Рукам было горячо, страх сковал тело. Напротив, ковыряясь маленьким перочинным ножом в ногтях, стоял Быков и его ухмыляющиеся дружки.
-Ну чё, щегол, думал не найду? А я нашёл! Страшно тебе?
Было страшно, Женька промолчал. Он понимал, что кричать бесполезно, а слёзы только раззадорят садиста.
***
У Женьки была обыкновенная жизнь четвероклассника. Так же, как другие советские пионеры, он стрелял из рогатки, бегал по стройкам, играл в догонялки. Как и многие, плавал в карьере на плоту сколоченном из дверей и досок. Ходил в лес недалеко от дома, а осенью воровал выложенную во дворе на просушку картошку и пёк её в костре. В общем, обычное советское детство.
Жизнь изменилась, когда в их двор переехал настоящий садист. Звали его Эдик, фамилия, кажется, Быков.
Садист уже учился на третьем курсе ПТУ. Самой настоящей страстью Быкова было причинение боли. Он наслаждался чужой болью, ему было приятно, он упивался ею и своей безнаказанностью.
С самого детства Эдика воспитывала бабушка, о матери с отцом было почти ничего не известно. Пару раз мать видели во дворе, но она была в таком сильном опьянении, что запомнили только её прокуренный, пьяный вопль: «Эедяяя! Идди с-сюда, с-сук-кааа!».
Если кто-то из взрослых пытался призвать Быкова к ответу за маленькие и большие проступки, тут же из квартиры на первом этаже четвёртого подъезда выскакивала маленькая, сухонькая старушка и налетала на всех, как дикий коршун, как тигрица, как медведица, защищающая детёныша.
Бабушка искренне любила Эдика и не верила никому, когда ей пытались рассказать о страшных вещах, которые творил любимый внук.
Например, в середине весны на лавочке, что стояла под Женькиным окном, раздался довольный смех Быкова. Женька выглянул и увидел воробья, который прыгал, жалобно пища от боли. К шее птицы была привязана веревочка, воробей был общипан. Из оперения остались только пара перьев на хвосте. Эдик забавлялся. Потом, видимо, надоело, и он медленно, наслаждаясь, раздавил бедную птичку ногой.
Женьке было нестерпимо больно. Слёзы брызнули из глаз, но что мог сделать четвероклассник против большого пацана, которого даже взрослые старались обойти стороной?
Соседи тихонько говорили меж собой: «Вырастили чудовище. Скоро убьёт кого-нибудь – его посадят или найдётся тот, кто прищучит самого. Вот тогда вздохнём спокойно». Время шло, ничего не менялось, почти.
Быков становился только наглее, а его издевательства были изощрённее. Временами на сопочке возле дома находили то повешенную собаку, то кошку со снятой шкурой. Но доказательств, что это сделал Эдик не было, да и статьи, наверное, за издевательства над животными тоже не было предусмотрено.
В любом случае, Эдиком никто не занимался, если не считать местного участкового. Да и то, пришёл, отметился, свободен.
В тот летний день старший брат Женьки пришёл в слезах. На середине бедра из-под шорт виднелся огромный свежий синяк. Оказалось, опять Быков развлекался. Стрелял из самострела в пацанов.
Родителей дома не было, рассказать некому. Но для Женьки этот случай послужил стартом, спусковым крючком.
Ничего никому не говоря, Женька начал готовиться к мести. Достал из загашника доску, дрель, рубанок и прочие инструменты. У отца были золотые руки, достаточно инструмента, он и детей с раннего детства приучил к работе руками.
Женька обстругал, потом зачистил наждачкой доску. Выпилил по контуру, снова зачистил. Получалось ружьё, сантиметров шестьдесят в длину. Пропилил пазы под резинку, загнул алюминиевую проволоку, сделал из неё курок, с помощью шурупов закрепил курок на самостреле. Вкрутил ещё один шуруп снизу, натянул резинку, чтобы курок всегда возвращался в исходное положение. Почти готово.
Срезал с отцовского кожаного ремня самый кончик, обойными гвоздиками закрепил кусочек кожи под спусковым механизмом, чтобы самострел не выстрелил раньше времени. Вырезал направляющий паз по всей длине, который не позволял пульке сместиться, для точного прицеливания.
Приготовил самую лучшую по тем временам, чешскую модельную резину круглого сечения. Её можно было достать только в модельных кружках. В магазинах, конечно, продавалась советская квадратная, но чешская тянулась лучше и была крепче, мальчишки тех лет не дадут соврать.
Моделка была заботливо переплетена в косу. Выбрана длина, чтобы натяжение было почти на максимуме.
Настал черёд пулек. Загнутые буквой «Л» кусочки алюминиевого провода не подходили из-за громоздкости и лёгкости. Женька хотел нанести максимальный урон, поэтому материал должен был быть небольшого объёма и большой плотности.
Свинцовые пульки были тяжёлыми, но вылетали с маленькой начальной скоростью. Этот вариант тоже не подходил.
В итоге юный мститель остановился на меди. Опытным путём подобрал сечение провода с идеальными данными. Освободил от изоляции, загнул. Первые же пробы показали хороший результат. Выстрелом из самострела легко расшибалось оконное стекло с расстояния не меньше тридцати метров. После пристрелки началась охота.
Рядом с домом была сопочка, так называли почему-то не срезанный «пуп земли», поросший густым кустарником и деревьями, стоящий в двадцати метрах от Женькиного дома и высотой доходивший до второго этажа.
Первая охотничья лежанка была устроена там. Два или три часа Женька лежал в кустах с заряженным самострелом, почти не шевелясь. Наконец, со стороны остановки к дому прошёл враг.
Быков был, как обычно, расслаблен и доволен жизнью. Женька тщательно прицелился, задержал дыхание, как учили в тире, плавно нажал на курок. Пулька вылетела с тихим ворчанием и глухим рокотом.
Спустя пару секунд Эдик верещал, катаясь по асфальту и держась за филейное место.
Охотник тихо покинул лежанку.
С тех пор каждый день две-три пульки вонзались в тело Быкова. Он озирался на сопочку – пулька прилетала из окна подъезда, он смотрел на подъезд – пулька летела из подвала. Каждый раз новое место, угадать было невозможно. Женька умел прятаться и, что самое главное, ждать.
Так продолжалось две недели. Быков уже боялся выйти из дома, а Женька не планировал останавливаться. В его планах был отстрел Быкова ещё как минимум месяц, чтобы дошла «наука». Но вмешался случай.
Медный провод нужного сечения заканчивался, найти такой же не получалось, и охотник обратился к другу Димке, в надежде, может быть, вместе быстрее получится найти искомое. Димка нашёл.
Когда нёс к Женьке, навстречу попался Быков. Остановил:
-Слышь, щегол, чё это?
Димкины родители были инженерами, и он блеснул знаниями:
-Это СИП – самонесущий изолированный провод сто двадцатого сечения!
-Понятно, а куда волочёшь?
-Женька просил найти, он охотиться собрался.
-А, это тот поцик из шестого подъезда?
-Да.
-Ну ладненько, иди…
Димка пошёл. Он не обратил внимания и не рассказал другу о встрече.
Вечером Женька пришёл с тренировки. Успел только сбросить сумку, мама отправила за хлебом. На обратном пути из магазина он увидел у четвёртого подъезда Быкова с двумя дружками, которые сидели на лавочке и лузгали семечки. Эдик тоже заметил.
-Слышь. Ты Женька?
-Да.
-Подь сюда, разговор есть.
Женька подошёл. Не говоря ни слова, его схватили и затащили во всегда открытый подвал. Там связали руки и подвесили на тонкой трубе горячего водоснабжения.
Рукам было горячо, страх сковал тело. Напротив, ковыряясь маленьким перочинным ножом в ногтях, стоял Быков и его ухмыляющиеся дружки.
-Ну чё щегол, думал не найду? А я нашёл! Страшно тебе?
Было страшно, Женька промолчал. Он понимал, что кричать бесполезно, а слёзы только раззадорят садиста. Быков продолжил:
-Знаешь, что с тобой сейчас будет? Сначала я срежу тебе скальп, потом порежу спину на кусочки, а потом мы тебя по кругу пустим.
Озвучив планы, он довольно загоготал. Дружки поддержали ехидным хихиканьем.
Когда отсмеялся, задал ещё какой-то вопрос и, не получив ответа, воткнул короткое лезвие в Женькин живот:
-Чё молчишь? Не боишься?
Резкая боль пронзила тело, жар в животе заполнял тело всё больше и больше. Пламя жгло…
Внезапно боль ушла, руки перестали ощущать жар батареи, живот тоже не болел, только еле заметно пульсировала рана. В голове стало ясно и свежо. Женька посмотрел на Быкова и не ожидая от себя, спокойно, но вместе с тем холодно произнёс:
-Боюсь. Я знаю, каждый должен отвечать за свои слова и поступки. Отец говорит, что за каждую боль нужно отвечать двойной болью. В мире не останется тех, кто захочет сделать больно другому, если будет знать, что ему будет в два раза хуже. Рано или поздно…
Сейчас я отвечаю за свои поступки. Мне больно и тебе придётся убить меня. Потому что даже часть из того, что ты пообещал сделать, отрежет мне пути назад.
Быков отпрянул.
-Ты угрожаешь мне?
В его глазах плясал нечеловеческий, животный страх, граничащий с ужасом.
-Нет, ты сам хотел получить ответ.
Быков затрясся. С трудом справившись с собой, он сказал нетвёрдым голосом:
-Пошли пацаны… Пусть щегол подумает над поведением. В следующий раз всё будет по-другому, млябуду, я сделаю обещанное, понял?
Женька молча смотрел, как враг отходит, спотыкаясь в полутьме и оглядываясь. Сколько ещё времени он провёл в подвале, неизвестно. Когда сумел освободиться от верёвки и, спрыгнув, выбраться, на улице было темно.
Родители подняли соседей и разыскивали сына. Рубашка и брюки стали липкими, насквозь пропитавшись кровью. Женька вошёл в подъезд, открыл дверь в квартиру и потерял сознание.
Потом на все вопросы отвечал одинаково – «не помню, не видел, не знаю».
На память навсегда остался широкий шрам слева внизу живота.
О Быкове никому не было сказано, никто точно не знал, что произошло в тот вечер, но многие заметили. Эдик старался не пересекаться с Женькой. Даже увидев его выходящим из последнего, шестого подъезда, Быков обходил дом вокруг. Потом он куда-то исчез…
Прошло несколько лет. Лихие девяностые были в самом разгаре. Повзрослевший Женька, за которым ходила молва, что он не боится ни ножа, ни арматуры, ходивший без оружия на разборки и успевший побывать в СИЗО за двоих искалеченных гопников, попытавшихся снять с него шапку, пришёл на кладбище.
Был родительский день. Он хотел найти могилу одного из своих погибших братков, чтобы помянуть.
Осматривал памятники. Внезапно взгляд упёрся в выцветшую фотографию. Глаза превратились в щели, заиграли желваки. Женька вполголоса сказал:
Ну, здравствуй… И прощай.