#время_историй
Знал Гёроглы, что все ему будет предоставлено за счет казны. Разве всего этого нет у падишаха… Все приготовили ему.
Пришел Гёроглы в конюшню, у ее входа соорудил высокую супа. Постелил бурку, а под локти положил пуховые подушки.
— Эй, вы! Подайте коню корма, воды, ячменя! Прикройте его попоной. А мне подайте чаю, плова да сварите пельмени!
За счет казны Гёроглы кормился сам и коня кормил. Сорок дней откармливал он Гыр-ата, конь отъелся, разжирел, как сом…
Как-то Гёроглы в задней стенке конюшни прорубил дверь на улицу, приговаривая:
— Надо, чтобы у Гыр-ата всегда было прохладно.
А про себя он подумал: "Не удастся ли этой улицей воспользоваться, чтобы разжиться, добыть пять-шесть теньга на дорогу". Отправился он к падишаху и, сложив руки на груди, приветствовал его.
— Ну, каландар, говори!
— Тагсыр! Прежние конюхи прорубили в конюшне дверь на улицу. А по улице ездят на кобылах. Гыр-ат беспокоится, ржет, бьет копытами. Совсем перестал есть и пить. Надо запретить проезд по улице, а не то пропадает Гыр-ат, тагсыр!
— Каландар! Разве сам ты не можешь запретить!
— Тагсыр! Ведь я не падишах, чтоб запрещать.
— Послушай, каландар, считай, что конюшня — твое царство, ты властен делать там все, что нужно. Я разрешаю. С пешехода, что пройдет по этой улице, взимай пять золотых, кто поедет на осле — семь с половиной золотых, с всадника на коне — десять золотых, на кобыле — пятнадцать золотых.
— О такой работе, тагсыр, я всю жизнь мечтал. Деньги эти почитай у меня уже в кармане.
Вернулся Гёроглы и уселся на супа. А откуда кому знать, какое ему падишах дал разрешение. Появится бедняга пешеход, хочет пройти сторонкой — Гёроглы схватит его, ударит о землю, да еще в живот ногой пять-шесть раз ткнет:
— Вынимай пять золотых!
Пока он дерется с пешеходом, бедняга на лошади проскочить хочет. Гёроглы бросается к нему, стаскивает с лошади, швыряет на пешего.
Так он хватал всех — кто ехал на осле и кто на кобыле. Приходили их родственники, платили выкуп.
По всей крепости пронеслась весть: "О люди! Хан отдал эту улицу во власть бесноватого каландара". И чтобы ни одна живая душа там не показывалась, решили жители загородить улицу с обоих концов. А Гёроглы только этого и надо было: он хотел прогуливать Гыр-ата так, чтобы его никто не видел.
Начиная с этого счастливого дня, Гёроглы седлал Гыр-ата и выводил прогуливать его — ночь за ночью, день за днем, сорок дней и ночей, по утренней и вечерней прохладе.
Гыр-ат вошел в тело, повеселел, каждая жилка в нем заиграла. Не наглядеться на Гыр-ата!
"Эй, мой Гыр-ат, мой Гыр-ат! Теперь ты стал такой, как прежде. Теперь, пожалуй, довезешь до Чандыбиля. Но лучше все же получить позволение падишаха", — подумал Гёроглы, набросил на Гыр-ата несколько попон, привязал к его шее веревку в пять кулачей, перекинул через плечо палку в полтора кулача, взял в руку конец веревки и отправился к падишаху, покрикивая на Гыр-ата и выставив палку вперед. Подошел он к воротам дворца и закричал:
— О мой падишах! Хотите взглянуть на коня, выходите сюда тагсыр!
Шах Балы-бек вышел вместе с сорока приближенными к воротам крепости и сел, прислонившись спиной к крепостной стене.
— Эй, каландар!
— Слушаю вас, тагсыр!
