А Люся жила. Начиная с той самой ночи, когда ее среди ночи выволокли из дома, в одной сорочке, и она не смела кричать, потому что где-то там, впереди, несли ее сына. И стоило ей раскрыть рот – с ним могло случиться всё, что угодно.
А потом… Страшно, что ко всему можно привыкнуть. Привыкла и Люся. Он знала, что их поселили где-то за городом. Не было слышно даже шума машин, разве что к ним самим иногда приезжал кто-то. Дом был – невысокая бетонная коробка, без всяких изысков, и не скажешь с первого взгляда, что жилой.
А еще – вокруг был глухой трехметровый забор. Так что развлекаться можно было, только глядя на небо.
Сначала условия были жестче. Митю поселили где-то там, в глубинах дома. А ее саму — в каморке при входе. Чтобы была под рукой, если что. Ей удавалось лишь иногда услышать голос сына, и так она знала, что он жив.
Люся просиживала целыми днями на узкой постели, обхватив колени, и думала. У нее не было ничего, с помощью чего она могла бы отвлечься – ни книг, ни телевизора. Узкое окно выходило на тот же глухой забор. Что оставалось делать? Только думать.
Из-за чего они с Митей здесь оказались, Люся поняла довольно быстро. Она связывала скупые слова Петра о Магде (он очень редко рассказывал ей о каких-то своих неприятностях, старался не огорчать). И та пара охранников и прислуга, что жили в доме, тоже время от времени упоминала о Магде и ее отце.
Если пытаться постичь психологию безумной, можно самой сойти с ума. Как можно таким способом бороться за свою любовь? Люся догадалась: Магда хотела, чтобы они погибли в пожаре по-настоящему. Но кто-то другой дал им шанс. Значит, надо было приспосабливаться к тому, что есть и ждать – рано или поздно что-то должно было измениться.
Прежде Люся много читала. И теперь она вспоминала исторические и литературные примеры – узников. Которые много лет провели в одиночках. Кто-то сломался. Но многие выдержали, сохранили разум.
Люся поняла, что ей нельзя делать двух вещей. Думать, что сейчас происходит с Митей, не повредят ли ему эти страшные люди. И представлять, что сейчас испытывает Петр. Когда ему сообщили об их гибели…И позже, когда приказали смириться с тем, что место Люси займет Магда.
Если погрузиться в эти мысли – останется одно: биться головой о стенку и выть.
«Это нельзя, - твердила себе Люся, - Надо терпеть, надо дождаться. Рано или поздно появится какая-то щелка… трещинка…в этой полной изоляции, которой окружили ее. И тогда….»
Со стороны могло показаться, что она спит сидя – целыми часами сидела она так, с закрытыми глазами. В это время Люся пересказывала сама себе прочитанные книги, читала стихи или пела, про себя разумеется.
Позже, через несколько месяцев, стало легче. Слишком далеко был этот дом от тех, кто отдавал приказы, никто на расстоянии не смог бы контролировать полностью, что тут происходит. Поэтому женщина, что следила за Митей, стала манкировать своими обязанностями. И пускала Люсю к ребенку, когда ей самой хотелось посидеть в кухне и выпить, или потрепаться с охранниками. Или посмотреть телевизор (у охраны он был).
Настало время, когда Люся уже не расставалась с Митей. У нее отобрали бы мальчика, только если бы сюда приехал тот, кто заказал их похищение. Люся поняла, что счастье может быть и таким – жить в бетонной коробке, где свет – только искусственный. Но иметь возможность целый день проводить с сыном. Говорить с ним, играть, носить на руках.
Когда охранники сменились, и Люся увидела Митяя – она вздрогнула. Он явственно напомнил ей Петра – такой же высокий, с природной внутренней грацией. И даже черты лица… Она еще подумала – ужасно будет, если этот человек окажется полной противоположностью ее мужу по сути своей – будет жестоким, станет измываться над ними. Ведь тут они были полностью беззащитны.
К самой Люсе уже пробовали охранники приставать, но она сразу превращалась в загнанного в угол зверька, готового вцепиться в своих мучителей. И никто не рискнул сломить ее сопротивление – видимо, боялись последствий.
