он добавил:

- Если бы я не был уверен в своей силе, то ушёл бы в отставку.

Самаха предложил:

- Позволь Сулейману нести на себе это бремя.

Однако Сулейман быстро ответил:

- Мой отец по-прежнему самый сильный!

Шамс Ад-Дин кинул на него признательный взгляд и спросил:

- Что вам известно о проклятии возраста?

Самаха ответил:

- Он может стать радостью и благом, если встретить покой с распростёртыми объятиями.

- Да, особенно когда другие жаждут занять твоё место. До чего же ненавистна эта изнанка жизни!

Наступило молчание, пока он, наконец, не прервал его раздражённым тоном:

- Спасибо вам. Можете идти...

54

Салахе кар коджа ва мане хараб коджа.

Бебин тафавоте рах коджаст та бе коджа*.

Он сидел, прислушиваясь к пению при свете полной луны, превратившей силой своего волшебства булыжники мостовой в серебро.

Ближе к полуночи он покинул то место, где сидел. Проходя мимо магазина Саида Аль-Факи, шейха переулка, заметил того, и тот подошёл и спросил:

- Разве вы ещё не знаете, мастер?

Когда он попросил объяснить, о чём идёт речь, шейх Аль-Факи сказал:

- Ваши люди устроили засаду в ожидании чествования нового главаря клана Атуф.

Он вздрогнул от ярости и закричал:

- Это ложь!

- Это правда. И они победят их, если Бог даст.

- Где?

- У ворот Аль-Мутавалли. Они хотят поставить на место их нового главаря.

Шамс Ад-Дин вызывающе спросил:

- И это всё – за моей спиной?

И ударил по земле своей изношенной палкой, отправившись во мрак. Саид Аль-Факи наблюдал за ним, пока тот не скрылся из виду, и язвительно пробормотал:

- Выживший из ума старик, который мочится сам на себя!

55

Битва началась за несколько минут до того, как он появился. Несколько человек из его клана закричали:

- Шамс Ад-Дин Ан-Наджи!..

Процессия бурлила от ударов дубинок... Сулейман творил чудеса. Главарь клана Атуф наносил удары с точностью, поражавшие людей Шамс Ад-Дина. Он сам пылко бросился в самую гущу боя. Он ловко и проворно подскочил прямо перед своим сыном Сулейманом и столкнулся лицом к лицу с новым главарём клана Атуф. Увернувшись от одного сильного удара, он с осторожностью и ловкостью противостоял целой серии быстрых ударов, наполнившись какой-то странной мощью, пришедшей неведомо откуда, и сражался лучше, чем когда-либо прежде. При этом выглядел он увлечённым, переполненным энергией и внушал отчаяние врагам. Воодушевление его людей удвоилось, как и возрос грохот дубинок. Его пьянила битва, в которой он совершал чудеса.Удары сыпались на него градом, но они не могли ни остановить его, ни

*Где польза от труда?

Погляди, насколько велика разница (перс.)

вывести из строя. Своему противнику он нанёс такой удар, что тот покинул поле боя. Изнеможение распространилось среди людей клана Атуф, и они начали отступать назад.

Не более часа прошло, а торжественное шествие превратилось в похоронное. Газовые лампы были разбиты вдребезги, цветы растоптаны, флейты и бубны поломаны, а мужчины обращены в бегство.

Шамс Ад-Дин остановился, еле переводя дух; лоб его окрасился кровью. Его люди окружили его. Подошёл Сулейман и поцеловал его руку, однако он сказал:

- Ты должен отчитаться передо мной...

Тот извиняющимся тоном сказал:

- Это же преданность, а не измена.

Мужчины закричали в один голос:

- Да здравствует Пророк! Да будет его благословение над Шамс Ад-Дином!

56

Мужчины возвратились обратно во главе с Шамс Ад-Дином Ан-Наджи, вступив во мрак при свете горящих свеч и будя спящих своими голосами:

- Да пребудет над ним имя Господне... Да пребудет над ним имя Господне...

Затем кто-то запел мелодичным голосом:

О веточка гвоздики в мятном саду...

Однако Шамс Ад-Дин недолго наслаждался своей очевидной победой. Он скоро отделился от остальной группы и оказался в одиночестве. Наедине со своим возвышенном, унылом одиночеством. Говорили, что всё, даже эта победа пущена на ветер. А также говорили, что возгласов много, но гораздо больше ушей, что прислушивались к ним. К нему приблизился Ашур Ан-Наджи, неся на руках его прекрасную мать в саване цвета тмина. Он обрадовался Ашуру, увидев его впервые после долгого отсутствия того, и заявил, что был уверен, что он появится однажды, однако разве мать его уже не похоронена? В счастливые моменты на него опускалось облако, на которое этот счастливчик садился верхом, и поднимало его до самых глубин небосвода. Тогда его совсем не беспокоили докучливые волны, вытаскивавшие его из неизвестности. Ему было всё равно, несли ли его ноги, или отказывали ему. Однако он был один. И страдал тоже один. В чём смысл этой подкрадывающейся к нему слабости? Приглушённые огни угасали. И чем ближе он подходил к своему переулку, тем дальше от него становился на самом деле. Он удалялся в бесконечность. И теперь самым большим его стремлением стало добраться поскорее до постели. Зазвенели голоса:

- Да пребудет над ним имя Господне... Да пребудет над ним имя Господне...

Шамс Ад-Дин в одиночку боролся с неизвестностью, которая преградила ему путь и поднимала землю до самых его ног, крадя у него его великую победу с насмешливой улыбкой. Он собрал пальцы в кулак и с силой, не испытанной им дотоле, направил его себе в грудь.

Шамс Ад-Дин Ан-Наджи вздохнул и повалился оземь. Его люди подхватили его на руки.

Часть 3

Любовь и железные решётки

1

Сердца бешено колотились и сжимались от скорби, когда умер Шамс Ад-Дин Ан-Наджи. Весь квартал внёс свою долю в строительство гробницы, соответствующей его положению. В последний путь его провожал торжественный кортеж, в котором присутствовали все: и мужчины, и женщины. Его героическая стойкость считалась чуть ли не мифической, сродни чудесам, творимым божьими угодниками, так что ему было даже присвоено звание покорителя старости и болезни. Его руководство кланом – непорочное и справедливое – запомнилось навечно, как и руководство его великого отца, а мелочные выходки были благополучно забыты, зато никто не забывал, что он жил и умер, работая в поте лица своего, бедным.

Благодаря его собственным заслугам и заслугам его отца в душе переулка был жив идеал, к которому обращались глаза и сердца по прошествии многих лет.

2

Руководство кланом взял на себя Сулейман Шамс Ад-Дин Ан-Наджи: гигант, как и его дед, Ашур, но не обладающий красотой и изяществом своего отца. Однако он пользовался поистине всенародным благоговением. Никто не выступил с желанием стать его соперником, а Атрис по-дружески воодушевлённо присоединился к нему. Вкус жизни никак не изменился. На несколько дней в сердцах господ и знати мелькнула было надежда, но потом угасла. Сулейману ещё не было и двадцати, но он без колебаний пошёл по следам своего отца: оставался защитником харафишей, врагом вымогателей, взнуздывал богачей и убеждённо и довольно занимался делом отца.

Как и следовало ожидать, ему пришлось противостоять вызовам, брошенным ему главарями кланов соседних переулков, и он не отступал, вступая во всё в новые и в новые битвы, и в каждой добивался победы, хотя эти победы и не были такими же, какие одерживали его дед или отец, но их было достаточно для обеспечения мира и распространения авторитета в переулке, заставлявшего считаться с собой. Все эти бои оставили постоянные шрамы на лбу и шее его, хотя они и были достаточным свидетельством его замечательного героизма.

Было бы справедливо говорить о том, что время от времени собственное сердце подталкивало его к хорошей и безбедной жизни. Подобное же желание он ясно читал на лицах своих помощников и братьев. Но он хмуро смотрел на свою слабость и не осмеливался поддаться ей, открыв своё свежее молодое сердце магии истинного величия.

3

Фатхийя – родная сестра его друга Атриса – была его одноклассницей в начальной коранической школе. Много лет он не встречал её, увидев повторно только на похоронах её отца. И несмотря на его скорбь, сердце его устремилось к ней. Она была примерно его ровесницей, плосконосой, смуглокожей, с красивыми глазами и полной необычной жизненной энергии. Он почувствовал, что женитьба достойна защитить его как главаря клана от непристойного поведения, не соответствующего его достоинству. Вот так он попросил её руки у Атриса, и вскоре состоялась свадьба. Жители переулка с радостью восприняли новость, сочтя эту женитьбу триумфом харафишей и добродетелью главаря клана.

4

Прошло десять спокойных лет. Сулейман выполнял свою работу с чувством того, что быть главарём клана – тяжёлое бремя и преходящая радость. Фатхийя же трудилась подобно Агамийе и Фулле до того, и рожала одну дочь за другой.

В самый последний год из этих тихих лет Сулейман увидел Санийю Ас-Самари.

Когда он сидел в кафе, отдыхая после работы, он заметил её проезжающей в двуколке. Она была дочерью Ас-Самари, богатого торговца мукой, ослепительно красивой в своём наряде. Из-под вуали томно глядели волшебные чёрные глаза, и её мимолётное появление принесло с собой тепло и вдохновение.

Её двуколка привлекла его внимание, он надолго задержал взгляд на высоком особняке Ас-Самари. Двуколка заставила его помечтать о том, как настроить колокольчики, подвешенные к ней, для плясок главарей кланов после очередной одержанной ими победы. Его смутила собственная черезчур скромная повозка, не годящаяся для такого вождя-богатыря как он. Он спросил себя: кто из людей останется сидеть, если Сулейман встанет? Помимо дверей обители какая ещё дверь оставалась закрытой перед ним? Слабость – отвратительная штука, однако разве его дед Ашур не обожал его бабку Фуллу? И разве дом Ас-Самари чище и непорочнее бара Дервиша? Отступил бы Ашур, будь Фулла дочерью богача Аль-Баннана? Уменьшил бы тот факт, что он завладел домом Аль-Баннана, его справедливость и доброту?

Он был способен разбить своих врагов – других главарей кланов и противостоять соблазну, однако любовь была предопределена ему свыше. Даже его отец Шамс Ад-Дин влюбился в Камр. Да, харафиши будут обеспокоены, а богачи обрадуются, но тем не менее он, Сулейман, никогда не поменяется. Да и что поделаешь, если любовь – это закон. Фатхийя всё равно оставалась его преданной женой и матерью его детей. Она также была сестрой его верного Атриса. Новая любовь накрыла его, словно бурная волна, но корни её уже прочно обосновались в нём. До чего же приятна боль в испытании своенравных страстей!

5

После пятничной молитвы шейх переулка Саид Аль-Факи зашёл к нему. Они пошли вместе в кафе, и шейх сказал ему:

- Мастер, я видел какой-то странный сон...

Сулейман вопросительно поглядел на него, и тот ответил:

- Я видел во сне, что несколько добропорядочных людей хотят встретиться с вами...

Сердце Сулеймана затрепетало, он почувствовал себя внезапно нагим, и чтобы скрыть своё волнение, съязвил:

- Дьявольский сон...

- Однако они ждут, что первый шаг сделаете вы...

Сулейман злорадно спросил:

- Что они хотят от простого возницы повозки?

Шейх почтительно ответил:

- Чтобы он отвёз их к бесспорному повелителю в переулке!

6

Волна искушения выросла размером с гору. Сулейман позвал к себе Атриса посидеть вместе с ним в кафе, и сказал ему:

- У меня есть одна тайна, которую я хотел бы поведать тебе...

Атрис покорно посмотрел на него, и Сулейман спросил:

- Ты мой друг. Как ты посмотришь на то, если я снова женюсь?

На что Атрис дал простой ответ:

- Ты намерен избавиться от Фатхийи?

- Совсем нет. Она останется на самом почётном месте.

Атрис засмеялся и сказал:

- Тебе же известно, учитель мой, что я только что женился в третий раз!

- Мужчины не отвергают друг друга из-за женщин, однако тут есть одна проблема...

Атрис улыбнулся:

- Новая жена из высшего класса?

Сулейман испуганно пробормотал:

- Эта тайна уже настолько распространилась?

- У любви всепроникающий аромат...

- А что говорят люди?

- А какое нам дело до людей?

- А харафиши?‌ Что они-то скажут?

Атрис импульсивно ответил:

- Да будут прокляты эти харафиши! Зато твои верные последователи радостно отпляшут...

Сулейман мрачно оборвал его на полуслове:

- Ты заблуждаешься в своих представлениях, Атрис. Сулейман Ан-Наджи не изменится...

Сияние сошло с лица его собеседника, и он сказал:

- И госпожа будет делить с Фатхийей её подвал?

- Каково бы ни было решение, Сулейман не изменится... Правда в том, что вы все недовольны справедливостью так же, как и знать!

- Учитель, кто ещё из других кланов был доволен такой жизнью, какую ведём мы?

Сулейман настойчиво повторил:

- Сулейман никогда не изменится, Атрис!

7

Саид Аль-Факи передал желание Сулеймана господину Ас-Самари, и тот с радостью тут же согласился. В глубине души Ас-Самари презирал возницу повозки и его происхождение, однако жаждал породниться с могучим правителем клана, повелителем переулка и угнетателем богачей. Единственное, что он попросил, так это выделить своей дочери флигель в его доме, пока он не построит ей другой, подходящий, на что Сулейман возражать не стал. Фатхийя была как громом поражена, плакала, однако смирилась со своей участью. Богачи и знать веселились, харафиши опасались, предчувствуя что-то недоброе, но Сулейман заявил, что он никогда не изменится.

Весь переулок стал свидетелем такой свадьбы, подобно которой доселе не видывал.

8

Таким образом, глава клана Сулейман и представитель знати Ас-Самари породнились семейными узами, о чём шейх переулка Аль-Факи сказал:

- Да будет благословен этот союз между кланом и знатью.

Карман его наполнился вознаграждением за усилия, хотя Сулейман и объявил, что не изменится. Однако у жизни появился новый вкус, а облака наполнились райскими водами. Сулейман сказал себе, что среди женщин есть такие, кто похож на молодой свежий сыр, а есть такие, кто похож на сливочное масло и сливки. Прекрасный аромат опьянил его. Лоснящуюся кожу умащивали маслом, слух его ласкали нежные нотки. Мир его наполнился кокетливым изяществом. Проводя в доме Ас-Самари лишь считанные дни в течение каждой недели, он познал приятный вкус семейных собраний, тепла постели, мягкости одежды, пара от горячей воды в просторной ванне, занавесок, подушек и думок, картин и разноцветных украшений, ковров и паласов, ювелирных изделий и драгоценных камней, и что важнее всего, – вкус роскошной еды, разных видов мяса, чарующих сладостей... Глава клана пришёл в замешательство, поразившись тому, как такой восхитительный рай мог существовать где-то на задворках аскетичного переулка. Снаружи он сохранял свой привычный вид и продолжал заниматься своим скромным трудом. В глазах всех жителей переулка он был облечён по-прежнему истинным величием. Но вместе с тем, он начал ощущать новые ветры, что бушевали посреди спокойной атмосферы, и разлетающиеся в стороны искры, что вот-вот разожгут повсюду пламя пожара. Зоркие взгляды изобличали то, что так прочно закрепилось в его желудке – вкуснейшую еду и напитки. Вокруг его потаённого рая стали расходиться слухи и шептания, особенно со стороны его помощников и последователей. И он впервые был вынужден распределить между ними ради праздников и торжеств средства, полученные за счёт отчислений под покровом тщательно скрываемой тайны. И всё это – без заметного ущерба для харафишей и бедноты. Делая так, он почувствовал, что совершает свою первую ошибку на презренном скользком пути вниз, понемногу отклоняясь от пути Ан-Наджи. Его потрясло то, что он живёт в неге и роскоши в доме Ас-Самари, в то время как Фатхийя с дочерьми прозябает в унылом, сером существовании. И тогда его рука ещё раз распростёрлась над полученными отчислениями и осыпала его людей немногочисленными подарками, скользя на ещё одну ступень вниз по ненавистной дорожке. Он продолжал утешать себя:

- Это лишь ненамного затронет права харафишей и бедноты...

Его диалог с самим собой на этом не закончился, а небосклон жизни не прояснился от пятен и мути. Санийя принялась настаивать на том, чтобы он перестал заниматься своей профессией и нанял кого-нибудь возить повозку. Он гордо отказался и попытался проявить свою власть как человек могучий и сильный. Она же продолжала любить его и делать вид, что покоряется его воле, оставив необузданной, незаметно просачивающейся силе любви делать своё дело. И каждый раз, как Сулейман чувствовал, что меняется, он решительно говорил себе:

- Я не изменился и никогда не изменюсь...

9

За обеденным столом в доме Ас-Самари он собрался лицом к лицу с представителями знати квартала. Когда-то они сторонились его из-за того, что боялись или предпочитали спокойную и благополучную жизнь. Сейчас же они уставились на него в доверии, как посетители смотрят на льва в зоопарке. Они обменялись тостами; кровь смело побежала по жилам; появились проблески надежды. И вот наконец владелец караван-сарая сказал:

- Возможно, вы полагали когда-то, что мы подчиняемся вам только из-за вашей силы. Но разве вы не знаете, мастер, что справедливость имеет свою цену, уважаемую в конечном итоге и тем, кто получает от неё прибыль, и тем, кто терпит ущерб?!

Сулейман вопросительно пробормотал:

- И кто же терпит ущерб?!

- С вас достаточно и того, что вы оградили нас от ненависти, зависти и краж!

Тут своё слово высказал торговец кофе:

- Однако в вашей всеобщей справедливости мы обнаружили некоторое угнетение.

Сулейман нахмурился и переспросил:

-Угнетение?

- Да, угнетение себя и своих последователей.

- Какое же угнетение в том, чтобы получать свою долю полностью и дать им получить свою? - спросил аптекарь.

Его тесть Ас-Самари заметил:

- Разве ты не проливал кровь, защищая нашу честь?

Торговец зерном сказал:

- Предводитель клана и его люди – знатные особы, или просто так должно быть?

Сулейман возразил:

- Нет. Ни мой отец, ни дед так не делали...

- Если бы ваш дед не поселился в особняке Аль-Баннана, наш переулок так и не узнал бы значения счастья и радости, – заметил владелец караван-сарая.

Сулейман настаивал:

- Он был скорее великим предводителем клана, чем знатной особой...

- Предводитель клана создан для того, чтобы быть знатным, и да проклянёт меня Аллах, если я лгу или пристрастен в своих словах! – ответил ему владелец караван-сарая.

Сулейман рассмеялся, охваченный теплом от вина ...

10

Санийя родила ему сначала Бикра, а затем Хидра, и Сулейман смог наконец насладиться тем, что считал подлинным отцовством. За это время был построен дом для Санийи. Сулейман был счастлив всё то время, что проводил в нём, – ровно настолько же, насколько тяготился, когда ему приходилось возвращаться в подвал Фатхийи. Санийя полностью завладела его сердцем, равно как и её дом, что захватил власть над его желаниями. По прошествии времени она незаметно внедрилась и в его сознание, словно действенный наркотик. Он перестал трудиться, взяв на это место одного из своих подручных. Он также стал брать ещё больше средств из отчислений на себя и своих помощников. Его клика начала строить свои дома, возвышающиеся рядом с домами знати, пока наконец совсем не оставила и не забросила свой простой труд. Доля отчислений для бедных и харафишей уменьшилась, хотя они и не были лишены её.

Светлое лицо переулка изменилось, и люди начали спрашивать друг у друга, где же эпоха Ашура? Где искренность Шамс Ад-Дина? Его последователи были готовы дать ответ вопрошающим, угрожая тем, кто высказывал негодование.

Санийя растила Бикра и Хидра в роскоши и неге. Когда они немного подросли, она отправила их в кораническую школу и готовила к тому, чтобы заниматься торговлей. Ничто не предвещало того, что хотя бы один из них когда-нибудь займёт место своего отца. Когда они повзрослели, она открыла им магазин для торговли зерном, и таким образом, оба они стали знатными торговцами...

Сулейман избегал борьбы, если находил возможность, отдав в итоге предпочтение заключению союза с кланом Хусейнийя, дабы самому избежать столкновений и вызовов. Переулок перестал быть доминирующим центром, которым он был со времён Ашура Ан-Наджи.

И лицо, и тело гиганта изменилось: теперь он носил просторный кафтан-аба и тюрбан, использовал двуколку для показательных поездок. Он полностью забыл себя, столько выпивая, что вино свело его с пути, располнел так, что лицо его теперь напоминало купол минарета, а двойной подбородок свисал подобно мешку заклинателя змей.

Однажды шейх Саид Аль-Факи зашёл к нему, чтобы поздравить его с каким-то праздником, и сказал:

- Пусть все ваши дни будут праздничными, мастер Сулейман...

11

Оба брата – Бикр и Хидр – отличались внешне. Бикр пошёл в мать, госпожу Санийю, красотой и нежностью, и всегда выглядел приветливым и горделивым. А Хидр, несмотря на всю свою красоту, унаследовал от отца точёные скулы и рост, но не гигантское тело. Он был более склонен к мягкости. Возможно, он и уступал брату в горделивости, но его никак нельзя было назвать скромным. Воспитываясь в доме Ас-Самари, они научились возвышенным манерам в жизни, замечательным привычкам и элегантной учтивости. Свой родной квартал они знали только с высоты балконов, а их ноги никогда не ступали на его вымощенную камнями мостовую. Своим магазином они управляли из роскошной комнаты, в которой встречались лишь с крупными торговцами, оставив все ежедневные операции с клиентами своим подчинённым. Они не понимали своего отца, несмотря на то, что видели его лишь в самом пышном виде, и не были удовлетворены тем, что он был предводителем клана, не питая к тому достаточного уважения. Они даже не понимали, что если бы не влиятельность их отца, их торговля не была бы такой успешной, а работники и другие торговцы лишь потешались бы над их коммерческой наивностью. Свой опыт и мастерство они приобрели в наиболее счастливых и благоприятных обстоятельствах, о которых им ничего не было известно.

12

Однажды вся семья сидела возле печи, отделанной серебром, в гостиной. Пятый месяц по коптскому календарю – туба – восседал на своём ледяном троне, а мелкий моросящий дождь затянул с самого раннего утра. Сулейман поглядел на своих изящных сыновей, облачённых в домашние бархатные кафтаны, и с улыбкой сказал:

- Если бы Ашур Ан-Наджи видел вас сейчас, он бы отрёкся от вас и снял бы с себя всякую ответственность за вас двоих...

Глядя на сыновей с любовью и восхищением, Санийя ответила:

- Даже короли им завидуют!

Сулейман мрачно произнёс:

- Они твои сыновья, ни один из них не желает занять моё место.

Она поспешила спросить его:

- А с чего ты взял, что я хочу этого для них?

Он сухо спросил:

- Ты не уважаешь главенство кланом?

Она ловко увильнула:

- Я уважаю клан, как и уважаю его главу, но мне ненавистно подвергать своих сыновей всем этим опасностям...

Сулейман спросил себя, к чему сейчас ссориться?... Что осталось от той поры?... Его старшие дочери вышли замуж за харафишей, а младшая, повзрослевшая в то время, когда он стал «знатным», вышла замуж за почтенного господина, и её потомство будет столь же чужим, как и её собственный отец. Совесть его поддалась покою и комфорту, а алчное тело – потоку искушений и злоупотреблений. В таких условиях противостоять этому было бы посмешищем.

Бикр сказал:

- Однако мы тут обнаружили, что наш предок Ашур Ан-Наджи любил жить в роскоши!

Сулейман гневно спросил его:

- Да кто ты такой, чтобы понимать мастера Ашура?

- Так ведь говорят, отец...

- Ашура может понять только тот, чьё сердце воспламенено священной искрой...

- Разве он не завладел домом Аль-Баннана?

Сулейман вызывающе ответил ему:

- То было чудом, привидевшимся ему во сне, а также заветом.

Опрометчиво и дерзко, Бикр возразил:

- Он мог сбежать от холеры и без всякого сна...

Кровь хлынула в лицо Сулеймана:

- И ты вот так отзываешься об Ан-Наджи?

За какой-то считанный миг знатный господин превратился в дикого зверя, словно мифический Ашур Ан-Наджи воскрес из мёртвых. Санийя вздрогнула, и резко сказала сыну:

- Твой прадед был святым человеком, Бикр...

Отец закричал на него:

- Ты же не годишься ни для какого благородного дела!

Он поднялся и оставил их, уйдя в свою комнату. Санийя сказала Бикру:
- Никогда не забывай, что ты – Бикр Сулейман Шамс Ад-Дин Ан-Наджи!

Хидр пробормотал:

- Да.

Всё ещё под воздействием гнева отца, Бикр сказал:

- Но я ведь ещё и торговец из рода Ас-Самари.

13

Санийя решила женить своего первенца. Ей нравилась Ридвана, дочь хаджи Ридвана Аш-Шубакши, аптекаря-травника, и она посватала её. Бикр прежде никогда не видел её, но он доверял свидетельству матери.

Ридван Аш-Шубакши был очень богат и имел многочисленное потомство, увлекался музыкой и пением. Ридвану выдали замуж за Бикра, выделив молодым целый флигель в доме.

14

С женитьбой Бикра в дом вошла новая красавица. Бикр обрадовался ей и полюбил её сразу же после первой брачной ночи. Она обладала синими глазами и золотистыми волосами, была стройной и высокой. Единственное, что время от времени раздражало в ней Бикра – что она была одного с ним роста, и становилась даже выше, если надевала туфли на высоких каблуках. Мать с другой стороны успокаивала его:

- Ты обнаружишь, что она способна и располнеть, и со временем станет такой же полной, как и её мать, с позволения Аллаха...

