#время_историй
Падишах воскликнул:
— Вот это песнь, так песнь! Каландар, ты превосходно спел. Заставь теперь Гыр-ата танцевать, нам угодно посмотреть на его танец.
— Ну, что ж, хорошо, тагсыр! — ответил Гёроглы и пришпорил Гыр-ата.
… О ком теперь пойдет рассказ? Вокруг падишаха собралась целая толпа — бакалейщиков, продавцов воды; они услышали, что шах покажет, как танцует конь Гёроглы, и сбежались поглазеть.
Гыр-ат оскалил зубы, прижал уши и пошел крушить все вокруг, многих он раздавил, искусал тех, кто оказался поближе, бил копытами всех подряд.
— Ты не слушал меня, тагсыр, когда я предупреждал тебя. Вели закрыть пролом в крепостной стене. Иначе этот конь рано или поздно убежит.
Крепостная стена была в девять пагса, в одном месте три-четыре пагса были разрушены. Шах повелел:
— Ступайте и заделайте пролом!
К пролому подвезли две арбы жердей и воткнули их торчком, закрыв пролом. Гёроглы проехал в другой конец крепости, вернулся обратно, остановился перед падишахом, изъявляя готовность развлекать его.
Бедняки, пострадавшие от Гыр-ата, решили промеж себя: "Эх, на беду нам это зрелище! Многих из нас он погубил, многих покалечил. Ну, пускай он еще раз сунется сюда, мы его встретим, как надо!" И они, отрезав верхние половины жердей, которыми был загорожен пролом в крепостной стене, вооружились палками.
— Послушай, каландар! Не достоин Гёроглы своего коня, — промолвил падишах.
— Это почему же, тагсыр?
— Мне кажется, Гёроглы не ценит Гыр-ата. Ему предложат продать Гыр-ата, он продаст — запросит тысячу золотых да пару пленников. А коню этому цены нет.
— Тагсыр, не говори, чего не знаешь! Ну что ты говоришь! Неужто никто, кроме тебя, не знает цены этому коню? Уж коли хочешь знать, как Гёроглы ценил его, послушай, что я тебе скажу. Однажды Гёроглы отправился в набег на Османскую страну. В походе том я был у него стремянным. Падишах Османский Джафар призвал к себе Гёроглы и обратился к нему: "Эй, суннит Гёроглы, назови цену коню!"
Гёроглы назвал цену, обратившись к падишаху Джафару с песней. Послушай эту песню, тагсыр, и ты узнаешь, ценит ли Гёроглы своего коня.
И Гёроглы, глядя на падишаха, запел и в песне цену коню назвал.
"Воистину, в мире нет такого коня,
Стоит он сотни шахов — таких, как ты,
Если вскочить в седло, поскакать на врага,
Всадника смелого мигом домчит Гыр-ат.
Сколько надобно сил, чтобы сравниться с тобой,
Надо быть птицей, чтобы тебя догнать,
Пару лучистых глаз хочу я иметь,
Чтобы лишь любоваться тобой, Гыр-ат.
Я хотел бы холить тебя и ласкать,
В мире не жаль ничего для такого коня,
Я атласную торбу сшил бы для тебя
И парчовой попоной покрыл бы тебя, Гыр-ат.
Жаворонку подобны чуткие уши твои,
Ноги твои стройны и крепки, словно самшит,
Я бы хотел, чтобы сочной зеленой травой
Пастбище твое вечно шумело, Гыр-ат.
На спине его блестит золотое седло,
Даже в стране Рум не найти такого седла,
Поводья крепкие в руках у Гёроглы,
Кликнешь "пах" — молнией станет Гыр-ат".
Падишах сказал:
— Да, выходит, он дорожит конем. "Стоит он сотни шахов — таких, как ты…", это значит, что коню цены нет. Да, он знает достоинства Гыр-ата. Ну, что ж, пусть Гыр-ат еще раз покажет свое искусство!
— Повинуюсь, тагсыр! — ответил Гёроглы.
На этот раз он направил Гыр-ата в другую сторону, где его не ждали, и опять Гыр-ат растоптал толпу. В толпе кричали:
— Люди с палками уцелели. Он, видать, не идет туда, где его ждут с палками.
Все бросились к стене растаскивать оставшиеся жерди, чтобы вооружиться. Пролом в стене вновь был открыт.
Старый везирь забеспокоился:
— Тагсыр! Падишах мой! Мой разум никогда не был тебе во вред. Вели ему тотчас же сойти с коня. Разве ты не видишь, что это тот самый разбойник, тагсыр! Вели его убить или изгнать!
— Послушай, везирь! Недавно ты твердил одно, а теперь говоришь другое. Сказано тебе: сядь на коня Гёроглы, надень эти доспехи, и ты станешь похож на Гёроглы. Замолчи, не болтай!
— Ты властен меня прогнать, но скоро ты не сможешь найти щели, куда спрятаться; твоя крепость покажется тебе ловушкой, — сказал везирь и, оскорбленный, ушел, отряхивая полы халата.
