Борис Руденок и Семён Фалько шли на пролом в сторону выселок на болота. Раздвигая кряжистые ветви высоких елей, перешагивая через колючий валежник, Борька думал о пропавшей Любушке, девушке, судьба которой до сих пор оставалась неизвестной. Он втягивал голову в плечи, глотал морозный воздух, широко шагая по лесным тропам, и не обращал внимания на болтовню рядом идущего Семёна. Встрепенулся он лишь тогда, когда тот стал рассказывать ему о своих походах в эти места.
- Мы с нашей пятёркой тут были уже дважды после нападения, по просьбе Моторина обходили бывшие бандитские схроны на всякий случай, - говорил Семён, опираясь на сучковатый костыль, чтобы удобнее было перескакивать через колдобины и неглубокие выемки, наполненные талой водой. - Отчёт потом ему писали про эти наши наблюдения... Ничего особенного, но одна деталь была на которую внимание обратили.
- Что за деталь?! - встрепенулся Борис и пошёл потише, прислушиваясь к рассказу низкорослого коренастого Семёна.
- Первый раз пришли сюда под вечер, уже солнце на закат клонилось. Обошли тропы, осмотрели бывшие схроны. Могёт быть, что они подумали, мол, мы сюда уже не заявимся, так как дело уже сделано, и что бы нам тут делать-то? Ан нет, мы тут как тут! И если кто попался, то не стушевались бы... Я про тех, о ком Моторин говорил, когда нас сюда посылал, что они могут снова наведаться и тут прятаться в этих подвалах-то...
- Я понял!.. А что там с деталями? - неудержался Руденок.
- Так я и говорю, что пришли уже под вечер и ничего... а потом, когда уж обратно путь держали, то мимо просеки идём у болот, а Рябинкин и говорит, что видит непонятное на кочках, мы подошли... И в темноте прямо на болоте замороженном, у старой коряги, видим лежит венок из еловых веток с гроздьями рябины в серёдке. Мы остановились, а туда не подойти, можно воды нахлебаться, потому как ещё не до конца замёрзла топь. Но с берега от просеки видать, что лежит венок, самый настоящий, на букет похожий. Ну и в другой раз было тоже самое. Кто-то венок, как букет цветов, снова положил...
- Может быть, этот же самый и был, - возразил Руденок.
- Ан - нет! Новый-то лентой розовой был перевязан посерёдке, будто для девицы букет кто-то приготовил, а на болота принёс зачем-то и на кочки в самую трясину бросил. И тоже - еловые ветки с рябиной переплетены.
- Вы Моторину доложили? - остановился Борис и толкнул в плечо Фалько.
- Конечно, он обещался милиционерам всё рассказать, которые там шарили из Нестерова. Ну, а сам-то он, не дюже сподобился об этом, его другие дела уже касались. Идём быстрее...
- Значит, туда снова пойдём, - Руденок перекинул с одного плеча на другое заряженное охотничье ружьё, что дал ему Моторин. - Ещё раз, значит, болота те обойдём по кругу.
- Ну, мы же как на Микитово через болота шли, а теперь...
- А теперь, на выселки повернём к схронам, - и Руденок широко зашагал по тропинке к просеке.
Повернув от Микитова между холмистых впадин, они уже километра через три спускались в низину к замёрзшему ручью, а потом поднимались на взгорок к выселкам. Вот и поляна показалась, а вдоль лесной опушки справа побежала широкая полоса просеки.
Руденок и Фалько раздвинули густые ветви последних на их пути зарослей, и как на невидимое препятствие натолкнулись и подались назад. На фоне пятнистых болотных проплешин, хрустя сапогами по краю низкого берега, на замороженной ледком колючей палой осоке, стояла неподвижная фигура с обрезом на плече. В руках этот парень в чёрном коротком пальто держал зимний букет из свитых между собой еловых ветвей и тонких пучков рябины с яркими гроздьями, будто капельки крови. Он постоял немного, потом согнулся и кинул этот букет на кочку, рядом с корявой дубовой веткой, туда, где уже лежала кучка таких же венков. Очередной букет упал на холодные болотные льдинки, поверх застывшей ряски и чёрной воды, с шорохом ткнулся в торчавшую над кочками осоку и, вскинув красные гроздья рябины к белёсому небу, замер. Парень постоял ещё с минуту, а потом медленно стал поворачиваться в сторону берега. Наблюдавшие за ним из кустов оба сразу узнали его - это был Макар Богданов.