Молодая невестка была столь застенчива, что никому не смотрела в лицо, однако со временем она стала открывать для себя новое окружение и острым взглядом рассматривать своего гигантского свёкра и Хидра, брата мужа, как и всё остальное. Хидр однажды сказал матери:

- Невестка всё никак не обоснуется здесь.

Мать с улыбкой сказала:

- Она это сделает, когда родит. Я знаю девушек подобного сорта – из богатых семейств. Не хотел бы и ты, чтобы я сосватала тебе подобную невесту?

- Не раньше, чем мне будет двадцать, – ответил ей Хидр.

И глядя на персидские глаза, уставившиеся на него с ковра, подвешенного к стене, он добавил, слегка поколебавшись:

- И я предпочитаю золотистые волосы и голубые глаза...

Санийя вытянула перед его глазами свою угольно-чёрную косу и с улыбкой спросила:

- Являются ли по-прежнему повелителем времени чёрные волосы?!

15

Между Ридваной и Хидром завязалась братская дружба. Он помогал ей всякий раз, как Бикр отправлялся в деловые поездки. В это же время он познакомился с её младшей сестрой, Вафой. Она была миниатюрной, сияюще красивой, однако волосы её были каштанового цвета, а глаза – медового. Ему пришло в голову, что Ридвана так или иначе пытается предложить ему её в жёны, и он испугался, что его отказ рассердит её. Однажды мать спросила его:

- Тебе нравится Вафа?

Он решительно ответил:

- Она замечательная девушка, но не для меня...

Мать с сожалением пробормотала:

- А я считаю её и впрямь замечательной...

Тут он заявил матери:

- Я боюсь, что Ридвана рассердится, если узнает...

Мать ответила:

- Ридвана гордая, она не выставляет сестру на продажу. А брак – это наша удача и судьба...

16

Бикр уехал в деловую поездку на несколько дней.

А когда вечером того же дня Хидр вернулся из магазина, то застал Ридвану, которая стояла при входе в свой флигель. Они поздоровались. Когда он хотел уйти, она сказала ему:

- Я хочу кое в чём с тобой посоветоваться...

Он последовал за ней в гостиную и сел на диван. Она села напротив него в кресло и принялась молча смотреть на него, словно не зная, как начать разговор. В воздухе повеяло запахом дурманящих благовоний, и он прислушался к шёпоту тишины. Чтобы подтолкнуть её к разговору, он сказал:

- Я готов проконсультировать тебя...

Она не ответила, но когда заметила, что ожидание его затянулось, сказала:

- Я даже не знаю, что сказать. Тебе разве так быстро надоело быть со мной?

- Нет, совсем нет. Я здесь, чтобы помочь тебе.

Она смутно ответила:

- Мне больше ничего и не нужно...

Он ждал, чувствуя волнение в лучах её сияющих глаз. В голове его роились предположения. Может быть, случилось что-то, что он упустил из виду, не придав тому значения? Или она собирается сделать какое-то смущающее предложение? Он сказал:

- Я в твоём распоряжении.

Она ответила каким-то странным голосом:

- Тебе не знакома ситуация, в которой я нахожусь, и потому тебе простительно то, что ты так спешишь...

- Позволь мне успокоить тебя...

- Возможно ли это?

- Почему нет?... Должно быть возможно.

Она спросила, избегая его взгляда:

- Ты когда-нибудь пробовал вкус поражения в своей жизни?

- Нет, не думаю. Но о каком поражении идёт речь? От врага?

- У меня нет врага. Это поражение изнутри.

Он в смущении покачал головой, и она сказала, на этот раз уже более смело и ясно:

- Поражение, что человек терпит от самого себя, принимает своё разрушение, если хочешь...

Он нахмурился:

- Боже упаси... Будь со мной откровенна, я тебе как брат...

Она решительно прервала его:

- Нет, мои братья в другом доме...

- Но я тоже твой брат...

- Нет. Но почему бы тебе не послушать всё с самого начала?

Он разгорячённо ответил:

- Я весь внимание.

С явным волнением она начала:

- Это случилось ещё тогда, когда я была девчонкой и жила в доме отца – однажды я увидела тебя, потом видела время от времени ещё несколько раз, и слышала, как говорили, что ты – сын главы клана, Сулеймана Ан-Наджи.

Он молча кивнул головой, получив в то же время какое-то неясное, тревожное послание. Ридвана же продолжала говорить:

- Я никогда не видела Бикра. Так уж получилось. Я не знала даже, что он твой родной брат. Никого нельзя ни в чём винить...

Тревожные предупреждения усилились. Страхи витали в наполненном ароматами благовоний воздухе. Перед ним предстали лица матери, отца, Бикра... Явилась вся семья, чтобы послушать удивительный рассказ...

- Почему ты ничего не говоришь?

- Я слушаю.

Она смущённо рассмеялась:

- Но мой рассказ уже кончился.

- Я ничего не понял.

- Ты не хочешь понять.

- Нет, наоборот, – сказал он со скрытым отчаянием.

Глядя на него хитрым дерзким взглядом, она сказала:

- Тогда я, подражая тебе, скажу лишь, что однажды моя мать рассказала мне, что госпожа Санийя Ас-Самари попросила мою руку для своего сына.

Она подняла глаза на потолок, так что шея её, длинная и белая, как серебряные канделябры, вытянулась. Что-то в нём закричало, что такая пленительная красота создана для того, чтобы убивать, и что это горе тяжелее, чем сама земля, и более всеобъемлюще, чем воздух, и что человек сможет свободно вздохнуть, лишь убежав от неё. Она призналась ему со сладкой, нежной покорностью:

- Так тяжело мне было скрыть свою радость!

Затем таким тоном, будто напевая песню:

- У меня и сомнений не возникло, что это ты!

Он вздрогнул, но продолжал хранить молчание, а она смело точила его взглядом:

- Вот и вся моя история. Ты понял?

Он дрожащим голосом заговорил:

- Тебе повезло, что тебе достался лучший из двух братьев.

С мягкой настойчивостью она сказала:

- Ты всего-лишь прислушиваешься к голосу страха...

- Это голос безопасности.

- Ты всегда был приветлив со мной.

- Да, конечно, ведь ты – жена моего любимого брата.

Она встала и изящно подошла к нему, слегка наклонившись, так что её аромат овладел им, и сказала:

- Расскажи, что чувствуешь в глубине сердца.

Он испуганно встал и тихонько отошёл от неё подальше:

- Я был с тобой откровенен во всём.

- Ты просто боишься!

- Нет.

- Ты боишься брата, боишься отца, боишься себя.

- Перестань мучить меня.

- У стен нет ушей и глаз...

Он бросился к двери, пробормотав:

- Прощай...

Он покинул гостиную со слепыми глазами, разумом и сердцем.

17

Хидр избегал видеться с ней. Даже обедал он в своём магазине, отговорившись, что и ужинать будет вне дома по вымышленному приглашению. Санийя ничего не заметила, и эти несколько часов в доме Ас-Самари прошли спокойно и мирно.

Печаль и тревога бушевали в сердце Хидра. Что ему делать? Он остался один, покинутый всеми, со своей проблемой, о которой ему даже не с кем посоветоваться. Душа толкала его покинуть этот переулок, но вот только куда ему идти? И под каким предлогом? У него были свои принципы, и Сулейман издавна говорил, что он пошёл в своего деда, унаследовав дух Ан-Наджи, хотя ему и не хватало силы и авторитета последнего, в отличие от брата Бикра, который любил свою торговлю со всеми рисками и возможностями.

Он страдал, но при этом ничего не делал, уныло и неуверенно уступив судьбе.

18

Когда Бикр вернулся из своей поездки, то направился сначала в магазин, прежде чем идти домой. Хидр тепло встретил его. Бикр ликовал, сияя от успеха, и сказал:

- Прибыльная сделка, хвала Аллаху...

Хидр улыбнулся в знак приветствия, и Бикр спросил его:

- Как идут дела?

- Замечательно...

И тут он снова спросил:

- Ты не такой, как обычно. Что с тобой?

Хидр содрогнулся, и придумал в качестве отговорки лёгкое недомогание. Как после всего этого они снова могли ладить друг с другом? Он записал детали сделки в канцелярскую книгу, но мысли бились в его голове. Выдать ли ему секрет – это преступление – или сохранить его от него – но тогда и это тоже преступление. Как ему спрятаться?! Бикр встал и сказал:

- Я утомился. Мне лучше пойти домой...

19

В этот момент Бикр и увидит Ридвану. Тогда же Хидр понял, как ошибался, что оставался в магазине. Как встретит его брата эта дерзкая красавица? Сможет ли она играть роль соскучившейся, ожидающей его жены? Подойдёт ли к нему с тем же горящим взором и разогретая страстью, которым наградила и его? Опустится ли занавес над этим порывом прошлого, и потечёт ли снова жизнь по своему привычному руслу?

Или она отдастся слабости и скрытым эмоциям, притворившись больной?... Распространится ли порок на новую супружескую жизнь, спутав и омрачив все дела ? Все мускулы его вздрогнули, он пробормотал сам себе:

- А ещё она может и отомстить!

Вот Бикр спросит её, как дела, и она, плача, ответит ему:

- Твой брат – предатель.

Такая ложь опережает зло!

Но погоди. Почему она не сообщила свёкру, либо, по крайней мере, свекрови? В любом случае, ей-то как раз удастся найти того, кто ей поверит, а вот ему – нет.

Нет, она хитрая и дерзкая. Она притворится печальной и загадочно скажет:

- Мы бы хотелось, чтобы мы жили подальше от этого дома!

Бикр спросит о том, что её угнетает, а она нахмурится и не ответит. «Ты поссорилась с моей матерью? Или с моим отцом?» Нет. Нет. Останется один лишь Хидр. «Разве Хидр не помогает тебе?» Но она не может даже слышать его имя. Какую же ошибку он совершил? А затем раскроется вся правда, словно чернота ночи под небесами, что заволоклись тучами. Тогда эта хитрая красавица прибегнет к сочинению того, во что либо поверят, либо нет, но в любом случае это оставит свой неизбежный отпечаток. Она не будет откровенничать с ним, ибо самое большее, что она расскажет, будет то, что ей не нравится, как смотрит на неё его брат, отчего ей неуютно, и потому она желает жить подальше от дома Ас-Самари!

Как ему защитить самого себя? Разрушить счастье брата и поругать честь семьи? Или сбежать, взяв всю вину на себя?

Однако возможно ли, что все эти его фантазии были чистой воды тревожными мыслями, под которыми не было основания?! И что они в этот самый момент просто наслаждались радостями любви после его возвращения?!

Тут он услышал звук гулких напряжённых шагов. И увидел Бикра, вошедшего через дверь и дрожащего от гнева.

20

Бикр заорал:

- Ты подлый ублюдок!

Он набросился на него словно дикарь и принялся наносить ему удар за ударом, но тот не отвечал на них. Из губ и носа Хидра сочилась кровь, но он по-прежнему не отвечал. Бикр закричал:

- Тебя парализовал позор?

Хидр отступил назад, спросив:

- Да что с тобой?

- Ты и впрямь как будто не знаешь?

- Я ничего не понимаю...

Тогда Бикр заорал:

- Ты желаешь жену своего брата!

Хидр воскликнул:

- Это же безумие!

Брат снова набросился на него, пока в дверной проёме комнаты не собрались прибежавшие на крики работники магазина. Перед самим магазином в переулке также стала подтягиваться толпа.

Издалека послышался ревущий голос Сулеймана Ан-Наджи.

21

Толпа рассеялась, а работники разошлись по своим местам. Сулейман закричал:

- Если поднимется хоть одна рука, а отрублю её...

Бикр отступил назад, а Хидр принялся вытирать кровь носовым платком. Бикр сказал:

- Он предатель и заслуживает того, чтобы ему преподали урок!

- Я не желаю слышать ни единого слова здесь!

Он гневно перевёл взгляд с одного брата на другого и приказным тоном заявил:
- Следуйте оба за мной...

И прошёл к дверям подобно раненому льву...

22

Все они стояли перед ним: Бикр, Хидр, Ридвана, Санийя. Он грубо закричал:
- Я хочу правду!

Но никто не произнёс и слова, и тогда он снова закричал:
- Горе тому, кто скроет хоть что-то!

Он бросил резкий взгляд на Ридвану и скомандовал:

- Говори, Ридвана.

Но она зарыдала, и он с досадой воскликнул:

- Я не люблю слёз!

Всхлипывая, она пробормотала:

- Я говорила только, что хочу жить подальше отсюда...

- Само по себе это ничего не значит...

Бикр сказал:

- По её рассказу я понял, что ей ненавистно жить в этом доме рядом с Хидром.

- Почему?... Мне нужна конкретная правда.

Бикр ответил:

- Вся правда предстала передо мной и без деталей.

Сулейман закричал:

- Правда есть правда, она нужна мне для того, чтобы выполнить свой долг.

Затем он поглядел на Ридвану и приказал:

- Говори всё как есть, без утайки...

Но она снова разразилась рыданиями, и он махнул рукой в раздражении. Затем повернулся к Хидру и сердито спросил:

- А что ты сделал?

Хидр пробормотал:

- Ничего, клянусь Аллахом, свидетелем своим...

- Я хочу знать всю правду, ведь такая буря не разразится просто так, без всякой причины...

Тут в разговор вмешалась Санийя:

- Это какое-то недоразумение, ничто иное...

Сулейман резко оборвал её:

- Замолкни!

Она в отчаянии взмолилась:

- Это же шайтан незаметно затесался между нами!

Сулейман гневно ответил ей:

- Шайтан может затесаться, только если мы сами разрешим ему это...

Санийя завопила:

- Над нами нависло проклятие!

- Пусть проклятие падёт на того, кто этого заслуживает! – ответил Сулейман.

Тут Хидр внезапно покинул гостиную, и Сулейман прокричал ему вослед:

- Вернись, сын!

Однако он уже исчез, и Бикр воскликнул:

- Отец, разве вы не видите, что он сбегает?

Вставая с места, Сулейман заорал:

- Вот ты и признаёшься, преступник?

Но он не вернулся, и никто не отправился за ним вдогонку.

23

Теперь скандал, произошедший в семействе Ан-Наджи, был у всех на устах. Харафиши жалели об ушедшей прекрасной эпохе Ан-Наджи, считая, что всё выпавшее на долю Сулеймана и его сыновей, было справедливым возмездием за уклонение с правильного пути и предательство. Они говорили, что Ашур был угодником Божьим, которому сам Аллах помог посредством сна и спасения, почтив как живым, так и мёртвым. Недоброжелатели же говорили, что всё их потомство беспутное, происходящее от такого же беспутного начала, в которым и были-то одни воры, да распутники.

Сулейман воспринимал всё это со свирепостью, вновь изменившей его личность. Он ходил вдоль и поперёк переулка своим гигантским, тучным телом, поджидая любого подвоха, пока его наконец не стали бояться даже самые близкие соратники. Видом своим он больше не напоминал главу клана: он расслабился, стал вялым, пристрастившись к выпивке, роскоши и неге. Пузо его раздулось, зад свешивался, а из-за обильной еды он засыпал, бывало, сидя в кафе.

24

Однажды утром Сулейман Ан-Наджи стоял и беседовал с шейхом переулка Саидом Аль-Факи посреди грязи, скопившейся по бокам улицы после ночного дождя. Саид Аль-Факи сказал ему:

- Поистине, Аллах испытывает своих верующих рабов...

Сулейман хотел было прокомментировать его слова, но внезапно вытаращил глаза, уставившись в лицо врага, вот-вот готового напасть на него из неизвестности, и обрушился на землю подобно минарету. Попытался несколько раз встать, но всё напрасно. А затем сдался на милость некоего подобия сна. Саид Аль-Факи и остальные поспешили к нему, он же издавал какие-то непонятные звуки, однако говорить уже не мог.

Сулеймана Ан-Наджи перенесли в дом госпожи Санийи Ас-Самари словно беспомощного ребёнка.

25

Паралич обрушился на часть его тела, и он бессильно лежал в постели... Всякому, кто видел его, становилось понятно, что Сулейман Ан-Наджи превратился в ничто. Фатхийя и дочери считали его чужим. Санийя же грустно и терпеливо ухаживала за ним, постоянно бормоча:

- Над нами нависло проклятие!

Прошло несколько лет, прежде чем он смог двигаться. Он вновь научился передвигаться, таща половину своего тела, опираясь на две клюки. Развлечением ему служило сидение перед домом или в кофейне. Он произносил одно-два слова, да бросал вокруг себя отсутствующий взгляд, но смысл вещей от него ускользал.

26

Атрис занял место Сулеймана в клане. Поначалу он был верен ему и даже навещал его... Он полностью выдавал ему его долю из отчислений и умело управлял кланом, говоря ему:

- Вы наш господин и корона на нашей голове...

Но затем обязанности руководства кланом отвлекли его от посещений больного – так он говорил, – и в дом Ас-Самари он захаживал только ради того, чтобы отдать Сулейману причитающуюся ему долю отчислений. Вскоре после этого он объявил себя главой клана и забрал себе долю Сулеймана, не встретив недовольства ни одного из помощников. Напротив, они даже питали надежду, что с его помощью освободятся от последних считанных обязательств, которых придерживался Сулейман в отношении харафишей.

Очень скоро клан вернулся к тому положению, что существовало ещё до эпохи Ашура Ан-Наджи: контроль над переулком вместо служения ему. Единственная служба, которую выполнял клан – это защита себя от остальных кланов. Но и в этом плане Атрис был вынужден заключить перемирие с некоторыми из своих врагов, и союз – с другими. Даже собираемые отчисления он заплатил клану Хусейнийя, дабы избежать заведомо проигрышной для себя битвы. Чем больше его презирали за пределами переулка, тем больше он творил беззаконий в переулке, и тем заносчивее становился с его жителями. Он пренебрегал собственной сестрой Фатхийей, женился и разводился не раз, вместе со своими людьми завладел всеми отчислениями, при этом осыпая харафишей бранью и наказаниями, а знать разжаловал, по словам шейха Саида Аль-Факи, до такой степени, на какую их понизил сам Всемогущий Аллах.

27

Сулейман Ан-Наджи не только потерял главенство над кланом, но и самого себя. Он больше никем не был; исчезли все стимулы и смыслы. Цепляясь за ускользающую надежду на исцеление, он вопрошал аптекаря Ридвана Аш-Шубакши, тестя своего сына Бикра:

- Нет ли у вас лекарства от такого состояния, как у меня?

Но тот, скрывая своё презрение к нему, отвечал:

- Гомеопатия использовала всё возможное, что только могла...

Ридван Аш-Шубакши сказал себе: «Он желает вновь вернуть себе силы и контроль над кланом, да будут прокляты он и его семейство».

Сулейман обошёл всех угодников Божьих, всех святых – как живых, так и мёртвых, сообщая им по секрету свою надежду, и продолжал тащиться на своих двух клюках или неподвижно сидеть на кресле, словно горшок с варёными бобами. Пред ним предстала мудрая истина, которую он не знал прежде никогда: он сказал себе, что человек есть всего-навсего жалкая игрушка, а жизнь – только сон. Атрис полностью игнорировал его, как игнорировали и его люди, как и харафиши, которые без всякой жалости считали его главным виновником своих бед.

Затем несчастье проникло и в сердце его дома. Казалось, что госпожа Санийя испытывает недовольство, находясь рядом с ним. Она передала заботу о нём служанке и мрачно созерцала жизнь, впрочем, в той же мере, насколько и сама жизнь была сурова с ней. Она нисколько не забыла о своём сыне-беглеце Хидре. Её отношения с Ридваной охладились. Стала чаще отлучаться из дома, находя себе отдушину у соседей, отчего Сулейман испытывал чрезвычайные страдания, говоря себе, что солнце словно исчезло за облаками, и никто не испытывает великодушия к немощному человеку.

Однажды он заявил ей:

- Твоё отсутствие в доме стало переходить все границы.

Она же в ответ сказала:

- От него больше ничего не осталось.

Ему часто приходила в голову мысль дать ей развод, однако было и опасение того, что в доме Фатхийи он не найдёт того покоя, который ему был необходим. Потому он терпеливо глотал унижение и презрение.

28

Как-то в кафе компанию ему составил шейх Саид Аль-Факи. Он приветливо глядел на него, но в сердце было полно затаённой старой обиды. Дружеским тоном он сказал:

- Мастер Сулейман, нам так тягостно видеть вас в таком состоянии...

Тот уставился на него бессмысленным взглядом, и шейх продолжил:

- Но как ваши друзья мы обязаны быть правдивыми и искренними с вами...

Чего хотел этот человек?

- Моё мнение состоит в том, мастер, что вам следует развестись с госпожой Санией.

Веки его задрожали, руки затряслись. Саид же заявил:

- Это мой вам совет как старого друга...

Сулейман пробормотал:

- Зачем?

Шейх лишь произнёс в ответ:

- Больше я не добавлю ни слова...

29

Его реакция не была более столь выразительной. Боль его стала какой-то абстрактной. Когда он смеялся, то не чувствовал радости, а когда плакал – не испытывал печали. Но развод необходим. Ему предстоит пройти этот путь до конца – до тупика.

Из кафе он отправился в дом, который арендовал для Фатхийи сразу после того серьёзного переворота в его жизни. Он вызвал официального представителя властей и развёлся с госпожой Санией. Бикр встревожился и заявил ему:

- Так не должно было случиться...

Отец сказал:

- Теперь ты должен заботиться о своей матери, Бикр!

Бикр закричал:

- Следует вырвать языки сплетников!

Они разошлись почти как враги. Сулейман стал тратить то, что накопил, говоря:
- Да сделает Аллах так, чтобы смерть моя пришла до того, как руки мои дотянутся до Бикра...

30

В течение всего этого времени торговые и финансовые дела Бикра шли в гору. У него появились дети от Ридваны: Ридван, Сафийя и Самаха. Развод матери потряс его, а до ушей его дошли болезненные слухи, так что ему пришлось поговорить с ней о её поведении и обо всём происходящем вокруг этого. Санийя разозлилась и послала проклятия всему переулку, заклеймив его позором, продолжая творить всё, что хотела, без всякой удержи и запретов.

Ко всему этому Бикр забеспокоился о своей супружеской жизни. Он никогда не чувствовал, что обладает Ридваной, хотя и не переставал самоотверженно любить её. Она же не была ни послушной, ни понимающей его, ни внемлющей ему. В ней сидел гнев, неизвестно откуда взявшийся и со временем только усилившийся. Она получала всё, что хотела, но не была в ответ ни благодарной, ни счастливой. Мир делался невыносимым для него, если она была черства или враждебна с ним. Он становился безумным, если в голову ему приходила мысль о том, что её любовь к нему неподобающе слаба. Чего ещё ей не хватает? Чего она хочет? Разве он – не идеальный муж? Он сторонился всего того, что вызывало у неё гнев, однако её могло спровоцировать что-то совсем неожиданное. Их совместная жизнь, казалось, не оставляла никакого воздействия на неё, как и то, что у них были дети. Он словно носил в себе некую гнойную рану, портившую ему весь вкус от жизни.

- Ридвана, ты способна превратить этот дом в гнездо счастья...

Она загадочно ответила:

- Разве он им не является?

- Но ты пренебрегаешь моей любовью, Ридвана...

Она лишь досадливо заявила:

- Ты думаешь лишь о собственных удовольствиях, забывая о том, что я – мать троих детей...

- Мне недостаёт тепла в награду за мою огромную любовь, – сказал он с сожалением.

Она засмеялась и вяло сказала:

- Ты жадный. Я и так делаю всё, что в моих силах...

Страдания и несчастья его пополнил разрыв прежде хороших отношений между его женой и матерью. С исчезновением Хидра Санийя изменилась, а Ридвана быстро ответила на это не самым лучшим, а скорее худшим образом. Обе питали неприязнь друг к другу и однажды сильно поссорились, так что Санийя резким, обвиняющим тоном сказала невестке:
- Сердце подсказывает мне, что Хидр ни в чём неповинен.

Ридвана ещё более яростно заявила ей в ответ:

- Вам лучше позаботиться о собственной репутации!

Санийя рассвирепела и швырнула в неё небольшой подсвечник, но промахнулась. А когда Бикр вернулся домой, то застал Ридвану кипящей от ненависти и гнева. Он направился к матери, чтобы упрекнуть её, но та сказала:

- Мой совет тебе как матери – разведись с ней.

Бикр был ошеломлён, а она язвительно продолжала:

- Она – злой бич, на который обрекли и твоего брата, и отца, и мать...

А затем уже более резким, визжащим голосом:

- Сам Иблис не мог сотворить такого, что сделала она, и даже ты сам, потомок великого Ан-Наджи, платишь отчисления оборванцам, которые служили ещё твоему отцу и деду...

Бикр сказал сам себе:

- Это и впрямь проклятие, нависшее над всеми нами...

