На БПК «Сообразительный» нас, молодых лейтенантов, пришло четыре человека: Павлюк, Фельдман, Сучков и я.
Первые два были артеллеристами, а Сережа Сучков – механик. Как-то ближе мне был Сережа Сучков.
Механики, вообще, люди, обделенные судьбой. Они всегда вызывали у меня чувство жалости.
Возьмем два человека. Один сеет хлеб и пашет землю, а второй этот хлеб ест. Так вот, второй, - это не механик. Это - замполит. Он и ест, он и пьет, он и моется и справляет другие естественные надобности.
А первый и светит, и крутит, и варит, и греет и еще масса всего прочего, что и пожрать-то некогда.
Лейтенантские годы хоть и тяжелы, но интересны. Каждый день ты совершаешь какое-то для себя открытие, познаешь что-то новое, неизведанное, учишься творить добро и избегать зло.
Короче, познаешь азбуку флота.
Закончилась осень, когда я поехал в Одессу, получать медикаменты.
Дело, в принципе, пустяковое. Посчитал, погрузил и привез, предварительно, естественно, подав на медицинский склад заявку. И ее писать не сложно, только хлопотно.
Честно говоря, ничего не сложно делать, если к этому подходить ответственно.
Вместе с медикаментами и кое-каким оборудованием я получил пятнадцать килограмм «шила». Целое состояние.
Где хранить столь ценное богатство на корабле? Его либо сопрут, за что получишь по башке, либо отберут, что, в принципе, одно и тоже.
А надо сказать, что за месяц до этого я получил комнату в общежитии, привез жену с сыном, а три дня назад пришел контейнер с вещами.
Вещи еще в коробках горой стояли по углам комнаты и ждали своего часа.
В Николаев мы вернулись поздно ночью.
Свое решение я уже принял.
Прежде, чем заехать в завод, мы, вначале, подрулили к общежитию.
Все емкости, что имелись в доме даже чайник, были наполнены спиртом, а оставшиеся три килограмма я взял на корабль.
Когда занесли в амбулаторию последний ящик, было далеко за полночь.
Дежурным по кораблю стоял Саня Павлюк.
Мы легонько отметили мою поездку и разошлись по каютам спать. Утром доклад командиру.
- «Шило» ко мне в каюту принесешь.
То, о чем я думал, начало свершаться.
- Дали всего три килограмма, товарищ командир.
-
- Почему так мало? Где накладные?
-
- Не знаю. А накладные, сказали, пришлют почтой, - опять соврал я.
- Хорошо. Принесешь мне, что есть.
-
- Но мне нужно уколы делать, инструменты стерилизовать, еще что-то.
- Отлей себе в бутылку. Тебе хватит. А остальное принесешь!
На большой сход, а это половина субботы и воскресенье, мы с
Сережей Сучковым пошли ко мне.
Вообще-то, у жены по плану была разборка вещей. Но…, коль гость не запланировано пришел, надо его встретить по одежке и проводить без ума.
Все, что было в доме съестного, поставили на стол.
По наличию в доме крепкого напитка, еды, казалось, не было вовсе.
Сережа был скромным, тихим молодым человеком.
Учился он под Ленинградом, поэтому жена восприняла его как
родственника.
За мирной беседой не столько елось, сколько пилось.
И вот Сережа потух.
Отключился как-то сразу, в одно мгновение. Причем, одновременно с этим, он начал громко икать.
Сложив руки на стол, он положил на них свою светлую голову и, с периодичностью в одну минуту, громко икал. При этом стол каждый раз глухо ударялся в стенку.
Попытки уложить его ничего не дали.
Так он проикал до четырех утра, громко бухая столом о стенку.
Затем встал и, слегка шатаясь, пошел на корабль.
А я, в муках похмелья, проспал все воскресенье.
Вещи опять были не распакованы.
До самого Нового 1978 года, до моего ухода в Красное море, наша комната была самой посещаемой.
Весть о «шаровом шиле» пронеслась по всей общаге.
Приходили люди, которых я и в глаза не видел.
Я уже не мог пить это «шило», но другие-то его любили больше Родины и партии.
В комнату входили по-свойски, - Док! У тебя еще там что-нибудь осталось? Плесни в стаканчик.
Я плескал.
Он выпивал.
И так до следующего визита.
Удивительно, но двенадцать килограмм закончились очень быстро. Общага – это сотни квартир, в которых хозяин – моряк. А для моряка «шило», что для Земли Луна. Каждый по сто грамм, - в неделю три литра как не бывало. Через полтора месяца оно закончилась.
