Сцена не прощает несобранности. Поэтому выходя на неё, я обычно оставляю за кулисами свои мысли, страхи, сомнения. Оставляю всю себя. И перевоплощаюсь. Влезаю в кожу своего персонажа и на время спектакля буквально срастаюсь с ним. Способность к этому и отличает хорошего актера от плохого. В свете софитов фальшь видна даже с последнего ряда. Я не могу себе позволить фальши. И это благо. Потому что у меня появляется, по крайней мере, два часа, чтобы не думать о том, что случилось. Но софиты гаснут, аплодисменты стихают, и я снова остаюсь наедине со своими воспоминаниями.
– Мне интересно узнать, как у вас все протекало. Ведь это мой сын, – прокатывается эхом в ушах. Несколько секунд уходит на то, чтобы дошло. С губ срывается удивленное:
– Сын?
– Ну, да. А вы что… Вы хотели дочь, да?
Да! Я хотела дочь. Маленького белокурого ангела, которого я буду любить. Синеглазого белокурого ангела. Я уже нарисовала ее портрет в голове. Я придумала даже имя. Я решила, что стану для нее самой лучшей мамой на свете. Потому что папы у нас не будет! Я мечтала о том, как мы будем гулять с ней в парке. Как я буду петь ей песенки и качать. Целовать сладкие пяточки и сахарные щечки. Как я буду приводить ее в театр на репетиции, когда она станет постарше. И все будут непременно ей восхищаться.
Отвожу от лица руки. И еще раз очень внимательно на него смотрю. Что, в общем-то, совершенно бессмысленно. Он ничуть не изменился с нашей последней встречи. Разве что щетина немного короче. Он явно побрился с утра. Готовился? Хотел произвести впечатление? Смешно. Зачем ему это? Этот мужчина явно из тех, кто точно знает, чего стоит.
Этот мужчина…
– Боже мой. Я ведь даже имени вашего не знаю! – понимаю вдруг, и это как будто становится последней каплей. Я растерянным жестом приглаживаю волосы, тру разгоряченный лоб и отворачиваюсь к окну. Но даже в нем – его отражение.
– Меня зовут Георгий. Астахов… если вам это о чем-то говорит.
– А должно?
– Моя популярность, конечно, весьма уступает вашей, но в определенных кругах я не последний человек.
С тем, что ему и в голову не придет прилагать какие-то усилия, чтобы кому-то понравиться, я уже определилась. Тогда что он хочет мне сказать? В его словах наверняка есть подтекст.
– Вы пытаетесь меня запугать?
– Я надеюсь, что мне не придется этого делать.
– Но вы попытаетесь, если я не пойду вам навстречу, так? – отвожу взгляд от окна и впиваюсь в его лицо. Контроль куда-то девается. Как и актерские навыки. Я боюсь. Боюсь, сама не зная, чего.
– Послушайте, Даная. Вы, конечно же, в шоке. Это понятно. Но давайте не будем упускать тот факт, что я тоже… Как бы это сказать? Пострадавшая сторона в этом контексте звучит как-то неправильно, но ничего другого не приходит на ум. Я тоже, знаете ли, не выбирал того, что случилось. И уж, конечно, не планировал становиться отцом.
– Вот и отлично! – нам приносят блюда, и я замолкаю. – Вам и не нужно. Я сама готова нести всю полноту ответственности за ребенка, – выпаливаю на одном дыхании, когда официант уходит.
– Стоп, – он выставляет перед собой ладонь, будто отгораживаясь от моих слов. Большую такую лапищу с совсем уж неожиданными мозолями на ней. – Я не планировал. Это бесспорно. Но теперь, когда ваша беременность – свершившийся факт, я не могу сделать вид, что меня это не касается. Это и мой сын тоже, – повторяет в который раз.
Да, конечно. Его слова справедливы. Я только одного не пойму, как мне теперь дальше жить? С поправкой на этого человека? Похоже на то. И это так страшно, потому что я ни черта о нем не знаю! Что, если он будет жесток к моему ребенку? Меня накрывает волной отчаяния.
– Я же просто хотела ребенка. Для себя. Маленькую белокурую девочку. Понимаете? Я очень тщательно выбирала донора. А вы… вы совсем не подходите! – выпаливаю и с опозданием понимаю, каким идиотизмом веет от моих слов. Вот и как тут спорить с тем, что все беременные тупеют? Я вообще себя не узнаю в последнее время.
Астахов поджимает губы и чуть сощуривается.
– Конечно, понимаю. Жаль, что я не подхожу под ваши высокие стандарты красоты. Но ничего поделать с этим нельзя.