Колесо дней крутилось без остановки, как и прежде. Старик Ас-Самари, отец Санийи, умер, и она получила от него в наследство неплохой капитал. Часть его выпросил себе Бикр, дабы увеличить собственный капитал, и она не стала ему препятствовать. Он пошёл по не знающему границ пути обогащения. От своих забот он избавлялся тем, что погружался в работу, влезая как в успешные авантюры, так и в рискованные спекуляции, пока жажда наживы не овладела им настолько, что подошла к грани безумия. Он копил деньги, словно строил крепость для защиты от смерти, скорби и своего потерянного рая. Он бросался в бой из затопленного укрытия посреди всех печалей и забот, бросая вызов боли и неизвестности. Бикр не отличался ни щедростью, ни жадностью. Вне родных стен он не тратил ни гроша, если тот не приносил ему прибыли, но дома он был словно море изобилия: преподносил в дар Ридване столько драгоценностей, что по весу они были равны её собственному, обновил мебель и обстановку в доме, приобрёл разные диковинки, отчего дом стал похож на музей. С тоской, что грызла его сердце, он говорил:

- О если бы можно было купить счастье за деньги!

32

Наступил день, когда Ридван Аш-Шубакши – отец Ридваны – был объявлен банкротом. Человеком он был расточительным, страстно увлекавшимся развлечениями, песнями, ночами, полными забав, потерял чувство умеренности в делах и скатился. Бикру выпал шанс доказать супруге-бунтовщице свою любовь и щедрость. Поэтому когда дом Аш-Шубакши был выставлен на продажу через аукцион, он приобрёл его за просто неприличную сумму, чтобы помочь тестю выплатить долги. Он устроил к себе в магазин Ибрахима Аш-Шубакши, младшего брата Ридваны, и сделал его своим помощником и поверенным в делах. Однако Ридван Аш-Шубакши так и не смог вынести такого удара и умер от сердечного приступа. Бикр проводил его как подобает его положению, устроив ему похороны, длившиеся три дня, надеясь, что после этого Ридвана изменит своё поведение или исправит нрав, однако она осталась такой же упрямой, и ничуть не смягчилась. Скорбь лишь усилила её вялость и антипатию, пока Бикр однажды не сказал самому себе:

- И день страшного суда её не изменит...

33

Тьма покрыла дом и весь переулок, когда его мать, Санийя, исчезла. Эту катастрофу он не мог отстранить. Вскоре ему стало известно, что она забрала все свои деньги и сбежала с молодым водоносом, за которого вышла замуж. Из-за подлинной катастрофы он опустил голову, умывая на этом руки, даже не удосужившись узнать, где она теперь, и скрывшись от всего своими реестрами и командировками.

Атрис, главарь клана, пришёл к нему и сказал:

- Я к вашим услугам, если вам что-то потребуется...

Ему был ненавистен один только его вид, но он замаскировал это признательной улыбкой и ответил:

- Спасибо вам, мастер, но пусть она делает, что захочет, Бог с ней...

Весь мир казался ему пепельно-серым, постепенно превращаясь в алый. Он задавался вопросом, почему мы так любим эту жизнь и так охотно за неё хватаемся, почему подчиняемся её резкой, суровой воле? Вправе ли земляные черви господствовать над нами? Да будет проклята фальшивая мистика Ашура Ан-Наджи! Да будут прокляты эти безумные дервиши, которые только и делают, что поют! Он также спрашивал себя:

- Была допущена одна огромнейшая ошибка, вот только где она?

34

В тот же вечер Сулейман Ан-Наджи послал за ним. Он вспомнил, что вот уже несколько месяцев не навещал его, и устыдился. С того момента, как его разбил паралич, прошло уже десять лет, и вот уже год он не вставал с постели. Фатхийя самоотверженно ухаживала за ним. Он отправился к отцу, поцеловал его руку, сел подле его ложа, извиняясь за то, что совсем забросил его из-за своих дел и забот. Сулейман сказал:

- Приблизился мой конец, Бикр.

Тот пожелал ему долгих лет жизни и хорошего здоровья. Сулейман ответил:
- Я три раза подряд видел во сне твоего деда, Шамс Ад-Дина Ан-Наджи, в течение трёх последних ночей...

- Это не значит ровным счётом ничего плохого, отец.

- Это значит всё. Он сказал мне, что эта жизнь ничего не стоит, даже если человек отдаст ей всю свою душу...

- Да помилует его Аллах, отец...

Сулейман с сожалением сказал:

- Что прошло, то прошло. Однако я должен спросить тебя: кто из твоих сыновей годится?

Тот понял, что отец имеет в виду главенство над кланом, и скрывая улыбку, ответил:

- Они уже не маленькие, но никогда не будут пригодны...

- А как насчёт сыновей твоих сводных сестёр?

- Не знаю, отец...

- Это потому, что тебе ничего о них не известно...

Он глубоко вздохнул и ответил:

- Я покидаю этот мир как узник... И оставляю тебя на попечение Того, Кто вечно Жив...

35

Той же ночью дух Сулеймана Шамс Ад-Дина Ашура Ан-Наджи покинул тело. И несмотря на его длительную изоляцию, на похоронах присутствовали все жители переулка, даже Атрис и его люди. Захоронен он был рядом с Шамс Ад-Дином. Скорбь заняла своё место в сердцах родных Ан-Наджи и харафишей. Переполненные сожалением воспоминания нахлынули на них.

36

Неожиданно поднялся всплеск новой, непривычной активности, нарушив потоки рутинных событий и гармонии, словно метеор, пронзивший тусклое небо.

Ридвана в изумлении задавалась вопросом: «Что делает этот человек?»

Нехарактерным жестом Бикр взял её за руку и повёл обследовать все углы их большого дома, этаж за этажом. На лице его лежала печать серьёзности и озабоченности, даже большей, чем можно было представить, словно он готовился к предстоящей поездке или важной деловой сделке...

- Что ты делаешь, ради Бога?...

Он не ответил и не улыбнулся, ведя её из комнаты в комнату, из гостиной в гостиную, из залы в залу, обходя по кругу редкостную мебель, предметы искусства, ковры, коврики, занавески, канделябры, светильники и украшения, заходя в спальни Ридвана, Сафии и Самахи.

Она раздражённо пробормотала:

- Я устала...

Он указал на зеркало, занимающее целую стену, обрамлённое в рамку из настоящего золота, и сказал:

- Оно не имеет себе равных во всей стране...

Затем указал на высоко подвешенную люстру огромных размеров, инкрустированную звёздами:

- Это одна из трёх, которые есть во всём нашем большом городе...

Следующим он указал на стеклянный купол в нише потолка, сиявший всеми цветами радуги:

- Его изготовляли и декорировали ровно год, и стоило это столько же, как обмундировать целую армию!

Потом он простёр ладонь в направлении гигантского ковра, покрывавшего пол в большой гостиной:

- А это доставили специально для меня из Персии!

Он с ещё большей похвалой отзывался о каждом шкафе, не упуская ни одной драгоценности, и пел им дифирамбы.

Тут Ридвана с вызовом выдернув запястье из его руки, спросила:
- Что случилось?

Он сложил руки на груди, пристально смотря на неё каким-то загадочным, странным взором, и сказал:

- Дело в том, что меня любит судьба.

- Что ты имеешь в виду?

- Судьба обожает меня, не оставляя меня ни днём, ни ночью, не давая сомкнуть глаз...

- Ты кажешься мне таким странным...

- Погляди на меня хорошенько, всмотрись в меня и изучай так долго, настолько сможешь. Я – целый мир, не больше, не меньше...

- Нервы мои больше не в силах это вынести...

Он впервые улыбнулся и сказал:

- Правда в том, моя дорогая, горячо любимая, избалованная, непокорная Ридвана, что Бикр Сулейман Шамс Ад-Дин Ашур Ан-Наджи – банкрот!

37

Она ничего не поняла. Отказалась поверить в невозможное, уперлась головой в шкаф. Весь мир предстал перед ней сейчас в образе женщины, что подмигивала ей левым глазом. Она готовилась сесть в повозку, чтобы унестись к небесным горам. Лицо Бикра казалось ей красивее, чем на самом деле, и невероятно несчастным. С губ её вырвался вопль, в тот же час преобразившись в некоего скорпиона.

Бикр пробормотал:

- Это правда, Ридвана.

Он увидел, как она постепенно переходит от состояния застывшей статуи к ошеломлению, и отчаянным, злым тоном воскликнул:

- Нет ни главенства над кланом, ни денег, ни счастья!

Во рту у неё всё пересохло, и еле слышно она сказала:

- Но как... Как это произошло?!

- Как случается сердечный приступ, скандал, смерть. Чему ты удивляешься? Это всего-лишь авантюрное предприятие, которое пошло не так, как надо!

Она страдальчески произнесла:

- Но ведь тебя всегда предупреждали против подобных авантюр!

Он состроил презрительную гримасу:

- Это те, которые ничего не знают и критикуют, восхваляют тебя и завидуют, да будут они прокляты...

На минуту воцарилось молчание. Призраки страха танцевали в воздухе. Несбыточные мечты рухнули, разбившись о стены твёрдой, мрачной реальности.

- И что теперь будет?

- Торговое предприятие будет конфисковано, всё имущество будет распродано на аукционе, а потом...

Он остановился, и она спросила:

- Что потом?

- Потом мы присоединимся к веренице нищих...

- Без сомнения, ты пытаешься напугать меня.

- Я пытаюсь разбудить тебя ото сна и вернуть к реальности, вот и всё...

Она воскликнула:

- Это возмездие за безумие и глупость!

Он насмешливо возразил:

- Это всего-навсего бизнес, невидимый партнёр в котором – судьба!

- Но ведь это ты рисковал, а не судьба!

- А ты всегда отрицала и отрекалась. Но рынку до этого нет никакого дела...

Из глаз её потекли слёзы:

- Теперь мне известно, как умер мой отец...

Он с горечью сказал:

- Как же ему повезло!

- А дети? Что будет с ними?

- Пусть спят мирным сном.

38

Привычная жизнь в переулке замерла, чтобы наблюдать за особенным аукционом имущества человека, который был самым богатым из всех богачей до того, как скатиться в пропасть банкротства. По солнечному лику мчались облака в последний день месяца амшир.

Бикр Сулейман Ан-Наджи стоял посреди толпы бывших партнёров, превратившихся в кредиторов. На губах их застыли дружелюбные улыбки, а по челюстям растекались бледные волны беспокойства и смущения в ожидании начала. Однако челюсти их раздулись в неминуемой решимости.

Саид Аль-Факи, шейх переулка, наклонился к уху Усмана Ад-Дарзи, владельцу бара, и язвительно спросил его:

- Интересно, почему это ему не приснился вещий сон, указывающий путь к спасению, как и его прадеду?

Владелец бара прошептал:

- Сны тех, у кого несварение желудка, бывают кошмарами.

За минуту перед созывом до их слуха донёсся звон колокольчика, произведший большой эффект. Взгляды присутствующих обратились к началу переулка и увидели приближающуюся повозку, в центре которой сидел мужчина. Интересно, это ещё один новый аукционист откуда-то из города? Повозка остановилась рядом с кружком, где выстроились остальные, и из неё вышел юноша в чёрной накидке и тюрбане: высокий и грациозный, не выглядевший незнакомым и чужим...

Сразу несколько голосов воскликнули:

- О Милостивый Аллах! Так это же Хидр Сулейман Ан-Наджи!

39

От одного к другому передавалась волна предвкушения. Бормотание и шушуканье разошлись резонансом. Саид Аль-Факи скрыл улыбку. Бикр побледнел и задрожал. А Хидр поднял руку в знак приветствия и радушно поблагодарил за ответное приветствие. Саид Аль-Факи сказал:

- Вы во-время приехали!

Усман Ад-Дарзи спросил его:

- Вы пришли, чтобы участвовать в торгах?

- Нет. Чтобы спасти то, что ещё можно спасти, – произнёс с сожалением Хидр.

Все заметили, что говорил он сильным, уверенным в себе тоном, а значит, в своём изгнании преуспел и разбогател. Кредиторы оживились, и кто-то произнёс:

- Да благословит Аллах ваши начинания...

Хидр предложил:

- Давайте отложим торги: может быть, нам удастся прийти к соглашению?

Но тут вмешался Бикр, который заорал:

-Нет!

Взгляды присутствующих в изумлении уставились на него. Он воскликнул, обращаясь к брату:

- Время никогда не сотрёт твоего преступления! Пошёл вон, и будь ты проклят, неблагодарный!

Тут отовсюду как капли дождя посыпались возгласы протеста. Состязаясь между собой в скачке по небу, тучи собрались, сгустившись над тёмно-коричневым шатром.

Хидр с мольбой сказал:

- Позволь мне выполнить свой долг.

Но Бикр неистово воскликнул:

- Разруха мне милее, чем спасение твоими руками.

Шейх Талба Аль-Кади, имам местной мечети, сказал:

- Непозволительно растрачивать то, что милостиво даровано небесами!

Но Бикр закричал:

- Он явился только ради того, чтобы позлорадствовать и отомстить!

Кредиторы окружили Бикра, успокаивая и уговаривая его, а шейх Талба Аль-Кади сказал:

- Давайте отложим аукцион, пока не придём к решению, о котором потом не будем сожалеть.

40

Бикр закончил рассказывать о произошедшем Ридване, затем посмотрел на неё и сказал:

- Вот и всё.

Он с пылким нетерпением ждал от неё комментариев, но она не находила, что сказать, ибо была смущена, а сопротивление её сломано. Она оказалась поймана в клетку его резкого, пытливого взгляда. Бикр спросил её:

- Что с тобой, почему ты не отвечаешь?

Однако она лишь ещё больше погрузилась в молчание, вновь обретя самообладание. Он же с иронией в голосе произнёс:

- Скажи мне своё мнение.

Избегая его взгляда, она взглянула на выложенные золотом слова «Бисмилла» в рамке на стене, и побуждаемая отчаянной волей, ответила:

- Что мне сказать, когда нашим детям грозит нищета?!

- Скажи откровенно мне своё мнение!

Некоторая часть её упрямства вернулась к ней:

- Я считаю, что он желает спасти репутацию Ан-Наджи!

Он гневно возразил:

- Нет, если бы репутация была для него важна, он не стал бы домогаться жены своего брата!

Она неловко пробормотала:

- Возможно, он стремится искупить свою вину.

- Тогда зачем ему жертвовать своими деньгами? – Тут он рассвирепел. – Значит, он хочет спасти тебя!

Она протестующе взмахнула рукой и резко ответила:

- Нет!

- Нет ещё ничего не значит!

- Я уверена, что он пытается спасти честь своей семьи!

Гнев его ещё больше усилился, и он закричал:

- Ты лжёшь!

Она разгорячилась:

- Не усугубляй всё!

- Позволь мне сомневаться во всём, даже в тебе!

Она заорала на него:

- Ты не в том состоянии, чтобы требовать отчёта!

- Я нахожусь в полном сознании. Человек может сойти с ума от всех этих благ, но он усваивает мудрую истину перед лицом банкротства и тяжких испытаний. А ты просто грязная шлюха, которая с вожделением смотрит на своего прежнего любовника!

Она завопила:

- Да ты лишился рассудка!

- Это просто чудо, что я его как раз и не лишился за всё то время, что прожил с тобой. Получал ли я от тебя что-то ещё, помимо неприязни, вероломства, отвращения и скрытой измены?... Я давал тебе всё, а взамен получал лишь воздух. Ты была моим проклятием, что довело меня до безумия и банкротства. И теперь твоя очередь вкусить проклятия и позора...

Она медленно сдвинулась с места, словно язычок пламени, и угрожающе закричала ему в лицо:

- Придержи свой грязный язык!

Он пришёл в неистовство и набросился на неё с кулаками, пощёчинами и пинками, пока она не свалилась на пол без сознания. Сквозь огонь, полыхавший в его глазах, он в каком-то замешательстве уставился на неё, уверенный, что она в агонии или даже умерла. Он быстро ускользнул от жизненных треволнений и мучительной растерянности: перепрыгнув через стену реальности, покинул это место, переполненный опустошающей решимостью.

41

Хидр Сулейман Ан-Наджи находился вместе с кредиторами в лавке шейха Саида Аль-Факи, когда туда ворвался Бикр. Он схватил нож и опьянел от красного вина безумия, ударившего в голову. Он закричал:

- Я убил её, и теперь настала твоя очередь!

Он набросился на брата, но благодаря вмешательству нескольких человек удар ножом промахнулся: задел только тюрбан, но не голову. Его схватили и вырвали нож из рук, бросив его на землю.

- Этот человек сошёл с ума!

- Нет, он преступник!

Бикр немного приподнял голову от земли и закричал:

- Вам нужны только деньги, пусть даже они из грязного источника!

Шейх сказал:

- Давайте передадим его в полицию.

Хидр воскликнул с опаской:

- Он убил свою жену...

- Передадим его в полицейский участок...

Бикр снова закричал:

- Все вы мерзавцы, собаки!

42

Вскоре выяснилась правда: Ридвана не умерла, как представлял себе Бикр. Его выпустили на свободу, и он скрылся из виду, покинув переулок. Хидр рассчитался с кредиторами по договорённости. Предприятие было ликвидировано. Дома же Ас-Самари и Аш-Шубакши остались во владении Ридваны.

Госпожа Фатхийя позвала Хидра пожить в её маленьком жилище – где жил его отец – пока всё в его жизни не образуется. Стало ясно, что Хидр собирается остаться в переулке. Он без промедлений предпринял меры для выкупа торговли зерном и продолжения своей прежней коммерческой деятельности. Он думал также и покупке домов Ас-Самари и Аш-Шубакши, чтобы и самому обрести достойное место, и чтобы Ридвана получила от такой продажи средства и жила вместе с детьми его брата: Ридваном, Сафией и Самахой, ни в чём не нуждаясь.

Фатхийя, первая жена его отца, сказала:

- Всё, что исходит из твоего сердца, благородно...

Он тихо ответил:

- Я никогда не забывал о своей семье. Она всегда была со мной, пока я находился за границей... Как и наш переулок.

Будучи в изгнании, он узнал, что имя Ан-Наджи много значило и оставалось живым, а имя Ас-Самари веса не имело и даже не упоминалось. Он узнал, что подлинный героизм подобен мускусу: аромат его нравился людям, соблазнял их души, даже если у них никогда не было возможности применить его на деле. Но из-за этого ли он вернулся сюда?

Фатхийя спросила его:

- Почему ты не выполнишь того, что составляет вторую половину веры – не женишься?

Он поспешил ответить ей:

- Мне была ненавистна мысль о том, чтобы жениться на чужбине!

43

По внезапному внушению он решил отправиться к Атрису. Он встретился с ним в его роскошном доме. Глава клана радушно приветствовал его и сказал:

- Этому дому ты оказал честь, почтив своим присутствием, потомок героев!

Хидр смущённо сказал:

- Это долг того, кто хочет поселиться в этом переулке перед нашим главарём.

Атрис с облечением ответил:

- Вы и есть источник добра и благословения.

Так были развеяны ещё в зародыше все сомнения и подозрения.

44

Чего ему было ждать? Он занимался своим трудом в магазине, продавая зерно и страдая от противоречивых чувств. Горячий ветер хамсин ожигал стены домов, поднимая пыль. Жара всё росла и росла, замутняя воздух. Ещё немного, и сюда придёт лето с его всенародным величием, тёплой откровенностью, и липким дыханием.Чего он ждал? Ридвана послала человека поблагодарить его, и он ответил на её благодарность таким же приятным тоном. Фатхийя от его имени заявила Ридване, что этот обмен посыльными напоминает ему постоянно о том, что он чужой ей. В конце концов, он отправил к ней саму госпожу Фатхийю, чтобы договориться об их встрече. Потом сам отправился к ней под покровом ночи, избегая посторонних взглядов, чтобы воспоминания о прошлом вновь не стали предметом для разговоров. Он пошёл к ней, тая в себе твёрдое решение.

Ридвана встретила его в вестибюле гостиной. Она рассматривала его в своём скромном одеянии, склонив голову в чёрном покрывале, словно нося траур. Они поприветствовали друг друга, пожав руки, на секунду задержав взгляд. Но даже за этот краткий миг из глаз их разлетались зажжённые искры, подобно тому, как бывает от трения двух камней. Затем они молча и неловко сидели, мечтая каждый о том, чтобы эта встреча поскорее закончилась. Наконец Ридвана сказала:

- Мне выпал шанс поблагодарить тебя лично...

Слегка оправившись от своего смущения, он произнёс:

- А также и для меня, чтобы заверить, что я к твоим услугам.

- А что с Бикром?

- Я не забыл о своём долге в отношении него, но его и след простыл.

- Когда он вернётся, как ты считаешь?

- Насколько я его знаю, он слишком горд. Так что, боюсь, его отсутствие продлится ещё долго... Как дети?

- Хорошо, как и следовало ожидать.

Хидр слегка поколебался и сказал:

- Я хотел бы купить особняк Аш-Шубакши, если позволишь!

Ридвана немного нахмурилась:

- Ты хочешь помочь деньгами жене банкрота?

Он запинаясь, пробормотал:

- Мне срочно нужен дом...

Затем уступил:

- В любом случае, твои дети – наши общие дети...

Внимательно глядя на него, она сказала:

- Благодарю за твои добрые намерения...

Она на миг замолчала, а потом спросила:

- Забыл ли ты мои прошлые ошибки?

Он поспешил ответить:

- Кто несёт на себе груз прошлого, споткнётся на пути...

- Но забывается ли прошлое на самом деле?

- Да, если нам будет лучше его забыть...

- Я не знаю...

- Если бы было не так, то я бы не вернулся, и эта наша встреча не состоялась бы...

В её прекрасных глазах появился настороженный взгляд:

- Ты и впрямь пришёл ради покупки дома?

Он скрыл своё замешательство, что на миг стало угрозой, и ответил:

- Да...

- Но ты же знаешь, что дом всё ещё в собственности Бикра, который отсутствует!

Лицо его покрылось румянцем:

- Мы, возможно, найдём решение...

Она лишь покачала головой с сомнением, и он предложил:

- Хотя бы позволь мне помочь тебе...

Она гордо ответила:

- В обоих домах достаточно драгоценностей, чтобы мы могли вести безбедную жизнь.

- Но я тоже несу за вас ответственность.

С непостижимым взглядом в глазах она сказала:

- Мне помощь не нужна, благодарю.

Он покорно опустил голову и сделал жест, означающий, что встреча их подошла к концу. Она в тревоге спросила:

- А может, ты пришёл с иной целью?

Он изумлённо посмотрел на неё, и она дерзко сказала:

- Чтобы проучить и наказать меня?

Он искренне возмутился:

- Упаси Боже! Такая мысль мне никогда не приходила в голову!

Она замолчала, и он пылким тоном продолжил:

- Я был честен с тобой...

Напряжение на её губах рассеялось, и место его занял покой. Она решила перевернуть страницу и сказала:

- Ты преуспел,будучи в изгнании, хвала Аллаху!

- Да, я использовал все те накопления, что взял с собой...

- Нас радует, что ты счастлив, без сомнения...

Он на миг сделал паузу, а потом продолжил:

- Успех не всегда приносит счастье...

- Эту истину я и сама узнала уже, однако что запрещает тебе быть счастливым?

Он многозначительно молчал, и тогда она смутилась:

- Нам тоже не хватает счастья...

Он пробормотал:

- Какое проклятие!

- Госпожа Сания неоднократно повторяла, что на нас лежит проклятие...

По тому, как он старался избегать расспросов о матери, она поняла, что ему известно о её судьбе, и пожалела, что сказала это. Но он продолжил:

- Наверное, она была права...

Ридвана с сожалением сказала:

- Она считала, что я сама и есть проклятие...

Он понизил голос:

- В несчастье мы склонны к преувеличению...

Она смело сказала:

- Признаю, я была плохой, я была к тебе несправедлива...

Он пробормотал:

- Нечего возвращаться к прошлому...

С прежней смелостью она добавила:

- Никто на самом деле не признается в своих чувствах...

Он не нашёл, что ответить на это, и она продолжила:

- Даже если чувства эти искренние...

Вот и настал тот момент, на что он так долго и безнадёжно рассчитывал. Возможно даже, именно за этим он и пришёл сюда. А возможно, и вообще вернулся в переулок. И именно из-за этого так и не отведал вкуса счастья.

Поддавшись удовольствию, он сказал:

- Иногда люди умышленно отрицают свои чувства...

Светлые глаза её загорелись от любопытства и раздумий. Она спросила:

- Что ты имеешь в виду?

Он молчал, терзаемый чувством совершаемого греха, и она вновь спросила:

- Что ты имеешь в виду?

Он изумлённо переспросил:

- А что я сказал?

- Что иногда люди умышленно отрицают свои чувства... Не пытайся увиливать...

Он молчал, продолжая увиливать от ответа, но она, опьянённая внезапным восторгом, сказала:

- Со своей стороны, я никогда их не отрицала...

Он продолжал молчать, и тогда она с ещё большим энтузиазмом добавила:

- Ну, не молчи. Говори, зачем ты пришёл?

Он слабо выдавил из себя:

- Я же говорил...

- Я имею в виду твои последние слова...

Словно делая признание, он ответил:

- Я сказал даже больше, чем следовало...

Теряя здравый смысл, она воскликнула:

- Что следовало? И чего не следовало? Зачем ты пришёл? Разве не для того, чтобы сказать это?

Он рушился прямо на глазах.

- Вначале это было проклятие, но теперь это уже безумие...

Её подстрекательная красота, словно поток, уносила все страдания. Она сказала:

- Расскажи мне всё откровенно и ясно...

- Но ты и сама всё понимаешь...

- Это не важно. Расскажи мне своими словами.

Он посмотрел на неё мягким взглядом, словно выливающим признание. И этот взгляд побуждал струны её души исполнять сладостную мелодию. Её красота вспыхнула, и как искры от огня, разлетелась повсюду, облекая её в блестящие одеяния триумфа.