Гёроглы подъехал к падишаху.
— Эй, каландар! Сдается мне, что ты слишком далеко зашел.
— А что я сделал плохого, тагсыр, чтоб ты так говорил?
— Ты загубил в этой толпе много несчастных, да и в той погубил немало. Негоже устраивать такую забаву! Спой-ка лучше хорошую песню да покажи настоящую игру. А то и тебе достанется!
— Тагсыр, ты, кажется, начинаешь горячиться. Разве ты не понимаешь, почему я еще не устроил настоящей игры, почему нет еще настоящего зрелища?
— Нет, не понимаю.
— Так знай же. Я дожидался, чтобы день склонился к вечеру: ждал, пока везирь уйдет отсюда; ждал, чтобы снова был открыт пролом в стене. Все так и сталось… Мы с тобой сейчас поговорим напрямую. Я спою сейчас песню специально для тебя. А потом любуйся зрелищем, смотри во все глаза!
И Гёроглы обратился к падишаху с песней.
"Неистовый, быстрый скакун есть у меня,
Когда на поле битвы врывается он,
Кровавыми слезами плачут враги,
Как змея, гибок, неуловим мой конь.
Птица не успеет исчезнуть в облаках,
В пустынной степи марал не пробежит,
Не успеет с места сорваться марал,
Когда появляется неистовый конь.
Гёроглы говорит — я сам себе эмин,
Многое повидали мои глаза,
Ни хана, ни султана нет надо мной,
Ловок я и силен, неистов мой конь".
Окончив песню, Гёроглы произнес:
— Я сам себе господин!
— Спой еще одну песню… — сказал падишах, лихорадочно думая, куда бы убежать…
Гёроглы, разгневанный, поднялся в стременах, схватил саблю за рукоять и со словами: "Что ты заладил "спой песню, спой песню"! Кто я тебе — наемный бахши, что ли?" — бросился на падишаха. Тот стрелой вбежал в ворота и с шумом захлопнул их. А Гёроглы выхватил саблю из ножен и поскакал по улице. Спаслись лишь те, кто свернул в сторону, на другую улицу. А всех, кто был на пути, рубил Гёроглы. Головы летели, как тыквы, кровь лилась рекой.
Подскакал Гёроглы к крепостной стене, помянул своего покровителя Льва божьего и дважды хлестнул коня плетью. Взвился Гыр-ат в небо, перелетел стену крепости. А за ней был ров шириной в пятнадцать гезов. Перелетел он и над рвом и опустился в пяти гезах за ним, разметав копытами камни. И вот уже Гёроглы далеко — летит на Гыр-ате, помахивая плетью…
… О ком теперь пойдет рассказ? О падишахе.
У падишаха была лестница с сорока перекладинами. Приставил он ее к стене крепости, поднялся на крышу дворца и закричал:
— Суннит Гёроглы увел своего коня. Стражники, нукеры, догоняйте, хватайте, ловите его!
Собрал он всех всадников в крепости, разослал приказания во все концы страны: "Пусть явятся сюда все военачальники со всеми своими пушками и арсеналами!". Шесть курдов раньше других помчались вдогонку за Гёроглы, говоря про себя: "А вдруг нам повезет — убьем Гёроглы и удостоимся почестей!"
Стали они нагонять Гёроглы. Увидел он их и придержал коня. Они приблизились на расстояние, откуда был голос слышен, и остановились.
— Ну, джигиты! Что же вы медлите? Коли сражаться приехали — давайте сразимся! Ну, если вы не двигаетесь, я сам поеду к вам! — вскричал Гёроглы и тронул коня.
Но всадники повернули коней и умчались к крепости. А Гёроглы, промолвив: — Не преследуй бегущего, — продолжил путь.
Возвратись в крепость, курды кричали:
— Тагсыр, падишах! Он гонится за нами, он вот-вот появится здесь!
Шах поспешно собрал всех всадников и бросился в погоню за Гёроглы.
Миновал день, прошла ночь…
Утром Гёроглы заметил вдали за своей спиной клубы пыли и остановил коня на вершине горы. Падишах ехал впереди, но подъехать ближе остерегся, остановился на таком расстоянии, чтобы слышать голос.
— Эй, суннит Гёроглы, — закричал он. — Ты смелый джигит! Пожалей свою душу! Будь у тебя их хоть тысяча, ни одна душа твоя не спасется! Привяжи коня к дереву, оставь захваченные вещи, а сам убирайся подобру-поздорову. Мы не тронем тебя!
— Ты, видно, растерял свои мозги, падишах! Еще не родился человек, который захотел бы привязать коня и отдать добычу! — ответил Гёроглы, бросил поводья на луку седла, взял в руки саз и запел, обращаясь к падишаху:
"Кто любит ратное дело и сабель звон,
Тот смело на поле брани выходит пусть,
Кто готов за веру душу свою и жизнь
Отдать, на поле брани выходит пусть.
Я пришел нежданный, подобно сну,
Слово труса — позор, слово труса — вздор,
Тот, кто яростно, как дикий тур,
Бьется, на поле брани выходит пусть.
