В бесконечной борьбе за энергию к 1912 году «Англия и Франция — страны старого капитализма, — захватили главные колониальные территории. В силу этого они оказались крупнейшими колониальными монополистами. Что же касается Германии, США, Японии — страны сравнительно молодого капитализма, то они пришли к разделу с запозданием и оказались «обделенными».
Однако к 1912 году положение мировых силовых центров в силу собственного, внутреннего, развития некоторых стран заметно изменилось. Германия и Япония с приличным отрывом обгоняли по темпам промышленного развития и Англию, и Россию, соответственно. В США наметилось развитие, сулящее ей превосходство над всей Европой, а то и, чем черт не шутит, — миром. Становилось очевидно, что при сохранении текущих темпов развития, Россия может оказаться далеко впереди всех стран, несмотря на уровень индустриализации Германии и Англии.
Как в России растущая экономика таранила загнивающую политику внутри страны, в Германии и Японии растущие экономики теснили внешних конкурентов. К 1912 году сложилась своеобычная ситуация: российская социально-экономическая агрессия взяла курс на внутреннего врага, Германская — на внешнего.
Основным притязанием Германии к 1912 году стал выход к сырьевым базам Малой Азии через Балканы и Константинополь. Несмотря на то, что основное боевое столкновение Германии планировалось на Западном фронте с Францией, а на Восточном — с Россией, на деле принципиальным соперником Германии была именно Англия.
«Германия своей превосходной техникой, организацией, торговой энергией била своего основного конкурента, Англию, по всем основным направлениям. Била она ее, главным образом, на рынках Западной Европы. Достаточно указать на то, что Германия реализовала на материке западной Европы 76% своего экспорта, в то время как Англия — всего лишь 38%. Била она ее на колониальных рынках Востока, угрожая тем самым вековому колониальному могуществу английского империализма. Устремление германского империализма на Балканы и в Малую Азию вызвало особую тревогу у английских империалистов. Необходимо заметить, что эта тревога имела под собой глубокие основания, ибо постройкой багдадской железной дороги (проект великого железнодорожного пути Берлин — Константинополь — Багдад) германские империалисты непосредственно угрожали основному колониальному центру Британской Империи (Индии и Египту). Вся политика английского империализма в этот период сводилась к тому, чтобы парализовать движение Германии на Востоке. Но приостановить это движение экономическим путем Англия была уже бессильна. Единственным средством оставалась война. В свою очередь и для германских империалистов было также ясно, что без войны нельзя устранить своего соперника, преграждавшего путь к мировому господству. Следствием всего этого были бешеная подготовка к войне и, следовательно, гонка вооружений на суше и на море со стороны всех империалистических государств, особенно в первую очередь со стороны Германии».
Однако, благодаря своей политической прозорливости, Англия, видимо, собиралась разыграть эти карты при помощи Франции и России, которые принялись таскать каштаны из огня, как обезьянки.
Глазами обывателя, не понимающего ни законов истории, ни причинно-следственных связей между предпосылками и последствиями, ни законов физики, Германия выступала как Люцифер, а прочие, как невинно пострадавшие и втянутые в конфликт. На деле же неизбежность конфликта объяснялась, помимо законов обществознания, тем, что все фигуранты к нему стремились. Англия, чтобы сохранить господство, Франция и Италия, чтобы не растерять последнее, Австро-Венгрия, чтобы распасться, сотворив местных царьков во множестве образовавшихся государств, Турция, чтобы укрепить новую власть, уничтожив прежнюю, Россия, чтобы обосноваться в Средней Азии и Монголии, расчистить Черное море для свободной торговли и обладания Царьградом — вечная борьба России с Турцией — и помочь братьям-славянам на Западе.