- Так значит, это не ты сказал «нет»?

Он с сожалением ответил:

- Это сказала часть меня...

- А что же другая часть? Что говорит она?

Он подчёркнуто серьёзно сказал:

- Я любил тебя и всё ещё люблю. Но нам следует тщательно обдумать всё...

По воле обеих сторон установилась тишина. В тишине величественной ночи в ушах обоих раздавался стук сердец.

45

Если бы что-то могло длиться постоянно, то почему тогда сменяют друг друга времена года?

46

Ожидание – целое испытание. В ожидании душа рвётся на части. В ожидании умирает время, осознавая свою смерть. Будущее опирается на ясные предпосылки, но может и нести в себе противоречивые конечные итоги. Пусть каждый, кто томится в ожидании, снедаемый тревогой, осушит её залпом.

Замужняя, незамужняя, но любящая, она раскрывала своё сердце святым, консультировалась с адвокатами, сходя с ума от мыслей о том, каким будет следующий шаг.

Он искусно занимался торговлей зерном в магазине, ведя страстный диалог со своими эмоциями, мучительно скрывая желания, ведя агрессивную борьбу с искушениями и отправляя к небесам мечты и молитвы.

Люди же внимательно приглядывались, вспоминали, подсчитывали мимолётные взгляды и намерения, неверно истолковывали свои догадки, спеша найти подтверждение своим предположениям, при этом прикрываясь набожностью и невинностью.

Саид Аль-Факи, шейх переулка, сказал:

- Порядочность – это только маска. Развратник более изобретателен и ловок, чем сам шайтан.

Усман Ад-Дарзи, торговец вином, спрашивал своих клиентов в баре:

- Почему он до сих пор не женился?!

47

Печаль, как ползучий сорняк, простирала свои плети всё дальше, пока не окутала Ибрахима Аш-Шубакши, родного брата Ридвана и агента Хидра. Слухи обрушились на него, словно искры пламени. Он потерял своё положение, и вот уже скоро потеряет и свою честь. Жизнь текла медленно, предупреждая о грядущей драме. Однажды он спросил Хидра:

- Разве ты не вправе потребовать дома Аш-Шубакши и Ас-Самари взамен уплаченных тобой долгов?

- Это никогда не приходило мне в голову, – изумлённо ответил Хидр.

Ибрахим хитро заметил:

- Это прекрасно – взять на себя обязательства Бикра, несмотря на то, что он снял их с себя...

Хидр невинным тоном произнёс:

-Дети Бикра – мои дети...

Слова те были замечательными, вот только какие намерения стояли за ними?

48

Ибрахим Аш-Шубакши оказался в дьявольской ситуации: перед ним был простор, ровный и лёгкий – делай, что хочешь! Многообещающая жизнь – тоже хорошо, вот только некоторые импульсы, берущие источник в неизвестности, толкали его на ухабистый путь. Он двигался отнюдь не с завязанными глазами, однако разум его был остёр, как меч, и вскоре он понял, что стучится в дверь ужаса.

Вечером он отправился навестить свою сестру Ридвану. Они всегда заботились друг о друге, проявляя каждый искреннюю любовь. Однако сейчас он счёл, что ему следует откровенно поговорить с ней о тех слухах, что были у всех на языке. Ридвана была явно обижена и резко сказала:

- Вот, значит, каковы люди – всегда такими были и навсегда останутся!

- Мы должны отрезать их языки, положив конец слухам! – сказал Ибрахим.

- Я хотела бы сама вырвать их без всякой жалости!

Ибрахим хитрым тоном добавил:

- Это всё, что мы получили с момента исчезновения твоего мужа как последнего негодяя!

- Верно, – вставила она вскользь, – и я вправе не замалчивать это.

Подозрения его лишь усилились, запылав в нём, и он спросил:

- Что ты имеешь в виду?

- Я вправе требовать развода!

Ибрахим гневно закричал:

- Развода?!

- Да. Что тебя так взбесило?

- Респектабельные дамы такого не делают!

- Одни только респектабельные дамы и делают!

- И чем ты собираешься оправдать это?

- Тем, что он бросил меня без средств к существованию!

Будучи начеку, он осторожно спросил:

- А развод даст тебе такие средства?

Она поняла, что своей откровенностью перешла грань, и немного смутившись, пробормотала:

- По крайней мере, я оборву связь, которая больше ничего уже не значит для меня!

Он умоляющим тоном попросил её:

- Пожалуйста, отложи это. Это сложный путь, о нём нам ничего не известно.

- Ну уж нет! У адвоката совсем другое мнение!

Он поразился:

- Ты уже консультировалась об этом с адвокатом?

Наступило неловкое молчание. Затем он крикнул:

- Позор-то какой!... И всё это за моей спиной?!

- Это была чистой воды консультация, и никакого вреда в том нет!

- Значит, люди правду говорят, что ты стремишься развестись только за тем, чтобы подготовить свадьбу с Хидром!

- Да будут они прокляты!

- Но это очень серьёзно повредит нашей репутации!

Она резко возразила:

- Я чиста, и поведение мое непорочно...

Он диким взглядом уставился ей в глаза:

- Они предположат – и не без причины – что ты – соучастница в преступлении...

- Они всегда найдут, что сказать.

- Но это же так опасно! Это подорвёт нашу репутацию окончательно!

- Я уже не малолетний ребёнок, Ибрахим!

- Женщина – тот же ребёнок, до той поры, пока не сойдёт в могилу...

Она шарахнулась в сторону, напуганная его гневом:

- Давай лучше отложим этот разговор до других времён...

Он упрямо сказал:

- Не годится это откладывать...

Она занервничала:

- Оставь уже меня в покое!

Он заорал:

- Вот теперь-то я наконец начал понимать, что ты – его соучастница в преступлении!

- Ты разве забыл, что произошло?

- Я же знаю историю про жену Потифара и Иосифа...

Она в ярости закричала:

- С меня достаточно и того, что я честна перед собой!

Он встал перед ней, побледнев:

- Ответь мне откровенно: ты собираешься замуж за Хидра?

- Так хотя бы я смогу отвергнуть все обвинения и допросы!

- О боже, ещё одна катастрофа! Одна за другой, не знающая ни конца, ни края!

Теперь уже она встала и спросила в свою очередь:

- А разве брак – это не законная связь?

- Иногда между ним и прелюбодеянием нет разницы: и то, и другое – дурно.

- Я об этом ещё не слышала...

Он внезапно спокойно спросил её:

- Так ты собираешься выйти замуж за Хидра?

Она молчала, но конечности её подрагивали.

- Ты намерена выйти замуж за Хидра. У людей, поистине, безошибочное чутьё на такие вещи...

Она с сожалением произнесла:

- Избавься от меня, Ибрахим, если хочешь. Давай больше не будем видеться.

- Мы так и сделаем, Ридвана.

И тут он внезапно набросился на неё. В припадке бешенства он из всех сил сдавил её шею руками. Сжал ещё сильнее, опьянённый агрессией, идя до конца – до убийства. Ридвана защищалась обессилевшими руками, пытаясь бороться за жизнь, вскочить как-то наобум. Она беззвучно кричала и взывала о помощи, надеясь и молясь безответно. В отчаянии свет рассеялся, вещи валялись разбросанными повсюду. Она обмякла, покорилась, потеряла силы и угасла, возвещая о небытии...

Часть 4. Изгнанник

1

Солнце всходит, солнце заходит, свет дня срывает покрывало с ночной тьмы, потом тьма наступает снова и всё вокруг окутывает. Дервиши по-прежнему распевали свои гимны под покровом глубокой ночи. Ридвана исчезла в недрах земли, Ибрахим исчез за решётками темницы, а Бикр исчез неизвестно где.

Убитую никто не оплакивал, зато Ибрахим удостоился сочувствия и признания. Хидр погрузился в свою скорбь, которую не разделял с ним больше никто. Люди часто обменивались мудрыми изречениями об извращённой женской природе, пословицами и поговорками о предательстве братьев, и повторяли назидания о том, что проклятие пало на семейство Ан-Наджи.

Руководство кланом, которое словно щёголь в блестящей одежде горделиво нёс на себе Атрис, ускользнуло из их рук, да и сам он со временем переселился в мир иной. Место его досталось Аль-Фулали – самому сильному из всех его последователей. А Ашур, Шамс Ад-Дин и даже Сулейман отошли в мир легенд.

И вот старший и главный в этом роду – Хидр Ан-Наджи, оторванный от цепи героев, – сидел на своём месте в магазине, торгующем зерном, становился богаче день ото дня, платил отчисления Аль-Фулали, когда требовалось. Он возвёл себе новый дом и занимался воспитанием Ридвана, Сафийи и Самахи, оставаясь холостым, пока возраст его не приблизился к сорока. Он также похоронил Фатхийю, первую жену отца, застал смерть шейха Тулбы Аль-Кади, имама местной мечети, Саида Аль-Факи, шейха переулка, и Усмана Ад-Дарзи, владельца бара.

В конце концов Хидр взял себе в жёны Дийю Аш-Шубакши, самую младшую сестру Ридваны: та была похожа на неё какой-то уже знакомой, домашней красотой. Вскоре он узнал о её необычайной доброте, чистоте и простоте, граничащей с наивностью и тупостью. Она не играла сколь-либо значимой роли в доме, и не имела детей. Изысканная одежда, украшения, макияж были чужды её природе. Хидр был доволен ею и никогда даже не задумывался о том, чтобы взять себе ещё одну жену. Он всё более склонялся к благочестивой и набожной жизни и часто проводил ночи на площади перед дервишской обителью, как когда-то делал его прадед Ашур.

Сафийя вышла замуж за Бакри, владельца конторы по продаже древесины, Ридван был агентом по продаже зерна в магазине своего дяди вместо Ибрахима Аш-Шубакши, сидевшего теперь в тюрьме. В ходе работы стали очевидны его уравновешенность и надёжность, как и коммерческий талант, так что его будущее предвещало успех.

Зато с Самахой, казалось, ещё предстоят проблемы.

2

Самаха был среднего роста, переполненный жизненной энергией, мускулистый и сильный. Лицо его носило отпечаток народных черт, доставшихся от деда, Сулеймана, благородная голова и чистая кожа – наследие матери, Ридваны...

Он прошёл обучение в начальной коранической школе, приобретя в том добродетельном мире порядочность, благородство и некоторую набожность, однако его влекли авантюризм, свойственный молодости, отвага и преклонение перед героями. Продажа зерна его не устраивала, и таланта к такой работе он не проявил. Он подружился с несколькими людьми из банды Аль-Фулали, проводя вместе с ними ночи в курильне гашиша, да захаживая время от времени в бар.

Хидр тревожился из-за этого и часто говорил ему:

- Тебе нужна крепкая сила воли и сосредоточенность.

Однако Самаха с любопытством смотрел на своего брата Ридвана и отвечал:

- Я не создан для торговли, дядя...

Тот взволнованно спросил его:

- Тогда для чего же ты создан, Самаха?

Взгляд его неловко дрогнул, и тогда Хидр сказал:

- Водить дружбу и развлекаться с бандитами – не есть самоцель для таких, как ты...

Самаха переспросил его:

- А как же наши предки, дядя?

Хидр серьёзным тоном ответил:

- Они были вождями клана, а не бандитами с большой дороги. Наша же единственная надежда – обрести прочное положение благодаря торговле.

Хидру хотелось наставлять его, направлять на верный путь, ибо любовь к его матери подстёгивала его. На нём, Ридване и Сафийе он сконцентрировал все свои отцовские чувства, что так и не реализовались. По правде говоря, Ридвана осталась лишь воспоминанием, но воспоминание это не желало умирать.

3

В конце-концов Хидр Сулейман Ан-Наджи узнал, что Самаха присоединился к членам бандитского клана Аль-Фулали, став одним из его людей. Члены клана напротив, торжественно отмечали вступление в их ряды потомка рода Ан-Наджи, считая это событие своей победой в переулке. Что же до харафишей, то они видели в этом новую фазу той трагедии, которая стирала их с лица земли. Они говорили, что иногда сам Аллах может создать из чресл героев бесполезных негодяев, и что охватывавший всех своей справедливостью Ашур, видевший вещий сон о спасении, был лишь экстраординарным феноменом, который больше не повторится.

Хидр погрузился в глубокую печаль, испытывая горечь страдания от такого унижения и разочарования. Он сказал племяннику:

- Ты втаптываешь в грязь память об Ан-Наджи, Ас-Самари и Аш-Шубакши...

Самаха возразил ему:

- Но голова моя полна надежд, дядя...

- Что ты имеешь в виду?

- Однажды эпоха Ан-Наджи вернётся во всей своей красе!

Хидр с беспокойством спросил:

- Тебя, что, соблазняет мысль самому править кланом?

Тот уверенно ответил:

- А почему бы нет?!

- Но у тебя недостаточно сил для этого...

Племянник пылко возразил:

- То же самое думали и о Шамс Ад-Дине!

- Но ты не Шамс Ад-Дин!

- Вот когда придёт время битвы...

Хидр оборвал его:

- Остерегайся Аль-Фулали, он хитрый дьявол. Предупреждаю, твои авантюры захлестнут и сметут нас всех, словно волной, принесут нам бесчестие и погибель...

Ридван сказал ему:

- Вырви с корнем свои амбиции, у Аль-Фулали сотни глаз. Он взял тебя под своё крыло, чтобы ни одно твоё движение не скрылось от него...

На это Самаха лишь улыбнулся; мечты светились в его глазах, подобно багрянцу предзакатных сумерек.

4

Ту ночь Хидр провёл на площади перед дервишской обителью. В благословенном мраке он схоронил свои страхи и тревоги. Он поднял глаза на неспящие звёзды, и долго созерцал их. Пристально и благоговейно смотрел на силуэт старинной стены обители, умоляя эти внушительные ворота открыться. С грустью вглядывался в кладбищенский двор, приветствуя тени старых тутовых деревьев, вспоминая тех, кто покоится в могилах, и тех, кто пропал без вести. Разожжённые страсти, что никогда не могли утолить жажду из нектара жизни. Надежды, замершие в вечности. Мечты, вырывающиеся на свободу из теснины молчания, словно метеоры. Трон, блуждающий над неопределённостью добра и зла. Он спросил себя:

- Что несёт нам день грядущий? Почему только один Ашур видел вещие сны?

И он прислушался к мелодиям, которые словно трели удодов, поднимались всё выше и выше:

Анан ке хак ра беназае кимийя конанад.

Айа бовад ке кушейе чешми бе ма конанд.

5

Хидр задумывался о том, чтобы женить Самаху на девушке из какого-нибудь порядочного семейства, ибо был уверен, что тот переживает сейчас ту фазу в жизни, которая тянет его в безрассудные авантюры, и вообще ему не достаёт разума. А связывание себя узами брака с почтенным семейством заставит его пересмотреть свой образ жизни. Более того, переезд в роскошный дом, рождение благородного потомства и возможность породниться со знатными людьми создаст для него новый мир, что потребует от него измениться самому и смотреть на всё иными глазами. И счёл, что нашёл наконец желаемое, остановив свой выбор на Унсийи, дочери Мухаммада Аль-Басиуни, торговца парфюмерией.

Он прозондировал почву и обнаружил более любезный приём, чем ожидал... Тогда он сказал Самахе:

- Я нашёл тебе достойную девушку...

Самаха спросил его:

- А разве нам не следует начинать с моего старшего брата Ридвана?

- А почему бы не начать с норовистого скакуна?

- По правде говоря, дядя, я уже опередил тебя, – сказал Самаха с дерзкой нежностью.

- Правда?!

Хидр мирно склонил голову и с нетерпением спросил:

- И кого же ты осчастливишь?

С вызывающей улыбкой на губах Самаха ответил:

- Махалабийя!

Тут Дийя громко рассмеялась. Взгляд её не выражал ни радости от такой новости, ни огорчения. Ридван же в замешательстве пробормотал:

- Махалабийя...

Самаха спокойно повторил:

- Дочь Сабах, экзорцистки!

Хидр нахмурился; лицо его омрачилось. Дийя хлопнула в ладоши, словно в невидимый бубен, и залилась смехом.

Хидр спросил:

- За что ты нас так истязаешь?!

Самаха спокойно ответил:

- Дядя, я люблю тебя и люблю Махалабийю!

6

Он впервые увидел её на похоронной церемонии на кладбище: она сидела вместе с матерью в двуколке, запряжённой ослами. Со своего места, близ ограды могилы Шамс Ад-Дина он заметил, как она ловко спрыгнула с повозки. Смуглая, почти чернокожая, стройная, с открытыми чертами лица, хорошо сложенным телом, улыбкой на лице, она как из фонтана источала жизненную энергию и женственность. Он загорелся желанием присоединиться к ней. Глаза их встретились со взаимным любопытством, таким же отзывчивым, как плодородная земля. Воздух плавился под лучами солнца и горячим дыханием людей, наполненный тайнами, скорбью, запахами всяческой варёной снеди, пальмовых листьев, базилика и лепёшек. Он наклонился в её сторону, словно подсолнух. Сама атмосфера смерти побуждала его приблизиться к ней не медля, не колеблясь.

В этом не было никакой внезапности. Ему была хорошо знакома собственная склонность к чернокожим женщинам. Его сексуальные похождения имели место именно в их объятиях: в темноте под аркой, на руинах или за барной стойкой.

7

Он положился на себя самого. Для того, чтобы провести разведку местности, он выбрал наихудшего, которого только мог найти: Садика Абу Такийю, и расспросил того о Махалабийе и её матери. Тот сказал:

- Я всё время в баре, однако новости сами собой доходят до меня час за часом...

Он немного подумал, затем продолжил:

- У девушки есть почитатели, однако я ни разу не слышал о ней ни одного плохого слова...

Самаха был доволен, успокоенный свидетельством самого худшего из всех людей – то было самое лучшее свидетельство... Но этим он не удовлетворился и спросил мнение шейха Исмаила Аль-Кальюби, имама местной мечети. Тот ответил:

- Ремесло её матери проклято...

- Но я спрашиваю о дочери...

Имам раздражённо переспросил:

- Зачем тебе выбирать себе жену из дома, во всех концах которого обитают злые духи?

Однако Мухаммад Ат-Тавакуль, шейх переулка, недвусмысленно сказал:

- Репутация у девушки незапятнанная...

Тогда Самаха сказал себе:

- У неё ещё более чистая репутация, чем у моей бабки Санийи Ас-Самари...

8

Самаха отправился в дом Сабах-экзорцистки с видом на поилку для вьючного скота. Сначала она подумала, что он один из клиентов, который пожаловал сюда. На ум ей пришла госпожа Дийя Аш-Шубакши, и она поприветствовала его:

- Добро пожаловать, потомок славного рода!

Он спокойно поглядел на неё, вдыхая аромат суданских благовоний, наполняющий его нос и усыпляющий чувства, пока взгляд его скользил по бубнам различных размеров, хлыстам и мечам, рубахам с разноцветными бусинами, разбросанными по полкам и дивану. Затем взгляд его вернулся к жирному телу, похожему на мешок с углём. Сабах сказала:

- К вашим услугам, господин мой...

Он пробормотал:

- Это не то, что ты ожидаешь...

- К вашим услугам, господин мой...

Вонзив взгляд в узорчатый коврик, он сказал:

- Я прошу руки твоей дочери Махалабийи.

Поначалу женщина изумилась. Осанка её внезапно переменилась. Лицо осветилось, озарённое улыбкой белоснежных ровных зубов. Она пробормотала:

- Вы только представьте себе!...

Улыбаясь, он поднял голову и сказал:

- Попрошу у Аллаха удачи!

- Но никто из твоей семьи не на твоей стороне?

На это он неопределённо заметил:

- Я сказал, что начну всё сам...

- Правда?!... Как же меня радуют свободные мужчины!

Он одобряюще улыбнулся ей, и она пробормотала:

- Представьте только!...

Руки их встретились в дружеском пожатии, и оба прочитали «Аль-Фатиху» ради успеха дела...

9

Хидру не хотелось упускать Унсийю, дочь парфюмера, и потому он женил на ней Ридвана, дабы возвести прочное и надёжное строение. Самаха спросил дядю:

- Вы будете присутствовать на моей свадьбе?

Хидр без колебаний ответил:

- Ты – член нашей семьи, как ноготь, который нельзя вырвать, не оторвав плоть...

Он успокоился и задал этот же вопрос Ридвану, и тот воодушевлённо ответил:

- Я всегда буду рядом с тобой...

Но затаённую грусть невозможно было стереть...

10

- Добро пожаловать, Ан-Наджи, наш всеобщий повелитель!

Так поприветствовал его Аль-Фулали, сидя, скрестив под собой ноги среди сильнейших приспешников в курильне опиума в Тирбасе... Он всегда его приветствовал именно так. Но Самаха не был глупым и неопытным. Сердце постоянно нашёптывало ему о том, что следует быть настороже. Он чувствовал, что всегда есть кто-то, кто вычисляет каждое его движение, изучает его взгляды и повороты. У него имелось такое ощущение, что он заключён в центр круга страха и слежки. Однако роль свою играл так, как следовало: поспешил к главарю и благоговейно облобызал его плечо, заняв после своё скромное место на циновке среди других членов клана. Затем Самаха приветливо сказал:

- Я пришёл сообщить мастеру и братьям о своей скорой свадьбе!

Аль-Фулали с удовольствием захохотал, и обратился к Хамуде, своему особо приближённому сутенёру:

- Ну-ка исполни радостную трель, эй ты, шлюхин сын!

Хамуда издал пронзительную визжащую трель, какую не смогла бы издать даже ликующая женщина, и Аль-Фулали сказал:

- Благословляю тебя. Когда же состоится это событие?

- В будущий четверг, с Божьего позволения...

- И кто же сия счастливая избранница, родившаяся в Ночь Предопределения?

- Дочь Сабах, что изгоняет злых духов.

Все притихли, глядя в замешательстве на своего главаря. В тусклом свете лампы они выглядели призраками с искажёнными лицами. Аль-Фулали сказал:

- У Сабах есть лишь одна дочь!

- Именно она и имеется в виду, мастер...

В тишине слышно было только урчание животов и чей-то рассеянный кашель время от времени. Смутные тайны кружили в окружающем их дыме.

Аль-Фулали воскликнул:

- Клянусь Святым Хусейном, господином всех мучеников!

И вопросительно посмотрел на своих людей:

- А что вы думаете, молодцы, о тех удивительных трюках, какие с нами проделывает этот мир?

Остальные лишь облизали губы, осознавая весь гнёт этой фразы, и несколько голосов, вторя друг другу, повторили:

- Да, ну и мир!

- Удивительно!

Тут Аль-Фулали дружески хлопнул Хамуду по щеке и сказал:

- Раскрой-ка секрет этому потомку славных и благородных героев!

И обращаясь к Самахе, Хамуда заявил:

- Представь, всего час назад наш великий мастер выбрал тебя своим посланником к Сабах, чтобы просить для него руки её дочери!

Самаха был ошеломлён. Земля зашаталась у него под ногами. Зияющая пропасть распахнула свою пасть перед ним, ожидая, когда он свалится туда. Он был не в состоянии вымолвить ни слова. Аль-Фулали сказал:

- Это сама судьба. Я сделал свой выбор буквально вчера. И всего час назад я решил отправить тебя своим посланцем...

Правда выходила наружу. Его сделали членом клана, приняв без всяких испытаний. Его подкарауливали и ждали лишь, когда же представится возможность. И вот наконец она настала и жёстко замаячила перед ним. Теперь он стоял на перекрёстке между жизнью и смертью, а значит, впереди либо гибель, либо потеря.

Аль-Фулали посмотрел на своих людей и спросил:

- И что делать теперь?

Несколько голосов разрозненно произнесли:

- Кто же станет отрицать, что место солнца – на небе?

- Или что глаза находятся под бровями?

- Какая честь быть избранным посланником самого мастера!

Хамуда спросил его:

- Когда ты отправишься туда говорить, Самаха?

Он должен был дать ответ. Атмосфера в курильне опиума наполнилась искрами. Ему следовало бы исчезнуть в недрах земли и приветствовать небытиё, проглотив смертельный яд. И Самаха Бикр Сулейман Ан-Наджи сказал:

- Слушаюсь и повинуюсь, мастер!...

11

За час до полуночи он присоединился к семейным посиделкам. Дядя Хидр сказал ему:

- Дийя рассказала нам сон, в котором она видела тебя.

Но он не слышал его слов.

Унсийя, жена его брата Ридвана, сказала:

- Она видела тебя сидящим верхом на муле; ты сильно бил его кнутом, но он крепко держался на месте.

Ридван сказал ему:

- Сны жены нашего дяди заслуживают того, чтобы их истолковали, ты же знаешь...

Вмешалась Дийя:

- Он же жених, не досаждайте жениху...

Самаха глубоко и шумно вздохнул, и Ридван внимательно поглядел на него, с тревогой сказав:

- Но ты – другой человек, Самаха...

- Это и я заметил, но некоторое время старался не замечать, – вставил своё слово Хидр.

Самаха рассказал им обо всём в подробностях; на всех присутствующих словно свалилась огромная глыба из песка. Ужас был написан даже на милом лице Дийи. Хидр пробормотал:

- Но я же всегда предупреждал тебя...

Ридван заметил:

- Наличие в банде таких, как ты, порождает страхи. Даже если эти страхи не затрагивают непосредственно самого Аль-Фулали, их достаточно уже для того, чтобы погубить его последователей, жаждущих в будущем занять его место, которые всегда начеку. Несомненно, их усилиям ты обязан своему расколу с кланом...

