— Hy, пошёл я! — захватив с собой нужный инструмент, Алексей Иванович вышел из дому.
Новичку дорога от Гжатска до села показалась бы длинной — пешком часа четыре... А он, шестидесятилетний плотник, любил эту дорогу, любил выйти пораньше, когда подмороженные комья грязи упруго хрустят под ногами. Деревья ещё не проснулись от зимней спячки, и рыжие космы прошлогодней травы перепутались в канавах и на пригорках, а в небе синь-то какая, и невидимая птаха звенит за облаками.
Вот сейчас Алексей Иванович, знаменитый в округе плотник, придёт в своё родное село, и застучит его топор, обтёсывая брёвна, и этот стук радостно повторят окрестные поля и лесок. А потом встанет в селе дом, сработанный его руками, и никто не скажет, что строили его стариковские руки: так добротен и прочен будет этот дом. Вот и село стоит на пригорке. До войны клуб там был, да фашисты всё разрушили. «Ничего, отстроим!» — думал Алексей Иванович.
— Дядь Лексей, слыхал? Юрка-то, видать, твой... По радио... Сейчас говорили! — задохнулась подбежавшая женщина, а за ней спешили председатель колхоза и люди со всех концов села.
— Да что вы! Опомнитесь! — строго глянул он на толпу.
— Всё-всё сходится. И Гагарин-то он, и Юрий, и Алексеевич...
`— Hy и что с того? Сосчитай-ка, сколько Гагариных и Юрок на земле? — говорил он, но видел по глазам людей, что все уверены: это он, их бывший односельчанин, летит сейчас среди звёзд, среди неизвестности.
— Зайдём-ка в правление... — предложил председатель колхоза.
И только когда старый плотник увидел на экран телевизора родное лицо, прошептал побелевшими губами:
— Сынок... Сынок мой!
Снова все поздравляли его, звонили из районной газеты, просили, чтобы он скорее вернулся в Гжатск, а он глазами, полными слёз, по-новому смотрел на родную деревню. Вон он — дом на краю села, где они жили до войны, а вон там, за домом в землянке, прятались четверо его малых ребят, когда содрогалась земля от разрывов снарядов: в шести километрах проходила линия фронта. Здесь пролетали самолёты, и они, деревенские мальчишки, спрятанные в земляные норы, узнавали своих по голосам моторов. А однажды там, на луговине, с рёвом вбуравился в землю краснозвёздный самолёт, подбитый в неравном бою.
Юрка смотрел, как огонь сжирал смертельно раненную грозную птицу, и злые, горькие слёзы душили его. Потом говорили, что вместе с самолётом сгорел лётчик. И, кто знает, какие проклятья посылал врагам этот восьмилетний мальчонка, какие клятвы давал он себе...
* * *
Ничего не видел Алексей Иванович, возвращаясь в Гжатск, где теперь он живёт с семьёй. Ноги сами несли его.
— Сынок, сынок ты мой... — повторял он без конца.
А вошёл в Гжатск, всюду слышал: Гагарин, наш Гагарин! Наш Юрка! Ура! У дома стояли машины, толпились корреспонденты газет, радио, телевидения. Увидев Алексея Ивановича, к нему бросились соседи, друзья. Он прошёл в дом. Старшая дочь Зоя подала ему пачку поздравительных телеграмм.
Корреспонденты обступили Алексея Ивановича:
— Расскажите, как рос Юра? Чем он занимался?
— Обыкновенный мальчишка... — и, порывшись в ящике, показал фотографию.
— Самый обыкновенный, — задумчиво повторил он. — И каждый из нас, русских, сделал бы так, как он...
Т. КОПЫЛОВА, Г. ЮРКИНА (1961)