О сюрпризах в Америке, которые едва ли можно назвать приятными, я много писал. Увы, их было достаточно.
Вот, например, история, которая произошла в штате Канзас, где нашу группу, уже не знаю почему, поселили в студенческом общежитии местного университета. Почему –то в комнатах, где нас поселили, были разломаны шкафы, а на кроватях не было белья. Еду мы ходили покупать на заправку. В тамошнем магазинчике можно было купить порцию жареной мойвы и кусок хлеба за пол доллара.
По городу здесь нас возили на автобусе, который едва полз. На подъёмах этот древний монстр глох, а на уклонах так вилял, адски скрипя тормозами, что, казалось ещё немного и он заедет в витрину какого –нибудь магазина и там замрёт, как это иногда показывают в американских фильмах. Самое смешное, что на борту автобуса красовалась надпись: «Поэзия в движении» (Poetry in motion).
Каждый день после занятий, которые проходили в городе, мы возвращались на этом автобусе в общежитие, чтобы провести ночь, а утром снова ехали на какую –нибудь встречу.
Однажды нас пригласил к себе в гости русский в третьем поколении профессор Канзасского университета Боб Басов. Всю еду для встречи с нами Боб заказал в мексиканском ресторане. Сидевшие три дня на жареной мойве с заправки, мы набросились на эту еду, как стая пираний на брошенный им кусок резины.
Надо сказать, что до этого с иностранным фаст –фудом я имел дело лишь в Москве, городе, где любое иностранное блюдо так быстро адаптируется к местным вкусам, что через некоторое время ты уже не можешь сказать, что ел - тортилью или обычный лаваш с курицей.
Не удивительно, что едва я попробовал настоящие такос, буритос и какие -то пельмени с зелёной начинкой, названия которых я не знаю, внутри меня что –то заглохло, в горле появился спазм и, поняв, что умираю, я отошёл от всех в сторонку, чтобы не портить людям настроение, лёг на траву и потерял сознание.
Очнулся я в доме у Басова. Надо мной хлопотала какая- то женщина в медицинской униформе и улыбалась.
- Что это было? – Просипел я.
- Всё хорошо. – Сказала она радостно. - Здесь у многих, кто в первый раз ест бурито, это бывает! Обычная реакция на мексиканский фаст фуд!
Рядом со мной на плетёном кресле сидела ещё одна американка с ребёнком на коленях, видимо, жена Басова, и тоже улыбалась. Я, помню, удивился такому узкому её лицу и подумал, что в русском понимании это всего лишь треть лица. Как будто некто задался целью сделать такую голову, чтобы она пролезала сквозь вертикальные прутья забора. До сих пор я не знаю, уродство это или изящество. По правде говоря, я потом видел много таких голов в Америке.
После удачной моей реанимации, Басов так этому обрадовался, что решил показать нам святая святых - специально оборудованную комнату, где он музицировал. Стены комнаты были обшиты толстенной кошмой, чтобы звук не проникал в другие части дома. Кроме двух электрогитар, здесь были ещё ударные, синтезатор, бас, микрофоны, усилитель, и две огромные колонки.
Я взял вторую гитару и предложил Басову что –нибудь вдвоём сыграть. ( в молодости я играл в ансамбле). Пока он думал, что именно, я потихонечку стал наигрывать вступление к песенке Чака Берри «Гоу, Джонни, гоу»! Басов, поняв, чего я хочу исполнить и быстро подхватил тему. И вот мы уже вдвоём наяривали рок –н-ролл.
Встал вопрос кому петь. И когда я кивнул ему на микрофон, мол, чего ты, давай, он подошёл и стал петь:
«Deep down in Louisiana close to New Orleans
Way back up in the woods among the evergreens...».
И так далее.
Когда мы закончили петь, кто –то орал как на концерте «Чака Берри», а кто –то сидел, с ошеломлённым видом, будто и представить не мог, что эти двое могли такое изобразить. Когда мы закончили, вся наша группа взорвалась аплодисментами и восторженными криками. Дина, моя подружка, с которой я познакомился здесь и с которой мы образовали временную семейную пару, смотрела на меня влюблёнными глазами. Не знаю, радовался ли так успеху песни сам Чак Берри, как ему радовались в тот вечер мы с Басовым!