Хидр согласился с его словами:

- Он толкает тебя в тупик, и выйти откуда можно, лишь потеряв либо свою честь, либо жизнь.

Ридван напомнил ему:

- Удвой свою бдительность, ибо у него глаза повсюду – даже в расселинах в стенах...

Дийя грустно заметила:

- Мул крепко держится на месте...

Унсийя спросила:

- Что ты намерен делать?

Однако Самаха молчал и выглядел подавленным.

Хидр ясно и решительно заявил:

- Предостерегаю тебя – подумай прежде, чем оказывать какое-либо сопротивление!

12

Рано утром Самаха направился в дом Сабах-экзорцистки. По дороге он чувствовал, как глаза его горят, словно раскалённые угли. Сабах поцеловала его в лоб и сказала:

- Осталось всего два дня до благословенного четверга...

Он лишь вяло улыбнулся и ответил:

- Кое-что произошло!

Она с опасением уставилась на него, и он с краткой и резкой откровенностью пояснил:

- Я всего-навсего посланник Аль-Фулали, чтобы попросить руки твоей дочери Махалабийи...

Слова его скользили в её мозгу, не производя никакого эффекта. Он повторил то, что сказал, и попросил присутствовать Махалабийю, и начал пересказывать им обеим всю историю. Обе женщины уныло слушали его. Опустилась давящая свинцом тишина. Самаха первым нарушил её и произнёс:

- Это прежде всего испытание для меня самого...

У Сабах вырвались проклятия с языка, и на том она удовлетворилась. Он сказал:

- Мы должны предпринять меры...

Сабах напомнила:

- Он нас запугивает!

- И что ты намерен делать? – спросила его Махалабийя.

Несмотря на удручающую ситуацию, её присутствие оставило резкое впечатление. Он сказал:

- Меня интересует ваше мнение.

Сабах заметила:

- Сынок, кто же станет думать о противодействии Аль-Фулали?

- Мы сдадимся?!

- Это самое разумное, другого мнения у меня нет...

Он окинул взглядом Махалабийю. Она спросила:

- А каково твоё мнение?

Он недвусмысленно ответил:

- Я не могу оставить тебя!

Сабах тревожно воскликнула:

- Это принесёт нам погибель и разрушит мой дом!

Но Махалабийя была иного мнения:

- Я с тобой...

Сердце его затрепетало, а в глазах появилось выражение удовольствия. Сабах же заявила:

- Это чистое безумие...

Махалабийя предложила:

- Давай сбежим...

Он в знак согласия кивнул головой, но тут Сабах спросила:

- А как же я?

- Это никак не затронет тебя...

- Есть ли разум у тех, кто мстит?

- Тогда беги вместе с нами!

- Я нахожу средства к существованию здесь...

- Заработать можно везде.

Махалабийя заметила:

- Мы возьмём с собой наличные.

Сабах вновь воскликнула:

- Ах, это же безумие! Вы бы подумали об этом разумно!

Но Самаха уже принялся разрабатывать свой план действий...

13

Он направился прямиком к Аль-Фулали в кофейню, поцеловал его в плечо и весело доложил:

- Поздравляю вас, мастер...

Тот некоторое время глядел на него, а затем ответил:

- Молодец, парень.

14

Он прильнул к погружённому во тьму проходу между старинной стеной и стеной дервишской обители, где он сидел. Именно здесь когда-то, несколько поколений тому назад нашли Ашура – безымянного и бесформенного, завёрнутого в свёрток младенца. Песнопения лились над его головой, но он и не сознавал их. Здесь к нему протянулась рука милосердия, спасшая его от гибели. И вот песнопения вились сейчас сквозь волны мрака:

Дар ин замане рафики ке хали аз халяласт

Сарахийе мейе наб-о сафинейе газаласт.

Махалабийя появится, окутанная тёмной дымкой, и сердце её будет светиться во мраке, пульсируя в мольбе о жизни и любви. Они коснутся друг друга на тропинке – переходе в вечность, переполненной до краёв воспламенёнными, возникающими вновь и вновь надеждами.

По правде говоря, он был взволнован. Несколько раз он откидывал свою рубаху-джильбаб и мочился. Прислушивался, мечтая о спасении и борясь со страхами и подозрениями, даже дал обет пожертвовать овец для святого семейства Пророка в случае удачи, вспомнив пример собственного дяди Хидра, несчастного изгнанника, вынужденного в своё время бежать, и вернувшегося потом именитым и знатным. Возможно, и он когда-нибудь также вернётся и вновь восстановит на троне славное имя Ан-Наджи...

Сейчас Аль-Фулали погрузился в крепкий сон, видя свою завтрашнюю свадьбу, одурманенный радостными трелями, обещаниями и улыбками. Махалабийя также в этот самый час тихонько скользит в направлении к арке, прижавшись к стене. Возможно даже, она уже пересекает площадь под звуки песнопений дервишей, движимая жаром тела, ведомая трепетом сердца. Песнопения настраиваются под стук сердца, благословляют её, рассеивая пустынную тьму.

15

Откуда-то из царства тьмы вырвался крик. Крик испуга и отчаяния. И вскоре он воплотился в облик заживо погребённой радости, которую принесли в жертву. С протестом в глазах он всматривался в сверкающие звёзды. Волны песен бушевали, сталкиваясь друг о друга, и в конце концов сдались под натиском сурового, ироничного молчания.

16

Самаха выпрыгнул из своего укрытия, словно ошпаренный. Это была Махалабийя, нкто иной. Он без всякой осторожности бросился на площадь. Оттуда до него донёсся звук шагов. Шаги эти предвещали кровавые намерения их владельцев. Каким-то непостижимым образом тайна раскрылась. Между ним и жертвой оказались десятки дубинок и кинжалов. Предпринимать что-либо было уже бессмысленно. Он остановился, отступил назад. Шаги приближались. На полпути по тропинке до него донеслись звуки со стороны кладбища. Его окружили. Это была сама смерть. Верх стены обители был защищён заострённым стеклом. Собрав все свои силы, он прыгнул, цепляясь за край стены, и распластался на ней, почувствовав как огонь распространяется по его животу, груди, конечностям. Терпеть такое было сверх человеческих возможностей...

Две группы собрались вместе, перекликаясь:

- Где этот гадёныш?

- Я уверен, что ускользнул на площадь.

- На площади нет ни следа от него...

- На тропинке тоже нет.

Боль разрывала его тело, простираясь до самой души. Надежда угасала, а смерть казалась такой приятной.

17

Облака сгущались, колыхаясь, словно в дымке. Сквозь них подмигивали звёзды. Души танцевали, словно призраки. Водонос раздавал слёзы из наполненного бурдюка. Ашур Ан-Наджи осматривал свой обезлюдевший переулок. Скорбь по погибшим ранила его сердце. Он порицал холеру, схватив её за шиворот. И затем сам исполнил танец победы. На площади он встретил Пророка Хидра.

- Я пришёл, чтобы отвести тебя к Господу богу.

И оба они пошли, взявшись за руки, под лучами путеводной звезды.

Шамс Ад-Дин отказывался сдаваться в плен старости. Он бросил её у порога, словно нищего, а затем, подняв себе на плечи фонтан для питья, двинулся в сторону арки. Нищий не покинул своего места. Шамс Ад-Дин отплясывал танец триумфа. Но где же был Пророк Хидр? Нищий по-прежнему не двигался с места. Ну и упрямец! Его не смягчил ни паралич Сулеймана, ни его слёзы, пусть он падает всё ниже и ниже. Где же все те чудеса? Где мечты? Есть лишь кровь, наполняющая поилки для скота и цистерны для путников, и стынущая в жилах. Нищий спонтанно зашевелился и впервые заговорил:

- Ашур не умер. Он вернётся ещё до появления молодого месяца на небе...

18

Первым, что он почувствовал, было движение век, просто то, что он существует, дуновение сознания. Он увидел дымку, переходящую в бесконечные узоры на потолке комнаты. О Милосердный Аллах! Откуда слышатся все эти шёпоты, откуда все эти цвета? Неужели мир всё ещё жив? Это существо – женщина, Дийя, жена его дяди Хидра. Она склонилась над ним и невинно пробормотала:

- Как же он замечтался!

Это дом Хидра. И голос его доброго дяди, что снова и снова повторяет:

- Слава Аллаху...

На него неожиданно обрушилась буря воспоминаний. Как он попал в дом, истекая кровью, и стена обители, покрытая защитным стеклом. До чего жестокими оказались сердца обладателей тех золотых кинжалов! А ещё крик Махалабийи глубокой ночью. Он улетел вместе со всеми их живыми надеждами, бросив позади старинной стены. Осталось лишь одно его истерзанное сердце. Он глубоко вздохнул. Дядя прошептал ему на ухо:

- То, что ты здесь – страшная тайна.

Радван сказал:

- Если эта тайна будет раскрыта, нет гарантий, что мы останемся в живых.

Такова была правда, покрасневшая от стыда и от собственной наготы. Но кто же раскрыл тайну его побега?

19

Он поправлялся день ото дня. История во всех её ужасных подробностях возвращалась. Махалабийя была убита. Десятки людей засвидетельствовали, что он – Самаха – хитростью заманил её на площадь, а затем убил из мести за то, что она предпочла ему Аль-Фулали... Её мать дала такие же показания. Женщина предпочла жизнь смерти, и дала свидетельства в пользу настоящих убийц. То есть, он совершил убийство, а потом сбежал. Самаха сказал:

- Бедная Сабах была вынуждена раскрыть нашу тайну.

Что же теперь делать?

Другого выхода, кроме побега, не было. Как сбежал его отец, Хидр, и бабка, Санийя. Как исчез Ашур. Он попрощается с обителью, аркой, местной мечетью, фонтаном, поилкой для скота, всеми знакомыми лицами, а также со счастьем. Он спросил дядю:

- Как вы будете к этому относиться?

Хидр с сожалением произнёс:

- Грубо, с порицанием.

Самаха вздохнул. Дядя сказал ему:

- Нужно, чтобы на этот раз тайна о твоём побеге не раскрылась!

20

До них дошли подтверждённые новости о том, что Самаху в его отсутствие приговорили к казне. Хидр сказал:

- Теперь побег стал для тебя долгом по многим причинам.

Он задыхался под гнётом несправедливости и гнева. Хидр добавил:

- Нужно, чтобы прошло хотя бы лет пятнадцать, прежде чем кто-нибудь наткнётся на тебя.

Ридван заметил:

- Правительство идёт по твоим следам, как и твои враги. Особенно остерегайся Хамуду, Даджлу, Антара и Фарида, они были во главе остальных свидетелей против тебя...

Ах. Он застонал: когда же он вновь сможет встать на ноги? Когда боль его истощится? Когда же забудут, что он отступил, вместо того, чтобы спасти Махалабийю? Когда же свершится месть над его врагами? А самое главное, когда и как он избежит верёвки палача?

С семейством Ан-Наджи плохо обращались. Даже бедняки и харафиши из числа их родных не спаслись от неприятностей. Мальчишки обливали грязью Хидра. Из его магазина, торгующего зерном, украли тележку. Когда наступал вечер, они прятались по домам словно в убежищах. Но Хидр не погрузился в пессимистический настрой. Он говорил:

- В конце концов они подчинятся магии денег...

21

После полного его исцеления в сердце его запульсировала новая кровь. Он принялся обдумывать будущее и строить планы. Особой радости не было, но он и не был побеждён. Снова в нём ожила любовь к жизни. Его снедало вдохновляющее на свершения желание. Он был готов к противодействию и упорному выживанию, несмотря ни на что.

22

Когда он переправился на другой берег Нила, то убедился, что словно переехал в иную страну. Лицо его почти скрылось за распущенной бородой, а повязка, которой он обвязал голову, доходила чуть ли не до бровей. Он стал называть себя Бадром Ас-Саиди, а заниматься – продажей фиников, пажитника и чечевицы. Жил он в подвале в Булаке и был известен своим обходительным нравом.

В воображении перед ним всегда маячила верёвка палача – словно весы, с которыми он не расставался. Он понимал, что смерть неотрывно следит за ним, а бесы – идут по пятам, и принялся записывать в особую тетрадку каждый свой прожитый день, подобно тому, как регистрировал в другую тетрадь торговые операции. Старый мир исчез, а вместе с ним – его родные и все жители переулка, амбициозные стремления самому стать лидером клана, любовь и горячие надежды. Всё, что осталось от потомка великого Ан-Наджи – это его отверженность, труд и набожность.

Поначалу он был одинок в Булаке. Конечно, тут было много знакомых черт: фонтан, поилка для скота, местная мечеть, начальная кораническая школа, свой шейх. Он не вызывал у здешних людей особого любопытства, ведь Булак был речным портом, где ежедневно пришвартовывалось множество парусных лодок. Здесь находили себе убежище или шли дальше своим путём разномастные чужаки. Поэтому Булак и выбирали для себя те, кто спасался от преследования по закону. Незнакомцы же не вызывали беспокойства или неудобства. Этот квартал тянулся и разветвлялся на многие улочки и переулки, в отличие от его родного переулка, скрывшегося от остального мира. В глубине души его всё гуще и сильнее росли ностальгия, чувство потерянности на чужбине. Но чужбина эта была, по крайней мере, безопасна. У него имелось неограниченное время для раздумий о своей жизни, изучения планов и пестования твёрдых стремлений отомстить и восстановить справедливость. Так и сидел, затаившись в своей маленькой лавке, этот большой мечтатель: мягко обходился с клиентами под охраной их доверия, честно зарабатывая себе на хлеб и противостоя неизвестности. Местный шейх сказал ему как-то:

- Таких добрых людей, как вы, редко встретишь.

Он вежливо ответил:

- Среди некоторых людей здесь – возможно.

- Интересно, а по какой причине вы покинули Верхний Египет?

Сердце его затрепетало, но он сметливо ответил:

- Как может спрашивать об этом тот, кто сам оттуда?

Шейх засмеялся, и Бадр Ас-Саиди продолжил:

- Но мои давние предки были из Булака.

Получив свой свёрток, набитый всякими покупками, шейх сказал, прощаясь:

- Хорошо, когда человек привязан к своим корням...

23

На другой стороне переулка была одна девушка – она стала чем-то вроде одной из постоянных его особенностей – её звали Махасин, и продавала она печень. Прилавок у неё был передвижной, и поставить его на любое другое место не составляло труда. Это был небольшой деревянный лоток, стоявший на цилиндрическом шесте из голой пальмовой ветви. Свободное пространство на нём было заполнено разлинованными пальмовыми листьями. А поверх листьев рядами была разложена печень телят и ягнят. В центре возвышались весы и тесак для рубки мяса. Сама же девушка была высокого роста, приятного сложения и обладала медовыми глазами. Словом, была так же привлекательна, как остра на язычок и вспыльчива.

Чужестранец жаждал, чтобы кто-то развеял его одиночество, рассеял тревогу на сердце. Он с интересом наблюдал, как она работает, увлечённо замечая даже её резкость. Она была объектом желаний всех молодых людей в округе, но очень скоро стала известна тем, что пускала в ход своё оружие – ядовитый язычок и острые коготки. Это было предпочтительнее подчинения. Но почему же никто не просил её руки?!

У него проснулся аппетит к печени, хотя он и осознавал, что идёт по пути с неизведанными последствиями, движимый внутренней силой, что опережая его, уже находилась по ту сторону переулка. Махасин взвесила ему фунт печени, завернула и по-простому сказала:

- Возьмите, господин с бородой!

Он весело воспринял эту шутливую выходку, посчитав за приветствие. Своей стройной фигурой, приятным сложением, тёмной кожей она напомнила ему о несчастной, потерянной им Махалабийе, а следовательно, и о своём жалком отступлении вместо того, чтобы спасти её, и о мучительных страданиях прошлого. Однако он по-прежнему жил, долго жил под гнётом. Всякий раз, как смерть набрасывала свою тень над ним, он ещё больше цеплялся за ветви жизни.

Махасин тоже, в свою очередь, покупала у него чечевицу, бобы и пажитник. «Вот деньги, господин с бородой. Дайте мне этого, господин с бородой». «Это вам, возьмите, госпожа Махасин. Берите, повелительница». Он никогда не выходил за рамки благопристойности в обращении с ней. И наверное, в его глазах он прочла нечто большее, чем в том, что он говорил или делал. А возможно также, что её приятно поразили те хорошие манеры, так отличавшие его от других...

По обе стороны переулка, вне всяких сомнений, росла сильная привязанность.

24

Однажды после полуденной молитвы он замыслил побеседовать с местным имамом о ней.

- Она живёт одна, покровитель наш?

- Нет, со старой слепой матерью.

- И кроме неё, других родных больше нет?

- Её отец был убит во время драки. Есть ещё брат – он на каторге.

- Полагаю, ей уже есть двадцать лет. Почему она не замужем?

Имам извиняющимся тоном сказал:

- Её мать пользовалась плохой репутацией.

- А как же дочь?

Шейх убеждённо оборвал его:

- Незапятнанная, самому Аллаху известно!

Другие избегали её, но он – изгнанный чужак – не годился для конкуренции. Брак привязал бы его к этому месту и помог бы завоевать доверие к себе. Она была лучше других девушек, чья родня наверняка бы принялась его в подробностях обо всём расспрашивать. А самое важное – почему бы и не признать, что он желал её всеми силами своей молодой души?

25

Он решил воспользоваться возможностью, пока она находилась в его лавке и делала покупки, воодушевившись её кокетством и радостью в тот день, и спросил её:

- А как бы вы посмотрели на то, Махасин, если бы какой-нибудь мужчина попросил вашей руки согласно сунне Аллаха и Его посланника?

Она внимательно поглядела на него; интерес её был обёрнут насмешливым сияющим взглядом, – и спросила:

- Найдётся ли такой безумец?

- Да, человек из плоти и крови, под защитой и покровительством Аллаха...

На миг глаза их встретились в спокойном, довольном взгляде. Объятая радостью, она спросила:

- И у него борода, подобная овечьей шкуре?

- Это так...

- И что мне делать с его бородой?

Он засмеялся:

- Борода эта прирученная и абсолютно безвредная...

Лицо её выдавало удовольствие, однако она удалилась, не сказав ни слова...

А он с глубокой грустью вновь вспомнил Махалабийю.

26

Было объявлено о помолвке, а спустя несколько месяцев состоялась и свадьба.

Несмотря на то, что новобрачные не имели родных, на свадьбе было не протолкнуться от наплыва гостей: соседей и клиентов. Бадр Ас-Саиди потратил столько денег, насколько был в состоянии это сделать. Свадебная процессия прошла по всему кварталу под покровительством местного клана, и всё обошлось мирно.

Для них была подготовлена квартира, состоящая из одной спальной комнаты и гостиной, где был обеденный стол. Махасин и её мать внесли огромный вклад в оснащение жилья. Самаха был рад своей невесте, однако безмятежность его несколько нарушало присутствие тёщи, занимавшей гостиную и днём, и ночью. Старуха была слепой, однако на лице её ещё имелись следы былой красоты. Наглая, острая на язык, она сыпала словами, словно пулями, и не имела никакого представления о вежливости даже во время их медового месяца. Однако в пору цветения любовь их смела волной все эти неприятности...

27

Махасин посвятила себя дому. Она любила своего мужа, обнаружив, что он легче в общении, чем казался, а также красивее, чем вне дома. Однажды она сказала ему:

- Если бы ты сбрил бороду, то был бы самым привлекательным мужчиной...

На что он уклончиво ответил:

- В этом секрет моего успеха...

Тут ей стала вторить ещё и тёща, которая захохотала и пошло сказала:

- Используй её, дочка, вместо метлы!

Он не мог отнестись к этому легкомысленно или забыть о её прошлом, и вне себя от злости на неё, резко ответил:

- Согласен, но при условии, что мы выметем вас отсюда...

Старуха разгорячилась от гнева и воскликнула:

- Остерегайся этого человека, у него злое сердце.

Он бросил на неё ненавидящий взгляд, считая её ещё одним из тех злосчастий, которые преследовали его.

28

Даже Махасин не спаслась от ядовитых стрел старухи. Нрав у неё был дурной, она всячески задевала всех и верила в худшее. Очень часто она говорила дочери:

- Вы оба наслаждаетесь изысканнейшими блюдами, а мне кидаете отбросы...

На что Махасин отвечала:

- Ты ешь то же, что и мы.

Но старуха не отступала:

- Лгунья! Тебе не скрыть от меня запаха правды!Ты лжёшь так же, как и твой муж!

Самаха разозлился и спросил:

- Я-то тут при чём?

- Ты во главе всех бед...

- Терпение... Терпение... Пока не придёт избавление...

Тут старуха не сдержалась и закричала:

- Избавление?!... Ты ляжешь в могилу раньше меня!

- В любом случае, у нас разные пути...

Старуха захохотала и сказала:

- Бьюсь об заклад, что ты убил своего отца в Верхнем Египте, и приехал сюда, сбежав от виселицы...

Он задрожал от еле сдерживаемого гнева и ненависти, а в мечтах готов был разбить ей голову...

29

Всё же он был искренне счастлив с Махасин, найдя в её объятиях убежище от извечных тревог. Она отвечала ему взаимностью и тоже была счастлива с ним. С первого же месяца совместной жизни он понял, что она не из тех женщин, что становятся хорошими и послушными жёнами: дерзкая, резкая, самоуверенная, а шутки её временами были жестокими. Она слишком уж много внимания уделяла себе самой: подолгу принимала ванную и душилась духами с гвоздикой, зато одевалась кричаще, чуть ли не вульгарно. Он считал, что это одна из её прелестей, но не мог вынести, если какой-нибудь незнакомец с любопытством разглядывал её. Из-за этого вспыхнула их первая серьёзная ссора. Однажды он сказал ей:

- Не высовывайся из окна, когда ты в таком виде...

На что она с раздражением заметила:

- Я всегда работала на улице...

- И показывала себя в таком виде, как тебя сотворил Аллах...

Она резко ответила:

- И могла проучить всякого наглеца, как ты мог заметить...

Тут вмешалась старуха:

- Я разве не говорила тебе, что у него чёрное сердце?

Он окрикнул её:

- Заткни свой грязный язык!

Старуха вопила:

- Да защитит тебя Аллах от отцеубийцы!

Он отвернулся от неё, дрожа от гнева, и сказал Махасин:

- Она поощряет в тебе распутство...

Её раздражение усилилось:

- Я не служу мишенью для порока!

- В этом я требую от тебя полного послушания!

- А я не ребёнок и не служанка!

Он не смог больше контролировать себя и закричал:

- Тогда я сам выкину тебя из окна!

Махасин взбесилась и тоже заорала:

- А я кину тебя в нужник!

Старуха только воскликнула:

- Молодец!

Самаха заорал:

- Как ты смеешь игнорировать мои приказы?!

На этом ссора прекратилась. И вскоре – уже на следующий день – всё улеглось. А вечером того же дня она обрадовала его приятным известием – что она уже на пути, готовясь стать матерью...

30

Его старая слепая тёща умерла странной смертью.

Она выпала из окна гостиной, что выходило на задний дворик, и размозжила голову. Может, оно и к лучшему. Бадру Ас-Саиди повезло, что он находился в это время в своей лавке. Всё прошло быстро и без задержки, и покойницу проводили в могилу. Бадр устроил пышные похороны и поминки из уважения к Махасин, как и положено человеку его положения в квартале. Всё же, несмотря на это, он испытывал затруднения из-за застарелой вражды между ним и покойницей.

Махасин горько плакала и сокрушалась, и он сказал ей:

- Не плачь, ты ведь беременна...

Она сурово попрекнула его:

- Тебе была безразлична покойная...

Он решил прибегнуть к молчанию, а она сказала:

- Ты ведь даже не скрываешь свою радость!

Он ответил с раздражением:

- Смерть требует уважения к себе.

Махасин перечислила достоинства своей матери, которые не следовало забывать: она любила её, несмотря на все поверхностные придирки, а также и её отца, которому чуть ли не поклонялась. Она была разрушена, когда он погиб в расцвете юности, но ещё большее несчастье постигло её, когда сына приговорили к пожизненной каторге. Она пристрастилась к опиуму, и образ жизни и поведение её пошатнулись; теперь её обвиняли во всех смертных грехах. Список её бед пополнился ещё и слепотой. Беды с остервенением гнались за ней: о ней позабыли все, предав забвению, а человек, в доме которого она жила, был совершенно не рад её присутствию там!

Говорили также, что в пору своей молодости она была одной из самых красивых девушек в Булаке, однако выбрала себе в мужья отца Махасин, вместо богатого мясника. Она никогда не была обычным человеком.

Пока Самаха следил за перипетиями жизни старухи, на память ему пришла собственная бабка – госпожа Санийя Ас-Самари, которая сбежала с водовозом, что годился ей по возрасту в сыновья, и с грустью задался вопросом, где она может быть сейчас, и что сделало с ней время, а также с его отцом Бикром? Сколько же стыда и скорби таило в себе прошлое!

31

Пришло лето с его непереносимой духотой и жарой. Ему нравился свет лета, а палящая жара не раздражала. Он смаковал нежные летние вечера, обожал пряный пажитник, бамию, арбузы и дыни, радуясь ванне, которую принимал каждое утро на рассвете.

Махасин родила мальчика. Отец был рад и горд. Ему хотелось бы назвать его Шамс Ад-Дином, но он боялся, что это имя отнимет у него безопасность, и потому согласился с выбором Махасин – мальчика назвали Румманой, в честь деда.