— Слыхал я, что этот Гыр-ат обучен всяким штукам. Слыхал я, что приходит он к ханским дверям, останавливается и вежливо кивает. Кто может заставить его сделать это?
— Это может сделать тот, кто знает песни Гёроглы.
— А ты их знаешь?
— Я немного знал, тагсыр, но, пораженный вашим великолепием, все позабыл. Если бы нашелся кто другой, кто знает, пусть он попробовал бы спеть.
Падишах велел объявить через глашатаев: "Кто знает песни Гёроглы?". Тут появился старый кызылбаш и закричал:
— Я знаю, о тагсыр!
Старика звали Шахали. Когда-то он был в плену в Чандыбиле, воротился оттуда и знал несколько песен Гёроглы.
— Ну, зангар, пой песню!
— Будет исполнено! — ответил курд и, сев на Гыр-ата, пропел песню:
"Хочешь, казни иль милуй, но в битвы день
Ослепительно красив арабский скакун.
Когда джигит защищает, холит его,
Чудодейственна бывает его красота.
Золотые кисти на попоне его,
Как на девичьем наряде — бахрома;
Словно яблоки, блестят его глаза,
Ослепительна его мощь и красота.
Плавно и медленно он набирает ход,
Пустыни и степи он может преодолеть,
Черны, как ночь, колени и грива его,
Этого скакуна ослепительна красота.
Челка его достигает до ноздрей,
От погони уйдет, в погоне настигнет врага,
Мощную пасть широко раскрывает он,
Ослепительна его сила и красота.
Сколько дней я наслаждался им.
Лекарства не найти от страсти моей.
О Шахимердан, говорит Гёроглы,
До чего ж удивительна его красота".
Но после песни Гыр-ат не стал танцевать.
— Слезай, Шахали! Гыр-ат не станет танцевать. Ну-ка, пусть сядет каландар и заставит его танцевать.
— Да нет же, тагсыр. Глядите-ка… — возразил курд и ударил коня. Гыр-ат встал на дыбы и подбросил старика вверх на высоту пики. Старик взлетел и снова упал на спину коня, крепко уцепясь за него.
— Эй, Шахали! Это зрелище никуда не годится. Сказано тебе слезай, значит, слезай!
— Не торопитесь, тагсыр! Я знаю еще одну песню Гёроглы.
— Что ж, коли знаешь, спой!
— Я спою, тагсыр! Эту песню суннит Гёроглы сложил в ненастный день, с дождем и бурей, когда, возвращаясь с набега, переваливал через гору Ходжа, — ответил курд и запел.
"На угрюмых вершинах седых и снежных гор
Жестокая буря свирепеет с дождем,
Все обледеневает после дождя,
Упорные, злые ветры дуют тогда.
Со скакуна недоуздок не снимай,
Крепко знай свое дело, уверен будь,
В день битвы лютой на мерина не садись,
Пропадет, погибнет твое дело тогда.
Если джигит не знает, что значит честь,
Если Шахимердан не станет другом ему,
Если без полководца войско пойдет в поход,
Будет любая рать побеждена тогда.
Каждому — свое: утки в озерах живут,
В пустыню за джейраном надо идти:
Если джигит бродит в чужих краях,
Немеет он от тоски, жалок бывает тогда.
Когда боевым задором вспыхнет Гёроглы,
Когда, разъяренный, неистов бывает он,
Когда в боевой схватке он встретит врага,
От врага оторваться трудно бывает тогда".
Но Гыр-ат не стал танцевать после этой песни. Ведь когда курд пропел — "В день битвы не садись на мерина", он, сам того не понимая, оскорбил Гыр-ата.
Падишах начал сердиться.
— Шахали, почему не слезаешь с коня, когда тебе говорят — слезай? Пускай сядет сам каландар и заставит коня танцевать.
— Но я, тагсыр, знаю еще одну песню Гёроглы.
Кто садился на Гыр-ата, тому никак не хотелось слезать с него. Вот Шахали и думал: "Если спою я, что умер Гёроглы из Чандыбиля, не заиграет ли Гыр-ат, милый мой?"