- А ну-ка, обойди его с другой стороны, а я тут выйду, - шепнул на ухо Семёну Руденок и снял с плеча ружьё.
Фалько кустами обогнул бывшие овощехранилища и вышел к просеке с другой стороны, отрезая путь Макару, если тот вдруг рванёт в чащу на северную сторону, противоположную от низины.
Хрустя замёрзшим валежником под ногами и решительно отодвигая ветви со своего пути, на просеку к берегу болота вышел Борис Руденок. Макар сразу узнал его крепкую походку и мешковатую фигуру.
- Ну что, приятель, вот и свиделись! - Борис вскинул ружьё и дулом упёрся Макару в грудь, подходя вплотную. - Что не ждал в гости?!
Макар молчал, он стоял будто пригвождённый к земле. На его лице ничего не отражалось, оно не выражало ни злобы, ни испуга, а тупое бессловесное равнодушие сквозило на лице. Это пугало и останавливало, Руденок застыл даже от такого безразличия и сам замолчал. Богданов повернулся и посмотрел на Бориса в упор.
- А ведь ты не станешь в меня стрелять, не сможешь! - с вялой полуулыбкой на губах, произнёс он и, как маньяк, пришедший на могилу к своей невинной жертве, ещё раз взглянул на брошенный им венок.
Борис посмотрел по направлению его взгляда и всё понял:
- Ты... ты здесь её убил и сюда выбросил? - спросил он, кивнув головой на болотную кочку. - Любаша... здесь лежит?!
- Да, здесь...
Макар ответил не задумываясь, а потом так же не задумываясь на полуобороте выхватил из-под пальто наган. Это произошло неожиданно для Бориса, потому как всё его внимание было нацелено на висевший на плече обрез. Макар выстрелил, попав Борису в руку, нацелился ещё, но... Семён Фалько его опередил. Он, обойдя по просеке и подойдя вплотную к первому разрушенному схрону, в виде уткнувшейся в землю сгнившей крыши глубокого погреба, занял выжидательную позицию, очень удачную для наблюдения и тут же среагировал на выпад Макара, не успев предупредить лишь его первого выстрела. Раздался залп, громом прокатившийся над еловым лесом. Богданов упал лицом вниз у берега на мёрзлую осоку. Раненый в руку Руденок и Семён Фалько подбежали к нему, вытащили наган из сжатой ладони и сняли обрез с плеча.
Богданов перевернулся самостоятельно лицом к своим бывшим товарищам, сморщился от боли. Пуля попала ему в грудь и кровь заливала руки, которыми он держал свою рану и пальто. Ребята наклонились к нему с двух сторон и приподняли голову.
- Зачем, зачем ты всё это сделал? - теребил его Борис. - Сколько вас тут ещё с тобой прячется? Говори перед смертью, облегчи свою душу...
- Может быть ещё и выживу, - упрямо ответил Макар и стал на глазах синеть и задыхаться. - Только не поймёте вы, ничего не поймёте... Я отца дожидался, а он, оказался уже убитый на войне... Меня обманули, а я влопался, как желток на горячую сковородку... Так и вмазался! А Любашу мне жаль, очень... Я не могу спать ночами, её голос всюду слышу, вот и прихожу сюда... А нас тут ещё пять человек, со мною шесть... Они на Хромой балке, у впадины в домике лесника. Там будут ждать до завтрашнего вечера проводника до Бродов с оружием. А пока запасы продуктов кончились и боеприпасы тоже... Тёпленькими их возьмёте... Валя жива, а мама?