Успехи и богатство его росли. На руках Махасин множились золотые браслеты, и лик самой жизни, казалось, улыбался ему. День за днём он отмечал в своём тайном дневнике неспешное течение времени. Каждый раз он вспоминал о верёвке палача, и спрашивал себя, действительно ли ему суждено преуспеть в жизни? На него накатывали воспоминания о родственниках, о жителях родного квартала; интересно, что с ними стало после стольких лет? Вспоминал он и о своих врагах: об Аль-Фулали, Диджле, Антаре и Хамуде-сутенёре. Придёт ли когда-нибудь такой день, когда он по-триумфаторски наступит на их головы своей ногой? Вернёт ли он эпоху Ан-Наджи в свой родной переулок? Будет ли снова слушать песнопения дервишей?!

32

После Румманы у Махасин родились ещё два сына – Курра и Вахид. Бадр стал знатным членом общества в переулке и благодетелем, помогавшим бедным: у него был особый статус среди них.

Махасин же не забросила традиционный уход за собой, поддерживая красоту и чистоту тела: материнство не отвлекало её от женственности и любви к плотским удовольствиям. Помимо этого, она пристрастилась к гашишу, пока он не стал неотъемлемой частью её натуры. Впервые она попробовала его, разделив с мужем его забаву, которой он предавался дома, куря каждый вечер, и жадно отдалась во власть нежных щупальцев, попав в их плен.

Проходили дни, сменялись годы, и Бадр поверил в своё незыблемое будущее, а страхи его рассеялись, ну или почти...

33

До Булака донеслось странное известие – между главарём местного клана и человеком по имени Аль-Фулали окрепли столпы дружбы! Бадр был как громом поражён. Внезапно под ногами разверзлась пропасть, и мир его был потрясён до основания. Он спросил шейха переулка о том, что говорят, и тот сказал ему:

- Радуйтесь! Это означает упрочение сил обоих кланов!

Бадр сделал вид, что рад этому, и шейх продолжил:

- Состоятся праздники, и ночи напролёт будет царить веселье!

- Будем надеяться...

- Поверьте. Состоится обмен визитами, а это означает танцы, песни и выпивку!

Своим пересохшим ртом Бадр пробормотал:

- До чего хорошо и замечательно...

В его спокойный дом заползла змея. Это никогда даже не приходило ему в голову. Всё это время он считал Нил непроходимым барьером. Вот так Аль-Фулали со своей бандой прибудет сюда и будут свободно разгуливать по всему кварталу. А его тоже пригласят на торжества. Он прожил здесь не более половины назначенного дядей срока, избегая виселицы. Истина не скрывалась от буравящих глаз. И тогда он составил план. За несколько дней до события он притворился больным, так что даже Махасин поверила ему и заняла его место в лавке.

34

Вечером назначенного дня он укрылся за ставнями окна. Мир изменил свой облик. Всё вокруг говорило на каком-то чужом языке. Насмешка воплотилась даже в газовых лампах, похожих на существа с заколдованными лицами. Останки его безопасности покоились ныне в мусорных баках. А по переулку, меж тем, расходились волны ликования и плясок всех его обитателей – и мужчин, и женщин. В воздухе витал запах жареной рыбы. Была зима, но почему же небеса не прольют на землю дождь?.. Где гром и молния? Где суровый ветер? Послышался громкий бой барабанов и звуки флейты. Стало шумно от криков и радостных трелей. Вот уже приближается кавалькада союзников и друзей. Скачут и гарцуют кони, позвякивая серебряными полумесяцами. Вот и самое ненавистное из всех созданий Аллаха – Аль-Фулали: мерзкий, подлый тип, тиран. Он взял под руку главу местного клана, улыбался, сверкая золотым оскалом. А вот и Даджла, Антар, Фарид. А где же Хамуда? Убит? Заключён в тюрьму? Умер? Негодяи собрались все вместе. Где же рука судьбы, провидения? Какая теперь польза от злобы и ненависти? Они удалялись, но шум и гам распространялись всё больше. Ночь была шумной, бурной. Она скрывала неясные муки и грозила всяческим злом. Сам Азраил благословлял её, а окружала верёвка палача, мечты душили. Все окружающие его люди – Махасин, Руммана, Курра и Вахид – становились призраками и могли исчезнуть вовсе в любой момент. Опустится кромешная тьма. Установится абсолютная пустота...

35

Он вернулся в свою лавку, чтобы принять поздравления с выздоровлением от доброжелателей. Сидеть дома вредно для души, это вызывало страхи и грозило печалью. Движение было настоящим благословением для него, а общение с людьми разгоняло кровь и подбадривало. Враги скрылись. Азраил исчез. Нектар жизни сочился у него во рту. Если положиться во всём на Аллаха, это поможет воскреснуть его духу. Надежда вновь замаячила перед ним. Вдохновение переполняло сознание. Будь уверен в себе, Бадр, и не бойся. Пользуйся своей бородой как ширмой и положись на справедливость Господа бога.

Он стал интуитивно ближе к Махасин, Руммане, Курре и Вахиду, как и к еде, напиткам, поклонению богу и к самой жизни. Даже к зимним облакам он питал нежные чувства, чувствуя восторг от всего, включая звуки чьей-то перебранки неподалёку. Единственное, что печалило его – это то, что он не мог поведать своим детям историю об Ашуре и Шамс Ад-Дине, и они так и вырастут в неведении о своём благословенном происхождении, о чудесных мечтах, о друже со Святым Хидром? Когда Руммана узнает, что он на самом деле Руммана Самаха Ан-Наджи? Он сказал себе:

- Радуйся каждому восходу солнца и не грусти, когда оно заходит!

36

Он занимался тем, что записывал события очередного дня в своём потайном дневнике, когда внутренний голос вдруг подсказал ему поднять глаза. Он увидел шейха из своего родного переулка – Мухаммада Таваккуля, что прошёл всего в метре от его лавки. Тот бросил мимолётный взгляд на него. Душа его ушла в пятки. Ужас ударил его, словно топором, и всё исчезло. Видел ли его этот человек? Вспомнил ли? Он издали увидел, как тот уселся в лавке здешнего шейха. Они сидели вместе, разговаривали и смеялись, и взгляд того человека останавливался на проходящих мимо. Это была верная смерть, ведь он был просто счастлив услужить властям, а уже тем более порадовать Аль-Фулали известием о том, что его, Самаху, схватили. Даже если бы шейх был слепым, он – Самаха – уже никогда бы не был в безопасности, начиная с этого момента. Булак стал свободной территорией, куда с лёгкостью могли проникнуть его враги.

Распространилась новость, что шейх Мухаммад Таваккуль хотел породниться с галантерейщиком. Отныне он станет своим в Булаке, как и в квартале Святого Хусейна. А значит, Булак больше не надёжная и безопасная гавань...

37

Глядя ему в лицо, Махасин сказала:

- Что-то есть у тебя на сердце...

Дети уже заснули. Она вилась вокруг него, надев свои прекрасные украшения, ощущая при этом, что что-то не даёт ей покоя и лишает сна.

Он ответил:

- Много чего у меня на сердце...

Поддавшись отчаянию, она спросила:

- Это связано с твоей торговлей?

Он грустно пробормотал:

- Торговля приносит прибыль, однако мне предстоит дальний путь...

- В Верхний Египет?

- Может быть...

- Но почему?

Он проигнорировал вопрос, и сказал:

- Это продлится несколько лет...

- Лет?!... Возьми и нас с собой!

- Я бы хотел, но это невозможно...

Она подозрительно нахмурилась, и он сказал:

- Это не деловая поездка, это побег...

- Побег?!

Он с сожалением вздохнул:

- Я расскажу тебе, Махасин, историю несчастного изгнанника...

38

Он попрощался с женой и детьми и ещё до рассвета незаметно покинул дом.

А рано утром на следующий день Махасин уже стояла в лавке, начав новую жизнь. Она была мрачной и грустной, тяготясь своей тайной и балансирую между сомнением и уверенностью в том, о чём поведал ей муж. Он обманывал её годами, возможно, даже не без причины, но обманывал. Сказал ли он ей правду напоследок, или продолжал врать?

К ней зашёл шейх переулка и спросил о том, где её муж, интересуясь, что могло заставить его остаться дома. Она мрачно ответила:

-Уехал в Верхний Египет.

Собеседник её поразился и заметил:

- Я встретил его вчера, но он мне ничего не сообщил...

- Он уехал, – сказала она, пасуя.

- Он очень деловой и энергичный. Однако вы не такая как всегда, госпожа Махасин...

- Я в порядке, сударь.

- И когда же он вернётся?

Она мрачно молчала, и он осторожно спросил:

- Другая женщина у него?

- Нет, – ответила она резко.

- Долго продлится его отсутствие?

- Годы, сударь!

- Ну и новость!

- Такова уж моя доля...

- Ты же что-то скрываешь.

Она вяло ответила:

- Нет, совсем нет.

Уже выходя, он сказал:

- Эти выходцы из Верхнего Египта такие ненадёжные.

39

Шейх распространил это известие, так что оно стало известно Мухаммаду Таваккулю, который как раз гостил у него. Вне ожиданий, гость заинтересовался этой новостью и переспросил:

- Этот житель Верхнего Египта с бородой?

Булакский шейх ответил положительно, а Мухаммад Таваккуль задумчиво прикрыл глаза.

40

Спустя час переулок содрогнулся из-за военного рейда. В дом Бадра Ас-Саиди ворвались штурмом во главе с офицером. А в лавку солдаты вломились во главе с детективом Хилми Абдульбаситом.

Местные жители роились вокруг, словно муравьи.

Хилми Абдульбасит грубо спросил у Махасин:

- Где Самаха Сулейман Ан-Наджи?

Она уверенно ответила:

- Я не знаю никого с таким именем.

- Правда?!... А где Бадр Ас-Саиди?

- Я не знаю.

- Лжёшь.

- Не ругайтесь. Что вам нужно от этого благородного человека?

- Благородного?!... Да тебе известно, что он скрывается от верёвки палача?

- Да прости меня Аллах!... Всему переулку он известен...

Он закричал:

- Следуй за мной в участок!

Она воскликнула в ответ:

- У меня же трое детей, за ними некому присматривать! Что вы хотите от меня?

41

В лавке провели обыск, как и дома. Махасин тщательно допросили и отпустили. Новость облетела весь переулок, словно огонь. Люди были в замешательстве:

- Бадр Ас-Саиди!

- Это тот, с бородой...

- Благодетель...

- Убийца, сбежавший от виселицы!

- Одна лишь тёща раскусила его, хотя и была такой же дурной, как и он сам!

42

Постепенно привычка отняла дух новизны у всех этих необычайных событий. Махасин отдала сыновей в начальную кораническую школу, а после школы забирала их и отводила в лавку или отпускала играть где-нибудь рядом, под своим присмотром. Она очень грустила из-за мужа, как и из-за собственного невезения, но несмотря на приступы ярости, не забывала, что он покинул её обеспеченной, более того – богатой, имеющей приносящее прибыль дело. Начиная со дня налёта, детектив Хилми Абдулбасит не упускал случая прогуляться по переулку или посидеть время от времени в лавке местного шейха. Интересно, он всё-ещё следит за ней? Она чувствовала на себе его взгляды и испытывала неловкость от любого его шага, однако делала вид, что игнорирует его. Грубый, полный, высокий человек с крупной физиономией, маленькими глазками и большим носом, а усы у него словно резка для пажитника. Вот уж зловещий вид! Один вид его навлекал несчастье и приближал плохие воспоминания. Несомненно, он наблюдал за ней, вот только что было у него на уме? Он прохаживался мимо её лавки и кидал на неё какой-то странный взгляд, вызывающий одни только вопросы. Или садился у шейха, уставившись на неё без всякого снисхождения. Чего он хочет? Она расспрашивала и свой разум, и свою интуицию. Она была готова броситься с головой в борьбу, как, впрочем, и готова узнать что-то новое.

Однажды он остановился около лавки. Приблизился на шаг и вмешался в ход её мыслей:

- И впрямь ты веришь в невиновность мужа?

Не поднимая на него глаз, она ответила:

- Я ему верю.

Тоном проповедника, идя дальше своей дорогой, он произнёс:

- Пока верёвка не обовьётся вокруг шеи висельника, он продолжает твердить, что невиновен...

43

Однажды она встретила шейха Мухаммада Таваккуля, и пригласила его зайти в лавку. Вежливо приняв его, спросила:

- Вы наверняка знаете, какие проблемы меня тревожат...

Тот любезно ответил:

- Да будет Аллах вам в помощь...

- Однако вы единственный, кому известна вся правда...

- Правда?

- Правда об обвинении.

- Я знаю только то, что выявило следствие...

- Но он поклялся, что невиновен.

- Установлено, что он убил девушку и сбежал.

Махасин в отчаянии вздохнула и попросила:

- Расскажите мне о семье моего мужа.

Мухаммад Таваккуль улыбнулся:

- Род их ведёт начало из самого сердца лидеров клана прошлых времён. О них рассказывают прямо-таки чудеса, однако сам я не доверяю фантазии жителей нашего квартала, ибо они уверены, что началось всё с добра, которое так же и закончилось в неясном прошлом. Они не отличат правду от вымысла, думают, погружённые в свои эмоции, и судят обо всём, исходя из собственного бедственного положения. Они верят, что иногда ангел спускается с небес, чтобы защитить того или иного из числа их предков...

- Аль-Фулали один из них?

- Нет. Эпоха, когда они были лидерами клана, закончилась. Больше ни один из них об этом и не помышляет. Большинство из них сегодня либо бедняки, либо ремесленники. Ваш муж принадлежит к единственному богатому семейству среди них. Его дядя – мастер Хидр – один из крупнейших торговцев, как и его родной брат. Вы желаете передать им детей?

Она быстро ответила:

- Нет. Я не стану избавляться от своих детей. Мне никто не нужен. А вас я расспросила только ради того, чтобы знать о том, о чём следует...

- А если они однажды придут и потребуют ваших детей себе?

Махасин горячо возразила:

- Я буду охранять их, пока это в моих силах...

Шейх поднялся, и уходя, сказал ей:

- Да будет Аллах вам в помощь...

44

Со временем Хилми Абдулбасит стал клиентом лавки. Неужели наблюдение за ней было в его планах? Однако хватит уже обманывать себя: эти голодные взгляды не принадлежали шпиону. В жизни своей она не сделала ничего, что бы заслуживало такого пристального наблюдения. Он ходил вокруг неё, увлечённо поглядывая и любезно улыбаясь. Его смущение выдавало скрытые намерения. Интуитивно она уже знала, что это означает, но игнорировала его, испытывая отвращение, однако избегала окончательного решения. Меж тем, тревога за будущее росла день ото дня.

Однажды он заявил:

- Да простит его Аллах...

Она с любопытством посмотрела на него, несмотря на то, что и так знала, что у него на уме. Он сказал:

- Оставил тебя одну с тремя детьми...

Она ничего не ответила, и он добавил:

- Даже если бы ему было суждено спастись от виселицы, тебе всё равно придётся ждать ещё восемь лет...

Она нахмурилась, и он с уверенностью заявил:

- Но ему не суждено спастись...

Она с грустью ответила:

- Аллах на стороне угнетённых...

Он настойчиво повторил:

- В жизни своей не слышал, чтобы убийце удалось избежать верёвки палача.

45

Тянулись тяжёлые, похожие друг на друга дни, обременённые нескончаемыми усилиями и досадой. Бременем ей служило ещё и то, что не было на этот раз человека, что наполнил бы её жизнь. Сложно ей было заниматься поставкой товаров в магазин, так что выручка снизилась, хотя пока что её было более чем достаточно. И она стала винить Самаху, осуждать его за то горе, что свалилось на неё. Особенно сильно это проявлялось в те моменты, когда на неё наваливалось раздражение и муки одиночества. Большую часть времени Руммана, Курра и Вахид убивали на улице без всякого присмотра, пока однажды местный шейх не заявил ей:

- Ваши дети подвергаются дурному влиянию, госпожа Махасин...

Она с сожалением ответила:

- А что я могу поделать? Они ещё не достигли того возраста, когда годятся для работы в лавке.

- Разве не лучше было бы для них, чтобы они учились торговому ремеслу, хотя бы для того, чтобы удержать их от влияния улицы?

Она мрачно заявила:

- Я никогда не оставлю их на милость людей, которым не доверяю...

От всего этого её раздражение и тревога лишь удвоились.

46

Хилми Абдулбасит так и не перестал обхаживать её. И вот однажды он нежно сказал ей:

- Мне жаль вас, госпожа Махасин...

Она твёрдо заявила:

- Я сильная и преуспевающая женщина.

- Но вы не свободны.

- Что вы имеете в виду?

- Вы всё ещё связаны с верёвкой палача.

- Я и так вполне довольна, – сказала она, нахмурясь.

- Но вы должны стать свободной для вашего блага и блага ваших детей.

Что он хочет этим сказать?

- Женщина, что находится в таком положении, как ваше, требует от мужа развода.

Она язвительно засмеялась, а он сказал:

- А что, если вашей руки попросит один порядочный мужчина, ведь вы и впрямь настоящая жемчужина?

И с этими словами он покинул её лавку, дабы избежать ответа, который не понравился бы ему.

47

Спустя несколько минут после его исчезновения до ушей её донёсся вопль, потрясший её до самого сердца. Она словно обезумев, выскочила из лавки, и увидела Вахида, катающегося в пыли, с лицом, истекающим кровью, а вдали двух мальчишек, что улепётывали оттуда в ужасе. Вынужденно игнорируя этих малолетних преступников, она подняла сына на руки и завопила, едва только внимательно рассмотрела его лицо:

- Ребёнок лишился глаза!

48

Сгустились тревожные тучи и с неба полился дождь треволнений и уныния. Досада заполонила всё вокруг. Нашёптывания искушения словно радуга проявлялись в полном блеске.

49

Перед лавкой остановилась двуколка. Махасин поднялась со своего места с любопытством. Из двуколки вышли двое – мужчина средних лет и юноша, оба облачённые в плащи из верблюжьей шерсти. Они подошли к ней, и мужчина спросил:

- Госпожа Махасин?

Получив положительный ответ, мужчина продолжил:

- Я Хидр Сулейман Ан-Наджи, дядя вашего супруга Самахи, а это – его младший брат Ридван...

Сердце её застучало в бешеном ритме. С трепетом она предложила им сесть и пробормотала:

- Добро пожаловать, вы оказали мне честь.

Хидр сказал:

- Нам следовало познакомиться друг с другом раньше, однако новости дошли до нас лишь вчера.

- Я хорошо вас понимаю...

Ей хотелось сказать, что ей многое о них известно, но тут же отказалась от этой идеи.

Хидр добавил:

- Мы родственники вашего мужа, и почтём за честь познакомиться с вами и с его детьми и будем рады служить вам.

- Это заслуживает благодарности, мастер Хидр...

- Мы верим в Божью помощь. Несправедливость, творимая над угнетённым, прекратится, – сказал Ридван.

- Самаха всё мне рассказал. Но разве вы не можете доказать его невиновность?

- Мы рискуем своей жизнью ради этого безнадёжного дела.

- А где дети? – спросил Ридван.

- В школе.

Она сразу же изменилась в лице, добавив:

- Младший в драке с другими детьми потерял один глаз.

Хидр и Ридван прониклись эмоциями и расстроились, что стало заметно по их лицам. Хидр сказал:

- Тяжело вам нести такое бремя, госпожа Махасин.

Она осторожно ответила:

- Я не слабая, просто это всё невезение.

Хидр и без того читал её мысли, однако заметил:

- Как вы представляете своё будущее?

- Они будут трудиться в лавке.

Хидр обвёл глазами лавку:

- Хвала Аллаху, средств к существованию тут более чем достаточно...

И мягко добавил:

- Может быть, если они будут у нас, им предоставится лучший шанс?

Она пылко ответила:

- Я не хочу отказываться от них!

Он пояснил:

- Мы не навязываем вам то, что вам неприятно, однако разве это справедливо лишать их лучшей жизни?

Она принялась кусать свои ноги, сама того не ведая, а Хидр меж тем продолжил:

- Мы не навязываем вам то, что вам неприятно...

- Расценивайте наш визит к вам как повод познакомиться, а заодно выражение дружбы, – сказал Ридван.

Хидр добавил:

- И знайте, что вы не одиноки, мы тоже часть вашей семьи. У вас есть время неспеша обдумать то, что я предлагаю. Приходите к нам с детьми, если возникнет такое желание. Вы можете навещать их у нас в любое время, или держите их подле себя, в любом случае, дело за вами...

50

Как только вдали умолк звон от колокольчиков двуколки, Абдулбасит тут же появился в лавке и с интересом спросил её:

- Чего хотели эти господа?

Теперь уже не было ничего странного в том, что она разговаривала с ним без церемоний. Достаточно давно она перестала пытаться оттолкнуть его или вызывающе противостоять ему. Даже его неприятная внешность больше не отталкивала и не беспокоила её. И потому она доверилась ему, рассказав, что у неё на душе. Он поспешил заявить:

- Это и есть сам здравый смысл.

- Чтобы я оставила детей?

- Совсем нет, отправить их туда, где их ждёт счастливый шанс.

- Что вам известно о материнском сердце?

- Истинное материнство – это жертва.

Она хитрым тоном сказала:

- Возможно, самым здравым решением было бы мне самой уйти к ним вместе с детьми...

Он воскликнул:

- Упаси Боже!

- Но они часть моей семьи.

- Но вы для них чужая – вы ведь родом из Булака, а они – из квартала Хусейна. Здесь у вас есть почёт и уважение.

И пристально глядя ей в лицо своими маленькими, жадными глазами, он пробормотал:

- И здесь есть тот, кто любит вас больше всего на свете!

51

Нет ничего постоянного в этом мире, кроме самого движения по кругу. Это боль и радость. Когда листья снова зеленеют, цветы распускаются, плоды созревают, из памяти стираются зимние трескучие холода.

52

Всё, что происходит – обычные дела, не отрицаемые ни обычным правом, ни религиозным. За непроницаемостью и твёрдостью людей таится сострадание, словно сладостный сок кокосового ореха под жёсткой скорлупой. Так и переехали из Булака в дом к своему дяде Хидру Ан-Наджи Руммана, Курра и Вахид. Мальчики не осознавали, чего от них хотят. Они разразились слезами, и Махасин тоже горько плакала. Своё решение она оправдывала утверждением о том, что семейство Ан-Наджи пригрозило ей тем, что обратятся в суд. Она выдумала оправдание своему поведению, но при этом испытывала искреннюю и глубокую печаль. В сердце её пульсировали самые противоречивые эмоции, подобно плоду абрикоса со сладкой мякотью и горьким ядром. Это был и альтруизм ради блага своих детей, и одновременно с тем жертвование ими. Борьба между верностью Самахе и постоянным воспоминанием о том, что он обманул её, а потом оставил одну. И ещё более сильная борьба между терпением и лишениями с одной стороны, и капитуляцией перед самой жизнью, бьющей неистовым потоком, с другой. Как и между промахами и искушением и законным правом реализовать свой ненасытный инстинкт. Она убедила себя в том, что является слабой женщиной и потому должна действовать исходя из этой слабости и сохранения правильного поведения. Её поддержали шейх местной мечети, шейх переулка и большинство соседей.

- Нет ничего хорошего в том, чтобы хранить верность убийце...

- И нет ничего хорошего в том, чтобы оставаться красивой, молодой и незамужней.

Могла ли она позабыть о том, какие гадкие слухи преследовали её собственную покойную мать до самой её смерти? Посему её брак с детективом казался большинству жителей переулка желательным делом.

Так Махасин передала детей семейству Ан-Наджи и добилась развода с находящемся в бегах убийцей.

53

Её свадьба с детективом Халми Абдулбаситом состоялась в атмосфере радости и веселья. Она обновила интерьер, однако осталась в прежней квартире и по-прежнему работала в лавке, дабы сохранить свою независимость и честь, учитывая, что в жизни этого мужчины она была уже третьей женой. Нелегко ей было приспособиться жить с Абдулбаситом после совместной жизни с Самахой, но ведь правду говорят, что обычно новое затмевает старое, и покрывает воспоминания, особенно если у него есть и свои заметные достоинства. Поэтому с течением времени она привыкла к нему и полюбила, родив ему детей. Она регулярно навещала Румману, Курру и Вахида в доме их дяди Хидра, где её с почётом и гостеприимством встречали все обитатели дома, а дети дарили ей свою любовь. Она обнаружила, что они быстро акклиматизируются, и даже, казалось, меняются, однако не забывают свою мать, свои игры, своих товарищей и даже своего так долго отсутствующего отца. Но со временем, чем больше Махасин рожала детей, периоды между её визитами к детям всё более удлинялись. Они затянулись больше ожидаемого, а вскоре стали и вовсе редки. Однажды сами сыновья отправились на двуколке навестить мать, но Абдулбасит встретил их холодно, отчего они даже и помышлять перестали о том, чтобы наведаться туда повторно. Связь их стала ослабевать, угрожая и вовсе прерваться. Даже самые неприступные цитадели сердец покоряются то мягкому, то жёсткому натиску времени.

54

Абдулбасит тратил свои деньги лишь во время медового месяца. Затем с резкой откровенностью он сказал жене:

- Ты богатая; я же – бедный. Сотрудничество между супругами – религиозный долг.

Она выражала протест против такого отношения, считая, что он пренебрегает её любовью, однако такие протесты ни к чему не приводили. Оба они обладали упрямым и жёстким характером, и она и думать не думала о том, чтобы жертвовать своей новой семейной жизнью после всех перенесённых ею страданий.