Конечно, этот конфликт менее всего был нужен именно России. Последние войны были мучительны и измотали страну, за ними шел кровопролитный конфликт с Японией. Предстоящая битва не только не могла не подкосить Россию основательно по всем ключевым показателям развития, но была совершенно ей невыгодна ни экономически, ни политически. Как бы цинично не звучало обсуждение выгодности или невыгодности войны, но с позиции государственного мышления эти категории осмыслять не только необходимо, но и обязательно.
К сожалению, Россия рассматривалась в данном случае, как некий увалень с огромной дубинкой, которого надо позвать, чтобы раскидать бревном тех, кого надо. Англии и Франции было надо раскидать, прежде всего, Германию и Австро-Венгрию — ее союзника. Увалень должен был раскидывать дубинкой до последних сил, хотя этому увальню подсекали ноги внутренние противоречия, создавшие уже к середине войны отчетливую революционную ситуацию. К тому же этот увалень потерял невосполнимые конечности — миллионы жизней своих граждан.
Таким образом, факт развязывания Германией войны не делает ее охотником за беззащитными сернами. В этом смысле Владимир Ульянов (Ленин) очень точно обрисовал ситуацию: «...два разбойника напали раньше, чем трое успели получить заказанные ими новые ножи»
Но и в Англии ситуация была напряженной, единства не было и в вопросе внешней политики.
После возвращения из Африки в 1908 году, в год побега Черчилля из тюремного плена, он занялся изучением социальной сферы и заявил на встрече с будущим премьер-министром Асквитом, что его интересует должность, на которой он мог реализовывать социальные реформы.
«В письме Асквиту он назвал такие меры, как отмена детского труда, регулирование рабочего времени и создание бирж труда. “Кроме того, – добавил он, – под обширной разрозненной системой гарантий и страховок, которая сама собой появилась в Англии, необходимо создать государственную систему регулирования по примеру немецкой”.
На Асквита, который 8 апреля стал премьер-министром, эти предложения произвели большое впечатление. Зная способности и энергию Черчилля, он предложил ему возглавить Министерство торговли — пост, на котором он мог бы заняться проведением социальных реформ. Черчилль согласился. В возрасте тридцати трех лет он стал полноправным членом кабинета министров. Уже 9 апреля он занял свое место в кабинете рядом с Морли — главой Министерства по делам Индии, который сомневался, может ли государство играть ведущую роль в социальной реформе, которую планировал Черчилль».
Черчилль не только признавал то, что у Германии можно многому научиться, но и, с его слов, не верил в то, что Германия будет воевать. С 1908 года Черчилль посвящает себя полностью составлению и лоббированию социальных реформ. Он ясно видел, может, отчасти и глядя на Россию, что промедление в проведении более справедливой социальной политики укрепит и воспламенит левые силы, вооружит социалистов. Идея Черчилля была — разработать и внедрить систему социального страхования на основе софинансирования страхователя и государства. Смысл системы был в том, что за каждую оплаченную единицу страхователя государство и работодатель добавляют по единице из своих средств, этим формируя страховую премию.
«В то же время, пока он прорабатывал основные принципы своей системы, коллега по кабинету министров Реджинальд Маккенна, первый лорд Адмиралтейства, выступил за расширение строительства боевых кораблей и обратился к кабинету с просьбой одобрить строительство в 1909 г. шести линкоров класса «Дредноут». Это была бы очень большая нагрузка на бюджет». Черчилль ратовал за сохранение господства Британии на море, но для него было важно довести до результата социальную реформу. После некоторых трений и битв удалось найти компромисс: было решено строить четыре, а не шесть линкоров, а два начать строить в новом финансовом году.
Зимой 1909 года на выступлении в Бирмингеме Черчилль обозначил один из приоритетов социальных реформ: «Главные надежды британский народ связывает с изменениями в общественной, а не в политической жизни. Люди практически ежедневно видят вокруг картины разного рода страданий, с которыми не может смириться чувство гуманности или справедливости. Люди спрашивают: «Почему так мало сделано?» И они требуют, чтобы делалось больше».
— Вы, наверняка, слышали об учении господ Маркса и Энгельса? — немного насмешливо спросил Александр.