Вечером мы снова вернулись в общежитие и, чертыхаясь, разбрелись по своим голым комнатам. Даже пойти в гости друг к другу тут было нельзя. Дина, которую поселили с Ритой, её подружкой, журналисткой из Томска, очень из –за этой ситуации злилась. Но сделать было ничего нельзя. Правила университета не допускали общения женского и мужского крыла университета по ночам. Мужчины и женщины здесь жили не просто в разных корпусах, а в разных частях студенческого городка, за соблюдением монастырского статуса в котором следила охрана.
С девушками мы могли встречаться только раз в день в холле возле большого телевизора. Разумеется, как все русские, мы, в конце концов, привыкли и к этому, но недовольство этими местными порядками осталось. Вот тебе и дух Свободы, думали мы, разбредаясь по своим кельям. Но как бы мы не возмущались, местные правила все проживающие в кампусе были обязаны соблюдать, и ни для кого поблажки тут не делалось.
Где -то дней через пять нашего пребывания в университете, с нами решил встретиться местный деканат. Встреча должна была проходить в конференц –зале университета. Кому –то из нас надо было сказать приветственную речь, а затем подарить сувениры, но поскольку никто из нас к этой встрече серьёзно не готовился, все начали оглядываться, кому доверить это выступление? Почему –то все единодушно избрали меня.
- Почему я? – Удивлённо спрашивал я, чуть не сказав: "Да я вообще не в восторге этого университета и, по правде говоря, от всей Америки тоже"!
Хорошо не сказал. А то бы не удобно вышло. Они нас пригласили, а мы...
В общем, как я не отбивался, никто ничего не хотел слушать. Ты и всё!
– Но почему? Что я могу им сказать? - Спрашивал я, пожимая плечами.
«Хорошего», я имел в виду. Однако всем, похоже, было наплевать, что я скажу американской профессуре. Чем хуже, тем лучше!
«Ладно», согласился я, наконец. Нехотя поднявшись, я вышел на трибуну и оглядел зал. Все столики в конференц –зале были заняты участниками их группы, за отдельным столом расположился университетский деканат. Выглядевшие сытыми и довольными, они улыбались. «А, так у вас хорошее настроение?», подумал я, «сейчас я вам его испорчу».
- Кхм..- с хмурым видом прокашлялся я, давая понять, что речь не будет праздничной. – Вот что…Мы, конечно, не ожидали в одном из престижных университетов Америки встретить голые кровати и разломанные шкафы…
Тут я увидел, что едва я это произнёс, все присутствующие в зале американцы с тревожными лицами начали переглядываться и смущённо отводить глаза, думая, наверно, только скандала нам тут не хватало!
- …кроме того, по ночам в студенческих кельях было очень холодно…- продолжил я.
Едва слышный вначале ропот, доносившийся от столика американцев, теперь усилился. Их возмущение передалось вдруг нашим, из –за чего они стали поглядывать на меня с осуждением и даже укоризной. Мол, чего ты, уж нам то, бывшим советским, жаловаться на бытовые условия вовсе не к лицу! Не царских, чай, кровей»! Вы же сами хотели, чтобы я выступил!», подумал я, но тут и сам стал понимать, что задал своему выступлению не слишком благородный тон.
Хорошо, что настроение в тот день у меня было таким, какое обычно у людей, которые точно знают, что чтобы ни произошло, они выкрутятся. Пошарив в нише трибуны, где заранее были сложены русские сувениры, я нащупал там какую –то книгу и наудачу вытащив её, сразу обрадовался заголовку. Теперь исправить ситуацию было делом техники.
- Поэтому мы дарим декану факультета этого замечательного университета книгу: «Добро пожаловать в Сибирь»! – Прочитал я.
Взрыв смеха, раздавшийся после этого можно сравнить лишь со смехом людей, которых выпустили из газовой камеры на свежий воздух.
Воспользовавшись общим весельем, я собрал из ниши все сувениры, которых там оказалось немало, в том числе значки, футболки и вымпелы, и отнёс их американцам, слово бы у нас всё именно так и было задумано. Кажется, американцы были действительно счастливы: во –первых, от того, что наши жалобы оказались просто шуткой, а во –вторых, потому что они были в числе тех немногих американских преподавателей в университете, кто стал обладателем книг и маек с надписями на русском языке.