И курд, сидя верхом на Гыр-ате, спел песню:
"Словно охотник, в разные стороны я иду,
Мне бы золотом, богатством обладать.
Я могу разорить, разрушить Чандыбиль,
Мне бы золотом, богатством обладать.
Истинного джигита всегда признает Гыр-ат,
Если аллах поможет — счастье придет,
Умер владетель Чандыбиля — Гёроглы,
Мне бы золотом, богатством обладать.
Верхом на Гыр-ате — наслажденье скакать в горах,
Видом подобным сунниты поражены.
Будет лежать в развалинах Чандыбиль,
Мне бы золотом, богатством обладать.
Шахали улыбается в усы — вей-ала,
Красный и красивый халат — вей-ала,
Сокол тянется к озерам — вей-ала,
Мне бы золотом, богатством обладать".
Но и после этой песни Гыр-ат не стал танцевать. Падишах совсем рассердился.
— Почему не слезешь, когда тебе велят? Почему не повинуешься? Каландар, наверное, уже вспомнил песни, пускай он сядет, пусть он заставит коня танцевать. А иначе Гыр-ат танцевать не станет.
Шахали не вынес укоров великого шаха и дважды ударил коня плетью по животу. Гыр-ат взвился ввысь. На этот раз он подскочил вверх на высоту трех пик.
Гёроглы выпустил веревку, и Гыр-ат бросился в сторону.
Старый кызылбаш полетел вниз головой, словно стрела из лука. Падал и бормотал: "Хоть бы вода или саман, дерево или куст!" Но откуда быть воде или саману! Рядом — ворота крепости, арка, и всюду сплошь одни камни. Ударился он головой о камни — мозги брызнули, словно вороний помет. Вот и завладел он райским богатством… Падишах приказал:
— Каландар! Лови, лови коня!
Кинулся Гёроглы к коню, схватил веревку и, покрикивая: "Стой, стой!" — торжественно подвел его к падишаху.
— Вот вам, тагсыр, ваш конь!
— Держи его подальше, окаянный! — сказал падишах со страхом.
Гёроглы закричал на Гыр-ата: "Стой!" — и придержал его: — Послушай, каландар! Сядь на Гыр-ата и спой такую песню, какую подобает. А Шахали туда и дорога. Подох, так подох. Ему давно пора отправиться к праотцам.
— Тагсыр! Чем губить меня, заставляя сесть на коня, лучше уж прикончите меня своими руками!…
— Садись, а то и впрямь убью!
— Тагсыр! Ты все говоришь "садись, садись". Ты что, проверить меня хочешь или говоришь всерьез?
— Всерьез, конечно!
— Ну, коли всерьез, тагсыр, то я хочу сказать тебе несколько слов, прости уж мне мое прегрешение.
— Что же, говори, прощаю.
— Вот что я хочу сказать: слыхал я, что один падишах может быть умнее сорока человек, но ты по уму уступаешь цыпленку!
— Как это так?
— А вот так, тагсыр! Ты мне приказываешь, чтобы я заставил его танцевать. Но с чего это он будет танцевать? Попона съехала на бок, словно у лошади нищего. Гыр-ат скотина, но понимает все, тагсыр! Если не нарядить его так, как наряжал его Гёроглы, Гыр-ат ни за что танцевать не станет. Он ведь только и делает, что людей убивает. Вы видели своими глазами, как он убил Шахали… Сяду я, он и меня убьет. А потом, пожалуй, и вас погубит…
— Слушай, каландар, я ведь владыка города с сорока четырьмя воротами, мне подвластны земли, которые и за полгода не объедешь. Я сижу на троне — падишахом себя считаю. В этой крепости ты найдешь все, что угодно. Почему ты не скажешь, что тебе нужно?