— Надеюсь Англии повезет ограничиться «Марксом и Спенсером», — с шутливым драматизмом ответил Черчилль. — Что ж, я вижу в их исследованиях некоторые рациональные зерна, хотя в целом само учение — утопия и тьма, в которые подобные химеры способны повергнуть любую уязвимую нацию. Я сделаю все возможное, чтобы их догмы не проникли в сердца британцев. "Эмиссары" (с) Алиса Клима 2024.
«Будучи майором гусарского полка ее королевского величества, Черчилль принял участие в ежегодных учениях оксфордширских йоменов… Впрочем, летом все мысли Черчилля были заняты другой войной — войной против бедности, как писал он Ллойд Джорджу. Размышляя над различными проблемами законодательства в социальной сфере, в том числе предложенными им самим, он пришел к выводу:
“Для защиты нашей страны от бедности и безработицы мы должны создать механизм примерно такого же рода, какой существует в комитете национальной обороны для защиты от иностранной агрессии”.
Черчилль предложил создать для этого специальный комитет под началом министра финансов. Он полагал, что это единственный способ обеспечить легкое, плавное и быстрое решение всех вопросов, и поможет избежать лишних расходов, трений и недосмотров и обеспечить непрерывность социальной реформы».
В этой работе Черчилль отводил немаловажную роль общественным организациям, волонтерам и тем, кто составит основы будущего гражданского общества. Он видел, что выгоды от сотрудничества с ними с одного фунта куда больше, чем с двух фунтов, вложенных в адресную помощь государством. Эта простая математика легла в основу государственно-частного партнерства, которому так не доверяла власть в России.
Любая политическая реформа в России начиналась с дележки власти и полномочий, вместо того, чтобы начинаться с решения общественных болячек, которые, пускаясь нарывать, отравляли в итоге весь довольно цветущий организм, доводя его до агонии. На это у чиновников был один потрепанный ответ: «У них так, а у нас — так!».
На фоне парламентских битв за продвижение новых законов все чаще на горизонте маячила угроза подрыва этих планов нарастающим международным напряжением. Встреча с послом Германии в Лондоне графом Меттернихом ничего, конечно, изменить не могла, несмотря на довольно жесткую позицию Черчилля. «Он заявил послу, что “существенное наращивание Германией своих военно-морских сил вызывает глубокую обеспокоенность всех партий и слоев общества. Нет смысла закрывать глаза на реальные факты, поскольку народ и правительство глубоко заинтересованы в укреплении атмосферы доверия и дружбы между нашими странами, а это находится под угрозой, пока Германия непрерывно увеличивает военно-морскую мощь”». Грозилась синица море поджечь.
В сентябре 1909 года Черчилль был с визитом в Германии. После смотров и поездок он, наконец, окунулся в дипломатию. «Он рассказывал, что в последний день снова встретился с императором. “Он был очень дружелюбен: “мой дорогой Уинстон и т. д.”, но мне все это было безразлично – так, минутный разговор и больше ничего”». Британцам и, в особенности, Черчиллю — человеку амбициозному и эмоциональному — было всегда сложно наступать на горло чувству превосходства.
Далее он продолжает:
«“Дольше беседовал с турецким представителем Энвер-пашой, младотурком, который совершил революцию. Очаровательный парень, очень симпатичный и чрезвычайно способный. Мы сразу подружились”. Через пять лет Черчилль лично обратится к Энверу, который станет к тому времени военным министром Турции, с просьбой не вступать в войну на стороне Германии, но тщетно».
Это вновь будет бессмысленной дипломатической попыткой остановить карандашом на рельсах мчащийся на огромной скорости пятитонный состав.