Митяй вел себя вполне пристойно и, как Люсе казалось, смотрел на нее с сыном с задумчивым интересом. Тем более удивилась она, когда однажды увидела его непривычно встревоженным. Час был поздний, и он попросил ее пройти в ту комнату, которая в их каземате считалась гостиной.
— Нужно поговорить, — бросил он.
Люся потянулась, чтобы взять из кроватки сына.
— Оставь его здесь, — сказал Митяй, и добавил, — Ты к нему вернешься.
В гостиной горел камин. В каземате всегда было сыро и холодно. В комнате, где жила Люся с сыном, она не выключала обогреватель.
Молодая женщина села в жесткое старое кресло. Она не могла скрыть страх, глядя на Митяя, устроившегося напротив. Перед этим он налил себе виски, но ей не предложил. Сделал глоток, помолчал и вздохнул.
— Ну что…Мне велено вас убить… Обоих.
Люся смотрела на него такими глазами, будто уже стояла у расстрельной стены. Серые глаза, в которых не осталось ничего от мирской жизни. Только душа. Как на картинах или иконах.
— Так что оставаться вам здесь больше нельзя, — продолжал Митяй, — Завтра на рассвете жди… Я передам тебя…вас обоих… людям, которые со мной связались.
Повисла пауза. Наконец, она спросила:
— А почему не…
— Почему не полиция? Потому что я тут не один. Есть и другие Если что – вас бы не освободили…живыми.
— Скажи…, — неожиданно начал он, допивая виски, — Если ты отсюда выйдешь, что ты ему сделаешь?
— Кому?
— Ты же из-за мужа во всё это влипла, так? Если бы не он, вы бы с пацаном на фи-г Магде не сдались. Если получится…на все сто надеяться не стоит, но если выйдет – что ты ему сделаешь? Разведешься как минимум.
Митяй сказал это без вопросительных интонаций, как утверждение.
— Ему сейчас хуже, чем нам…
Митяю показалось, что он выпил слишком много.
— Что, прости?
— Вы представляете, как он сейчас живет? – тихо спросила Люся, — Если мы уцелеем… Господи, да пусть бы он хоть с ней жил, с этой ст-ер-вой… раз иначе нельзя. Лишь бы был цел, лишь бы с ума не сошел….
Митяй потряс головой, и так осторожно поставил стакан на столик, будто он был не тяжелый и граненый, а соткан из стеклянной паутины.
Окно в Люсиной комнате выходило на восточную сторону, поэтому она видела, как в четвертом часу утра начало с одного края проступать синева на небе – как в кинозале. Дверь приоткрылась бесшумно, не скрипнув.
Люся испуганно вскинулась, она не видела, кто там стоит в темноте.
— Пора, — Митяй говорил чуть слышно, — Мальчишку закутай во что-нибудь, а улице холодно.
**
Магда ждала звонка, что всё кончено. А еще лучше – сообщения с подборкой снимков. Страшных и кровавых. Она не думала о том, что будет дальше, она вообще не умела заглядывать далеко вперед. Исполнение того желания, что было для нее важнее всего в эту минуту, затмевало все.
В то же время она уже прикидывала каким-то краем рассудка, что будет, когда Петр исчезнет из ее жизни. Какое-то время она будет испытывать эйфорию от свершившейся мести. А потом, как всегда, наступит разрядка. Слезы, депрессия, и поиски нового адреналина.
Магда подумала о том, что можно будет сменить обстановку – уехать куда-нибудь на южные острова. Пусть ее развлекают белый шелковистый песок и какие-нибудь туземцы. И теплое море…
А этим…светит только холодная глина могил.
Когда телефон зазвонил, она не дала сигналу прозвучать во второй раз.
— Да?!
— Отец умер.
Магда не сразу узнала голос матери. Отношения между ними сложились такие, что не каждый год они обменивались даже несколькими фразами. И сейчас суть того, что мать сказала, до Магды не дошла.
— Что? — переспросила она.
Должен был умереть не отец. А совсем другие люди. Отец умереть не мог.
