Как свидетельствуют словари, кержаки — это этноконфессиональная группа русских, представляющих староверие. Но в моей деревне в это слово вносят совсем другой смысл.
Ходил по деревне один мужик. В фуфайке зимой и летом. Нелюдимый – смерть, идет – дети удирают с дороги, ну тротуаров нет, старухи делают остановку и провожают долгим взглядом. Высокий, худющий, сутулый, бороденка метла метлой, и хромота такая, будто прикидывается. Гвоздь гвоздем. Знаете, как в старую доску гвоздь вобьешь, а другой – ржавый и кривой, вылазит… Но погодите, описание кержака я еще не закончил. Одна рука коромыслом повисла, перебита видно и срослась неправильно. Лицо перекошено, может после инсульта, и речь жеваная, будто челюсти не в ладах между собой.
Таких в селе называли «кержаками». Но было чувство, что-то с человеком этим не все так просто.
Как–то зимой пурга была, мы засели у Степаныча, в кочегарке, переждать, погреться, выпить по стопке дымки, разговор дружный завести, – иначе не одолеть заметенный снегом двухкилометровый маршрут до дома.
Он выпил, перевернул в руке стопку, занюхал рукавом, глянул на шмат сала копченого с хлебом, кивнул в знак благодарности, зачем то сказал, что колдырить не любит и выдал свою историю.
Разрешите пересказать своим языком, чтобы было понятнее, а то его «вишь чего», «знамо дело», «загодя», «шибко» и «чертовня» повторялись через слово.
Ну так вот его рассказ.
«В Северном я квартировал в старой заброшенной бане, у знакомых, ага. Спал, ел, парился за одним столом. Хозяин то новую баньку сложил.
Житье–бытье было сносным. А чего надо, на шее ни у кого не сидишь, как мой приятель черт.
Но по–хозяйству…в загашниках шаром покати. У меня чеплышка да чегунок. Одна сковородка. Один человек мне подсказал: ты мол в Колыбельку–то сходи. Чего добру пропадать – наберешь что надо, мертвые не обидятся. Потом выяснил, никто этого человека в селе не видел.
Сначала ходил как заполошенный. А потом рукой махнул, «сто грамм» накатил и пошел.
Дома стоят как на параде, под ногами метлика рассыпана, хозяин будто, вот, перед тобой на двор вышел. В одной избе барахлишка набрал, – заинтересовала меня самодельная лампадка на иконостасе. Беру, пристраиваю в мешок, за ней иконы поснимал, тоже в мешок, к кастрюлям, да инструментам. Вышел, обнаружил запах, с болота, ага. Прет, да не гнилью, а будто падалью. А входил – вроде не пёрло.
Вернулся, залез в подпол, а она там стоит, ведьма. Под покрывалом стоит.
Тихо-тихо, – говорю, сам отступаю. Только бы колган не разбить. Гляжу, кропильница стоит и метелка рядом, а входил – не было. Встал на корячки – умылся – все штаны изгваздал.
Сверху голоса. Помогите – кричу, а голос пропал. Слышу , стук такой, как будто черенком от лопаты об пол стучат. А там на фото мужик с бородой стоял и вместо одной ноги култушка.
–Хозяин? – говорю.
И тут услышал:
–Очисти.
Стянул с себя рубаху и все протер, банки внутри сожрала плесень, зато снаружи заблестели.
–Залазь на полок, париться будем.
Банки старые с соленьями скинул и взобрался на полку – сижу, согнулся в три погибели.
Чья-то рука сбрасывает меня опять на пол, и тут стена, где сидел, обваливается. Откуда рука? – ведьма вроде не сдвигалась с места. А от нее смех только слышу.
–Причастился – исповедуйся.
–Не надо мне ничего, – говорю, колотун меня бьет. Но выговорил.
Незнамо как выбрался наружу. Набралось четыре мешка – два припрятал там, а два пришвартовал на шоссе – трактор ехал – довез до Северного. Затемно уже добрался, ага.
Проснулся утром, как обычно, в пол шестого. А правой руки–то нет. Вернее, она есть, а я чувство потерял – онемела рука до плеча. Бывало отлежишь – немеет, так ведь не до такой степени. К мешкам кинулся, иконы с лампадкой в трухе лежат. Все превратилось в труху.
Рука одна, вторая уродиной висит, но иконы вытащил, а остальное перетаскал, спалил. Вспомнил, ведьма за правую меня в подполе и схватила.
А вот икону ту поднимаю с травы, а место под ней мертвое, трава пожухлая, посохшая.
Узнал, отчего иконы чернеют, когда их из дома чужого выносишь. Говорят: не касайся от греха подальше. Старухи шипят: те иконы, что я припер, были «наказанными иконами», от того и почернели. Язычники, у которых в доме не ладилось, имели традицию наказывать икону, вроде как не ко двору пришлась, – ставили ее образами в угол или забрасывали на чердак. А церковные свечи и лампадка – это для гаданий, заговоров, потому тоже злая на них энергия.
На работу не берут. Говорят: в церкву сходи. В Северном–то попа нету. В Биазу ездил, ага. А толку? Встретил человека одного, раньше не встречал.
Вот думаю, наломал дров. Знал бы, где падать...
Иконы куда девать, черные от копоти? Людям не отдашь. Глянул – образа не отмыть. И не поймешь кому уже крестишься, Богу или Бесу. Вывез в лес, да поджечь пробую – не горят. Порубил топором, а они стонали, как бабка на печи. Я за чужим барахлом не гонец, стало быть, ведьма меня заманила, ведь того человека, что мне шепнул про Колыбельку никто не видел, и был ли он , может привиделось, а иначе чего в Колыбельку то поперся.
Но ты на меня не смотри, как солдат на вошь. Меня сейчас скрутило в узел, рука отказывает. Ноги не слушаются. Я по молодости шальным был. Гармонист. Шахматист. Капитан волейбольной команды Северного района, много лет... А в детстве чего вытворяли..., ни один дом не остался без наших пакостей, помню на кладбище забрались, вынесли оттуда все, что можно вынести и продавали... »
Тут кержак и осекся, понял что-то он из того, что упустил когда-то и не сумел поправить, больше ни единого слова он не сказал, молчал, как истукан, вытаращив глаза.
После зимнего вечера в кочегарке, увидел я фото одно в школе, так и есть кержак смотрел со стены на меня, веселый, задорный, – он в школьные годы действительно много чего выигрывал с командой, помнили его, и имя помнили Саня Шапкин, красавец и парень хоть куда. До весны его не видел. Из бани он съехал. В церковь не ходил, хотя и старовером его не назовешь. А где еще его встретишь.
В марте, как-то увидел его в райцентре, в ватнике и кирзовых сапогах, скупал в раймаге соль, муку, чеснок, крупу какую-то, стоял угрюмый, со мной не здоровкался, будто мы не знакомы. В лес видать собрался. Не знал я, что больше не встретимся, пропал он в Васюганских болотах, – и никаких вестей от него не приходило.
Баню, где он обитал, зачем-то спалили. Ставить новый сруб на том месте хозяин не решился.