— Уж коли на то пошло, тагсыр, то Гёроглы подковывал Гыр-ата золотыми подковами, украшал его отменно. Клал на него бархатный потник, подседельник гранатового цвета, седло с золотой лукой, чепрак с золотой бахромой, пуховую подушку; надевал на Гыр-ата драгоценную, украшенную изумрудами сбрую. К луке седла подвешивал пару подков и легкий молоток. Да и сам одевался великолепно: сапоги из сагры, подбитые золотыми гвоздями, по-царски пышная одежда. За поясом носил золотой кинжал, на нем была кольчуга с золотым воротом, нарукавники, шлем, золотые налокотники, на голове — соболья шапка, а сверху надевал он чекмень из франкского сукна. Да вот еще: коль Гёроглы собирался куда-нибудь ехать, он приторачивал к седлу запасы на сорок-пятьдесят дней — два хурджина молочных лепешек, два фунта ароматного чая, десять сири каршинского табаку, десять порций терьяка. Ну, и все прочее… В руках он держал алмазную пику.
— Ступайте и принесите все, что нужно! — повелел падишах своим стражникам. Те бегом бросились исполнять приказ. Они хватали всюду то, что потребовал Гёроглы, не спрашивая разрешения владельцев. Кузнецов они заставили не ковать подковы и гвозди, а отливать их. И часа не прошло, как все было готово.
Гёроглы подрезал копыта коня, прибил золотые подковы, надел на Гыр-ата отличную сбрую, крепко приторочил провиант, запасные подковы вместе с молотком подвесил к луке седла, сам нарядился в дорогие одежды, надел доспехи, взял оружие — и сел на коня как воин. Ну, вот Гёроглы и на коне… О ком теперь рассказ?
В свите падишаха был тот старый везирь, который подал падишаху мысль отнять у Гёроглы его коня.
— Тагсыр, вели ему сойти с коня, вели ему сейчас же сойти! — воскликнул он.
— В чем дело?
— Да это же сам Гёроглы!
— Пустое ты болтаешь! — прервал его падишах. — Коль сядешь на Гыр-ата да наденешь такие доспехи, и ты будешь похож на Гёроглы. Молчи уж лучше, не болтай!
Хоть и узнал везирь Гёроглы — ничего больше не сказал после этих слов падишаха.
— Эй, каландар, не нужно ли еще чего-нибудь тебе или коню? — спросил падишах.
— Благодарствую, тагсыр! Теперь уже все как надо. Теперь, если аллах позволит, мы могли бы добраться и до другой страны, тагсыр!
— Ты не обижайся на болтовню старого везиря. Стар он — ему уж начал изменять рассудок. Теперь ты пропой, как надлежит, песню, заставь Гыр-ата танцевать, как надо!
— Тагсыр! Я сел на коня, вооружился, приторочил к седлу провиант. И теперь ты жаждешь песни, тебе нужно, чтобы Гыр-ат танцевал? Эй, Гыр-ат мой, Гыр-ат, все нам досталось по дешевке, все нынче для нас дешево стало… Ну, что ж, слушай, и смотри… — промолвил Гёроглы и, глядя на Гыр-ата, запел:
"О Гыр-ат, преодолевший реку Араз,
Да будет тебе нипочем сила врагов,
Твой клевер, на который деньги нужны,
Твой свежий клевер даром достался нам.
Ты был жеребенком — я в юности пас тебя,
В мощи нет равных среди скакунов,
Каждый твой корм — десять мисок зерна,
Студеные воды даром достались нам.
Я говорил с тобой — о грешный падишах,
Науку твою, советы я принимал,
Кольчуга твоя стальная, с воротом золотым,
Прозрачные родники даром достались нам.
Я садился в седло с неистовым криком "хай",
Трусливо враги вопили "вай" на бегу,
Тонким платком обернули скребницу твою,
Платок златотканый даром достался нам.
Гёроглы отважен, он настоящий джигит,
Он — мужчина, — заботится сам о себе,
С черными бляхами золотое седло,
Золотая попона даром достались нам".