- Валя жива, а мамы... нет твоей больше! Убил ты, маму свою, - безжалостно заявил ему Руденок и увидел, как побелели губы Макара.
- Я не мог... не мог я!.. Мамочка, прости!.. Я не мог по другому...
Он громко вскрикнул, забился в судорогах, размазал слёзы по щекам кровавой рукой и перевернулся на бок, продолжая кричать на весь лес и кататься по земле. Душевная боль смешалась с физической, но первую было одолеть тяжелее всего и со стонами, тряхнув последний раз головой, Макар затих.
- Жив ещё, - наклонился к его груди Семён. - Давай, я в деревню побегу, тут Микитово ближе всего, а ты раненый, останься с ним, я за подводой, быстро...
Семён ломанулся в густые заросли ельника, вперемешку с низкорослыми кустами бузины и мелкого орешника, его быстрые ноги захрустели тонким ледком по тропе и он вскоре скрылся из виду, оставив двоих бывших друзей у лесного болота.
Когда из Микотово приехали на подводах колхозники, по дороге пославшие к Моторину связных ребятишек, то застали Бориса, сидевшего возле неподвижно лежавшего Макара, на поваленной ветром сосне.
- Готов! - низким голосом произнёс он и поднял к небу глаза, наполненные влагой.
Прибывший на подводе Моторин вместе с Олесем Адаменко и его подругой, комсоргом Татьяной Гребенюк, поглядев на убитого Семёном Макара Богданова, отказался его везти в Городищи.
- Тут закопаем, - произнёс он безжалостно, - на болотах. Рядом с его невестой. Пусть будет у него перед глазами всегда его же преступление. И если, там что-то есть, - указал он пальцем в небо, - то может быть и прощение у неё когда-нибудь вымолит.
Он свалил с подводы лопаты, и вместе с Адаменко и Фалько приступил к рытью могилы, прямо за просекой на болотах, но чуть повыше, чтобы талая вода весной не залила бы её окончательно.
Ганка бледная, исхудавшая с зелёными кругами вокруг глаз, суетилась по комнате и собирала свои вещи в дорожный чемодан, стоявший раскрытым на диване. Ольга не менее бледная и похудевшая, похожая на девочку-подростка, помогала ей в этом.
- С первого января Сашке оформили перевод в Сибирь отсюда, - говорила Ганка тихим, упавшим голоском. - Нас уже мама его ждёт, мы с ней списались... Твой муж помог ему оформиться, - она кивнула на окно, в сторону замёрзшей дороги на оперштаб. - Вы сами когда едете во Львов? Его кладут на обследование?
- Не знаю, он молчит на эту тему, но Сергей Андреевич настаивает, - ответила Ольга невесёлым голосом. - Григорьев из больницы вышел...
- Я слыхала... Видела его жену накануне, она вроде бы ничего выглядит... Всё получше нас с тобой. Жаль, что Дёнитц, Сашкин дружок, не сможет нас проводить. Он ведь в Прибалтике осел, его там у себя Антонов оставил при штабе округа. Талантливый парень, знает языки... Уже наш паспорт получил, и я за него очень рада.
Она быстро устала и выбилась из сил, отпихнула от себя разбросанные по дивану вещи и откинулась на спинку стула, закрыв лицо ладонями. Ольга подсела к ней:
- Быстро устаёшь? - спросила она.
- Да, только что встала, а уже устала, - Ганка кисло улыбнулась. - Ничего, врач говорит, что это от нервного потрясения, скоро должно пройти... Как ты думаешь, их поймают, ну, бандитов тех, которые мою семью... моего папу...
- Ну-ну, Гань, не надо! - Ольга подсела к ней вплотную и обхватила голову девушки руками. - Многих уже взяли, целыми скопищами выводили из леса под Бродами, и ещё возьмут... Я думала, что и главаря их прихлопнули, ан нет - опять ускользнул!.. Мразь!.. Скольким жизнь поломал и ещё поломает, если его не остановить. Такие, как он, не могут спокойно жить, если хорошо и счастливо живут другие... Наше горе - их радость. Но я уверена, что о нём не забудут!.. Что под его ногами ещё будет гореть земля.