«29 сентября 1911 года Италия вступила в войну с Османской империей для отвоевания своих последних пожиток в Северной Африке, провинции Триполи и Киренаики. Это было началом Великой войны для Турции, которая, за исключением годичного перерыва (с сентября 1913 по ноябрь 1914 года) будет продолжаться вплоть до подписания соглашения в Лозанне в 1923 году» и сделает из «очаровательных парней» — Мустафы Кемаля (пока еще не Ататюрка) и Энвера — законодателей пути развития Турции на последующие сто лет.
«Под впечатлением от визита в Германию Черчилль 3 ноября изложил перед кабинетом свои мысли о немецком флоте. “Для их военно-морской экспансии практически не существует преград, — сказал он, — за исключением денег. Это существенно. Они переживают тяжелый экономический кризис. Будет он ликвидирован умеренностью или насилием? — задавался вопросом Черчилль. — Куда будет направлена политика германского правительства — на успокоение или на внешнюю авантюру? Несомненно, пока оба пути открыты. Какое бы решение ни приняло правительство Германии, оно должно быть принято в ближайшее время. Если оно будет мирным, это сразу станет очевидно, и наоборот”».
В 1910 году в ходе всеобщих выборов либералы снова смогли удержать свои позиции. Черчилль, проведя достаточно много важных социальных законов, был переброшен на новый фронт. Ему досталось кресло Министра внутренних дел.
«Перспективы новой работы преисполнили Черчилля «восторгом и возбуждением, — как позже вспоминала Вайолет Асквит. — У него под началом будет прекрасная армия полицейских сил, но в основном его занимала судьба их жертв — преступников. Его собственный опыт пребывания в неволе сделал его, так сказать, «другом заключенных», и его мозг кипел планами по облегчению их судьбы».
Черчилль перенес опыт социального строительства теперь в область полиции и тюрем. Голсуорси, особняк которого по иронии судьбы теперь занимала леди Рипон, писал, что реформаторская деятельность Черчилля указывает на наличие у него сердца. Не оспаривая это впечатление писателя и драматурга, следует помнить, что Черчилль был прагматиком. Именно прагматизм его мышления облагородил на системном уровне страну, заставляя ее расставаться с дорогой и неэффективной системой главенства наказания и двигаться к системе «презумпции невиновности» и верховенства разумного, а не зверского закона.
Черчилль «изложил парламенту фундаментальные принципы, которые, по его мнению, должны лежать в основе пенитенциарной системы любой прогрессивной страны:
«Отношение общества к преступности и преступникам — один из наиболее безошибочных тестов на цивилизованность страны. Спокойное и непредвзятое признание прав обвиняемых, даже осужденных за преступления против государства, желание и стремление вернуть к активной жизни всех тех, кто заплатил за преступление наказанием, неустанные усилия в поисках целительных и восстановительных процессов и неколебимая вера в то, что в душе каждого человека, если вглядеться, хранится сокровище, — это то, что свидетельствует о запасе духовных сил нации и является знаком и подтверждением ее добродетельности».
Возможно, помимо всего прочего, на Черчилля оказало неизгладимое впечатление его заключение в Африке. За рамками его часто ошибочных суждений и решений, повлекших серьезные ошибки, существовало политическое и человеческое кредо, которое он ни разу не попрал — право человека на свободу. И, возможно, именно это кредо его жизни сделало его впоследствии непримиримым врагом советского государства и лично Сталина. Несомненно, Черчилль выступил против Гитлера союзническим фронтом много позже во время Второй мировой войны. Но именно против Гитлера, а не на стороне Сталина. Это было важно для него держать в голове всегда.
Еще 15 мая, выступая в Лондоне, «Черчилль акцентировал внимание на ужасах войны, но завершил иначе: «Гораздо более вероятно, я говорю это с искренней убежденностью, что в наше время войны не случится», но уже летом 1911 года, когда разразился агадирский кризис, и Германия плотно стала тереться с Францией в Северной Африке, в словах Черчилля впервые зазвучали новые нотки, в которых больше не было места «двум путям» развития событий. Он написал Ллойд Джорджу: «… поскольку Германия в Агадире заняла неверную позицию, это вынуждает нас по-иному рассматривать ее притязания. Если в ходе переговоров Германия объявит войну Франции или если Британия поймет, что Франция в безвыходном положении, мы должны оказать ей необходимую помощь. И мы не должны держать в тайне свою позицию — напротив, нужно немедленно довести ее до сведения властей Германии». Черчилль готовился внутренне с того момента к войне.
