И до Революции 1917 года право детей на чтение сказок приходилось отстаивать, а после революции дело приняло форму настоящей войны.
Известно, что Великая Октябрьская Социалистическая революция положила начало созданию новой социалистической идеологии.
Революция пришла с боями, с боями она устанавливала свои идеологические порядки. Тяжелая обстановка послереволюционных лет заставила людей быть жестокими и беспощадными.
Защита завоеваний Октября требовала от каждого ненависти к классовым врагам, восприятия действительности в черно-белых тонах, непримиримости к инакомыслящим.
Все это тяжело отразилось на психическом состоянии общества.
Постоянная борьба, к которой призывала партия, держала людей в напряжении и заставляла их сердца болезненно сжиматься при мысли, что враг не дремлет и в любой момент может уничтожить достигнутое, и тогда возвратятся все ужасы Гражданской войны.
Пребывая в сомнении, хватит ли сил защитить завоевания революции, общество стремилось поскорее воспитать себе достойную смену. Чтобы достигнуть этой цели, была поставлена главная задача: советских детей воспитывать одинаково преданными служителями советского государства, при этом ускорив сам процесс воспитания, насаждая революционные принципы жизни начиная с ясельных групп детских садов.
Во всех детских учреждениях сложился установленный педагогической верхушкой список качеств, которые необходимо внедрить в неокрепшие детские организмы: решительность, бескомпромиссность, ненависть к классовым врагам, подозрительность ко всему, что выходит за рамки их знаний и представлений; зачатки диалектического материализма дети должны были усвоить уже к школе.
А чтобы перековка несовершенного детского создания пошла быстрее, чтобы дети не отвлекались на постороннее, педагоги-новаторы решили это постороннее просто изъять из поля зрения детей.
В список ненужных и вредных вещей вошла и вся детская дореволюционная литература.
В начале 20-х годов педагоги-новаторы провозгласили следующие положения, касающиеся детского чтения:
1. Вся детская литература, созданная до революции, не что иное, как хлам, мешающий советским детям правильно воспринимать идеи Октября
2. Сказки – наивреднейшее чтиво. Кроме индивидуалистических, монархических, мелкобуржуазных идей они насаждают мистические и религиозные суеверия, отвлекают от реальной жизни, затуманивают создание несбыточными мечтами и вредными фантазиями. Сказки не дают правильного представления об обществе, не призывают к борьбе с господствующими классами, к революционному преобразованию жизни.
3. При новых политических условиях воспитание должно быть поставлено на реальную, трудовую почву. Буржуазная литература и сказки являются тормозом на пути политехнического образования детей.
Эти положения дали сигнал о рождении новой, идеологизированной советской педагогики и детской литературной критики, самых рьяных вдохновителей которых впоследствии назвали леваками, вульгаризаторами марксизма и мракобесами от педагогики и литературы.
Но в 20-е годы нашлись люди, не пожелавшие мириться с этими затхлыми, мертвыми теориями. Развернулась борьба между противниками и сторонниками сказок и прогрессивной детской литературы вообще.
В этой борьбе приняли участие государственные деятели, писатели, литературные критики, ученые, врачи, педагоги, воспитатели, журналисты, родители.
Н.Е.Румянцев в сборнике статей членов кружка рассказчиков в Петрограде «Художественное рассказывание детям» (Сборник статей под редакцией Н.Е.Румянцева «Художественное рассказывание детям», 1918 г.) поделился, какие аргументы выдвигали противники сказок.
Румянцев рассказывает, как, например некий Феоктистов в своей книге "К вопросу о детском чтении" призывал:
"Пусть царствует наука! А не тот сумбур, который был создан человечеством на первой ступени его развития".
Другой автор, Ц.П.Балталон в книге "Воспитательное чтение" называет сказки вредным чтением, засоряющим воображение.
Еще один автор, Елачич, в статье "Сказки как материал для детского чтения" в журнале "Педагогическое обозрение (№№6-7 за 1913 г.) "пишет против сказок целую филиппику".
