Уходящая натура
Несколько лет назад в прежней «Свежей газете. Культуре» мы с поэтом – некогда самарским, а последние три с половиной десятилетия израильским – Александром (Аликом) Перчиковым опубликовали несколько подборок его стихов и несколько материалов из истории Куйбышева. А затем он прислал «Памяти волшебная шкатулка». Большое эссе, слишком большое для газеты. А его отложил, а потом всё закрутилось… и нет уже прежней газеты. А эссе осталось, и я решил опубликовать его в этих блогах, опубликовать с продолжением по воскресеньям в рубрике «Уходящая натура». Сегодня – первая из публикаций. О Куйбышеве конца 50-х – начале 60-х.
Так совпало, что публикация выходит в первые сутки иранской атаки на Израиль, которая, дай Б-г, не перерастет в новую войну.
«Г-сподь даст силу народу Своему, Г-сподь благословит народ Свой миром»(Тэилим 29:11), омейн и омейн.
Памяти волшебная шкатулка
Александр ПЕРЧИКОВ
Память избирательна. Она высвечивает одни воспоминания и скрывает в туманной пелене другие. Она составляет причудливый паззл, собирает удивительную мозаику, загадочный орнамент из слов и лиц, жестов и фраз, вяжет на спицах времени ткань прошлого.
«А память, как волшебная шкатулка, утраченное время сохранит…»
Самые яркие и таинственные воспоминания те, что идут из раннего детства. Я себя помню примерно с 3-х лет. Конечно, это отрывочные картинки, как осколки цветных стеклышек в калейдоскопе. Самара тех лет, конца 50-х – начала 60-х до сих пор живет в моей памяти.
Жили мы тогда на улице Галактионовской, напротив оперного театра, в двухэтажном деревянном доме с «удобствами во дворе». Родители мои и бабушка работали весь день, и со мной сидела моя любимая нянька Лида, татарская девушка из деревни, благодаря которой я тогда уже умел говорить несколько фраз по-татарски.
Помню, в жаркий летний день 1958 года Лида взяла меня, 3-х летнего, на руки и выбежала на улицу. Со всех сторон звучало : «Хрущев… Хрущев…». Люди стояли по обеим сторонам Галактионовской, кто в чем, многие в домашней одежде, выбежав из дома внезапно, повинуясь общему чувству. Помню большую черную машину, медленно проехавшую по улице, но невысокого полного лысого человека я, конечно, в ней не увидел или не запомнил.
Да, речь идет о первом и последнем визите в Куйбышев тогдашнего Первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева. Очевидцы рассказывали потом, что местные власти собрали на площади Куйбышева множество людей за несколько часов до появления Хрущева. Людям не давали выйти с площади и они стояли на жаре несколько часов. Когда партийный лидер, наконец, появился на трибуне и начал говорить, из толпы уставших людей понеслись протестующие выкрики. Хрущев разозлился, скомкал речь и со словами: «Ноги моей здесь больше не будет!», – сел в машину и уехал.
Не знаю, насколько такая версия визита Хрущева в Куйбышев близка к правде или далека от нее, но больше до самого своего смещения в октябре 1964-го лидер «оттепели» в наш город не приезжал.
Слухи обычно не возникают на пустом месте и дополняют картину происходящего, внося свои индивидуальные и неповторимые мазки в портрет эпохи. Помню, была у меня толстенная книжка В. Вересаева «Пушкин в жизни» 1932 года издания, по-моему. Так вот в ней писатель сознательно выделил разделы «Достоверное», «Недостаточно достоверное» и «Явно недостоверное». И что интересно – все три раздела были важны для писателя, все освещали громадную фигуру Пушкина по-своему, даже слухи и сплетни о нем.
В Самаре моего раннего детства я помню безногих инвалидов войны в линялых гимнастерках на тележках с подшипниками вместо колес. Они просили милостыню или играли на баяне или гармони, а прохожие иногда бросали им медяки. Потом, в 60-х годах они как-то быстро исчезли с самарских улиц. Я помню на старом речном вокзале на Некрасовском спуске большую статую Сталина и его портреты, которые убрали после XXII съезда в 1961 году.
Я помню, как в первом классе 25-й школы не раз шел с одноклассниками домой по улице Рабочей и как мы взахлеб говорили о скором приходе коммунизма – как это будет здорово и как можно будет без денег брать в магазинах всё, что хочется и столько, сколько нужно. Казалось, что в самом воздухе было разлито какое-то пьянящее весеннее вино, было ощущение, что жизнь становится лучше.
Году в 1962-м мои родители купили холодильник «ЗИЛ–Москва», который честно прослужил почти 30 лет, до самого нашего отъезда в Израиль в 1990-м, и это тоже было одним из признаков улучшения скудного и трудного тогда быта.
Прихотливая волна памяти неожиданно выносит на берег сегодняшнего дня не только радостные, но и трагические события из самарской жизни моего детства. Страшная трагедия на старом дебаркадере под Ульяновским спуском, когда подломились мостки и утонули несколько десятков школьников, собравшихся для теплоходной экскурсии. Ужас, объявший город, когда в поселке Зубчаниновка орудовал маньяк Серебряков.
Я помню, как впервые появились продовольственные талоны на белый хлеб и макароны и как я, ученик второго класса, в 1963 году стал вдруг кормильцем всей семьи, так как в школьном буфете можно было купить белые булочки, которые назывались «сайки».
Я помню, как у бабушки появилась приятельница Вера Михайловна, женщина с искалеченными ногамих, жившая одна в маленькой квартире на улице Гагарина. Бабушка рассказала мне, что ноги Вере Михайловне сломали в лагере, а ее муж, генерал, был расстрелян.
У другой бабушкиной подруги, Фани Ефимовны Кастроль, были очки с толстенными стеклами и она почти ничего не видела. Оказалось, что она тоже была репрессирована, много лет была в лагерях, потом ее реабилитировали, но зрение она потеряла. Ее сын Ефим стал врачом, был главным гинекологом Куйбышева, а дочь Евгения стала заслуженной учительницей.
Это все 60-е, вторая половина? Но волшебное свойство памяти таково, что больше вспоминается все-таки хорошее.
Продолжение – в следующее воскресенье