«Немцы, – предполагал он, – на двенадцатый день войны способны перейти границу по реке Мёз. После этого французы начнут отступать к Парижу. Напор германского наступления со временем будет ослабевать. С тридцатого дня русская армия начнет оказывать давление на Восточном фронте. Британская армия сосредоточится во Фландрии. К сороковому дню войны германские силы на западе должны начать испытывать сильнейшее напряжение, как внутри страны, так и на всех фронтах. С каждым днем напряжение будет усиливаться, и им будет необходима победа любой ценой. Именно в этот момент может появиться возможность для решающего удара».
Когда Черчилль представлял свой меморандум, Бальфур был членом Комитета обороны Британской империи. Перечитывая его в 1914 г., на тридцать пятый день войны, он воскликнул: «Это торжество пророчества!».
Однако пророчество было по части контрнаступлений провальным — «возможность для решающего удара» так и не наступила: Великая война будет идти до 1918 года, а для некоторых стран — до 1923-го. Предсказание же Черчилля относительно тридцатого дня войны и начала русского давления вообще не могло считаться пророчеством. Видимо, Бальфур либо не знал, либо забыл, в отличие от Черчилля, что Генерал Жилинский, выступавший с русской стороны во время заключения соглашения с Францией, «пообещал выставить против Германии 800-тысячное русское войско и начать наступление на 18-й день после начала войны». Кроме того, Черчилль был далеко не единственным пророком и, уж точно, не первым.
Военный атташе в Париже Владимир Петрович Лазарев, предшественник Игнатьева через графа Григория Ивановича Ностица, точно в таком же порядке, только без указания дней, пророчил наступление Германии на Францию еще в 1908 году. В тот момент, как следовало из летописи русской военной миссии в Париже, его подробный план наступления по левому берегу реки Маас (Мёз) не был принят к сведению французской стороной, слишком увлеченной реформами и партийными скандалами.
Точно так же не были восприняты прогнозы его предшественника — грозы генерала Андрэ — Валериана Валериановича Муравьева-Амурского, обозначавшего планы Турции и необходимость нейтрализовать, если не склонить к союзу, Испанию.
«Агадирский кризис открыл Черчиллю глаза на сильные и слабые стороны британского военно-морского флота. Он был уверен в своей прозорливости, энергии и способности быстро набрать недостающие опыт и знания, чтобы сделать Британию неуязвимой на море. Намереваясь стать преемником Маккенны в Адмиралтействе, он в первую очередь думал о создании главного военно-морского штаба, по примеру армейского, чтобы учитывать все возможные ситуации в ходе военных действий…
24 октября 1911 г., за пять недель до того, как Черчиллю исполнилось тридцать семь лет, на первом заседании осенней сессии парламента было объявлено, что он назначен первым лордом Адмиралтейства».
Список использованной литературры:
- Зайончковский А.М. Подготовка России к мировой войне: Планы войны (1914–1918 гг.) URSS. № 20. Изд. стереотип. 2021. 448 с. Т. 1.
- Гилберт М. Черчилль. Биография / М. Гилберт — «Азбука-Аттикус», 1991
- Кэтрин Дюпре. Джон Голсуорси. — М. : Издательство «Радуга». 1986 г.
- Andrew Mango. Atatürk. John Murray (Publishers). 2004. p. 101. (перевод автора).
- И. Крылов. Синица.
- А. А. Игнатьев. Пятьдесят лет в строю. — М. : Правда, 1989 г.
- В. И. Ленин, соч., Т. XVIII, С. 93.