Сам автор статей Н.Е Румянцев отмечает, что народный эпос и особенно сказки обогащают фантазию новыми красивыми образами и их комбинациями, что дает детям пищу, что способно создавать глубокие переживания, будить сильные, ценные эмоции, потрясать, очаровывать, вводить в таинственный, загадочный храм красоты и поэзии.
В известном возрасте, считает Румянцев, сказки нравятся детям гораздо больше «взаправдашних» реалистических рассказов. Нравятся потому, что они соответствуют эмоционально-субъективному характеру детского восприятия и склонности ребенка – подобно первобытным людям, положившим начало сказке, - одушевлять весь материальный мир.
«И наша задача не отрицать фантастические сказки, не изгонять их из детской во что бы то ни стало во имя трезвого реализма и подготовки детей к действительной жизни, а позаботиться о подборе здорового питательного материала, хороших художественных сказок» (См. Сборник Румянцева).
Ведь они развивают воображение, учат идеализации, развивают язык, проводят в детское создание народные идеалы, веру в то, что жизнь не ограничивается грубой реальной действительностью.
Но самое главное – это влияние сказок на эмоциональную жизнь ребенка. Погружаясь всей душой в фантастическое содержание сказок, он впервые переживает целую гамму чувств, расширяющих его опыт.
«Ребенок с замиранием сердца следит за приключениями добрых героев сказок, сердится на злых, радуется торжеству добродетели.
Иногда он даже сам готов принять участие в сказке, помогать добрым, мешать злым.
Поэтому-то я и считаю сказки – а наряду с ними мифы, легенды, былины – наиболее подходящим материалом для чтения и рассказывания детям», «поэтому чаще уводите детей…в светлый, увлекательный, фантастический сказочный мир. Таким путем мы не только оживим преподавание, но, может быть, посодействуем нарождению нового поколения людей, способных идти собственными путями, увлекаться, творить, создавать действительно новые, красивые формы жизни» (См. Сборник статей под редакцией Н.Е.Румянцева «Художественное рассказывание детям», 1918 г.).
В статье «Волшебная сказка в детской и школе» Румянцев приводит мнение некоторых исследователей, считающих, что сказки уже сыграли свою роль в воспитании, что они, может быть, - это еще вопрос, - были полезны ранее, но в наш трезвый, практический, деловой век уже не имеют воспитательного значения и должны быть сданы в педагогический архив. Они якобы отчуждают от жизни и вообще не соответствуют духу нашего времени.
В книге Ц.П.Балталона «Хрестоматическая система и новые методы», написанной в 1914 году, говорится о необходимости сближать школу с реальной действительностью. А на практике, жалуется он, всплывает «отрешенная от всякой действительности нелепая волшебная сказка, одно из тех беззастенчивых лживых произведений, в которых не промелькнет ни одной искорки художественной правды, не обнаружится никакой живой связи не только с русской, но и с какой бы то ни было жизнью и природой. От таких произведений надо оберегать детей, чтобы не испортить их вкуса, не извратить их отношения к книге, не подорвать их веры в печатное слово» (См. сборник под редакцией Н.Е.Румянцева «Художественное рассказывание детям», 1918 г.).
В статье Елачича «Сказки как материал для детского чтения» говорится, что сказки, - по крайней мере большинство, - не пригодны для детского чтения, являются малоценным воспитательным средством и должны быть по возможности изгнаны из детской.
Сказки, считает Елачич, непонятны детям, непонятны слова, выражения, образы, мысли.
Дети якобы мыслят чисто реалистически, конкретно, а в сказке им предлагают отвлечения, символы, образы.
Не могут дети освоиться с содержанием сказок и при помощи воображения, так как их воображение чисто реалистическое, они не склонны к грезам, и фантастический элемент сказок совершенно не гармонирует с воображением ребенка, чужд ему и поэтому сказки являются насилием над детским воображением.