- Как она его только носит, земля-то?! - Ганка стала задумчивой и молчаливой, а потом спросила: - Как ты думаешь, Оль, меня Глушков правда любит, или он так, из жалости со мной...
- Плохой теперь из меня отгадчик, не знаю... Никогда не угадаешь, что там на уме у сильного пола. Но, они на то и мужчины, чтобы всё в себе держать, это у нас душа нараспашку, а рот до ушей, - она рассмеялась и тоже притихла, думая о своём. - Мне вот кажется сейчас, что я Алексея на себе сама женила, а ему это и не больно-то надо было... Сама прицепилась как банный лист, всё она, романтика, в заднице играла, - Ольга поморщилась. - Что грубо сказала? Ну, прости! Сама от себя не ожидала таких откровений, но... ведь это так! Они, эти чувства, которые на поверхности лежат и будоражат кровь, у парней очень быстро проходят, а у мужчин средних лет вспыхивают быстро и того раньше остывают, а потом они и мучаются совестью, вроде бы и обещались и жениться собирались, а потом не могут принять правильного решения. Потому как решительности не хватает, а мы их торопим, а бывает, что зря!.. Но, это к тебе, Ганечка, не относится, вы ещё с Сашкой слишком молодые, чтобы выбирать и заранее думать. Живите теми чувствами, которые сейчас на данный момент у вас имеются, и чего там в будущее заглядывать, жизнь и так коротка...
(Забегая вперёд и завершая эту любовную линию, расскажу: Ганка и Глушков поселятся в его родной Шадринке в доме родителей, жена нарожает ему четверых детей с интервалом в два года каждый. И через восемь лет... они всё же разойдутся. Не выдержит Сашка таких семейных "радостей", не потянет счастливого отцовства. Ему покажется, что жена его хочет закабалить и детьми привязать к дому, а его оперативная мечта, как и любого парня, желающего ещё послужить на благо Родине в непростом и нелёгком деле работника правоохранительных органов, никак не исполнялась в полной мере. Он отправится в Стоково для сложной работы по розыску беглых тюремщиков, и там в этом большом селе встретит свою новую любовь, жену бывшего уголовника, который вернувшись из тюрьмы, решит убить их обоих, но в результате, погибнет лишь эта гражданка, любовница Глушкова с которой он проживёт в общей сложности полтора года. Молодой с солидным опытом семейной жизни мужчина, решит вернуться после этой трагедии к своей милой Ганке и приедет снова в Шадринку, но... То, что его любовницу зарезал бывший муж, об этом уже знала вся округа, знала и ждала, когда же беглый Глушков вернётся домой. И вот он вернулся, а тут тлеют угольки и головешки... Ганка к тому моменту вышла замуж за председателя колхоза Володьку Щукина, который не постеснялся и взял её с четырьмя ребятишками. Она стала, наконец-то, счастливой женой и мамой, работала в полях и на огородах, и стала своей не только в доме у мужа, но всем селянам деревни Шадринка. Глушков, не долго думая, попросил назначения в подмосковный Подольск, поближе к майору Лунину, служившему там с 1948 года в родном городе, где была его семья. Он после границы работал в подольском пехотном училище, готовил кадры для оперативной работы. Лунин принял Глушкова, но в отношениях возникла непреодолимая трещина, он не мог ему так же доверять, как и на фронте, потому что следовал принципу - предал однажды, предаст и дважды! Он имел ввиду семейное предательство, которое имело свои неизгладимые последствия. Хотя впрочем - история их взаимоотношений, это история целого романа...)
В начале 1946 года подходила к концу ещё одна история непростых взаимоотношений польской красавицы пани Агнессы и немецкого полковника Генриха Кампински.