Я вздерну тебя на виселице, падишах,
Тело твое собакам отдам терзать,
Пятнадцать воинов твоих — мне не чета,
Кто хочет, на поле брани выходит пусть.
На своем могучем коне я вышел на бой,
Меня не обманешь, я знаю, кто друг, кто враг,
"Я умер, когда я родился", — кто так
Говорит — на поле брани выходит пусть.
На своем скакуне Гыр-ате сидит Гёроглы,
Я могу всегда честь свою защитить,
Кто свою удалую голову готов
Потерять — на поле брани выходит пусть".
Допел Гёроглы песню, ускакал за гору, и с тыла ударил по войску — бил, рубил, колол…
Падишах обратился в бегство. Вот уже Гёроглы дотянулся пикой до его спины, да вспомнил наставления своего покровителя: "Не преследуй бегущего!". Гёроглы остановил коня, начал осматривать себя. Большое было войско. Нельзя было одолеть его, не получив ни одной царапины. Сам Гёроглы получил восемнадцать легких ран, а Гыр-ат захромал. "О, аллах, что это с ним?" — подумал Гёроглы. Спешился, осмотрел коня: оказалось, что Гыр-ат в ярости так сильно ударил копытом о камень, что сбил переднюю часть копыта.
— Мой друг, мой помощник, мой спутник в самые черные дни мои, Гыр-ат! Я сниму подкову с твоего копыта и заменю ее новой. А потом три дня буду вести тебя в поводу, пока твое копыто не заживет. Пешком мне идти в привычку — ведь пешком сюда я пришел!
Гёроглы снял подкову, заменил ее новой и повел Гыр-ата в поводу. Так они шли три дня. На четвертый день он расседлал Гыр-ата, огладил его, почистил, вновь оседлал, накинул на него чепрак, привязал попону к седлу, завязал хвост узлом и поехал аллюром сепджин. При этом приговаривал:
— В пустыне у меня от лепешек кишки склеиваются. Повстречать бы пастухов, поесть яхна.
Поднялся Гёроглы на холм, огляделся по сторонам и увидел овец, белых и черных, аж в глазах зарябило. "Хоть бы это был не сон… " — подумал он и подъехал к стаду. А это были овцы падишаха. Пастухи узнали Гыр-ата.
— Эй ты, вор проклятый! Это конь нашего падишаха. Куда ты его угоняешь? Слезай с коня! — закричали они и окружили Гёроглы.
— Джигиты! Я и сам хотел сойти. Но если вы будете кричать, я не сойду!
— Ну, получай же тогда! — закричали они и дважды ударили его палкой по спине.
— Остерегитесь! Я страдаю опасной привычкой, как бы вам не пожалеть о содеянном!
— Что это за привычка?
— Я иногда теряю разум.
— Ну, от этого у нас есть лекарство… — ответили они, продолжая дубасить его корявой палкой.
"Пожалуй, они далеко зашли… " — подумал Гёроглы и пустил в ход саблю. И полетели во все стороны головы с развевающимися бородами, в страхе дрожали губы, кричали рты…
… О ком теперь пойдет рассказ?
Один из пастухов ходил за саксаулом. Увидев, какая участь постигла его дружков, он спрятался за осла и дрожал, боясь, как бы Гёроглы не заметил его. Гёроглы подъехал к нему.
— Эй ты, подойди сюда!
Пастух приблизился, почтительно сложив руки.
— Ступай, приготовь мне яхна, чтобы я наелся досыта. За это я дарую тебе жизнь.
— Не убьешь меня, господин, так я всех овец для тебя заколю. Пастух зарезал жирного ягненка, приготовил яхна и поднес Гёроглы. Тот был голоден как волк, яхна из упитанного ягненка — объедение, и Гёроглы отправлял в рот куски с полбатмана, а то и с целый батман…
Насытившись, Гёроглы сел на коня.
— Прощай, пастух! Спасибо за хлеб-соль. Не поминай меня лихом, прошу!
— Господин! Я не буду поминать тебя злым словом. Но, мне кажется, ты случайно живешь в человеческом обличье. Будь ты в зверином облике, ты был бы волком!
Грустно стало Гёроглы от этих слов, вспомнилась родина, жена, и он пропел пастуху такую песню:
"О мусульмане, друзья мои,
Трус храбрецом стал, храбрецом,
Что за чудесные времена
Прошли, прошли — в туман, в туман.
Ханы и беки, где они.
Где те, что когда-то жили здесь,
Где теперь Сулейманы-цари,
Прошли, прошли — в туман, в туман.
Реки текут, реки текут,
Горит сердце мое, горит.
На путь к любимой — гляжу, гляжу,
Глаза мои — проглядел в туман.
О, как прекрасны ее глаза,
Лицо ее — полная луна,
Горькие речи пастуха
Пронзили души моей туман.
Хазарец я — сказал Гёроглы,
Роскошью будет блистать мой конь,
Грустно, — "волком" назвали меня,
Пронзили души моей туман".