Этот автор допускает, что сказки «будут понятны и, пожалуй, интересны для детей 9 – 13-летнего возраста, для маленьких же…положительно вредны» (См. Сборник под ред. Н.Е.Румянцева). Они вносят путаницу в представления ребенка, мешают правильному ходу его умственного развития, вредят пониманию ребенком возможного и невозможного.
По существу, считает Елачич, «сказки малопоэтичны, лишены глубокого смысла и в большинстве случаев безнравственны».
«Если мы возьмем для образца такую распространенную сказку, как «Красная Шапочка», то увидим, что поэтического и красивого в ней ничего нет, кроме заглавия, смысла в ней нет никакого, какой-либо эпической ценности и подавно».
Но самый главный вред сказок, согласно Елачичу, заключается в том, что они «загораживают от ребенка действительный мир с его трезвой логикой явлений. Самого маленького ребенка важно приучать к логике, к идее закономерности явлений».
Что касается развития фантазии ребенка, то из реальной жизни он много почерпнет для здорового воображения, а из сказок – «болезненную фантастику с сильным привкусом мистики».
На основании этих соображений Елачич приходит к такому заключению: необходимо освободить всех детей от засилья сказок, особенно тщательно охранять от них детей до 6 лет, наиболее благотворное влияние могут оказать сказки на детей 13-15 лет. (См. Сборник Румянцева).
Статья Елачича была написана в 1913 году, но его идеи как под копирку были переписаны и перепечатаны в журналах 20-х - начала 30-х годов.
Румянцев указывает, что некоторые дореволюционные авторы ссылаются на то, что сами дети отрицательно реагируют на сказки.
Опрос детей о сказках
Впервые опрос о детском чтении был проведен педагогическим кружком в Москве по программе, выработанной Ц.П.Балталоном.
Опрашивались школьники от 7 до 16 лет (всего 1 600 человек). Выводы были следующими: дети от 9 до 13 лет «высоко оценивают изображение правды и довольно низко фантастические сказки» (См. Сборник Румянцева).
Против методики этих опросов были сделаны серьезные замечания на съезде по педагогической психологии, где Балталон читал доклад о своих опытах.
В замечаниях указывалось на неправильную постановку вопросов, подсказывавших детям желательные ответы, например, один из вопросов звучал так «Что ты любишь больше читать: правду или сказки?».
Такое манипулирование детским мнением нашло свое развитие в работах педагогов-новаторов в 20-30-х годах.
Они так же интересовались мнением школьников средних и старших классов, у которых влечение к сказке уже естественно сходит на нет.
Мнением дошкольников и младших школьников если и интересовались, то относились к нему несерьезно, считая, что дети такого возраста и сами не знают, чего хотят.
Балталон вообще не поинтересовался мнением о сказках малышей, у которых было бы заметно самое сильное тяготение к сказке.
А то, что выводы Балталона основываются на мнении 9-15-летних детей говорит о ненаучности и необъективности его исследований.
Румянцев считает, что даже если рассмотреть исключительно анкеты подростков, «то становится ясно, что 36% учеников сохранили интерес к сказке до конца школьного курса», а это высокий процент!
В конце своей статьи Румянцев призывает не вводить детей насильно в круг «наших трезвых, сухих, рассудочных логических понятий. До поры, до времени!
До того времени, когда детская фантазия сама сократит свой смелый полет, бессильно опустит крылья, когда побледнеют краски, которыми она расцвечивала внешний мир, рассеются призраки, которыми она населяла все окружающее. Разум вступит в свои права и начнет тяжелую работу очищения представлений, разложения их на части, анатомирования.
И чтобы эта работа была плодотворна, надо, чтобы фантастика накопила в душе уже достаточно материала для анализа; а пока пусть ребенок живет в волшебном мире фантастики и копит материал для будущей аналитической работы ума» (См. Сборник статей под редакцией Н.Е.Румянцева «Художественное рассказывание детям», 1918 г.).
Сразу после Революции 1917 года в советской периодической печати возникла дискуссия вокруг вопроса о традиции и новаторстве в детской литературе.