– Вы не понимаете! Донором может стать лишь человек до определенного возраста. Чем старше мужчина, тем больше вероятность каких-нибудь патологий…
– Со своим возрастом я тоже ничего не могу поделать. Это тоже свершившийся факт. Но я могу гарантировать, что у меня отличный генофонд и здоровье. Если помните – такого рода обследование обязательно для двух родителей. А вы?
– Что я?
– Что у вас в плане наследственности?
Я возмущенно округляю губы, но практически в тот же миг понимаю, что и он имеет полное право на подобного рода вопросы. Я сама ему это право дала, когда озвучила свои идиотские, прямо скажем, претензии. Фактически сейчас он просто зеркалит их, указывая мне на место. Я злюсь, хотя и понимаю, что сама нарвалась. Каким бы не был сидящий передо мной мужик, он действительно ни в чем не виноват. Вымещать на нём свое зло – по меньшей мере, глупо. И несправедливо. А еще, я уверена, чревато.
– В плане наследственности у меня, как у всех – гипертоники, – вздыхаю и, взяв столовый нож со стола, начинаю вертеть в руках.
– Вы ешьте, Даная. Вам нужно поправиться.
Теперь уж сощуриваюсь я.
– Не думаю, что моя беременность дает вам право мною командовать.
Астахов молчит. Лишь его мощные челюсти работают, пережевывая сочный телячий стейк.
– Ваше питание напрямую касается моего ребенка.
– Он очень хорошо набирает вес.
– Правда? – в глазах Астахова мелькает истинно мужское довольство. – А как вы это определили?
– На УЗИ. Я вчера проходила положенный скрининг, – неохотно делюсь.
– Мой старший сын родился весом под пять килограмм.
– Значит, у вас есть сын?
– Ну, да. Ему четырнадцать. Много же нам придется друг о друге узнать, правда, Даная? – улыбается Астахов, озвучивая вслух мелькнувшую в моей голове мысль. И ведь не скажешь «нет». Потому что я не могу доверить ребенка незнакомцу. Наверное, это самый лучший вариант – познакомиться с ним, как следует. Но я не представляю, как это сделать.
– Возможно, нам стоит провести какое-то… эм… анкетирование.
Астахов давится. Деликатно откашливается в кулак. Манеры у него отличные, этого не отнять. Тревожит то, что под этой видимостью светского лоска иногда в нем проступает какая-то первобытная дикость. Не знаю, как это объяснить. Я ее чувствую кожей. Вздыбившимися тонкими волосками на теле.
– Анкетирование?
– Да. Создать некий опросник. А что? По-моему, отличная идея. Думаю, мне понадобится пара дней, чтобы ничего не упустить из виду. Вам будет достаточно этого срока?
– А что не так со старыми добрыми способами знакомства?
Восторг от пришедшей было в голову гениальной идеи рассеивается. Я закусываю губу.
– Это не слишком удобно.
– Почему? – Астахов наклоняет голову к правому плечу. Кажется, за то недолгое время, что мы здесь сидим, его щеки стали еще темнее. Сколько бы ему ни было лет, с тестостероном у этого мужика явный порядок. Интересно, зачем им с женой было прибегать к процедуре ЭКО?
– Потому что мы очень занятые люди. Да и какой смысл нам встречаться, тратить на это время, когда ребенок еще даже не родился?
– Я хочу видеть, как он развивается. Хочу принимать участие в процессе.
– Моей беременности?
– Ага.
– И как вы себе это видите?
– Я еще об этом не думал. Мы можем просто встречаться иногда. Посещать врача…
– Вам не кажется, что это весьма интимный процесс?
– Визиты к врачу? Да, наверное. Но и мы ж друг другу не чужие люди.
– Послушайте, Георгий, как вас, извините, по батюшке?
– Просто Георгий, – чеканит тот.
– Хорошо, – прикрываю глаза и делаю глубокий вдох. – Наша с вами проблема как раз и заключается в том, что мы чужие. Абсолютно чужие друг другу люди.
– Тут все решаемо. Мы же об этом и говорим, разве нет? Вот, хотя бы это ваше анкетирование… – напоминает, оскалив зубы в хищной улыбочке.
– Да никакое анкетирование не сможет нас сблизить!
– Стоп. Выдыхай. Не нужно так нервничать. Это вредно. А что касается близости… Все в наших руках, не так ли? – Астахов откладывает в сторону нож, тянется ко мне и, прежде чем я успеваю отшатнуться, осторожно заправляет за ухо упавшие на лицо волосы. Его пальцы мозолистые даже на кончиках. Такие… шершавые. Покрытые темной короткой порослью у основания снаружи ладони. В ответ на их касание моим телом проносится дрожь. Он моментально ее улавливает и ведет дальше, будто стремясь догнаться разбегающихся кто-куда мурашек. Его взгляд тяжелеет, становясь совсем уж невыносимым. А ведь у него вовсе не черные глаза, как я подумала. А темно-темно синего, скорее даже кобальтового цвета. – Вот видишь, это несложно, – добавляет царапающим своей хрипотцой шепотом.
