«15 ноября 1941 г. в 3.00 взвод КВ (3 шт.) младшего лейтенанта Фомина поступил в распоряжение 86 отб. В 11.00 атаковал вдоль шоссе в направлении железобетонного моста...» — из журнала боевых действий 124-й танковой бригады Ленинградского фронта
ФОМИН был нетерпелив. Ожидание угнетало его подобно зубной боли. Он ложился и вставал с одной единственной мыслью: поскорей бы в бой!
Дни танковых экипажей были заполнены напряжённой учёбой. На большом заснеженном плацу они преодолевали глубокие рвы, отрабатывали боевые порядки, тренировались в стрельбе с ходу.
Часто над головой танкистов свистели тяжёлые снаряды врага. Фомин напряжённо прислушивался к грохоту отдалённых разрывов — это дальнобойные батареи обстреливали Ленинград. На фронт проходили мимо плаца колонны молодых солдат из пополнения. По ночам вспыхивали на горизонте и медленно опускались осветительные ракеты. Всё это ещё больше распаляло Фомина. Когда же они пойдут в бой?
Приказ прибыл ночью. В четвёртом часу взвод подняли по боевой тревоге, и лейтенанта Фомина вызвали в штаб полка. Вернулся он сияющим. Энергия огромного напряжения клокотала в нём, ища выхода.
Ночной марш к исходной позиции прошёл отлично. Тяжёлые «КВ» двигались по узкой зимней дороге на малых скоростях. В темноте их силуэты казались огромными. Передний край был легко различим в окулярах приборов по сплошной ленте огоньков.
У исходной позиции танки стал накрывать миномётный огонь. Фашисты били на шум моторов, мины падали с недолётом.
Всё шло как положено. Фомин принял по радио приказ рассредоточить машины, вылез из своего «КВ», обошёл экипажи, на ходу перебрасываясь со своими людьми короткими фразами.
— Ну как, долбанём фрица? Вспомним ему за всё?
Фомин был возбуждён, и его настроение невольно передавалось танкистам.
— Долбанём! — говорили они. — Вспомним!
Близился час танковой атаки. Рядом с взвизгиванием рвались мины. Ракеты немцев бороздили серое небо, расписывая на нём какие-то причудливые фигуры. Изредка доносилась пулемётная очередь.
Фомину вспомнился родной Барнаул. Проводы на вокзале, заплаканное лицо матери и шумная ватага ткачих, пришедших попрощаться со своим комсоргом: «Пиши, Федя, не забывай! Дерись, Федя, по-настоящему!» Что ж, он готов драться. Время учёбы кончилось, через несколько минут атака, теперь надо показать, на что он способен.
С КП подали условленный сигнал. Впереди пошла машина Фомина, стремительно набирая скорость. За ней устремились остальные.
Теперь всё зависело от наблюдения за противником. Фомин прирос к глазку окуляра. Одно дело видеть огневые точки врага на схеме, нарисованной разведчиками, другое — разглядеть их своими глазами. Скорей разглядишь — скорей уничтожишь.
Немцы усилили огонь. Снаряды разрывались впереди танка, осколки стучали по броне, как частый дождь. Только бы разглядеть огневые точки!
Снаряд ударил совсем близко, взметнув мёрзлую землю. Непробиваемое стекло триплекса потемнело, точно его завесили снаружи.
— Бобров, быстро очистить триплекс! — крикнул Фомин в ухо командира орудия.
Пока Бобров, изгибаясь наподобие циркового акробата, просовывал в отверстие десантного люка длинную палку с намотанной на неё тряпкой, Фомин увидел фашистский дзот. Противотанковая пушка лаяла в нём, как угорелая дворняжка. Фомину даже показалось, что он различает торопливые движения артиллеристов — за обрубками обугленных сосен что-то мелькало.
Кровь хлынула к лицу Фомина. Если бы его спросили потом, как он уничтожал этот дзот, первый свой дзот, навряд ли получился бы связный рассказ. Работал почти бессознательно. Рывок на поворот башни. Нажим на спусковую педаль. Ещё нажим.
Первый снаряд разорвался метрах в двадцати от обугленных сосен. Недолёт. Второй ближе. Третий накрыл точно. И сразу к Фомину возвратилось утраченное спокойствие. На душе стало легко.
Следующий дзот он расстреливал с такой уверенностью, точно занимался этим делом всю жизнь. Засевшие в траншее фашисты не выдержали. Фомин видел их фигурки в длиннополых шинелях и надвинутых на уши пилотках. Длинная пулемётная очередь заставила фигурки попадать в снег.