Абдулбасит не довольствовался этим, и брал у неё в долг всякий раз, как испытывал потребность в деньгах. Долги накапливались, а надежда на их погашение не маячила совсем, вследствие чего между супругами разгорались ссоры; оба обменивались взаимными проклятиями и взбучками. Жестокость, да ещё какая, и всё горело синим пламенем! Вот только поток самой жизни не прерывался из-за этого, и волны его несли поочерёдно ласки, вздохи и желания, монотонно сменявшиеся проклятиями и ударами. Один ребёнок рождался у неё вслед за другим, пока их не стало шестеро. Единственное, что не изменилось, это её постоянная забота о своей женственности и красоте.

55

Проходили дни; жизнь шла своим чередом, прорастая и разветвляясь; судьба, словно куча облаков сгущалась на горизонте.

56

Самаха Бикр Ан-Наджи терпел эту жизнь, прислушиваясь к скрипу колеса времени позади себя. Человек мучается, ожидая даже один час, а как быть, если вообще вся жизнь – пустота, состоящая из постоянного ожидания? Он с самого начала решил не поселяться где-либо постоянно. Он работал бродячим торговцем, переходя из одной деревни в другую, отпустив бороду и усы и повязав левый глаз повязкой, как будто был слепым на один глаз. Ход времени он записывал в своём тайном дневнике, где также отмечал возраст своих сыновей: Румманы, Курры и Вахида. Когда у него бывало свободное время, он всецело отдавался воспоминаниям о своей семье: Махасин и детях. А после долгого и тяжёлого трудового дня, уже перед самым сном, он тешил себя мечтами о том самом дне – дне спасения от виселицы и возвращения к родным в свой переулок. Вытащив свою карающую палку, он возродит во мраке настоящего эпоху Ан-Наджи с её завидной справедливостью. Иногда, если от ностальгии учащалось биение его сердца, он беседовал сам с собой, желая переодеться в женский наряд и незаметно навестить своих родных, но тут же подавлял его, отказываясь от такого решения. Он отступал из-за боязни тяжёлых последствий, способных уничтожить плод его многолетнего терпения.

Он жил один. Точнее, он жил в окружении призраков, никогда не покидавших его, призраков несправедливости, нежности, лишений и непроходящего страха, что его обнаружат. Он привык вести диалог с самим собой и с этими призраками. Диалог этот он вёл либо про себя, либо так, что его слышало всё окружающее пространство, деревья и Нил. Однажды он обезумел, когда ему показалось, что он видел Махасин. Во сне он как-то раз увидел Мухаммада Таваккуля на рынке. Лучшим из его снов был тот, в котором он видел Пророка Хидра, правда, странным было то, что от того сна ничего не осталось, кроме тяжести на сердце, грусти и смутной надежды. Он сказал себе:

- Он приносит лишь благо...

И добавил:

- Нет бессмысленной боли. Однажды она принесёт свет...

На самом деле, хотя он и потерял всё, но отвага его не иссякла, а сил не убавилось. Возможно даже, они даже удвоились благодаря его упорству, и он стал более сильным и отважным. Но что же стало с Махасин? Что сделал этот мир с Румманой, Куррой и Вахидом? Он когда-нибудь вернётся и застанет их уже взрослыми, они будут работать в лавке. Поначалу они взглянут на него в замешательстве, но память о нём всё равно невозможно стереть. Каждый раз, как проходил ещё один год, он вздыхал и говорил себе:

- Теперь верёвка палача ещё немного дальше...

57

Последний год был самым тяжким. Как только проходил день, мучения его лишь усиливались. Он запасётся терпением, будет потакать ему и умолять не покидать его вплоть до последней минуты. Он отчаянно боролся с этим не знающим пощады мучением, занимал мысли всякими повседневными заботами, но они всё равно были прикованы к течению времени, сменявшим друг друга моментам, незаметно проникая в каждый из таких моментов, пока он не разбухал настолько, что становился целым веком, что будто воткнули в застывшую основу, начисто лишённую движения.

58

Оставался всего один день. Завтра утром всё кончится. Он примется за работу, чтобы забыть об этом. Но ему не работалось. Он не мог делать ничего, только следить за временем. Решимость его расплавилась и выпарилась. Громким голосом, в котором он словно черпал силы и брал на себя обязательства перед всей вселенной, он заявил:

- Я проведу ночь здесь, а утром отправлюсь домой.

Однако собственные нервы его взбунтовались против воображения, глумясь над его обязательством. Они послали приказы конечностям, и те перестали работать. Ни еды, ни питья, ни сна не пришлось ему отведать. Он наблюдал за тонким диском солнца на небе. Последняя капля терпения его иссякла.

Эту ночь он проведёт в объятиях родных. Он бросился навстречу надежде.

59

Махасин услышала слабый стук в дверь. Дети спали в гостиной на тонких матрасах; она же подкрасилась и готовилась ко сну.

Кто мог стучать в дверь, когда на дворе почти полночь?

Она приоткрыла дверь, увидела тень, и спросила:

- Кто это?

Он толкнул дверь и набросился на неё. Во всяком случае, так ей почудилось. Прежде чем она смогла закричать, он прикрыл ей рот рукой. При свете горящей в нише лампы они стали словно одним существом. Он поднял голову, по-прежнему зажимая ей рот ладонью, и сказал:

- Махасин, это Самаха. Самаха вернулся.

Затем он отвёл руку, и она в замешательстве уставилась на его заросшее лицо.

- Пусть сердце твоё успокоится теперь. Самаха вернулся. Страдания закончились.

Она всё ещё пребывала в оцепенении. Тогда он сказал:

- Срок давности подошёл к концу. Осталось всего несколько часов. Но терпение моё иссякло.

И тут в дверях комнаты появился Хилми Абдулбасит; в руках у него был валик для стирки белья.

- Ты явился как раз для свершения приговора. А теперь отдайся на волю правосудия!

Один вид его был для Самахи словно удар по темени... Он пробормотал:

- Кто это ещё такой?... Этот мужчина в комнате?... Что всё это значит, Махасин?!

Махасин укрылась за мужем, затем проглотила слюну и ответила:

- Это мой муж.

И указала на детей, которых Самаха видел впервые в жизни, со словами:

- И их отец...

Левая рука Самахи поднялась, но сразу же упала на голову. Земля зашаталась у него под ногами. Он заговорил:

- Это правда?... Он твой муж?... Я даже не мог себе представить этого!

Абдулбасит замахнулся валиком:

- Сдавайся. Я полицейский детектив.

- Правда?!

Он затрясся от неожиданно напавшего на него конвульсивного смеха. Абдулбасит закричал:

- Если ты будешь сопротивляться, я разобью тебе башку!

Махасин прошептала:

- Отпусти его...

Он скомандовал:

- Подойти к окну и зови на помощь!

Тут Самаха молниеносно схватил находившегося тут же ребёнка, поднял его одной рукой, а другую приложил к его горлу. Ребёнок принялся визжать.

- Берегитесь! Ни единого движения, ни звука! Иначе ребёнок погибнет, – сказал Самаха.

Махасин заорала:

- Оставь моего сына, преступник!

- Ни единого движения, ни звука! Не нападайте на раненую змею!

- Оставь ребёнка!

- С ним ничего не случится, пока ничего не случится со мной!

- Руммана, Курра и Вахид под опекой твоего дяди, – сказала Махасин.

Самаха кивнул:

- Это хорошо. Однако плохо придётся тому, кто захочет выдать меня палачу.

Махасин умоляла мужа:

- Отпусти его!

Тот пошёл на уступку и сказал:

- Он может убираться хоть в ад...

- Сначала положи валик...

Абдулбасит отшвырнул валик, а Махасин бросилась к Самахе и схватила ребёнка. Но Абдулбасит тут же подобрал валик и бросил его в Самаху; тот слегка задел его голову. Он не точно прицелился. Самаха в свою очередь также поднял валик и обрушил его на противника. И поразил его точным ударом, попав прямиком в шею. Он свалился наземь без сознания.

Подпрыгнув, Самаха выбежал из дома, преследуемый криками Махасин. Когда он выбежал на дорогу, несколько человек из тех, что обычно проводили время в кафе по ночам, направились в ту сторону, откуда исходили призывы на помощь. Изо всех сил, что имелись у него, он бросился к дороге, ведущей к Нилу... Вскоре вновь началось его изгнание. Он прыгнул в лодку и принялся грести, удаляясь от берега...

Когда он был примерно на середине реки, до него долетел звук знакомого голоса – голоса шейха переулка в Булаке. Тот кричал ему:

- Сдавайся, Самаха! Ты убил Хилми Абдулбасита, детектива полиции!

60

Взглянув на Самаху, Хидр Сулейман Ан-Наджи крикнул:

- Самаха, наконец-то!

Они горячо обнялись, и Хидр воскликнул:

- Хвала Аллаху, Господу миров! Позволь, я разбужу Ридвана!

Однако Самаха схватил его за руку и пробормотал:

- Где дети?

- Подожди до утра. Прежде всего тебе надо сбрить бороду...

Самаха настойчиво прошептал:

- Дети...

61

Он вошёл в соседнюю комнату и взглянул на лица, что блуждали по неизведанной долине сна. Полураскрытые рты, маски, освобождающиеся от движения времени, юношеские черты, выдающие пыл подростков. Поспевающие семена, в ядрах которых содержится будущее, богатое противоречиями. Страстная любовь потекла по излучинам этого горячего источника, так что все члены в теле его содрогнулись. Он застонал. Прижал рукой бороду и усы, чтобы высвободить губы. Хидр прошептал ему на ухо:

- Боюсь, ты можешь их испугать.

Однако Самаха легко и изящно поцеловал их в щёки, следя даже за малейшими, неясными их движениями, а затем тихо, осторожно и с сожалением отошёл.

62

- Тебе нужно поспать, – сказал ему Хидр.

Покачав головой, тот ответил:

- У меня нет времени для сна.

- Но ты очень устал, Самаха.

- У меня впереди бесконечная усталость.

Дядя принялся рассказывать ему о смерти Аль-Фулали два года назад, о сменившем его Аль-Фасхани, о смерти Даджлы и Хамуды, заключении в тюрьму Антара и Фарида. Однако Самаха слушал его без всякого интереса. Затем положил руку ему на плечо и сказал:

- Я всё ещё в бегах, дядя.

Хидр взволнованно спросил:

- Разве срок давности не истёк?

Вздохнув, Самаха ответил:

- Я был вынужден час назад убить одного подлеца!

63

Убегая во второй раз, он остановился на площади перед обителью дервишей. Наполнив ноздри ароматом родного переулка, он не почувствовал, однако, опьянения. Где же оно? Сколько же он мечтал о том, что будет стоять на этом месте – словно то была прелюдия к новой полосе света в жизни: проучить всех негодяев и воскресить дух прежней эпохи. Но эта ночь была для него лишь началом долгого пути по миру мучений и изгнанничества. Если ему и суждено сюда вернуться, то уже немощным стариком. Он подошёл к проходу. Голоса меж тем пели, славя величие ночи:

Дарде ма ра нист дарманоль гияс.

Хеджейе ма ра нист пайаянель гияс.

Часть пятая

Зеница ока моего

1

От внезапного возвращения Самахи Бикра Ан-Наджи и такого же молниеносного его исчезновения члены семейства Ан-Наджи и харафиши испытали сильное потрясение. Возможно, сыновей его это затронуло наименьшим образом, ибо сами они спали в то время, как он явился и вновь ушёл. Вдобавок, их воспоминания о нём были уже довольно смутными, как и память о матери, оставшейся в Булаке. Историю о нём рассказывали вдоль и поперёк, от чего он превратился в некий миф, поучительную сказку.

2

Руммана, Курра и Вахид устроились работать у своего дяди Ридвана и его дяди Хидра. По переулку разошлась удивительная новость: говорили, что полицейский детектив Хилми Абдулбасит не мёртв, как многие представляли, что он поправился от удара валиком и продолжает служить государству и вымогать деньги у Махасин. Стало ясно, что побег Самахи был напрасным, отчего люди стали жалеть его ещё больше. Хидр принялся за поиски. Ради этого он добился подмоги в полицейском участке в Гамалийе и вёл переговоры с лидером местного клана Аль-Фасхани, удвоив ему отчисления и пообещав ему весьма соблазнительную награду. Помимо этого он также назначил большое вознаграждение любому, кто найдёт Самаху.

Такая его активность не могла не вызвать подозрения у Аль-Фасхани. Когда кто-то из его помощников напомнил ему о стремлении самого Самахи занять место главаря, он не на шутку разволновался, как и именитые и знатные жители переулка. Вскоре добряка Хидра случайно обнаружили в переулке сильно избитым и раненным за лавкой продавца кебабов, где он давеча припозднился, засидевшись после полуночи. Скорой помощи для его спасения не нашлось, и он скончался спустя два дня после этого события. Несмотря на общее согласие о том, что преступников необходимо найти, истинные виновники, как обычно, спрятали все концы в воду. Хидр исчез, словно песчинка в пустыне.

3

Семейство Ан-Наджи было потрясено трагической гибелью своего вождя, сочтя такой унизительный конец своим предопределением. Но несмотря на это, они подчинились судьбе, признав собственное бессилие – все, кроме младшего сына Самахи – Вахида, который пришёл в бешеную ярость, грозившую пагубными последствиями. Задыхаясь от гнева, он сказал:

- Убийца нашего дяди – Аль-Фасхани – разгуливает на свободе и забавляется.

- Представлял ли Ашур Ан-Наджи такой конец своих потомков? – горестно спросил он.

Подобно ему, переживала и Дийя – вдова Хидра, однако переживания её носили иную окраску, гармонировавшую с её характером. Совершённое преступление толкнуло её в объятия неизведанного: она убегала от мира людей, выучив язык камней и птиц, укрываясь от острого жала этого мира в пещерах, населённых духами. Она стала ведьмой, толковательницей снов, смотревшей в блюдце с кофейной гущей как в окно, делала неясные пророчества и переводила их. Ей очень нравилось носить белый джильбаб и зелёную вуаль, размахивать медным кадилом, источающим ароматный дым, и покачиваясь, расхаживать в сумерках по переулку до самой площади. Она прохаживалась молча, при этом служанка следовала за ней в некотором отдалении, не отрывая взгляда.

Некоторые члены клана насмехались над ней и говорили:

- Это более безопасно, чем претензии на главенство в клане.

Её поведение причиняло боль юношам, а также их дяде Ридвану, его жене Унсийе и сестре Сафийе, однако они оказались не в состоянии укротить её, пока однажды Вахид в приступе гневе не заявил ей однажды:

- Оставайтесь дома, тётя, дома! Из памяти к нашему покойному дяде Хидру...

Но она лишь тупо поглядела на него и произнесла:

- Я видела во сне, как ты оседлал зелёную саранчу.

Вахид отчаялся в возможности что-либо обсуждать с ней, однако она спросила:

- Разве ты не знаешь, что это значит?

Он не обратил внимания на её вопрос, и тогда она ответила сама:

- Ты был создан для жизни на открытом воздухе!

4

Вследствие сильного гнева Вахид прорвался сквозь стену благоразумия и осторожности. До чего же ему наскучило в магазине, где он торговал зерном с братьями! Старуха сказала, что он был создан для жизни на открытом воздухе. Означало ли это, что он в состоянии бросить вызов?

Он был среднего роста, миловидный, несмотря на то, что был одноглазым. И сильным. Однако по сравнению с Аль-Фасхани он был котёнком перед бараном. Не бросался во всякие авантюры, но часто его подталкивали какое-то смутное беспокойство и мучительная тревога. Дядя Ридван частенько говорил ему:

- Берегись своих фантазий и приступай лучше к работе.

А тётка Сафия добавляла:

- Не толкуй сны Дийи так, как бы хотелось тебе самому.

Он свернул с дороги, проторенной его семьёй, и подружился с местным шейхом, Мухаммадом Таваккулем, несмотря на разницу в возрасте, проводя с ним много времени по ночам в курильне гашиша Санадики. Он также завязал хорошие отношения с владельцем бара, Садиком Абу-Такийей, заходя туда время от времени. У него была юношеская склонность к разгулу, при этом он никогда не пропускал пятничную молитву в мечети, так что шейх этой мечети, Исмаил Кальюби, как-то даже спросил его:

- Неужели Аллах соединил в сердце одного человека и бар, и мечеть?

На что Вахид горестно ответил:

- А разве вы не видите, как убийца разгуливает на свободе, пока невинный мучается на чужбине вдали от дома?

5

После одной такой бурной ночи он увидел длительный сон. Он стоял на площади перед обителью дервишей, хотя и не был почитателем этого места. К нему подошёл дервиш, который сказал:

- Великий шейх сообщает тебе, что этот мир был создан вчера на рассвете.

Вахид поверил ему, невероятно опьянённый счастьем. Его посадили в паланкин и понесли сквозь ряды женщин и мужчин по родному переулку. Он увидел свою мать – Махасин из Булака – она показывала на него и говорила:

- Поднимись.

Паланкин поднялся, и ветер понёс его над пустошью, окружённой красной горой. Он обнаружил, что спрашивает сам себя:

- Где же тот человек?

С вершины горы к нему спустился гигант, который сказал ему:

- Стой твёрдо на месте спасения.

Вахид уверенно заявил:

- Так это ты – Ашур!

Гигант взял его за руку и растёр её мазью со словами:

- Это – волшебство.

6

Когда Вахид проснулся, то обнаружил, что переполнен вдохновением. Ему были покорны сила, оптимизм и вера в победу. Теперь он не сомневался, что способен на чудо. И проснулся с уверенностью в том, что сможет спрыгнуть с крыши на землю без всякого страха разбиться. Подавив в себе бушующий ураган, он оделся и прямиком направился в кафе, где сидел Аль-Фасхани. Бросив на него суровый взгляд, он сказал:

- Я бросаю тебе вызов, преступник!

Главарь клана поднял свои отяжелевшие веки, считая его безумцем. Но в любом случае он приветствовал бой с одним из львят семейства Ан-Наджи, и сказал ему:

- Ты пьян, шлюхино отродье...

Тот плюнул ему в лицо.

Аль-Фасхани поднялся. Толпа собралась поглядеть на них. Но Вахид не колебался: он набросился на главаря и со всей силой его ударил своей «заколдованной» рукой по шее. Тот отступил назад, завопив. Вахид схватил свою дубинку и ударил его по коленям, обездвижив. Затем он сцепился с его людьми и свалил их с ног с поразительной силой и скоростью.

Не успел ещё закончиться день, как Вахид Самаха Ан-Наджи уже был главой клана!

7

Весь переулок был возбуждён от удивления.

Сердца харафишей затрепетали в надежде, а на лицах смущённой знати был написан явный страх. Семья Ан-Наджи мечтала о престоле из света. Вахид принялся рассказывать всем о виденном им сне, о чуде, вызвавшем волшебное преобразование его руки, о чрезвычайной уверенности в своей победе, облегчившей ему противостояние смерти. Он вскоре осознал пыл, с которым одни на него возлагали надежды, как и холод страха, воплощаемого им для других. Однако сам он предпочитал не торопиться и всё хорошенько взвесить, и потому позволил событиям происходить в привычном ключе, несмотря на щедрые подарки нуждающимся харафишам.

Его дядя Ридван спросил его:

- Когда ты исполнишь мечту своего отца-скитальца?

Тот осторожно ответил:

- Постепенно, шаг за шагом, иначе выпущу из рук своих бразды правления кланом.

- Так поступают политики, а не герои, племянник...

Вахид неясно добавил:

- Да будет милосерден Господь к тому человеку, который знает свой предел.

Ридван тем не менее не терял надежды. Время шло, а Вахид всё продолжал размышлять. Всякий раз, как проходил ещё один день, он всё больше вкушал славу вождя и удовольствие от богатства. Знать заискивала перед ним, и он постепенно стал поддаваться соблазну. В нём укреплялись эгоистические устремления и ослабевали мечты о героизме и возвращении эпохи Ан-Наджи. Он принялся за строительство собственного дома и наслаждался всеми благами жизни, увлекаясь выпивкой и наркотиками и настолько упорствуя в своей эксцентричности, что это перестало быть тайной и превратилось в общеизвестный факт. Ридван даже сказал своей жене Унсийе:

- Не лучше ли было, если бы этот негодяй был чужим для нас?

Харафиши вспоминали упадок Сулеймана Ан-Наджи, и говорили, что в семействе его лишь всё дурное передаётся по наследству. Курра страдал из-за этого, как и его дядя Ридван. А Руммана лишь говорил:

- Нам достаточно и той славы, которая вернулась к семейству Ан-Наджи...

Руммана был похож на своего брата Вахида в том, что так же страстно стремился к радостям жизни и пренебрегал былой эпохой Ан-Наджи. Вахид называл себя «Мечтатель», однако харафиши в тайне прозвали его «Одноглазым». Его извращения не были ни для кого секретом; он так и не женился, зато окружал себя юношами, чем-то вроде мамлюков. Так и установилось руководство над кланом Вахида-Одноглазого.

8

Ридван устал в душе. Работа утомляла его, хотя ему ещё не было и сорока: при любом усилии он купался в холодном поту, и мир чернел в его глазах. Печаль отягощала его из-за несчастной судьбы его брата Самахи и поведения Вахида. Поэтому он отошёл от дел, оставив торговлю и активные дела, и стал всё больше склонятся к изоляции и поклонению богу. Таким образом, он покинул магазин, предоставив все дела Руммане и Курре.

9

Братья Руммана и Курра вместе заняли кабинет дирекции. Они вместе делали одну работу, но отличались друг от друга характером. Курра был миловидным. Глаза его излучали очарование. Он унаследовал от матери, Махасин, нежные черты лица и грациозное телосложение. Он был известен своей учтивостью и постоянством, чем напоминал Шамс Ад-Дина: такой же красивый и милый, но не такой сильный. Руммана был низкий и толстый, как бочка. Кожа у него тёмная, а черты лица – крупные и грубые. По натуре он был циник и грубиян. У Курры было больше способностей управлять магазином и вести торговлю, он лучше обращался с рабочими, и те любили его за терпимость и щедрость. Руммана часто сидел с братом Вахидом в курильне опиума, впутываясь во всяческие авантюры тоже вместе с ним, а когда напивался, то завистливо и насмешливо начинал критиковать своего брата Курру. Однажды он сказал ему:

- Ты растрачиваешь свои средства на то, чтобы купить привязанность этих рабочих. Какой в этом смысл?

Курра ответил:

- Симпатия – это не торговля.

- И что же это тогда?

- А ты сам проверь, Руммана.

Но тот лишь саркастически рассмеялся и сказал:

- Ты лишь ловкий манипулятор...

Несмотря на то, что Курра был моложе своего брата на год, он чувствовал себя в ответе за него, и даже чувствовал на себе ответственность и за Вахида. Его идеализм раздражал Румману и Вахида. Однажды Вахид разозлился на него и сказал:

- Раньше вы были униженными членами этого переулка, теперь же вы – его хозяева. Не желаешь ли выразить мне за это свою признательность?

На что Курра резко ответил:

- Если бы не ты, мы бы не потеряли своё давнее честное имя.

С яростью, от которой потерял самообладание, он сказал:

- Я не верю в эти суеверия.

Курра насмешливо спросил:

- А разве ты не зовёшь себя «Мечтателем»?

Разъярённый и недовольный, тот повернулся и вышел из комнаты.

Таким же образом огорчали Курру и похождения его брата Румманы. Он сказал ему как-то:

- Женись, ты выкажешь нам уважение своим браком...

Но Руммана гневно ответил ему:

- Ты мой брат. Ты моложе меня на год, так что не пытайся покуситься на мою свободу.

Ридван беспокоился, замечая враждебность обоих братьев, и однажды сказал Курре:

- Для меня важно, чтобы вы оба ладили между собой.

Его младшая сестра, тётка Курры, Сафия, сказала:

- Достаточно нанесённым нам ран, ты никогда не изменишь этот мир.

Старуха Дийя же всё так же ходила, пошатываясь, по переулку на закате со своим ароматным кадилом и общалась с миром неведомого со слезами на глазах.

10

Однажды ночью Курра возвращался домой, когда старая женщина преградила ему путь и сказала:

- Добрый вечер, мастер Курра.

Он в удивлении ответил на её приветствие, и она добавила:

- Есть кое-кто, кто ждёт вас на площади перед обителью дервишей.

Она возбудила в нём любопытство, и он спросил:

- Кто же это?

- Госпожа Азиза, дочь Исмаила Аль-Баннана.

11

Он последовал за старухой. Вместе они прошли сквозь густую мглу арки, пока не вышли из темноты на площадь, залитую светом звёзд. Стояло лето, дул слабый приятный ветерок. Воздух был наполнен сладостью песнопений. Старуха подвела его к тени, стоящей у древней стены. Он ничего не мог разглядеть. Прежде он никогда её не встречал и даже не слышал о ней. Когда молчание затянулось, он ободряюще зашептал:

- Я к услугам госпожи.

До него донёслись встревоженные нотки нежного голоса:

- Благодарю вас.

Затем она добавила умоляющим тоном:

- Не думайте плохо обо мне.

- Упаси Аллах.

Снова опустился барьер тишины, и он понял, что она взывает к покидающему её мужеству. Подозрения всё больше закрадывались в его душу, пока он не почувствовал, что вынужден заговорить:

- Я слушаю вас...

Со всё большим волнением она сказала:

- Ваша репутация прекрасна, словно роза – мне нужно обмолвиться с вами лишь словом – и да проклянёт меня Аллах, если это не хорошо с моей стороны.