— Инфаркт, — помедлив, пояснила мать, — Обширный инфаркт. Ты не считаешь, что приложила к этому руку?
Магда лихорадочно соображала. Отец был ее «крышей», он покрывал все ее безумства, и теперь, когда его не стало придется обо всем заботиться самой. И если с этими двоими сейчас расправятся, то без Николая Платоновича – не выйдет ли полиция на нее?
— Я….., — начала она.
— А ты отправишься в ду-р-дом, — мать сказала это устало, но непривычные, непререкаемые интонации появились в ее голосе.
— Сама туда пошла, — привычно огрызнулась Магда.
— Ты не поняла. Недавно мы с врачами, с другими, независимыми врачами. подняли твои медицинские документы. Тебя вообще нельзя было выпускать на волю, к людям. Если бы не отец…. И теперь все будет по-другому. Ты пойдешь туда, откуда со стопроцентной гарантией не сможешь выбраться. Именно это будет в приоритете. Пожизненное заключение. Запертая дверь, решетки на окнах и тяжелые лекарства, которые может быть – как я на это надеюсь – из дьявола превратят тебя просто в сомнамбулу.
— Ничего у тебя не получится, — Магда уже оглядывалась, прикидывая, какие вещи собрать, и что нельзя забыть, у нее было «правило трех Д» - документы, деньги, драгоценности, — Я уеду и… Никто не сможет меня найти. А потом я с тобой поквитаюсь.
Она знала, что представляют из себя «простые больницы». Отец ей когда-то объяснял. Пытался вразумить, чтобы она ценила то, что у нее есть, то, как с ней поступают. Там никто не носится с пациентами, как носились с ней. Стены, покрашенные в тусклый цвет, окна, где и форточку из-за решеток лишний раз не откроешь… Медики не считают своих пациентов за полноценных людей и тем более, не исполняют их прихоти. А санитары иногда и руку могут поднять. Никто не станет навещать ее в такой больнице. Она так и умрет в одиночестве.
— Я уеду! — взвизгнула Магда.
— Ты никуда не уедешь, — сказала мать, — В твоем случае лечение не обсуждают с больным. Подойти к окну.
Магда метнулась, чтобы посмотреть вниз. У входа в дом стояла машина медицинской помощи.
— Ты отняла у меня мужа, семью, всю мою жизнь, — последнее, что услышала Магда, — Будь ты проклята, дочь.
…Когда санитары тащили Магду по лестнице вниз, она кричала так страшно, что старушке, жившей в квартире напротив, сделалось дурно.
*
— Катя, — сказал Петр, — Эта моя просьба уже не будет криминальной.
Девушка вскинула глаза на шефа. Она боялась сегодня приходить на работу. Да что там – она на улицу выходить боялась.
Но ничего страшно не произошло. И охранник у входа в офис встретил ее как обычно – коротким кивком. И в коридорах царила обычная деловая суете. У Кати же после бессонной ночи слипались глаза. Как бы в этой чертовой капсульной машине сделать напиток покрепче?
Катя предполагала, что и шеф сегодня может не прийти. Если он вообще еще жив. Судя по тому, что ей рассказывали о Магде, вопрос был спорный. Когда она услышала шаги в коридоре – она и надеяться не смела, что это Петр.
Но он вошел – и выглядел каким-то растерянным. Больше всего он напоминал Кате человека, выздоравливающего от тяжелой болезни, когда врач сказал, что кризис миновал.
Петр взъерошил волосы и, видимо, собирался с мыслями.
— Так что же? — мягко подтолкнула Катя.
Сказать бы еще, что если бы Магда не засветится на горизонте, с каким бы счастьем она сама повторила то, что между ними было.
— Поедем со мной в магазин, — сказал Петр.
Он снова подбирал слова. Видимо, не только горе, но и чувство, ему противоположное, оглушает.
— Мои нынче прилетают. Я сейчас не очень соображаю. Давай купим что-нибудь, что их порадует. Игрушки Мите. Вещи нельзя, ведь он вырос. Надо мерить. Люсе что-то… Я почему-то помню только то, что она любила, когда мы с ней еще учились в институте. И тебе, Катя. Любые подарки…Если бы ты знала, как я тебе признателен…
Катя прикрыла глаза. Всего на мгновение. Нельзя был, чтобы он прочитал в них…
— Хорошо, — сказала она, — Давайте поедем в…
Это был самый большой и популярный торговый центр в городе.