Но главное, конечно, — дзот у железобетонного моста. Разведчики говорили, что это крепкий орешек. Пока не раскусишь его, нечего и думать об успехе. Под мостом у фашистов противотанковые пушки.
Дзот был устроен хитро, под устоями моста. Требовался виртуозно меткий выстрел, иначе его не поразишь. Фомин повернул башню, прицелился, нажал на педаль. И чуть не вскрикнул от радости. Удача! Прямое попадание с первого раза!
Теперь дорога для танков была расчищена. Надо проутюжить первую линию вражеской обороны и, не теряя времени, прорываться дальше. Успех становится успехом, когда его разовьёшь.
И тут произошло непредвиденное. Два тяжёлых удара один за другим встряхнули машину. «Сорвана левая гусеница», — доложил водитель Перевалов. Новый, удар, ещё более тяжёлый. Даже освещение погасло на секунду.
Фашисты били прямой наводкой. Справа горела машина младшего лейтенанта Савельева. Командир третьей машины доложил по радио, что не может двигаться. Танковая атака захлёбывалась.
Но откуда бьёт враг? Значит, разведчики плохо изучили огневую систему, значит, остался неопознанный дзот. Обидно. Всего в семидесяти метрах виднелись вражеские окопы. Казалось, ещё усилие, и могучий «КВ» ворвётся в логово врага. До чего же обидно!
Фомин осмотрелся. Место было невыгодное: открыто со всех сторон. Даже новичок попадёт в такую мишень, как неподвижный «КВ» с перебитой гусеницей.
— Попробую развернуться на одной гусенице, — предложил Перевалов. — Авось уползём!
— Отставить! — крикнул Фомин. — Прекратить огонь, глуши мотор! Всё!
Этот план пришёл ему в голову внезапно. Пусть фашисты думают, что экипаж подбитой машины перебит или испугался. Тогда им не захочется сжигать «КВ», тогда они пожелают отбуксировать его в своё расположение. А там видно будет, что делать. Подоспеют на помощь свой, прикроют артиллерийским огнём. Уж что угодно, но живыми они не сдадутся...
План был смелый, но почему фашисты думают, что они хитрее всех?
Неужели нельзя их перехитрить? Посмотрим...
На поле боя, недавно гремевшем взрывами, наступила тишина. Фомин и его товарищи сидели в танке, вполголоса переговариваясь.
— Биться до последнего, понятно? — говорил Фомин. — В случае чего — сами сожжём машину, понятно?
— Понятно, — сказал Бобров.
— Понятно, — сказал Перевалов.
Барнаульский ткач, ленинградский токарь, архангельский тракторист, они сошлись в этой машине с разных концов советской земли. Фомин был горяч и порывист, Перевалов, напротив, отличался удивительной для своего возраста рассудительностью. Бобров любил шутку, много и часто смеялся, а в редкие минуты нападавшей на него меланхолии брал гитару и, уставившись на свои валенки, пел жалобные цыганские романсы. Они были очень разными и в то же время очень похожими друг на друга.
Тишина сгущалась. Опасная, полная всяческих неожиданностей, настораживающая тишина, которая на фронте хуже любой канонады.
На счастье, стало светать. Впрочем, на счастье ли? Может, на беду? Ведь дзот, подбивший их, ещё не обнаружен, ещё действует.
Фомин не отрывался от окуляра. Шаг за шагом он обшарил весь передний край немцев.
И нашёл. До чего же ловко придумано! Дзот под устоями моста был, оказывается, не главным. Повыше его, в насыпи дорожного полотна, враг вырыл ещё одну огневую точку. Две амбразуры, холодно поблёскивают пушечные стволы. Маскировка превосходная.
Фомин решил поставить дело солидно, по всем правилам, как учили на танкодроме. Определил расстояние, составил стрелковую карточку. Затем, когда всё было готово, начал осторожными движениями поворачивать башню.
Если бы фашисты внимательнее смотрели на подбитый русский «КВ», они наверняка увидели бы, как медленно нацеливается танковая пушка. Но враги были уверены, что танк покинут экипажем.
Фомин заслал бронебойный снаряд. Помедлил мгновение, набрал воздуха в лёгкие и нажал на педаль. «Эх, чёрт, мимо!» Быстрей! — крикнул он Боброву и снова нажал на педаль. Второй снаряд угодил прямо в дзот. Немцы не успели даже ответить.