Значительным словом в этой дискуссии стала статья видного педагога и просветителя А.М.Калмыковой «Мировая художественная литература как учитель жизни юных поколений 20-го века», написанная в 1918 году (Калмыкова А.М. «Мировая художественная литература как учитель жизни юных поколений 20-го века», журнал «Педагогическая мысль», 1918 г., №№1-2).
Автор внимательно рассмотрела влияние сказок на развитие детей.
Она пишет, что сказочный мир старых народных сказок должен, казалось бы, переносить читателя в область далекого прошлого, безвозвратно минувшего.
Но стоит только окунуться в эту сказочную старину, чтобы почувствовать себя не в прошлом, а в стране будущего, «чтобы почувствовать всю привлекательную силу вечно юных идеалов».
Вот в чем видит Калмыкова значение этих идеалов:
в сказке на первом плане человек в ореоле его естественных прав и высших человеческих свойств, человек свободный, находящийся вне сословных и классовых заграждений.
Королевич, свинопас, подмастерье, Иван Царевич, крестьянский сын Иван-Дурак, королевна, царевна, Золушка, дурочка, падчерица, гусятница – все они прежде всего люди, перед которыми ровно (равно) открыт путь для достижения идеальных целей.
И все эти герои и героини одинаково готовы и на доблестные подвиги, сопряженные со смертельной опасностью, и на труд самый тяжелый и черный.
«Нет в сказках обреченных на безысходное страдание и унижение, всех ждет избавление, всех ждет избавление, безобидное для других благоденствие. Бедствия и страдания лишь удел тех, которых они постигают как кара за причиненное другим людям зло».
Калмыкова отмечает, что в числе излюбленных сказочных героев нет корыстолюбцев, охотников до наживы.
Презрение и равнодушие к золоту «гениального простеца» Ивана-Дурака – одна из основных черт этого образа.
«Жаль уходить из сказочного царства, где победа остается за началом добра и справедливости, и уводить из него детей в жизнь действительности, наполненную поражающими противоречиями…»
Сказки, по мнению автора, нужно начинать читать детям как можно раньше.
Нравственные идеалы сказки облегчают ребенку вход в мир. Ребенок делает оценку, выбор и возводит постройку своего внутреннего мира.
Так сложатся идеалы и ценности всей его жизни, а также те настроения и чувства, которые составляют основу характера и придают нашему существованию глубокий смысл.
Близка к положениям А.М.Калмыковой и статья профессора И.М.Гревса, известного русского историка, до революции – профессора Петербургского университета, после революции – Ленинградского, где он проработал в общей сложности 51 год, с 1890 по 1941.
Статью «Два педагогических идеала» (И.М.Гревс «Два педагогических идеала». Журнал «Педагогическая мысль» 1921 г., № 1-4) он посвятил защите русской и советской культуры от натиска политики.
Он пишет:
«Теперь все умственное движение ставится под знамя пролетарской культуры…Всякое просвещение принудительно окрашивается ныне в политический цвет; не следует ли понять (или вспомнить), что политика – дело преходящее, меняющееся с временами, а просвещение – дело вечное, и тем самым оно стоит над острыми бурями дня?»
И.М.Гревс считает, что просвещение – выше политики, оно должно быть свободно от ее колеблющейся и пристрастной партийности.
Пытаясь строить школу, нынешнее наше государство стремится, «покрыть все образование признаком утилитарности, сделать его профессиональным (техническим, самое большее – политехническим)».
Целью образования, пишет Гревс, у нас становится подготовка к достижению ближайших осязательных нужд.
Не следует ли вернуться от понятия профессионального образования к понятию образования человеческого: прежде – человек, потом мастер или специалист?
«Горе, если понятие «специалиста» покроет образ человеческий…»
Гревс убежден, что культура воплощается не в одной постоянно меняющейся внешней бытовой обстановке, среди которой человеку становится все лучше и удобнее существовать. Главное ее достояние зиждется на внутренних благах, которые составляют прочные результаты развития человеческого духовного и общественного бытия.
Такие смелые выступления, как статья профессора И.М.Гревса, были, конечно, единичными и могли появиться только в первые несколько лет после революции.