Полька, как ей и было положено по договорённости с нашей стороной, продолжала приходить в Бурташ и докладывать генералу Березину о своих наблюдениях. Так в январе месяце удалось выйти на сообщников Миколы Доротного, служивших в польском Красном Кресте и не только... В оперативном штабе 45-й дивизии были допрошены свидетели и подозреваемые по делу о нападении на приграничный городок Бурташ и оперштаб при нём с целью изъятия секретных документов. Как только в Перемышле были получены сведения на подозреваемых, (одного из которых опознал арестованный ранее австриец Хофер), работников Красного Креста, эти люди были тут же взяты под арест и доставлены к оперативникам дивизии. В ходе их допроса выяснилось, что все они так или иначе выполняли команды человека из Москвы, с кем непосредственно были связаны Доротный и Кузьменко. (Материалы этого дела не публиковались в подробностях, их под грифом "Совершенно секретно!" в том же 1946 году отправили в военный архив, лишь дав на них ссылку в одном из изданий от 1968 года, "Оперативники в годы войны", Москва, Воениздат, 1968 год, а так же упоминалось про этот факт в книге А.Стародубцева "Пиковый король"). Так вот, этим человеком был присланный для работы и координации действий послевоенных медицинских учреждений, очень ответственный чиновник по словам той же Агнессы, полковник медицинской службы Станислав Батунин. Только ему одному были известны многие секреты пограничников и время доставки им в приграничную особую зону секретных документов и оружия. Батунина взяли под особый контроль и наблюдение.
В последние январские дни Григорьев готовил документы немецкого полковника на выезд из страны в Румынию, которая давно уже запрашивала его у наших властей. Он сидел за столом в кабинете у Березина и сомневался в своей военной миссии:
- Я связался с Москвой, - говорил он, - они оставили на наше усмотрение решение вопроса с полковником Кампински.
- Да, это конечно вам не пьяница Руммель, который уже давно свой человеческий облик потерял... Вон, даже семья не хочет его забирать, хоть мы к ним дважды уже запрос отправляли.
- Кто у него есть?
- Жена и две дочки, - ответил Березин. - Но старшая дочь, всё же позвонила нам в посольство, думаю, тут будет толк. Мне пришлось её усовестить немного, когда с ней по телефону говорил... А вот Кампински?.. Тут, полковник, я могу добавить от себя только одно - вы при всём раскладе на границе при его передаче румынской стороне, во избежание всяческого скандала должны руководствоваться лишь тем, что передаёте им по документам человека в статусе военнопленного и никого больше. Понимаете? Москва нам такие указания и дала: передача военнопленного полковника абвера. Не более того, Павел, не более!.. Если будут высказаны иные претензии на этот счёт и статус его станет в связи с этим изменён, поворачивайте обратно... И никаких более переговоров. Он нам тут самим, такой красивый, пригодится! - Березин рассмеялся, вспоминая взгляд Кампински на жену полковника Деева и то, как на него смотрела польская пани Агнесса.
Кампински в это время тоже собирал свои вещи, он находился уже в приграничном Яворове и ждал время отправки в польский Перемышль, а оттуда в Румынию. Вещей при нём было немного, только его военная немецкая форма с опознавательными знаками полковника абвера и некоторые зимние вещи, которыми его снабдили уже на этой стороне. Он был с комнате в которую его поместил Березин перед отправкой на Центральной улице города и заканчивал свои сборы, когда к нему тихонько постучали. На пороге, ожидаемо, стояла пани Агнесса и тревожным взором окинула его стройную фигуру.
- Мы можем с вами поговорить? - спросила она твёрдо и уверенно.
- Да, прошу вас, проходите! - полковник отошёл в сторону, пропуская свою гостью в комнату второго этажа старого деревянного дома. - Вы проститься?
- Да!.. Я хотела с вами серьёзно поговорить, - она села к столу, расправив свой плащ и положила ногу на ногу. - Мы не дети, полковник, мы взрослые люди. Вы уедете в свою страну, а я не хочу терять с вами связь, я найду вас, и возможно, привезу к нам обратно...
- Куда, обратно? - он с улыбкой разглядывал её немного растерянное лицо.