Теперь таиться было не к чему. Танк открыл огонь по блиндажам, по выскочившим в траншею солдатам. «КВ», который немцы считали мёртвым, изрыгал смерть.
Взбешённые неудачей, фашисты принялись обстреливать танк. Стреляли батареи, расположенные в тылу. Им ответила наша артиллерия, прикрывая танкистов своим огнём.
Фомин больше не расходовал боеприпасов. Зачем зря тратить снаряды? Неизвестно, сколько ещё придётся им проторчать здесь, точно бельмо на глазу фашистов. Вот артиллерийских наблюдателей снять — это нужно. Бобров увидел их на крыше полуразрушенного дома. Двое немцев сидели за уцелевшей трубой, корректируя огонь своих батарей. Фомин долго прицеливался и одним снарядом сбил наблюдателей на землю. Обстрел прекратился.
Хоть и короток зимний день, но тянулся он медленно. Несколько раз фашисты принимались стрелять по танку, и каждый раз им отвечали наши артиллеристы.
Наконец стемнело. С момента начала атаки прошло десять часов, а у них не было даже крошки во рту. И не хотелось есть, только губы сохли.
Фомин приказал своим товарищам вылезти из танка.
— Берите гранаты и пулемёт. Нынешней ночью они обязательно полезут...
Бобров и Перевалов залегли впереди машины, вырыв себе окопчики, Фомин остался у пушки.
И верно, фашисты приползли. Первым заметил их тени Перевалов и сразу открыл огонь из пулемёта. Бобров, приподнявшись, метнул гранату. Вылазка врага сорвалась.
Перед рассветом немцы ещё раз попытались завладеть танком.
— Русс, сдавайся! — кричали они из темноты.
Бобров и Перевалов лежали тихо. Зачем зря палить, если не видишь противника? Затем открыли огонь, заметив гитлеровцев. Фомин поддержал их, выпустив осколочный снаряд.
Следующий день прошёл в напряжённых боях. Перехватив инициативу, трое смельчаков не давали немцам высунуть носа. Они замечали каждого автоматчика, каждое движение в окопах и траншеях врага и били экономными очередями.
Несколько раз их обстреливали. Всё кругом было изрыто воронками. Прямым попаданием сорвало с борта инструментальный ящик.
В машине было зверски холодно, гораздо холоднее, чем снаружи. Сухари и концентрат пшённой каши, которые разделил Фомин поровну, нечем было размочить.
Вторая ночь снова прошла в дозоре. Кроме того, Фомин решил отремонтировать повреждённую гусеницу, но из этого ничего не вышло. Перевалов посоветовал подцепить её на всякий случай тросом. Ведь придёт за ними буксир вот и утащит заодно...
На третий день Фомин заметил движение вражеских машин по тыловой дороге. Стрелять по одиночным грузовикам не имело смысла — слишком мало оставалось боеприпасов. Но когда пошла целая колонна, которую замыкал маленький броневик, танк открыл беглый огонь.
...Помощь подоспела к ним на исходе пятых суток! Боеприпасы кончились, сухарей не было вовсе, за глоток горячей воды они отдали бы полжизни. Все трое подбадривали друг друга, а разговаривая по радио с полковником, даже смеялись, осунувшиеся, чёрные от копоти.
Грохнул долгожданный огневой вал, тронулась в атаку наша пехота. Буксирный тягач подцепил повреждённую машину и осторожно вытащил.
Шатаясь от усталости, вылезли трое из своего танка.
— Уничтожено четыре дзота и до двухсот немецких душ, — доложил Фомин командиру бригады. — Машина требует ремонта, личный состав невредим...
Выслушав рапорт, полковник обнял Фомина. Он хотел сказать ему, что представляет его к званию Героя Советского Союза, что командующий армией поддержал ходатайство, но промолчал.
Фомин спал стоя, с открытыми глазами.
А. САПАРОВ (1958)
☆ ☆ ☆
За мужество и отвагу, проявленные в боях, танкисты были награждены:
старший сержант Перевалов Александр Павлович, механик-водитель 124-й танковой бригады — медалью «За отвагу» (представлялся к ордену Красной Звезды)
старшина Бобров Николай Алексеевич, командир орудия 124-й танковой бригады — орденом Красной Звезды (представлялся к ордену Красного Знамени)
Герой Советского Союза Фомин Федор Фролович пропал без вести 16 февраля 1942 года в бою у деревни Погостье Кировского района Ленинградской области. Вместе с ним не вернулись из боя Бобров и Перевалов...