17. Кленовый лист. Роман

Роман "Кленовый лист" написан по дневниковым записям советского посланника в Ливию офицера Бориса Ивановича Годючко.

Карательная рота

Геннадий Леликов

Ходили слухи, что немцы на захваченных ими территориях свирепствуют. Настоящую охоту они устраивали на евреев. Пронины знали, что несколько еврейских семей-беженцев находилось в станице. Особый отряд прибыл и сюда. Одни люди прятали их, другие – выдавали карателям.

В этот день Борис с дружками «пронюхал», что немецкие зондер команды стали рыскать по улицам. И вот из разных мест ,где по пять, где по два-три человека потянулись черными ленточками грустные беззащитные люди, подгоняемые криками: «Шнейль! Шнейль!»

Старики ,молодые, матери с грудными детьми двигались к центру станицы. Их гнали как скот на бойню. Били прикладами автоматов, ладонью наотмашь, пинали. Со всех сторон спешили и жители. Мальчишки, в числе которых Дронов, Ульяшин, Саморуков прильнули к плотному кольцу баб и стариков, где в окружении немецких солдат с автоматами и собаками кучковалось около сотни евреев, согнанных со всей станицы.

Немцы разрешали поглазеть ,не позволяя что-либо передавать изгоям и обреченным. Солдаты обходили строй евреев. отбирали вещи, которые имелись при них. Выворачивали карманы, бесцеремонно лезли в интимные места , заставили всех раздеться. Женщины остались в нижних рубашках, старики и парни – в трусах. Одежду, собранную в кучу, облили бензином и подожгли. Щеголеватый офицер с тросточкой в руках, проходя сквозь строй, каждому тыкал  в рот, заставляя открыть.

Офицер увидел у сына какой-то монашки золотые коронки. Взмахом перчатки приказал подать металлический предмет. Ему поднесли щипцы, он их грубо всунул парню в рот и вырвал вместе с двумя здоровыми зубами Изо рта хлынула кровь. Парень скорчившись, закричал от боли, его тут же пристрелили и отволокли в сторону. Толпа охнула и замерла.

В это время с северной стороны станицы, из клубов поднятой пыли, словно вылетевшего пушечного снаряда, показались два грузовика. В кузовах машин, плотно прижавшись друг к другу, стояли дети от трех до восьми лет. Они не плакали, не кричали. Грустными потухшими глазами глядели на людей, ища сочувствия и прося пощады.

Маленькие жались к старшим, будто те могли их защитить. Что постарше- держали голодных и полураздетых малышей за ручки.
 Сентябрьское солнце нещадно пекло, детям хотелось пить, они тянули к толпе свои ручонки, показывая на язык, но толпу зевак оттесняли и твердили:»Найн!Найн!»

Открыли борта, и два охранника начали спихивать детей, словно кучу мусора. Они падали друг на дружку, вскакивали и строились, как приказывали. Казачки совали в их ручонки кусочки хлеба, огурец или помидор. Кому-то в ладошку -несколько капель воды. Кто-то из детей успевал незаметно пихнуть в рот и проглотить. В знак благодарности дети кивали головой. У других вырывали продукты из рук и здесь же втаптывали в пыль, оттесняя толпу.
 Женщины просили отдать им самых маленьких, но озлобленные офицеры резко заявляли: «Найн!»

Дарья Куценко, низкорослая и согбенная, дернула за ручонку маленькую девочку, приподняв подол длинного платья ,незаметно сунула ее туда. отпятилась, прикрываемая другими женщинами, медленными шажками побрела к своему двору. Ее хата находилась в двадцати метрах от Правления колхоза, где происходила проверка согнанных и свезенных.

Девочка, прижавшись к ноге Дарьи, чувствовала свою спасительницу и, молча, следовала за ней, шлепая босыми ножками, иногда наступая на ее ногу. Дарья таким образом добрела до калитки, за нею никто не проследил, и она завела девочку в хату, накормила и спрятала в подвале.