- В Перемышль, если вы того захотите... Но у меня здесь есть немалые связи и, я могла бы построить для вас хорошее будущее, определить вас на достойную работу, ведь вы же знаете языки...
- Что мне требуется для этого? - он взглянул на неё уже серьёзно.
- Жениться на мне!.. По моему, это будет неплохая сделка, - она улыбнулась, поднялась на ноги и подошла к нему, положив руки на плечи своему любимому мужчине, каким его считала уже несколько долгих месяцев знакомства.
Она ни сколько не стесняясь, сама поцеловала его в губы и обхватила за шею.
Он аккуратно отстранился от неё и произнёс:
- Значит вы хотите связать свою судьбу... с военным преступником? Подумайте, это будет совсем нехорошо для вашей карьеры государственной служащей, каковой вы и являетесь на данный момент. Вас просто не поймут...
- То есть, как - военный преступник?! - Агнесса вскинула на него свои огромные глаза в изумлении и отпрянула в сторону.
- Так, очень просто... Для этого вам надо поговорить с Павлом Григорьевым и тогда всё сразу поймёте.
Она не отступала, она ещё долго водила его по паркам и скверам, выйдя из дома с ним под руку.
- Но это же можно всё поправить, всё разрешить, Генрих! - умоляющим тоном говорила она и преданно заглядывала в его синие глаза. - Я не могу так просто отпустить вас, не имею права... Я люблю вас, очень сильно люблю, и мне всё-равно, кто вы по статусу.
- Но мне не всё-равно. Я буду чувствовать себя последним человеком, если испорчу вам жизнь, такой красивой женщине, как вы, Агнесса!
Он стоял прижавшись к стволу красной берёзы, как называли тут это ветвистое, роскошное дерево, листьями напоминавшее клён, но теперь в зимнее время блестевшее корой бордового цвета и шумевшее над головой голыми ветвями.
- Я всё-равно надеюсь, что мы с вами ещё встретимся, Генрих!.. Вижу, что не только причина в вашем статусе, понимаю, что есть ещё что-то, мне недоступное... Но это ваше право молчать о той главной причине!
Она подошла к дереву с другой стороны и тоже прижалась к его стволу. В парке было малолюдно, холодный ветерок поддувал и лез за воротник, подбрасывал лёгким касанием волосы Агнессы с её непокрытой головы, а она улыбаясь, всё продолжала смотреть с надеждой и робкой покорностью на своего синеглазого, златовласого кумира.
Они простились на полутонах, так до конца ни о чём не договорившись. А на следующее утро каждый пошёл своей дорогой...
Березин Сергей Андреевич увозил почти силой Алексея Деева во Львов. Вместе с ним уезжала его жена Ольга, которая ждала его в городе, пока он лежал в больнице на обследовании. Через месяц он вышел оттуда и притупил к своим новым обязанностям уже в Центральном опер-штабе Равы-Русской...
Утром, когда восход разгорался малиновым заревом в морозном воздухе над горами и сопками Яворова, от моста в сторону польского города Перемышля летела на всех парах штабная машина с Павлом Григорьевым на заднем сиденье, рядом с ним находился возмутитель спокойствия всей пятой Ударной Армии полковник абвера Генрих Кампински. Он сидел прямо, смотрел в окно и был неподвижен лицом. Нельзя было угадать, о чём он сейчас думал, хотел ли ехать на родину, что его тревожило в эти последние минуты пребывания на территории СССР? Впрочем Григорьев тоже молчал. Он, поджав губы, смотрел на дорогу и время от времени щупал документы в своей папке, будто они могли куда-нибудь вдруг исчезнуть из его рук. В отличие от полковника, он как раз не был ни в чём уверен. "Почему не в Сату-Маре, почему не в Яссах, должна состояться эта передача? - думал Павел. - Видимо, потому что мы отправляем через границу военнопленных из Перемышля по особой договорённости. И всё же меня это смущает... Ведь полковник - немец и запрашивает его Румыния..." Но всё разрешилось очень просто и понятно. Когда прибыли в Перемышль на место сбора военнопленных, переданных третьей стороне согласно собранным и проверенным документам, к шлагбауму подошли два представителя и долго читали документы, предоставленные Павлом Григорьевым. Они посовещались и просили обождать.
