В Большом театре России прошла премьерная серия балетов «Ромео и Джульетта»
Спектакль легендарный и знаковый, хотя и «с трудной судьбой», как сказали бы раньше. Когда по заказу Большого Сергей Прокофьев в сотрудничестве с режиссером Сергеем Радловым в 1935 году (всего за лето – невероятная скорость!) написал музыку к «Ромео и Джульетте», ее признали «нетанцевальной», а тут еще в начале 1936 года в газете «Правда» вышли статьи «Сумбур вместо музыки» и «Балетная фальшь». Они был направлены в первую очередь против композитора Дмитрия Шостаковича, но напугали всех, кто писал хоть что-то отличное от социалистического реализма. Прокофьев боялся, что его балет никогда не поставят в СССР, и первая премьера прошла в чехословацком городе Брно в 1938 году в отсутствие композитора. Успех был грандиозным – настолько, что и Советском Союзе балет захотели увидеть. В 1940 году балетмейстер Леонид Лавровский поставил его сначала в ленинградском Кировском театре (тогда это была своего рода «экспериментальная площадка»), а в 1946 году перенес в Большой. При этом он значительно изменил, несмотря на возражения композитора, партитуру. Успех был сногсшибательным. Оказалось, что в руках умелого балетмейстера музыка очень даже танцевальна, спектакль получил Сталинскую премию и на долгие годы стал «валютным»: его активно вывозили за рубеж. Когда его впервые показали в 1956 году в Лондоне, Галина Уланова, исполнившая роль Джульетты в возрасте, значительно превышающем Джульеттный, стала мировой сенсацией. С тех пор так и повелось: возраст балерины не имеет значения, главное – актерские данные, ведь это грандиозный драмбалет, в котором много пантомимы, а, значит, должно быть много выразительной актерской игры.
Но для нынешней первой премьеры Михаил Лавровский, сын хореографа-постановщика, сам когда-то блиставший в партии Ромео, выбрал самую юную пару из тех, с кем репетировал: 23-летнюю Елизавету Кокореву и 20-летнего Даниила Потапцева. Здесь и желание как можно точнее попасть в возраст (привет Франко Дзефирелли с его актерами подростками), и понимание, что эти артисты – будущее Большого балета. Не зря ведь на завершающемся сейчас телевизионном проекте «Большой балет» члены жюри (весьма строгие, а иногда и нетерпимые) Даниилу Потапцеву предрекают блестящее будущее. После премьеры «Ромео и Джульетты» очевидно: не зря предрекают. Для Елизаветы Кокоревой блестящая балетная карьера – не вопрос будущего, это ее настоящее. Я видела ее первое исполнение в балете «Кармен-сюита», и если шла на эту личную для нее и Даниила Потапцева (он исполнял партию Хозе) премьеру с долей скептицизма, то Елизавета мой скептицизм разбила и даже посрамила: в ней есть волшебная женская манкость, так нужная в этом (да и во многих других) балете. Сергей Радченко, первый и почти 20 лет единственный Тореро в поставленной для Майи Плисецкой «Кармен-сюите», сказал мне, что у Елизаветы Кокоревой есть все шансы стать «большой балериной». И, глядя на ее Джульетту, я понимала: так и будет. Все шансы стать замечательным премьером есть и у Даниила Потапцева. После спектакля его педагог Виталий Бреусенко (кстати, один из победителей первого конкурса артистов балета «Майя») светился радостью и гордостью: «Мой мальчик!». Педагогам есть чем гордиться: Елизавета Кокорева и Даниил Потапцев были убедительны не только своей молодостью.
Нынешняя возрожденная постановка «Ромео и Джульетты» – пример «большого» советского стиля: масштабно, пышно, без оглядки на стоимость. В свое время родину Шекспира сценография и костюмы Петра Вильямса удивили и даже в некотором смысле потрясли не меньше, чем музыка Сергея Прокофьева и хореография Леонида Лавровского. Это было точное попадание в эпоху. Сегодня это оформление выглядит слегка архаичным в своей помпезности, но это же золотая классика Большого! Пусть сохранится в первозданном виде.