— Там мы найдем всё. Во сколько они прилетают?
— У нас есть еще четыре часа.
…Время пролетело незаметно. Катя сбилась со счета – сколько мелких магазинчиков и отделов они обошли. В иные минуты Петр казался Кате большим ребенком. В отделе игрушек они выбирали машинки и роботов, а потом Петр вдруг взял в руки большую куклу. Это была кукла-барышня, в платье из розовых кружев, с длинными локонами. Эти бантики, рюшечки, эти растопыренные пухлые пальчики. От мягкой резины пахло молоком и ванилью.
— Смотри, какая красивая…
— Мальчику? — удивилась Катя.
— А вдруг ему понравится? И…Люся говорила, что когда она была маленькая, жили они бедно, и у нее никогда не было красивой куклы…
Пакеты, когда их становилось слишком много в руках, Петр относил в машину.
— Вам надо еще заехать домой, — серьезно сказала Катя, — Ну правда… Не поедете же вы вместе со всем этим в аэропорт? Да вашим тогда и сесть в машину будет некуда. Вещи все займут.
— Ты права, - согласился он, — Ну а что же тебе самой? Давай выберем что-то красивое…
— Пойдемте, — сказала Катя, — Я уже приглядела..
Она подвела его к той витрине, которая сверкала ярче всех. Здесь, подсвеченная, красовалась бижутерия – со стекляшками-камнями всех цветов радуги.
— Вот, — указала Катя.
Это было колье-чокер из серебристого металла. Напоминающее переплетенные шнуры.
Катя уловила сомнение во взгляде Петра:
— Точно? Может быть…Вон там ювелирный, лучше заглянем туда…
— Нет, — сказала Катя, — Именно это.
Петр расплатился, она надела чокер, «не отходя от кассы». Он смотрел и так, и этак.
— Знаешь, что мне это напоминает…Веревку на шее. Прости…
«Угу, - подумала Катя, - Примерно так я себя и чувствую. Осталось купить мыло».
Оба не решались друг другу признаться, что у них гудят ноги от бесконечной прогулки по магазинным коридорам.
— Сейчас все забросим домой и поедем в аэропорт, — сказал Петр, после того, как они выпили кофе в маленьком «бистро».
Катя не знала, почему ему пришла в голову мысль взять ее с собой, но что уж ей было терять? Очень странно она себя чувствовала, и это железное кольцо на шее было прямо в тему.
…Когда объявили посадку, Катя отошла на несколько шагов в сторону. Наконец, в зал стали заходить пассажиры приземлившегося самолета, и она смотрела на всё это как на картину, со стороны.
Наконец увидела она молодую женщину – невысокого роста, худенькую, в светло-сером платьице, которая держала на руках мальчика лет трех. Мальчик спал, положив голову к ней на плечо. Рядом шел высокий мужчина, он поддерживал женщину под локоть, и она, наверное, могла бы передать ему ребенка, так как малыш был уже достаточно тяжел, нелегко было нести его. Но женщина крепко прижимала мальчика к себе, боялась отпустить.
Катя бросила быстрый взгляд на Петра. Он не стоял…нет… он шел навстречу, но так медленно, будто ноги не несли его. В глазах его стояли слезы.
Была толпа – пассажиров, встречающих. И были эти двое. Даже трое, но третий спал.
Катя посмотрела на спутника молодой женщины. Он показался ей удивительно похожим на Петра – тот же поворот головы, тот же рост…
Митяй заметил взгляд красивой молодой девушки. Она имела какое-то отношение к Люсе, потому что сопровождала ее мужа.
Он кивнул в сторону семьи, наконец, воссоединившейся (супруги стояли единой скульптурной группой, не в силах разжать объятий) и сделал жест рукой специально для Кати – мол, сумасшедшие, что с них возьмешь. И Катя улыбнулась и кивнула.