А Серега благополучно дошел до корабля, отоспался и продолжал свою незавидную механическую карьеру.
Флотские богатыри
Болгария!
Удивительно красивая страна.
Существует легенда, согласно которой, когда Бог раздавал народам землю, болгарин, по своей лени, проспал. Пришел вечером к Богу и спрашивает,- Почему, Бог, ты обидел болгар? Почему ты не дал им земли?
- А где ты был, когда я раздавал всем народам землю?
- Проспал.
- Хорошо. Я оставил на земле райское место, где собирался жить сам. Теперь отдаю ее вам, болгарам, а сам буду жить на небесах.
И вот – я в раю.
1979 год, год расцвета советско-болгарской дружбы. Все есть и все, относительно, дешево.
Если обменные пункты валюты для нас тогда были чем-то невероятным, то там их было в изобилии.
Рубли вместе с левами (болгарские деньги) таяли как снег в знойный полдень. И все-то хочется купить!
Но вот ты банкрот.
Что делать? И жажда транжиры находит выход.
Занимаю у нашего мичмана-ларечника 100 рублей до прихода в Союз. Жене платье, жене бижутерию, жене французские духи, сыну жвачку и себе пива. Вроде не обидел никого.
Вот и Союз.
День получки неотвратим, как восход солнца. Наступил час расплаты.
Приглашаю мичмана в каюту.
Витя Кривогубец широк в кости, но не жирен. Рост под два метра. Сибиряк. Тело пышет здоровьем. Ему чуть более тридцати. Кулак – с голову пионера.
Отдаю деньги, благодарю.
- Витя, выпьешь?
- Выпью.
Я достаю из сейфа бутылку медицинского «шила».
- Наливай, - протягиваю ее ему (на флоте каждый наливает себе сам).
- Я себе не наливаю.
- Хорошо! Налью я.
Хрустальная, лучезарная жидкость потекла в двухсот пятидесяти граммовый хрущевский «гранчак» с ободком.
- Сколько тебе? – поднимаю я глаза.
- Сколько не жалко.
Я лью. Хотя, если честно, немного и жалко этого флотского эквивалента расчета.
- А разбавить?
- Я не разбавляю.
Это уже становится интересным.
Наливаю полный стакан, с «горочкой». Себе – чуть-чуть, сверху воды.
- Ну, - чокаемся аккуратно мы, - за тех, кто в море!
Виктор аккуратно, с чувством собственного достоинства, медленно подносит стакан ко рту и, смакуя каждый глоток, выпивает все его содержимое, бережно ставит стакан на стол, подносит рукав к носу и долго втягивает воздух из синей куртки.
- Витя! Запей, закуси.
На столе хлеб, банка каких-то консервов, вода.
Он отнимает руку от носа и говорит аксиому, спорить о которой просто нет смысла.
- Через полчаса обед!
В 14.00 экипаж строят (хотя строят когда попало, но в 14.00 обязательно) для развода на работы.
Где же Кривогубец? Наверное спит без задних ног. Нет.
Он твердо стоит на палубе, вразумительно отдает распоряжения команде. Будто и не было этих полутора литров водки.
Богата богатырями земля русская!
Я бы точно не встал с койки суток трое. Но скорее бы всего от такой дозы умер.
Карьера
Гвардейский БПК «Сообразительный» стоял в городе Николаеве на ремонте в заводе. Но экипаж как-то в этом не был сильно задействован. Хотя планы писались, что-то делалось, но не до изнеможения.
А как показать работу, если ее нет?
Старший лейтенант Слава Гриднев был мастак на эти дела. И глотка у него была луженной. По утрам он подходил к буфетной офицерского состава и дико орал на вестового, благо, что этот моряк был из его подразделения. Накричавшись вволю, он шел в каюту, ложился и читал книгу. И так было почти каждый день.
На вопрос, зачем он это делает, он с ухмылкой отвечал, - Ничего ты не понимаешь, лейтенант. Где каюта командира? Рядом. Он услышит и подумает: «О! Гриднев работает, а вот Финогеев - нет.» Мне больше и делать ничего не надо. Понял, салага?
Шли годы, а этот урок, взятый мною на вооружение, всегда себя оправдывал. Причем осечки никогда не было.
На службе надо быть артистом. И чем выше твои артистические дарования, тем тверже и выше ты поднимаешься по служебной лестнице, и тем спокойнее твоя жизнь на корабле.
Кто в трюмах, тот не заметен.
Кричите! И услышит вас не только Бог, но и начальство. Не талант делает на флоте карьеру, а командиры.
А умных здесь не любят и бояться!