Как рассказывал мне в интервью для книги «Плисецкая. Стихия по имени Майя» Михаил Лавровский, балет «Ромео и Джульетта» – это не просто конфликт Монтекки и Капулетти, это столкновение двух эпох – Средневековья и Возрождения: «Это уход средневековья, Тибальда, и приход Ренессанса в лице Джульетты и Меркуцио. Конечно, она должна быть сильной, чтобы несмотря ни на что… это не только, так сказать, сексуальное влечение, подсознательно это протест против прекрасного, но уже уходящего Средневековья».
Средневековье, в понимании Михаила Лавровского, воплощает Тибальд. В премьерном спектакле эту роль исполнял Михаил Лобухин, которого я недавно видела в партии Тореро в «Кармен-сюите». И если в «Кармен» он был убедителен, то в «Ромео и Джульетте» чем дальше, тем больше вызывал удивление, переходящее в недоумение. Волосы кровавого оттенка сначала намекали, а потом кричали: будет жарко! Будут битвы! Будет кровь! Правда, Тибальд и мысли не допускал, что это может быть его кровь. Он кривлялся, дурачился, пил… И образ получился не трагическим – а Тибальд ведь фигура трагическая, его эпоха уходит, – а, скорее, карикатурным, написанным одной краской. Костюмы у него чем дальше, тем более цветные до маскарадности (в некотором смысле это оправданно: красители в то время были очень дорогими, и разноцветие одежд было показателем зажиточности), а сам он – красно-черный, одноцветный. Жаль.
И еще от одной мысли не могла я избавиться, глядя этот великолепный в своей классической позолоте спектакль. Многое в восприятии зависит от того, какой спектакль ты увидел первым. Мой первый балет «Ромео и Джульетта» был в Большом театре Беларуси в постановке Валентина Елизарьева. Спектакли в московском и минском Больших значительно отличаются (Валентин Николаевич в свойственной ему манере избавился от некоторых персонажей и сцен). Постановка Елизарьева во многих нюансах выглядит сильнее.
Да, Лавровский изучал танцы эпохи и поэтому его рыцари на балу у Капулетти танцуют с подушками, а у Елизарьева – с мечами. Но это более сильный образ, символ, если хотите: никакой мягкости, это битва. Двух семей и двух эпох. «Смерть Тибальда» у Елизарьева поставлена так, что зрители немеют, осознавая: это точка невозврата, любовь Джульетты и Ромео обречена. И еще одно замечательное свойство есть у Елизарьева-хореографа: удивительная музыкальность, он очень тонко чувствует музыку и ставит не на нее, а именно ее, музыку. Когда она звучит драматично, то и танец, на нее поставленный, драматичен. Как, например, в третьем акте: у Лавровского на драматичную музыку идет похоронная процессия (очень впечатляюще и красиво, нужно признать, идет), а у Елизарьева Ромео так оплакивает Джульетту, что зрители плачут вместе с ним. Хотя, конечно, нужно понимать: Леонид Лавровский и Валентин Елизарьев принадлежат разным балетным эпохам: Лавровский поставил свой спектакль в 1940 году, а Валентин Елизарьев – в 1988 году. Разница в стиле – огромная. Поэтому есть у меня мечта: чтобы в следующие обменные гастроли (они между Большими театрами России и Беларуси стали регулярными, и это прекрасная традиция) в Москву привезли «Ромео и Джульетту» в постановке Валентина Елизарьева. Хотя артистов такого класса, как в Москве, в Минске, к сожалению, сейчас нет.
Поздравляю московский Большой с блестящей премьерой! Счастлива, что увидела.
Фотографии предоставлены пресс-службой Большого театра России