– Все понятно, – разочарованно вздыхаю. – А я-то ломаю голову…
– Над чем?
– Над вашими так неожиданно быстро проснувшимися отцовскими чувствами.
– А что с ними не так? – тон Астахова моментально меняется.
– Да бросьте, Георгий.
– Мы перешли на ты!
– Вы перешли, да. Я не переходила.
– Что ж ты въедливая такая? Как антипригарное средство, ей богу.
Изумленно моргаю. С антипригарным средством меня, признаться, сравнивают в первый раз. Нет, это смешно… Откидываю голову и, не видя ни одной причины сдерживаться, хохочу. Наверное, это нервное. Но мне уже все равно. Невольно соскальзываю ладонью на живот. Свитер натягивается, являя взору Астахова мой только-только обозначившийся животик. Он с жадностью сканирует мое тело. Я меняю положение, чтобы это поскорей прекратить. Его взгляд непривычно волнует.
– Так что там с моими вдруг проснувшимися отцовскими чувствами?
Я не вижу смысла ходить вокруг да около, поэтому, смело глядя ему в глаза, интересуюсь:
– Насколько ваш интерес к моей персоне завязан на них? А насколько – на вашем личном интересе…
– К вашей персоне?
– Вот видите. Все вы понимаете. Так что?
– Да ты вроде тоже неглупая. И наверняка знаешь, какое производишь впечатление. Нравишься ли ты мне? Да. Радует ли меня это? Не очень. С другой стороны, для нашего сына будет лучше, если мы поладим. А если мы поладим во всех отношениях, у него будет полноценная семья.
– А вы не романтик, Георгий.
– Ты на пятом месяце. Нет времени ходить вокруг да около. Сразу прыгать ко мне в койку я тебя не прошу. Ты сама завела эту тему. А вот присмотреться получше друг к другу было бы неплохо. Вдруг ты мне разонравишься при более тщательном знакомстве? – он шутит. Он, конечно же шутит, и я это понимаю. Но все равно – как же дико, как же это все ди-ко! И неромантично совсем, да. Зато обезоруживающе честно. Как я люблю.
***
Воспоминания прерывает шум открывающейся двери.
– Это я, Данаюшка Васильна. Вот ваша матча! – в руки мне сунут высокий картонный стакан. – Угадайте, кто поджидает нас у выхода.
– Господи, а что, еще не все разошлись? – от мысли, что сейчас мне, ко всему прочему, придется задержаться, чтобы раздать автографы, сводит зубы.
– Да так. Еще несколько человек болтается. Но я не про них! Там Астахов! С букетище-е-ем. Наверное, все розы в округе скупил. Хотела его сначала по мордам отходить этим веником. А потом подумала, что он же не виноват. Правда? А тут еще эта его… горилла.
– А что он? – тянусь к брелоку, напрочь забыв о том, что отдала машину в ремонт.
– На свидание меня зовет. Вот болезный. Как будто я дура последняя и не понимаю, зачем ему это.
– Зачем?
– Конечно, он надеется разнюхать что-нибудь о вас.
– Ну, если так, переживать мне не о чем, правда? Ты же ничего ему не расскажешь. Зато сможешь на халяву поесть. И выпытать что-нибудь про Астахова.
– А это идея! – Нюта хлопает в ладоши и коварно смеется. – Он такой тупой, что наверняка даже не поймет, что я обвела его вокруг пальца.
– Не стоит недооценивать противника, – вздыхаю я. – Ну, что, пойдем?
– А с Астаховым чего делать?
– Не знаю. Буду решать по обстоятельствам, – отмахиваюсь я и выхожу из гримерки. В театре еще полно народа. Хотя уже одиннадцатый час. Прохожу по извилистым знакомым коридорам. Выхожу на улицу. И сразу замечаю его высокую фигуру.
– А где же букет? – вздыхаю.
– В машине. Пока тебя дождешься, все цветы замерзнут.
– Так не ждали бы.
– А домой тебя кто отвезет?
Резко торможу.
– Ты что, устроил за мной слежку?
– Ты сама сказала, что оставила Мерс на станции. Так мы поедем? Или будем тут стоять?
– В гости не приглашу. Поздно, – сощуриваюсь я.
– Ничего. Я это как-нибудь переживу.