Шли годы, туалеты Бекки, да и самая внешность, несколько поизносились, поизветшали, язычок же был по-прежнему остер, а глаза блестящи, вкус ей не изменял. Но! Перспективы, настоящей перспективы, окончательной перспективы! длительное время не просматривалось.
Нетрудно предположить, каков был бы конец ее жизни, не попадись ей на глаза ее прежний обожатель Джоз. Заарканить его с учетом ее природных дарований и накопленного жизненного опыта ей не составило труда; ни о какой осечки, подобной той, что она допустила много лет назад в отношениях с этим же джентльменом, не могло быть и речи (не было тогда рядом опытной и мудрой маменьки, которая могла бы ухватить жениха за неположенное место и удерживать его в таком состоянии до полной капитуляции). Маменьки на было и сейчас, но выручил жизненный опыт, а дарования никуда не исчезли.
Кстати говоря, и прожил бедняга Джоз, после того как перевел все свои средства на имя осчастливившей его Бекки и, в качестве дополнительного приза для любимой, застраховал свою жизнь на кругленькую сумму, совсем немного. Правду сказать, и образ жизни он вел самый неправильный: много ел, еще больше пил, мало двигался, был толст и склонен к апоплексии. Малышке Бекки пришлось проявить еще и немалое мужество в борьбе с различными островными учреждениями за принадлежащую ей по закону страховую премию и прочие унаследованные средства.
Пересказывать все содержание не имеет смысла, да и невозможно по причине колоссального объема. Скажу лишь, что хорошая женщина Эмилия после многих перипетий обрела счастье в объятиях майора Доббина, вознаградив его любовь дочкой, к которой временами его же и ревновала: ей казалось, что он любит маленькую Джейн больше ее мамы. О судьбах других, менее значительных персонажах, не буду даже и упоминать – сами узнаете, если захотите.
Но не могу отказать себе в удовольствии поделиться с вами некоторыми мудрыми сентенциями автора (при полном отсутствии в тексте каких-либо простых, но живописных сельских красот, до которых большие любители наши образованные горожане).
«Лучшие из женщин – лицемерки (я это слышал от своей бабушки; не я, разумеется, а Теккерей). Мы и не знаем, как много они от нас скрывают; как они бдительны, когда кажутся нам простодушными и доверчивыми; как часто их ангельские улыбки, которые не стоят им никакого труда, оказываются просто-напросто ловушкой, чтобы подольститься к человеку, обойти его или обезоружить, – я говорю вовсе не о записных кокетках, но о наших примерных матронах, этих образцах женской добродетели».
«Чтобы оправдать собственное жестокосердие и неблагодарность, вы обязаны представить своего противника злодеем».
Выходит, англичане владели этим секретом еще двести лет назад, а, может быть, и еще раньше.
«Женщины-правительницы – украшение своего пола, – женщины, устраивающие все для всех и каждого, знающие гораздо лучше самих заинтересованных лиц, что для них полезно, иной раз не принимают в расчет возможности домашнего бунта или каких-нибудь других нежелательных последствий, проистекающих от превышения власти».
Похоже, женщины чем-то насолили автору.
«В тайных браках есть что-то такое, на что не многие женщины могут серьезно сердиться».
«В сущности, наши друзья (речь идет о чете Кроули: Ребекка женила-таки на себе Родона) были первыми из той стаи дерзких английских авантюристов, которые позднее наводнили континент, промышляя во всех европейских столицах. В те счастливые годы уважение к богатству и достоинству англичан еще не было поколеблено. …Ныне нет в Европе сколько-нибудь крупного города, в котором не было бы маленькой колонии английских проходимцев».
Это англичанин об англичанах.
«Говорят, что самые ярые ненавистники ирландцев – сами же ирландцы; точно так же и жесточайшие мучительницы женщин – сами женщины».
Нет, тут явно кроется что-то личное! Уж не постигла ли уважаемого автора в юности какая-то неприятность, виновницей которой он считает женщину? Уж не украсилось ли некогда его чело… Но умолкаю, чтобы глупая фантазия не увела меня куда-нибудь в сторону от темы.
Есть еще в тексте весьма удачное на мой взгляд сравнение нашей Бекки с сиреной, которая завлекает простодушных мореплавателей пением, улыбками, лестью и прекрасным торсом, не позволяя своему мерзкому змееподобному хвосту (сирены снабжены хвостом) показываться над водой.
Не будем более идти на поводу у автора и порочить доброе имя женщины и английской нации. Да и вообще пора закругляться.
Историческая справка на сладкое, появившаяся здесь благодаря моей вредности и исключительно в видах того, чтобы русскоязычные читатели не забывали, что Вильям Теккерей, хоть и талантливый литератор, но при этом все же истый англичанин. То есть, в сущности, мерзкий, надменный и ограниченный англосакс.
Итак, по мнению автора, в битве при Ватерлоо, событиям вокруг которой он щедро посвятил несколько десятков увлекательных страниц своего романа «без героя», двадцать (20!) тысяч английских (шотландских, валлийских и ирландских тож) храбрецов, исключительно силою своей доблести, безо всякой поддержки извне, предводительствуемые непобедимым вождем Веллингтоном (он-то и был ирландцем), сначала заставили остановиться, проявив чисто британскую стойкость и презрение к смерти, а затем и вовсе опрокинули и обратили в позорное бегство стопятидесятитысячную (150!) армию Наполеона. О Блюхере, появившемся на поле боя со своими пруссаками в самый критический момент, и, тем самым, спасшем англичан от разгрома, который был уже совсем близок, и речи нет.
Благодаря этому прецеденту можно уже не удивляться своеобразию, оригинальности и научной смелости иных исторических трактовок иных событий, расположенных к нам гораздо ближе, чем 1815 год. И даже событий, современниками коих мы являлись.
Выходит, о любом прошлом можно сказать, что на самом деле его не было, а было нечто иное, иногда прямо противоположное. Да еще и убедить в этом население. Особенно, если это кому-то надо. Прошу извинить за этот, совсем нелитературный, пассаж.
Еще одна цитата прямо в тему. Последняя.
«У августейших торгашей, собравшихся в Вене и перекраивавших европейские государства по своему усмотрению, было столько причин для ссор, что армии, победившие Наполеона, легко могли бы перегрызться между собой, если бы не вернулся предмет их общей ненависти и страха. Каждый возмущался жадностью другого, и, если бы корсиканец дождался в своем плену, пока все эти господа не передерутся между собой, он мог бы беспрепятственно занять французский трон».