В дальнейшем ни одной статьи, пытающейся защитить культуру от пролетарской назидательности, автором найдено не было.
Вопреки выступлениям прогрессивных писателей и ученых, которые из последних сил пытались отстоять право советских людей на знакомство со всей мировой культурой, в начале 20-х годов зародилась тенденциозная, необъективная критика литературы, которая основывалась на постулатах новой советской идеологии.
В детской литературе монополию на критику захватили педагоги-новаторы.
Долгое время после революции они определяли место и значение литературы в общей системе воспитания ребенка. Им, по существу, принадлежало право руководства детским чтением, право допускать старую или новую книгу в детский сад, в школьную библиотеку, на прилавки книжных магазинов, а значит, и в семью.
Последним указателем систематического домашнего чтения, где присутствовало много сказок, был указатель И.В.Владиславлева «Что читать?» (И.В.Владиславлев «Что читать?» Указатель систематического домашнего чтения. Выпуск № 1, Пг-М., 1918 г.).
В список необходимых книг для детей до 13 лет вошли сказки Аксакова, Жуковского, Франса, Мамина-Сибиряка, Андерсена, Киплинга, Лагерлеф, Нюблом, Гаршина, Свифта, Гете, Жорж Санд, Вовчек, Вагнера, Пушкина, Лермонтова, а также былины, мифы, сказания.
В последующие годы в списках рекомендованных книг для детей значилась исключительно бытовая, техническая, производственная, героическая, пионерская литература, реалистические рассказы о животных.
Если и присутствовало несколько названий сказок, то это были или сказки Бианки или Мамина-Сибиряка.
В 1919 году появились первые послереволюционные обоснования, почему советским детям вредно читать сказки.
Правда, в стане врагов сказок мнения разделились. Одни выступали против жанра сказки вообще, другие – против дореволюционных сказок. Последние призывали к созданию новой, советской сказки, к стыку сказки с современностью.
Типична для того времени брошюра С.Полтавского «Новому ребенку – новая сказка. Этюд для родителей и воспитателей» (Саратов, 1919 г.)
Полтавский считает, что сказка явилась своеобразным откликом на жизнь предков, безнадежно тусклую и однообразную. С развитием общества нужда в сказке уходила, и чем дальше, тем больше.
В глазах педагога, применительно к жизни ребенка, сказка прояснилась в своей сути уже лишь как источник суеверий, культа физической силы, пассивного отстранения от новой жизни. И педагоги изрекли новый приговор: сказка не должна иметь места в детском чтении.
Полтавский не присоединяется к этому суровому приговору.
Напротив, он высказывает мысль о том, что сказка родственна душе ребенка, «она не только будит мысль ребенка и дает ему знание действительности, хотя бы и овеянное вымыслом, - она является для него своего рода кодексом жизненного поведения».
Именно сказка, считает Полтавский, может дать то обобщенное представление о жизни, с которым ребенок покидает детство, уже имея в глубине души «какой-то важный критерий жизни…»
Однако Полтавский делает существенную оговорку:
он делит сказку на положительную и отрицательную, и в разряд отрицательных попадает у него, в первую очередь, сказка народная с ее богатой фантазией.
По мнению Полтавского, нужна только та сказка, которая связывает ребенка с окружающей действительностью.
«Не жить поживать, да добра наживать» и не счастье Ивана-царевича или Ивана-дурачка должна проповедовать сказка, а «совсем иное представление о подвиге, иные идеалы и в первую очередь – идеалы общественные».
А отсюда: в сказке не должно быть ничего такого, что подрастающий ребенок не нашел бы в окружающей его жизни.
Полтавский приходит к отрицанию того сказочного материала, который накопило человечество за всю свою историю, признает же он только советскую, реальную сказку, построенную на принципах и положениях новой идеологии.
С такой позиции в 20-х годах и выступили педагоги-новаторы.
Часть дипломной работы, охраняется законом об авторском праве
Автор Милена Курганова
Продолжение следует