- Почему так долго? - спросил Павел, которого отягощала данная ситуация.
- Мы послали за конвоем, - был ответ.
- За каким конвоем? Простите, но я вам привёз вашего гражданина, который возвращается на родину со всем набором нужных документов. И к нему моя сторона никаких претензий не имеет, поэтому мы его вам и передаём.
- Да, это так, но наша сторона имеет к нему претензии, - ответил румынский представитель. - И немалые! А конвой, потому что мы сейчас будем сопровождать до границ Румынии государственного преступника, полковника абвера, служившего под началом фашистского преступного генерала Фреттера-Пико, объявленного в Румынии в розыск.
- Вот как?! - Павел вскинул глаза на румынского представителя. - В таком случае, вести с вами переговоры относительно выдачи вам государственного преступника, я не уполномочен. Мы просто передаём вам человека в статусе военнопленного, а переговоры такого рода, это не моя компетенция. Простите, мы уезжаем! - он схватил Генриха за рукав и потянул обратно к машине от шлагбаума.
- Так вы не будете ждать конвоя? - раздалось ему в след.
- Нет, я вам всё сказал! - и Павел, быстро открыв дверцу автомобиля, запихнул туда ошарашенного Кампински.
Они неслись всю дорогу до Яворова будто за ними гнались. Григорьев несколько раз смотрел в заднее стекло автомашины, обернувшись на пустую подсвеченную вышедшим из-за гор солнцем трассу. Генрих только сейчас понял, что в очередной раз избежал неминуемой гибели. И снова ему помог Павел, как и тогда в тот роковой для него 1944 год, когда они вместе с покойным ныне генералом Берзариным и членом Военного Совета пятой Ударной армии Фёдором Одинцовым не выдали его немецким палачам в гестапо и дали ему снова возможность жить. Он не верил до конца, что всё для него закончилось благополучно и в этот раз. Генрих дрожавшими руками, молча, достал из внутреннего кармана своего голубого пальто маленькую фотокарточку и положил её на ладонь. Он внимательно разглядывал её, а взгляд теплел и раскрывался, светился новыми незнакомыми ему самому красками. Это было фото, которое ему попалось в квартире половника Деева в тот момент, когда во время нападения банды Доротного, он ломал замки и выбрасывал из шкафов и полок важные документы, чтобы потом их уничтожить. Открыв верхний ящик письменного стола, он наткнулся на маленькую черно-белую карточку, лежавшую сверху блокнота и не мог её сжечь, это была Ольгина карточка от весны 1939 года. Там она сфотографирована у входа на ВДНХ. Юная, в расклешённой юбке и пёстрой кофточке, с короткими косичками и с милой улыбкой на детских губах. Павел смотрел на Генриха и не мог понять, чему это полковник так улыбается. Он не отличался весёлым нравом и Павла резануло любопытство. Он подвинулся ближе и поглядел через плечо своему соседу на его ладонь... и тоже улыбнулся!
КОНЕЦ ПОВЕСТИ.
Авторы - Евгений Оноприенко и Ольга Азарова.
(Используемые материалы и литература:
Альберт Стародубцев "Пиковый король", изд. Москва, 1968 год.
"Особому отделу ВЧК - НГБ посвящается...", изд. Москва, Воениздат 1978 год.
"Военные контрразведчики", составитель Ю.В. Селиванов, изд. Москва, Воениздат, 1978 год.
А.М.Василевский - "Дело всей жизни". изд.4-е, дополненное, Москва, Воениздат 1987 год.
Пётр Дедов -"Воспоминания". Изд. Вече, Ленинград.
Галина Николаева - "Воспоминания", изд. Вече, Ленинград.
Ольга Деева (личные записи и дневники).
К.С.Антонов, генерал-полковник. "Послевоенные будни пограничников", изд. Москва, Воениздат, 1978 год.)