- Я внимательно слушаю вас.

- Ваш брат Руммана…

Её голос прервался так, словно сами слова душили её, и сердце его затрепетало. Сомнения рассыпались, и место их заняла тьма.

- Мой брат Руммана?

Казалось, она не в состоянии продолжать разговор. Истина представилась мелким насекомым, ползущим к нему во мгле. Тут старуха прошептала:

- Он обещал жениться на ней.

- Так вот оно что!

Старуха сказала:

- Если он не выполнит своё обещание немедленно, мы погибли!

Обе тени отошли от него, и приглушённый звук рыданий донёсся до его барабанных перепонок.

12

Он ужинал вместе с дядей Ридваном и его женой Унсийей. Дийя не покидала своего крыла дома, а Румманы как всегда не было дома ночью. Дядя сказал ему:
- Ты что-то не такой, как всегда.

- Со мной всё в порядке, – пробормотал он.

Унсийя заметила:

- Клянусь святым Хусейном, ты и впрямь не такой, как обычно.

Как ему начать разговор?... Он считал, что это они должны начать первыми. Так ему казалось, когда он возвращался домой с площади. Теперь он отступает назад: какая-то сила мешала ему, и как будто предостерегала. Та девушка вверила ему свой секрет, и он должен был его хранить. Ему следовало начинать с Румманы, несмотря на то, что сама мысль об этом была противна ему.

13

Весь дом спал, кроме него. Руммана вернулся за час до рассвета. Глаза его покраснели, а веки отяжелели от выпитого, и Курра тут же осознал, сколь трудная задача перед ним стоит. Но что же ему делать, ведь его брат проснётся только утром, тогда как он сам – Курра – открывает магазин рано утром? И к тому же комната дирекции не подходит для такого разговора.

- Что это тебя разбудило?

Курра провёл его в свою комнату. Брат растянулся на диване и осторожно спросил:

- Предрассветная проповедь?

Курра проигнорировал его насмешку и мягко сказал:

- У меня к тебе один важный разговор, и я прошу тебя внимательно меня послушать, Руммана.

- Правда?!

- Точно!

Брат настороженно сказал:

- При условии, что это никак не будет связано с моралью.

- Нет ничего в этом мире, что бы не имело связи с моралью...

И проявляя упрямство, добавил:

- Я отказываюсь слушать всякие нотации.

- Подожди! Это не то, что ты себе представляешь, ибо больше касается тебя, а не меня. Ты не можешь закрыть на это глаза...

- Ты возбудил моё любопытство.

Курра мягко положил на плечо брата ладонь и прошептал:

- Это связано с Азизой.

Голова Румманы откинулась назад, словно его ударили камнем, и он пробормотал:
- Азиза?!

- Дочь Исмаила Аль-Баннана.

- Я ничего не понимаю. Что ты хочешь мне сказать?!

С мягким спокойствием и одновременно силой Курра ответил:

- Ты должен на ней жениться, и немедленно!

Руммана откинул голову назад и резким движением сбросил с плеча ладонь брата, громко воскликнув:

- Где же её стыд? Она бесстыдница!... Как она вышла на контакт с тобой?

- Это не важно. Важно предотвратить беду.

Руммана насмешливо заметил:

- Беда только в твоём воображении.

- Я уверен, что это настоящая беда.

Запыхтев, Руммана ответил:

- Ну нет! У меня нет желания делать это.

- Почему нет?!... Я не сомневаюсь, что когда-то она нравилась тебе, да и отец её знатный человек с порядочной репутацией.

Руммана холодным тоном сказал:

- Я не питаю доверия к тем девушкам, которые так легко сдаются.

- Каково бы ни было твоё мнение, но иногда бывает необходимо проявить порядочность.

- Какая ещё порядочность?!... Как мне это противно!

Курра заговорил с ним умоляющим тоном:

- Здесь требуется скрыть позор, а уж потом делай, что захочешь.

Но Руммана лишь растерянно покачал головой и ответил:

- Есть одно препятствие.

- Какое?

- Мы с её сестрой Раифой любим друг друга.

Курра обеспокоенно сказал:

- Но ведь нельзя сначала убить одну, а потом жениться на другой.

Руммана промямлил что-то невнятное, и Курра продолжил:

- Её сестра Раифа может однажды узнать об этой трагедии.

- Ей фактически уже известно.

- И она согласна на то, что ты хочешь?

Руммана кивнул головой, и Курра сказал:

- Она же злодейка, брат...

- Нет, вовсе нет. Она такая же, как и я – презирает тех, кто быстро сдаётся.

- Но она же её родная сестра.

Руммана яростно воскликнул:

- Истинная ненависть существует только между сёстрами и братьями.

Курра вздрогнул, затем в гневе закричал:

- Ты немедленно женишься на ней!

Тот тоже заорал на него:

- Я не позволю тебе указывать мне, что делать!

Он резко встал, словно бросая ему вызов, и поворачиваясь к выходу, бросил ему:

- Если хочешь быть по-настоящему сострадательным человеком, то женись на ней сам!

14

Капли дождя падали на землю, не испаряясь в пространстве. Сверкнув на какую-то долю секунды, метеоры постепенно исчезали. Деревья же прочно обосновались на своих местах, не улетая на ветру. Птицы, покружив-покружив вокруг своих гнёзд сколько им хотелось, возвращались в убежища на ветвях. Была, однако, какая-то искушающая сила, что заставляла всех пускаться в пляс в едином ритме. Никому не было известно, какие страдания и страсти им предстоит испытать, как например, когда сталкиваются между собой облака, или небеса разрываются от грома.

Курра долго думал над своей проблемой. Он сказал себе, что не сделает ничего дурного, если продолжит поступать так же, как раньше, ведь он сделал уже всё, что только мог. Мог ли он сделать ещё больше? Однако он не мог сделать так, как ему хотелось. Крик о помощи Азизы стоял в его ушах вместе с песнопениями дервишей – такой же мощный, как и та старая стена. Звук её рыданий словно покрыл известью его барабанные перепонки. Он чувствовал ответственность. Все Ан-Наджи тоже были такими. Даже сам Ашур-чудотворец. Он не мог просто пожать плечами и уйти. Он и сам был изумлён этой силой, что тянула его предпринять что-то: он не будет более свободным, чем птицы, метеоры, дождь. Так значит, в центр боли и страданий! В адский огонь противоречивых, уравновешивающих друг друга сил!

- Если хочешь быть по-настоящему сострадательным человеком, то женись на ней сам!

Этот негодяй бросает ему вызов. Этот негодяй испытывает его. Этот негодяй мстит ему. Неужели этот брак – его судьба? Нет, тысячу раз нет! Но где же выход? Он и сам презирал капитуляцию, но при том находил в страданиях нечто святое. Словно само предопределение стояло у него на пути. Разве он сам не сказал этому негодяю: «Здесь требуется скрыть позор, а уж потом делай, что захочешь» ?

Да, сначала скрыть позор, а уж потом делать всё, что захочется.

15

Он заявил дяде Ридвану:

- Я решил выполнить одно из главных требований моей религии – жениться.

Тут Ридван засмеялся и сказал:
- Твой брат Руммана опередил тебя на час!

Сердце Курры тревожно забилось в надежде, что, может быть, Аллах поведёт его брата истинным путём, и он спросил дядю:

- На ком, дядя?

- На Раифе, дочери Исмаила Аль-Баннана.

Надежда его погасла. Он умолк на мгновение, затем Ридван спросил его:

- А ты сам?

Он изобразил улыбку на губах, притворяясь удивлённым, и сказал:

- Какое странное совпадение!.. Представь себе, дядя, я хочу жениться на её сестре Азизе!

Ридван громко засмеялся и сказал:
- Так благослови вас обоих Господь. Я счастлив. А Исмаил Аль-Баннан – наш благородный сосед и честный торговец.

16

Это решение не очистило его душу от тяжёлых мыслей. К эйфории примешивались тревога и отвращение, словно чистый прозрачный дождь смешивается с жидкой грязью. Драму усугубляло то, что и Раифа, и Руммана оба знали его секрет. К тому же он боялся, что Азиза отвергнет его руку, милосердно протянутую ей, и это вызовет бедствие. Однако вскоре до него дошло радостное известие о её согласии. До мозга костей в него вонзился чистый, горячий клинок... Срочность всего дела привела в замешательство всех и спровоцировала шутки.

17

Свадьба Азизы с Куррой и Раифы с Румманой состоялась на совместной церемонии. На свадьбе веселился весь переулок. На празднике Курра впервые в жизни увидел обеих сестёр. При этом его устрашило их сходство – они были похожи друг на друга, словно близнецы: среднего роста и телосложения, румяные, с чистой кожей, очень тёмными глазами и пропорциональными чертами лица. Он тщательно искал различия между ними и наконец труды его были вознаграждены: у Азизы – старшей сестры – была ямочка на подобородке и более полные губы. Само это было для него незначимо, так как он нашёл ощутимую разницу во взгляде этих двух пар похожих друг на друга глаз: взгляд Азизы был устойчивым и спокойным, он внушал уверенность, в то время, как взгляд Раифы сверкал нервным, мимолётным блеском, словно безостановочно читая других людей по глазам и сияя злым разумом. Вскоре он убедился, что питает к ней неприязнь. Она же даже и не пыталась скрыть свой триумф, хотя, возможно, он был единственным, кто догадался об этом. Азиза же всю церемонию не сводила взгляда со своих белых туфелек, украшенных атласом и блёстками. Он сказал себе, что эта невеста несчастна, как и он сам, и потому это облегчит им обоим принятие вполне ожидаемого решения о расставании в будущем. Он привёл её в выделенный в доме флигель под звук тамбуринов, аккомпанирующих певице. При этом он задавался вопросом, что же такое он сотворил с собой.

18

Когда он уединился с ней, то обнаружил, что она смущена до кончиков волос. Она не осмеливалась ни взглянуть на него, ни сделать малейший жест. Без сил и без чести, она была жертвой его великодушия. Нежные чувства его к ней усилились под влиянием её соблазнительной, грустной красоты. Однако он не забывал, что сердце её было закрыто для него, а сама она была полностью чужая ему, как и её свадебное платье – оно было ничуть не лучше тюремной робы. То был лишь временный, преходящий этап в его жизни, который не будет длиться долго. В этот момент Раифа будет в объятиях Румманы, переполненная чувством триумфа и желания. Что же ему сказать ей? Но тут она сама освободила его от этого, и мягким голосом сказала:

- Спасибо вам.

Ещё больше мягким голосом он ответил ей:

- Я весьма сожалею о том, что случилось с вами.

- А я чувствую непомерную тяжесть того несправедливого бремени, что вы взвалили на себя.

Он дружелюбно парировал:

- Зато то бремя, что вы несёте, ещё более тяжкое...

- В любом случае, я сама совершила ошибку!

- Ну и разговор в первую брачную ночь!

Ни один из них не сделал ни единого движения. И даже свадебное покрывало осталось на своём месте – на голове новобрачной. Тем не менее, он пристально вглядывался в её лицо, пользуясь свободой, которую давали ему её опущенные глаза. Он ещё больше был впечатлён её красотой и привлекательностью, и даже признался себе, что если бы не эти ненормальные обстоятельства, он бы набросился на неё. Он тихо сказал:

- Под этой крышей тебя не станут принуждать делать то, чего ты не хочешь.

Она тепло ответила ему:

- Я уверена в вашей порядочности, однако...

На миг она прервалась, затем добавила:

- Однако уверяю вас, что от прошлого остались лишь болезненные воспоминания.

Интересно, что она имеет этим в виду?... О чём думает?.. Неужели она не понимает масштаб его поступка? Когда он сможет откровенно поговорить с ней обо всём?.. Когда освободится от воздействия её непреодолимой женственности?... Игнорируя её слова, он попытался уклониться от этой темы:

- Я удивляюсь твоей сестре – она ничуть не отстаёт от моего брата!

Она презрительно сказала:

- Они друг другу подходят.

- Какие отношения между вами?

- Плохие, и никаких больше.

- Но из-за чего?

- Она хочет владеть всем: талантами, любовью. Однако у меня больше способностей, чем у неё, поэтому она вообразила, что родители любят меня больше неё, и затаила злобу и ненависть ко мне. Она просто ужасна...

- И мой брат – он тоже ужасен...

И продолжил:

- Но ты...

Он замолчал, но тут она сама пылко сказала:

- Всё кончено. Я прозрела, и больше не слепа!

Боже мой! Она явно живёт в мире грёз. Она говорила искренне. Правда. Ну да, это правда. Чего всё это стоит? Да, задача трудная. Как же он боялся эффекта её красоты и привлекательности! Слабость внутри него вот-вот сдастся перед силой её красоты. Вот она в первый раз за всё это время поднимает на него глаза, и их взгляды встречаются. Свеча по-прежнему таяла в своём серебряном подсвечнике.

Она смирительным тоном спросила:

- Мне бы хотелось знать, что происходит у вас в голове?

Какая тёплая летняя ночь стояла! Он промолчал, а она сказала:

- Вы считаете, что я не гожусь для вас?

Побуждаемый внезапным толчком, он ответил:

- Ты искренняя, знатная и уважаемая женщина.

- Благодарю вас. Я высоко ценю вашу благосклонность, но она не годится быть основой супружеской жизни.

Он спорил сам с собой, страдал и сопротивлялся искушению. Он задал ей вопрос:
- А что происходит в твоей голове?

С пылкой смелостью, почерпнутой из разговора с ним, она ответила:

- Я свободна, абсолютно свободна, однако всё зависит от тебя...

Он откровенно заявил:

- Не забывай, это ты просила, чтобы он женился на тебе!

Она тут же ответила:

- Меня толкал к этому страх, а не желание, верь мне.

- Я верю тебе, – сказал он осторожным тоном.

Она сдалась:

- Но ты имеешь полное право поступить так, как сочтёшь нужным.

Какая пропасть развернулась перед ним! Какое искушение! Какое безумие! Всё это бушевало в его сердце. Какое волнение! Какое желание зарыть поглубже это волнение! В жилы страдальца впрыскивают вызывающий сон мак, и на лбу его раскрывается отверстие, сквозь которое в него проникают нежные пальцы Морфия..

19

Раскалённые летние дни миновали. Курра окончательно капитулировал и влюбился в Азизу. Он верил, что любовь сокрушит прошлое, стоит только захотеть. Азиза и Раифа превосходно играли свои роли как две сестры, так что Унсийя не заметила ничего такого, что могло бы нарушить покой. Курра и Руммана продолжали заниматься делами в директорском кабинете своего магазина, торгующего зерном, ведя разговор лишь о том, что касалось работы. Так и соседствовали между собой любовь и отвращение.

Вскоре Азиза забеременела. Радость охватила и семейство Аль-Баннан, и семейство Ан-Наджи. Один лишь Курра хотел повременить с этим, задавая себе вопрос: когда же это началось? Насекомое сомнения заползло в пульсирующее молодостью сердце цветка. Сияющий храм потемнел от дыхания зла. Отравленная игла сомнения вонзилась в него. Но она не читала его мысли, она ликовала в своей невинности и искренней любви. Места для отступления у него не было – ведь он был свободен, честен и влюблён. Помимо этого, он был верующим, и его вера в господа была крепкой. Радость и печаль стали ему товарищами.

20

Почему же Раифа не беременела?

Этот вопрос с тревогой повторяли и в доме Аль-Баннана, и в доме Ан-Наджи. Раифа была измотана; глаза её переполнились ненавистью. Беременность могла не наступать только по естественным причинам, обычно она не заставляла себя ждать. Подозрение, как обычно это бывает, витало вокруг Раифы, и не давало покоя её матери. Она спрашивала совета у акушерки, и один совет следовал за другим. По мере течения времени страх и нетерпение лишь усилились, а грусть сгустилась грозовыми тучами.

Однажды в комнате Руммана, бывший навеселе, сказал:

- Что за суета!

Раифа резко ответила:

- Они не сжалятся, это сущий ад.

Руммана негодовал:

- Вы так похожи с ней. Чего тебе не хватает?

Раифу обуял сильный гнев, и она спросила:

- Тебе внушил сам Аллах, что проблема во мне, а не в тебе?

- Я мужчина во всех смыслах этого слова, – в свою очередь разъярился он.

- Нет ни одного мужчины, который бы так не думал о себе.

В припадке безумной ярости, вызванной похмельем, он закричал:

- Значит, мне испытать себя, взяв ещё одну жену?

Она подняла голову и повернула назад шею, словно змея, и с презрением бросила ему:

- Пьяница!

Гнев его не прекращался:

- А может быть, мой ребёнок сейчас во чреве другой женщины? – воскликнул он.

Она заорала:

- Сумасшедший!

- Придержи свой грязный язык!

- Это ты грязный!.

Он угрожающе поднялся, и она отступила назад, готовая обороняться. Однако он не шевельнулся, а лишь презрительно сказал:

- Ты бесплодная дьяволица.

То была их первая семейная ссора, и её агрессивность поразила его. Тем не менее, сплочающее их желание оказалось сильнее всех преходящих бурь.

21

Шейх переулка, Мухаммад Таваккуль, сидел рядом со своим другом-владельцем бара Ат-Такийей, когда мимо них прошла Дийя со своим кадилом. Хозяин бара засмеялся и прошептал:

- Главенство над кланом вернулась к семейству Ан-Наджи. Так чего же продолжает лить слёзы эта старуха?

22

В начале весны, когда продавцы зелёного горошка и семечек зазывают криками покупателей, Азиза произвела на свет младенца, которого назвали Азиз. Когда всё успокоилось, и заботы прошли, Азиза улеглась отдохнуть в постель, а Курра нагнулся, рассматривая новорожденного ребёнка. Он рассматривал его с замиранием сердца и множеством противоречивых чувств. Азиза с нежностью, усталостью и гордостью поглядела на него и пробормотала:
- До чего же он похож на тебя!

Зачем ей заверять его в том? У ребёнка пока нет какой-то определённой внешности, хотя говорила она самым невинным образом. Она полностью забыла о прошлом и погрузилась в любовь и наивность. А два его спутника – радость и печаль – вновь соперничали друг с другом. Однако он решил продолжить жить счастливо.

23

Для сохранения видимости в их флигель заглянули с визитом Руммана и Раифа, которые принесли в дар новорожденному Коран в позолоченной обложке. Руммана сказал ему:

- Пусть он растёт в славе и могуществе.

Раифа долго разглядывала младенца, и наконец сказала:

- Какой хорошенький!

Сердце Азизы сжалось, когда она увидела, каким взглядом смотрела Раифа на личико ребёнка. Курра же вёл себя естественным образом, как и любой восторженный отец, долго молясь богу о том, чтобы тот вдохновил его ребёнка на праведные дела, просветил его истиной, и не преграждал путь его любви обманчивым испытанием, чтобы его миновали соблазны и мрак, и чтобы он возвысился и стал таким же невинным и честным, как его мать Азиза, и чтобы он не бросал себя в ад по собственной воле.

24

Однажды ночью он укутал ребёнка и взял его с собой на площадь перед обителью дервишей. Вначале он приветствовал поток песнопений и молился, чтобы Аллах привил малютку к большому древу героизма и добра, чтобы в нём воплотились святые мечты вместо необузданных зловещих страстей. Мысли его понеслись по узкому проходу, где когда-то был оставлен Ашур в возрасте его сына. Словно облака, затмевающие свет луны, на него навалились тёмные мысли. Он вспомнил, что говорили его недруги об Ашуре и его происхождении. Его накрыла гнилостное уныние. Он решил прибегнуть к помощи песнопений, дабы омыть себя от разъедающего пота. Он бормотал: «Боже, дай мне сил».

И целиком погрузился в мелодии, что повторяли:

Нагд ха ра бовад айа ке айари гиранд

Та хамейе сумеэдаран пэй кари гиранд.

25

Когда он вышел из арки, возвращаясь домой, то услышал уже знакомый грубый голос:

- Кто это идёт?

Он узнал по голосу Вахида, главаря клана, и ответил, улыбаясь:

- Курра Самаха Ан-Наджи.

Главарь клана расхохотался. Обе тени стояли во мраке. Вахид спросил:

- Ты был на площади, как наши добрые предки?

- Нет, я носил ребёнка, вот он, передо мной...

- Поздравляю. Я и сам собирался навестить тебя завтра в твоей конторе.

- Почему бы тебе не прийти к нам домой?

- Ты же знаешь, я избегаю это место!

Курра мягко возразил:

- Это и твой дом тоже, а Аллах ведёт прямым путём кого пожелает.

Меняя тон, Вахид сказал:

- Я собирался с тобой поговорить о другом.

- Надеюсь, о чём-нибудь хорошем?

- О нашем брате Руммане...

Курра лишь вздохнул и замолчал, а Вахид продолжил:

- Он неразумно разбазаривает свои деньги. Я не читаю нотаций, но знаю, что так играть деньгами вправе только главарь клана.

- Знаю, он не прислушивается к наставлениям, это вызывает у него лишь гнев.

Вахид рассердился:

- Он сам себя убивает.

26

Казалось, Румману и Раифу связывало друг с другом нечто более сильное, чем добро и зло. Ни один из них не пренебрегал другим, какой бы конфликт не разгорелся между ними. Препирательствам не была конца, но и любви тоже. Агрессия перемешивалась с кокетством, крики – с любовными стонами, подозрения – с поцелуями. Она была уверена, что бесплоден он; он же догадывался, что это она не может иметь детей. Он был единственным её мужчиной. Ему и в голову не приходило жениться снова. Будучи пьяным, он говорил:

- Она – моя судьба!

27

После непродолжительной болезни скончался Ридван Бикр Ан-Наджи. Он настолько изолировал себя от остальных жителей переулка, что его напрочь забыли, а вспомнили только спустя несколько дней после кончины. Его наследство было единодушно поделено между Румманой и Куррой, которым досталась торговля зерном, а остаток разделили между собой его жена Унсийя и сестра Сафийя.

28

Руммана больше не мог удовлетвориться одной выпивкой и наркотиками, докатившись до азартных игр, чтобы развеять скуку и досаду. Курра всё терпел и терпел, пока наконец чаша его терпения не переполнилась, и сидя вместе с братом в директорском кабинете, он сказал ему:

- Ты играешь своими деньгами без всякого счёта.

Тот сухо ответил:

- Это мои деньги.

- Иногда ты даже вынужден занимать их у меня.

- А разве я не отдаю тебе долги?

-Но это наносит ущерб нашему совместному предприятию, и к тому же ты не прилагаешь никаких усилий ради него, – сказал Курра раздражённо.

Руммана пришёл в негодование от его слов:

- Но ты же не доверяешь мне!

Курра помолчал, а затем сказал:

- Для каждого из нас будет лучше, если мы разойдёмся и будем заниматься делами независимо друг от друга, прежде чем оба пойдём ко дну.

29

Узнав о ссоре, все члены семьи встревожились. Вахид же посетил Курру и откровенно сказал ему:

- Делай то, что считаешь полезнее.

Он также добавил:

- Твой сын растёт день ото дня.

О Руммане он высказался презрительным тоном:

- Руммана свинья, как и второй муж нашей матери.

Сафийя встретилась с Куррой и Румманой, внеся своё предложение:

- Пусть Курра будет руководить предприятием, а Руммана будет брать из прибыли свою долю, и делать с ней что захочет, он вполне свободен.

Руммана возразил ей:

- Я не ребёнок, тётя.

В глазах её появились слёзы:

- Репутация всех Ан-Наджи в ваших руках...

Курра печально заметил:

- В наших руках руководство всем кланом, но это ничего не значит. Наш отец пропадает где-то, не совершив никакого преступления, а мой брат то пропадает то в баре, то в курильне опиума, то отправляется играть в азартные игры...

Она взмолилась:

- Ты, ты наша надежда, Курра!

Он резко сказал:

- Вот поэтому и я хочу вести свою торговлю независимо.

30

Раифу охватил ужас от одной мысли о расставании, и она поведала о своих страхах Руммане. Тот сказал ей:

- А, так ты тоже не доверяешь мне?

Мягким, заискивающим тоном она ответила:

- Если бы ты искоренил свои вредные привычки, тебе было бы легко доверять.

- Я искореню их, если буду вынужден взять на себя ответственность.

- А ты правда знаком с этой работой?

Он вопросительно нахмурился, и она сказала:

- Тебе ведь понадобится время для тренировки, избегай упрямства и высокомерия. Решения всегда принимал твой брат, он же заключал сделки, он ездил в деловые поездки, всё – он. Ты же просто сидел и корпел за рабочим столом, и больше ничего.

Он запылал гневом:

- А что ещё можно поделать, если он решил исполнить своё намерение?

Зло принялось исполнять свой танец в её глазах, когда она сказала:
- Нужно воспрепятствовать ему любой ценой...

- Силой?

- Любой ценой. Знаешь ли ты, что означает – стать независимым сейчас? Обанкротиться в течение нескольких дней или недель. Один брат – знатный, другой – предводитель клана, а третий – нищий.

- И что делать?

- Начни обращаться с ним по-дружески, и одновременно с тем измени свой образ жизни. Поделись с ним работой. Затем уже мы обо всём будем думать.

Он мрачно умолк, а она добавила:

- Ты понесёшь тяжёлые потери. Что у тебя останется, если ваш разрыв произойдёт прямо сейчас? Помни об этом, а также и о том, что...

Она ненадолго замолчала, а потом сказала:

- Помни о том, что нет ничего невозможного.

31

Курра готовился отправиться в срочную деловую поездку. Руммана предложил ему отложить пока идею о разделении, пока тот не вернётся, и непривычно мягким тоном сказал: