У входа в белградский Дом Омладине встретила дальнего знакомого, второй раз за полтора года. «Что, интеллигенция, пришли на Верочку?» - странным образом приветствовал меня он.
Хотелось ответить известной цитатой: «Ну какой же я интеллигент - у меня профессия есть…»
На концерт Полозковой пришла из любопытства, пытливый ум, знаете. Это же всё персонажи нашей московской культурной жизни, все где-то да виделись, один город, разные люди, какие-то общие локации.
Верочкины стихи отметила ещё в раннем Живом Журнале, было видно талантливого подростка. На правах старшего, даже в комментах поддержала, тем более, подросток был явно балованный, мятущийся. Сказала что-то такое: «Вера, пишите, вы человек литературно одарённый, вам надо печататься, и вы будете печататься. Я в этом кое-что понимаю». А поддерживать талантливых людей меня и мама с папой учили, живым примером.
Позже иногда читала стихи Веры Полозковой, и они мне, в общем, нравились. Юное, пылкое, существо, вброшенное в мир жирных московских двухтысячных, этих бульваров, баров, известных треугольников между Никитской и Никитской, Газетным и Тверской. Кому из нас не нравился мир той Москвы?
В девяностые Вера была ребёнком, что называется, жизни не видела, не хлебала, не осознавала. Сразу, с пятнадцати лет, попала на журфак и в тьму и блеск московской, уже не такой жёсткой, жизни. И писала хорошие, продолжаю это утверждать, стихи. Они были ритмичны, бодры, по-подростковому трагичны. По-живому безвкусны.
Покоряла женская, гормональная, страсть к мужчинам и умение это вот всё делать и одушевленным, и не то чтобы романтизированным, а левантийски или средиземноморски чувственным. Обычные московские хлыщи и оболтусы превращались в стихах Верочки в каких-то огненных флибустьеров и бегущих по волнам красавцев. Некоторых из героев стихотворений и мне доводилось наблюдать, но я, будучи уже сильно постарше, наблюдала за ними с иронией.
Да и ранее, чтобы так загораться от парня с пипиской, нужно было обладать натурой, не имеющей, допустим, научных, интересов. Быть таким, исключительно, чувствилищем. А чувствилище куда повлечёт ветер, туда его парус и поведёт. Хотя этот Верочкин восторг перед мужским естеством в принципе очень хорош. Не так-то принято у нас любоваться мужчинами.
Жаркий гений поэтической домны Полозковой творил из пустоватых существ демонов московской бульварной жизни. И бульварной поэзии. Как это и свойственно жанру. Раскрашенная профурсетка превращается в нечто поэтическое под влиянием гормональной системы автора-мужчины. Парень с Урала в девичьей поэзии - в неведомого Джеральда или Бенджамина. Чаще это было свойственно поэзии мужской, девушки более склонны к трепетной идеализации возлюбленного.
Но Полозкова всегда брала быка за рога, назовём это так. Чисто женское, красивое восхищение мужским огнём и девичье вдумывание в обыденное - своё, цыганское, счастье. Девчачьи наименования всяких Вась иностранными Бенджаминами, хорошо, если не Вольдемарами. Впрочем, Вольдемарами их именовали мещаночки столетней давности. Там что ни хлыщ, то Вольдемар. Электротехник Жан, в общем.
Пространство стиха, конечно же, существует помимо реальности, а свою реальность Полозкова создавала, быстро подхваченная очень нужными людьми. Из основных вершителей литературных и других судеб. После слабонервных, нередко не очень мытых, поэтесс московских литературных кружков, Верочка с её естественной молочно-восковой спелостью была просто подарком.
Баба, живая! - законно восторгнулись вершители литбиографий. Люди они не сентиментальные, смотрят: сработает - не сработает. На какую ЦА. Верочку взяли в бизнес.
И можно было довольно много лет писать об одном и том же, с придуманными Эстер и Джеральдами, с московскими пьянками-гулянками в известных всем местах и гоанскими курилками-марихуанками.
С обязательным упоминанием брендов и наименований товаров. Какие ботинки Прада были на очередном, какой киндерсюрприз послужил чем-то для поэтического воображения.
Давно не заглядывая в стихотворения Полозковой, тем не менее, пришла я на концерт без всякого предубеждения. Это ещё и дуэт с Маноцковым, а он музыкант хороший, чуткий. Каков сейчас музыкант? Какова поэтесса?
Публика была сплошь из россиян, такая, условно, московская интеллигенция - мило одетые, симпатично выглядящие люди. Хотя в Москве интеллигенция и сильно разбавлена мещанством, внявшим моде «ходить на культурку». Зал был заполнен примерно на три четверти, несмотря на рекламные взывания «спешите купить, билеты кончаются»
В фойе продавались книги Полозковой за три тысячи динаров, и детская книжка её стихов с нарядными иллюстрациями за четыре тысячи. Какая-то женщина спрашивала, можно ли заплатить за книжку картой Револют, а то у неё только дубайская карта ещё.
Я открыла детскую книжку. Иллюстрации отличные, таких сейчас, впрочем, множество, художники-иллюстраторы сейчас в массе хороши, хоть и несколько одинаковы. Как будто одна и та же Гапчинская с её милотой царит в детской иллюстрации.
Стихи тоже сплошь про милоту. Детки, поедающие тирамису, сентиментальные и миленькие, такой детский мир в стихах, которые очень плохо воспринимаются при чтении. Они слабенькие ритмически и смыслово. Но создающие уютненький кружевной мирок мещанских детишек. Там не до подвигов. Это хрупкие странненькие дети, которые, разумеется, никогда не играют в войнушку. Не гоняют в футбол. Не дерутся. Только бесконечно сентиментальничают.
Чуковский, конечно, высказался бы резче о такой «чарской» детской поэзии. Он против такого воевал как друг детей и филолог. Я спокойнее. Можно и так.
Но за четыре тыщи! Не «Том Сойер» же.
Ладно. Концерт начался с какого-то опять же очень миленького этюда, в котором героиня в исполнении Веры в белых одеждах всяко признаётся в чувствах некому Мише (роль которого исполняет Маноцков), а он там как-то ни бе ни ме. Ну, ёшкин кот, думаешь, женщина, вам сорок лет, это прекрасный возраст для чего-то более существенного, чем такого рода отношения с мишами и их демонстрации.
Потом был номер, который авторы позже назвали «ораторией». Полозкова на одной ноте пропевала свежую мысль о том, что после смерти все встретятся и будут другими и события земной жизни покажутся неважными, как двойки и пятёрки в школьном дневнике, потому что всё будет совсем другое. А Маноцков тонко аккомпанировал свежей мысли. Медитативное состояние должно было возникнуть при таких звуках и таком специально обезличенном голосе и, в общем, возникло. Не только пара на сцене увлекалась Востоком.
После была земная история про то, как героиня спустилась в бар в южном городе, заказала мартини и обнаружила бирочку с майки бывшего возлюбленного в своих джинсах. И ей, знаете, расхотелось мартини. Нет, серьёзно. Воспоминания охватили ея. Это читается трижды, то под музыку, то без, то с паузами, то без.
А на сцене сидит могучая Верочка. Зритель-слушатель представляет не чувствительную душу поэтессы, а мрачную средних лет тётку, которая из-под основательного лбища смотрит на обычного бармена, заказывает мартини, а тут вот она, бирочка.
Обляаа, думает тётка по-московски, её пронзают воспоминания. Уберите ваш мартини. Нет, ну, в общем…вы поняли. Если б в этом была хотя какая самоирония, хоть какой Фассбиндер.
Потом читали детские стихи. И те самые, довольно слабые, стихи из книжки, в исполнении артистичных авторов приобрели прелесть и живость. Слушатели почувствовали себя детишками, причём детишками милыми и чувствительными, а не какими-нибудь там оглоедами. Ввести слушателей в детский транс - применимая техника. Расслабьтесь, как говорится, откройте в себе внутреннего ребенка.
И тут-то мы вам дадим драмы. Вера Полозкова начинает расчётливо бить в тот же, в общем, сантимент, так же кудряво, но про детишек во время войны, в эмиграции и т.д. Заканчивая некоторые стихи неуклюжими строчками на украинском.
Зрители рукоплещут. У некоторых на глазах слёзы. Хотя стихи поверхностны. Ничего, кроме выжимания слезы, не содержат.
Как так, думаешь? Ряд лет жесточайших событий. И ни одной мысли? Хорошо, ты бабочка-капустница, живёшь в Лимассоле, но можно же и про реальность Лимассола этого? Везде же есть много смешного, трагичного, разного, настоящего.
Нет, ни слова. А про Белград? По словам Полозковой, она побывала тут впервые год назад. И стала ездить часто. Впечатления? О, оказывается, тут сейчас совсем лето, я развесила свои вещички.
Думали ли вы (обращаясь к залу), что мы с вами увидимся в какой-то восточноевропейской столице? Зал слегка зашумел. Конечно, они не думали. Им Белград этот даром не был нужен, покуда жили в Москве. Сербия эта. В отличие от других, кто любил Сербию, интересовался этой сложной и интересной страной и ранее. Но таких в зале, похоже, и не было. Что поделаешь, не интересуются они поэзией Веры Полозковой, даже филологи-русисты.
Зато Вера похвасталась, что некоторые поклонники прилетели на её концерт с того же Кипра. На одном с ней самолёте. Из одного локального уюта в другой.
Вот на их слезу и давила Полозкова своими стихами. Мол, как нам всем плохо, как мы все страдаем. «Сижу в телефоне, а там все друзья, кто на Шри-Ланке, кто в Будапеште, кто в Берлине», - переживает в своём выступлении Полозкова, а вольно цитирую я.
Ни одного упомянутого друга в Москве, Самаре или Владивостоке, естественно. Все ж «приличные» разъехались, знамо дело. Полозкова борозды не испортит. Этот фрейм «эх, и раскидала нас, Петька, гражданская война» давно уж в поле, скажем так, сетевой культуры. Но ведь этот слой-то и не раскидала. Нормально все друг к другу ездят. На одном бульваре не сидят, это да. Не сидим.
И все очень страдают. Это что, я тут видела даму, уехавшую с большим золотым парашютом и отличной купленной недвижимостью, которая говорила: «Мы тут все, как герои Ремарка». Я даже не хмыкнула, оцените мою выдержку.
Героями Ремарка были солдаты, бывшие солдаты, умирающие туберкулёзники, полуголодные немцы во время инфляции после Первой Мировой, нелегально работающий в эмиграции по ночам нищий врач, певичка кабаре, и другие несчастные, на своей шкуре пережившие войну, голод, другие лишения.
Героиня Ремарка она, понимаете. Тени в раю, видите ли. Цирк на льду.
Это и есть аудитория Полозковой сейчас. Другие и билеты-то за такую цену не купят. Да им это манерничанье со слезой во взоре, наверное, и ни к чему.
Такой покупаемый фрейм у обеспеченной российской релокации. Сидим, страдаем. Романтика. Активы-пассивы пристроили, теперь слезу пустим. Этот мирок и в Москве требовал украшательств. А теперь и как бы трагической судьбы.
Кстати, я тоже во время оченно драматичного стиха чуть слезу не пустила. Живой я человек или кто? Жмут, так я рассироплюсь. Под лаской плюшевого пледа там. Романсик качнут если.
Впрочем, если позволено сказать и о своих чувствах, пока Полозкова читала одно стихотворение за другим (они одинаковые по эмоции, уже докучные по однообразным смыслам, которых там предсказуемо немного), мне стало душно и стыдно.
Душно от этой узости, инфантильности. Полного неощущения жизни в «прекрасном и яростном мире», по словам Платонова, который, всё ж, был настоящий писатель.
И стыдно за то, что я эту однообразную духоту слушаю, да ещё и повелась немного. Неловкость довольно тонкое чувство. Вроде и ничего такого, а неловко.
Кстати, о стыде. Популярное блогерство у многих воспитало отсутствие стыда, модное в свое время вываливание на публику любых частных подробностей. Кто хвастался развратом, кто алкоголизмом, кто специфическими «отношеньками».
Вера на сцене говорит о беременности. «Все знакомые залетели случайно. Придёшь утром с похмелья в аптеку, а там две полоски». Вообще, это когда-то называлось «пьяное зачатие», «дети карнавала». Я без осуждения, не ханжа, и во время карнавалов зачинались прекрасные дети, дай им бог здоровья. Но вот так бравировать? По отношению к собственным детям и детям друзей? Со сцены прям? Говорить, что нет ни одного желанного и зачатого на трезвую голову, ребёнка?
Впрочем, рунету много лет, и это бесстыдство выглядит уже даже некой архаикой, хотя многие до сих пор практикуют. А люди-то живые. И дети.
У Полозковой, рано купленной этим миром со всей её талантливостью, дуростью, искренностью, весь мир, - курорт. С московских бульваров в гоанские коттеджи, потом в Лос-Анджелес, где она с презрением выслушивает таксиста, для которого большая радость - поговорить по-русски. Но Полозкова делает козью морду, глядя в окно, и рассказывает об этом. Ох уж эти таксисты. Мадам выше этого. Её купили в другой слой.
Слой позволил ей нести любую чушь с «неподдельной искренностью». Слой этот она любит и уважает. Охотно выдает глупости микрокосмического масштаба. Например, что её поколение - первое, которое может думать о чём-то, кроме как о том, как заработать на кусок хлеба. Но позвольте. Все вменяемые люди думают о том, как заработать на кусок хлеба. И при этом как-то и пишут, и снимают, да и просто думают о самом разном. Всем предыдущим поколениям в этом отказано? Интересные дела.
Козинцев, снимая «Короля Лира», думал лишь о куске хлеба? Муратова? Платонов? Страна большая, людей столько разных, с разными судьбами, в любое время. Просто Полозкова её не видит. Поколение у неё впервые задумавшееся. Какая спесь.
Так же, помнится, Вера сказала, что это первое поколение, думающее об экологии и о планете. Вот прям на бульваре - о планете, не меньше. Серьёзно?
Те люди, которые и в советское время боролись против сброса сточных вод химического производства в российские реки, часто рискуя рабочим местом, которых давили чиновники, как всегда, думающие только о себе, не думали об «экологии»? Инспекторы рыбнадзора, охотнадзора, противостоявшие браконьерам, которые уничтожали рыбу и зверя варварскими способами, не думали об «экологии»? А ведь инспекторов этих отважных «на местах» и отстреливали неиллюзорно, поди найди в тайге, кто там кого.
Но о чём это я? Какая страна? Какие люди? Неведомая Полозковой фактура.
Бульварный хипстер «борется за экологию» и «думает о планете», как правило, ничего не зная ни о природе, ни о какой-либо «борьбе». Разве что купит куриную грудку с зазывной наклейкой «экологически чистый продукт». На тупых это действует, маркетологи в курсе.
Мещанину надо считать, что он «думает о планете», а не просто жрёт. А жрать он любит много и красиво, с приправой из романтических страданий и романтических представлений о загадочной для него (как правило, плохо знающего даже природу родного края), «экологии».
Опять о чём это я? Какой «родной край»? Какие-то немодные слова.
Вера Полозкова приехала в солнечный Белград. В Белграде лето, да. Можно ходить в белых штанах. Или белых одеждах. Больше Вере Николаевне и сказать о Белграде нечего.
Ну разве что с каким-нибудь Мишей Вера Полозкова познакомится. И заполыхает. Как обычно, не видя реальности, а придумывая её, по возможности, манерно.
Маноцков и Полозкова свои выступления назвали трагическим цирком. Ну что ж. Цирк уехал и разъезжает. Имеет право. Как и я на - свои впечатления от цирка.