Разговор в сумерках

Татьяна Дурасова

Интернет-журнал "Мозгократия" и студия Григория Иоффе в Дзен и ВК продолжают публиковать материалы из творческого наследия талантливого ленинградского, петербургского литератора Татьяны Борисовны Дурасовой (1931–2020).

В этом коротком очерке, как и в прошлом, — правда жизни начала 1960-х годов. Её не парадная, изнаночная сторона. Но без обвинений власти, режима и вождей, а с признанием своей вины, своего тогдашнего непонимания происходящего. Потому что с пропагандой, которая въелась в тебя с детства, расставаться приходится долго и трудно.

Секретарь райкома (КПСС — прим. ред.) рассказывал мне, как живет чуваш­ская деревня. Только цифры, ничего, кроме цифр. Неожи­данно мелькнуло человеческое: доярка, чтобы не оставить коров, не пошла на свадьбу к подруге.

Это было время, ког­да в обществе старались утвердить неслыханные эталоны героизма. Какая-то газета, помню, написала, что юноша бросился в горящий дом, чтобы спасти комсомольский би­лет. Отказ от участия в свадебном празднестве был, несо­мненно, в этом ряду. И вот я еду в далёкий колхоз, чтобы познакомиться с героиней.

Да, это было, подтвердил председатель колхоза. Моло­дой человек в очках, с учительской внешностью, совсем не походил на привычный тип колхозного руководителя.

Мы говорили с дояркой долго. За окном падал и падал снег, а она рассказывала про свою жизнь. Как после войны один за другим сменялись председатели — как на подбор, пьющие. Всё шло прахом. На трудодни ничего не выдава­ли Подруги, кому удалось, вырвались из деревни в город. Уехали от нищеты и безнадёжности. А она осталась. Нет, не жаловалась она на рабство, которое держало людей в кол­хозной неволе. Наверное, и она смогла бы вымолить свой паспорт. Но она плакала, когда слышала голодное мыча­ние коров. Вместе с подругами они снимали солому с соб­ственных крыш, чтобы накормить животных.

Моя собеседница говорила тихо, с трудом подбирая рус­ские слова. Сумерки сгущались. Мы не зажигали огня. Мяг­кое выражение лица как-то изменило грубоватые черты. Девушка стала казаться привлекательной. Она говорила, что при новом председателе стало жить легче. Появился поря­док. У людей ожила надежда, потому что стали выплачивать долги по трудодням. А однажды председатель привёл доярок в сельпо, велел снять с полок рулоны тканей и сказал: «Вы­бирайте, девки, кому что нравится. За всё заплатит колхоз».

У неё дрогнул голос, и она замолчала.

Девушки стеснялись своей работы. По колено в навозе, вечно в грязных ватниках, переодеться не во что. Но они же молоды! Председатель колхоза, давший им возможность сшить нарядные платья, дал им надежду на счастье.

— На­денет доярка штапельное платье — будет невестой не хуже других, — так сказала мне моя собеседница.

Мы помолчали. Уже уходя, я услышала негромкую просьбу:

— Не пиши про свадьбу. Не хотела туда идти. Ста­рая девка я.

Очерк назывался «Разговор в сумерках». Мне удалось показать робкие ростки человечности в отдельном чуваш­ском колхозе. Но я не связала их, увы, с потеплением в об­ществе после смерти Сталина и ХХ съезда партии.

Ещё хуже было другое: про свадьбу я всё-таки написала. И именно так, как этот факт объяснил мне секретарь райкома. Мне не хвати­ло ума, таланта и такта, чтобы понять: фальшивая трактов­ка эпизода разменивает на пятаки чистое золото.

Передо мной только что приоткрылась драма, прожитая достойно и тихо, без жалоб и стенаний. И не нужны ей были бумаж­ные бантики дешёвых украшений.

Предыдущие публикации: