Не нарзаном, а анализом.
Хотя бы желание найти чей-то анализ картины, будучи удовлетворено – для меня праздник.
Строго говоря, я уже не помню тех благоглупостей искусствоведческих, которые где-то около 70 лет тому назад меня так разозлили, что я поклялся вырасти, стать на ноги и разобраться, почему именно Леонардо да Винчи гений. И я выполнил клятву.
А ведь, кроме анализа бывает словесная передача художественного смысла картины с помощью произведения изящной словесности. Критического. Которое само больше к искусству тяготеет, чем к науке.
Вот – символистская картина, рождённая, предполагаю, подсознательным идеалом благого для всех сверхбудущего (из-за «сверх» – пессимистическая в обычном понимании), но в данном случае это «сверх» как-то не так далеко удалено, как у обычных символистов, чьё свершение мечты, - хоть и метафизической, - ну всё-таки тут даёт какой-то оптимизм. Как какое-то предпредвидение живого, а не придуманного, будущего.
Вот же – символистская картина с другим оттенком насчёт пессимизма, свершение благого для всех сверхбудущего отдаляется. Но. Опять же. Ну как-то не бесконечно далеко: плохо не всегда плохо…
А вот – словесный отрывок Леонида Андреева 1919 года, где-то дальше включающий в себя ссылку на этих «Лесовика» и «Дом духа»:
«Гениальная фантазия Рериха достигает тех пределов, за которыми она становится уже ясновидением. Так описывать свой мир, как описывает Рерих, может лишь тот, кто не только вообразил его и воображает, но кто видел его глазами и видит его постоянно. Образы невещественные, глубокие и сложные, как сны, он облекает в ясность и красоту почти математических формул, в красочность цветов, где за самыми неожиданными переходами и сочетаниями неизменно чувствуется правда Творца. Свободное от усилий, легкое, как танец, творчество Рериха никогда не выходит из круга божественной логичности; на вершинах экстаза, в самом ярком хмелю, в самых мрачных видениях, грозах и многозначащих, как вещания Апокалипсиса, его Богом остается блаженно гармоничный Аполлон. Странно сказать: при изображении своего субъективного мира Рерих достиг той степени объективности, при которой самое невероятное и недуманное, как какие-нибудь "лесовики" или "дом Духа", становится убедительным и несомненным, как сама правда: он видел это».
Я, грешным делом, думал привязать меньший и больший оптимизм картин к их датам создания: 1915 – год Великого отступления России на германском фронте, 1916 – год Брусиловского прорыва на австрийском фронте… А дату текста Андреева, – к череде поражений – не знаю, как назвать: это ещё почти не армия, - к череде поражений Красной Армии (даже от Ревельских гимназистов 12-13 лет был случай).
Каюсь. На нехорошее дело я замахивался.
Попробую соотнести слова Андреева с красками и линиями.
Места, конечно, удивительные. В первой картине сквозь чащобу видны аж три плана холмов. Во второй – как великанским ножом срезанный обрыв, а сам холм – какой-то антропоморфный. Нечто колоссальное (народ, например) опустили ниже плинтуса, но… Он встанет. Вон, многопалую ладонь уже освободил. А лесовики – добрые. Старик заблудился, просит их: «Дед лесовик, ты к лесу, а я к дому привык». – Тот и поможет. Лица их в силе детского примитивизма. – Вот и сюжетная разница в пессимизмах.
Но приступим к краскам.
Слова: «убедительным и несомненным», - относятся (пытаюсь я разгадать Андреева) к множественным случаям разных дополняющих друг друга цветов. Оранжевый и синий у ручья, оранжевый и бледно-синий в веточках на правом берегу, оранжевый и тёмно-синий в стволах на левом берегу, очень тёмно-оранжевый и очень тёмно-синий в левом верхнем углу картины, грязно-светло-оранжевый на лице левого лесовика и что-то от синего в его одежде.
А вот другое. Бледно-жёлтая меховая оторочка шапки заблудившегося и тёмно-фиолеовый верх его шапки, чуть светлее фиолетовый тон балахона и что-то жёлтое в светлых веточках на его фоне, что-то то же на левом берегу у стволов (фиолетовых) и тихо падающие жёлтые листья.
«Дом духа» предъявляет ещё более тонкую градацию пары дополнительных цветов – красного/зелёного. Хмурую. – Розовые облака на зеленоватом небе, красноватые скалы над бледно-зелёной гладью озера, зеленоватым отсвечивающие «пальцы» и с краснотой «внешняя сторона ладони», что-то красное на освещённой части холма и отдающая зеленью тень его.
Вот этим множеством вариантов оттенков дополнительных цветов Рерих, по-моему, и обязан своему подсознанию, тому, которое обеспечивает эстетическое качество – органичность: в каждой капле чувствуется вкус моря. Андреев это назвал «гармоничный Аполлон».
Кира Долинина (наведшая меня на эти репродукции), наоборот, издевается над Рерихом:
«…синий с фиолетовым и фиолетовый с желтым в товарном количестве…» (http://loveread.me/read_book.php?id=100990&p=63).
Чего она над ним, получается, дореволюционным (ещё – по Долининой – не исписавшимся) издевается?
Неужели из-за того, что он в 1926 году своим приездом и дарением СССР нескольких картин открыл моду на помощь капиталистических государств социалистическому…
А есть ещё та часть подсознательного – которая идеал (если я на этот счёт не ошибаюсь, ибо символизму к тем годам уже больше полувека, и его идеал мог быть известен сознаниям людей; правда, не исключено, что у творцов есть механизм погружения сознаваемого в подсознание и обратно, пока не требует поэта к священной жертве Аполлон).
Как, чем выражено это сверхбудущее символистского идеала? Вот чем именно? Если не юлить…
Такое впечатление, что спинной мозг знает, а перевести это в головной, так сказать, – никак…
Может, голубым цветом рассвета в «Лесовиках»?
Как там у Тургенева? – «…утро зачиналось. Еще нигде не румянилась заря, но уже забелелось на востоке. Всё стало видно, хотя смутно видно, кругом. Бледно-серое небо светлело, холодело, синело». – Не утро, но и не ночь… Не заря. Иномирие. Метафизическое. Сверхоптимистическое, ибо, ой, как не скоро солнце… – Причём странно относительно тургеневского времени суток. У него ещё довольно темно. А тут довольно светло. Всё не только видно, но и – в цвете. То есть небо – странное, как если б уже «румянилась заря». А румян… нет. – Это не на Этом свете!
А в «Доме духа»?
Образ странного мира дан какой-то всепроникающей зеленью.
И – я напился нарзана…
В общем, «завиральные идеи и легкое безумие», как поставила диагноз упоминавшаяся Долинина, не переносящая анализирование живописи, - диагноз тем, кто покушается на это.
22 апреля 2024 г.