Продолжаем изучать традиции русского чаепития по литературе XIX века. Сегодня речь пойдет о чайном погребце – известном с XVII века дорожном сундучке, который со временем сделался «неизбежным спутником» путешествующих помещиков.
В древности «погребцом» называли небольшой погреб, в XVII же веке –сундук или сундучок с набором посуды. Так, у жены известного государственного деятеля, князя Василия Васильевича Голицына был роскошный погребец, возможно, иностранной работы: «обит бархатом голубым, обит медью прорезною и вызолочен о скобами, а в нем обито около сулеек (бутылочек или фляг для вина) бархатом червчатым и круживом серебряным (декоративной каймой, расшитой серебряной нитью): в нем 6 сулеек резных, на них щурупы (крышки) серебрены».
В последующие столетия погребцы стали неизменными спутниками тех, кто желал путешествовать с комфортом. В них перевозили туалетные принадлежности, провизию и напитки, посуду. Нас, конечно же, интересует так называемый «чайный погребец», весьма поэтично описанный в 1845 году Владимиром Александровичем Соллогубом в повести «Тарантас».
В повести поездка помещика из Москвы в имение под Казанью начинается с загрузки тарантаса. «В ногах поставлен в рогожном куле дорожный пирог, фляжка с анисовой водкой, разные жареные птицы, завернутые в серой бумаге, ватрушки, ветчина, белые хлебы, калачи и так называемый погребец, неизбежный спутник всякого степного помещика. Этот погребец, обитый снаружи тюленьей шкурой щетиной вверх, перетянутый жестяными обручами, заключает в себе целый чайный прибор, изобретение, без сомнения, полезное, но вовсе не замысловатой отделки. Откройте его: под крышкой поднос, а на подносе перед вами красуется спящая под деревом невинная пастушка, борзо очерченная в трех розовых пятнах решительным взмахом кисти базарного живописца. В ларце, внутри обклеенном обойной бумагой, чинно стоит чайник грязнобелого цвета с золотым ободочком; к нему соседятся стеклянный графин с чаем, другой подобный ему с ромом, два стакана, молочник и мелкие принадлежности чайного удовольствия. Впрочем, русский погребец вполне заслуживает наше уважение. Он один у нас среди общих перемен и усовершенствований не изменил своего первообразного типа, не увлекся приманками обманчивой красоты, а равнодушно и неприкосновенно прошел через все перевороты времени... Вот каков русский погребец!»
Во время остановок в пути погребец, по образному выражению Соллогуба, «разражался стаканами и блюдечками». «На другой день утром тарантас подъехал к бедной избушке станционного смотрителя. Василий Иванович тяжело ухнул и начал выкарабкиваться с помощью Сеньки. – А что бы чайку, – сказал он, – чайку бы выпить. Согреться маленько – а?.. Сметливый Сенька бросился к погребцу». Посмотрим же, на страницах каких еще произведений фигурирует чайный погребец.
Александр Сергеевич Пушкин, «Капитанская дочка», 1836 год. История, как мы помним, времен Пугачевского бунта. «Вместо веселой петербургской жизни ожидала меня скука в стороне глухой и отдаленной. Служба, о которой за минуту думал я с таким восторгом, показалась мне тяжким несчастием. Но спорить было нечего. На другой день по утру подвезена была к крыльцу дорожная кибитка; уложили в нее чамодан, погребец с чайным прибором и узлы с булками и пирогами, последними знаками домашнего баловства. Родители мои благословили меня». «Савельич внес за мною погребец, потребовал огня, чтоб готовить чай, который никогда так не казался мне нужен». «Мундир из тонкого зеленого сукна на семь рублей. «Штаны белые суконные на пять рублей. «Двенадцать рубах полотняных голандских с манжетами на десять рублей. «Погребец с чайною посудою на два рубля с полтиною...» – Что за вранье? – прервал Пугачев. – Какое мне дело до погребцов и до штанов с манжетами? Савельич крякнул и стал объясняться. «Это, батюшка, изволишь видеть, реестр барскому добру, раскраденному злодеями... – Какими злодеями? – спросил грозно Пугачев».
Иван Александрович Гончаров, «Фрегат Паллада», 1855 год. «
Многим нравится дорога не как путешествие, то есть наблюдение нравов, перемена мест и проч., а просто как дорога. Есть же охотники переезжать с квартиры на квартиру; гулять по осенней слякоти и т.п. Славно, говорят любители дороги, когда намерзнешься, заиндевеешь весь и потом ввалишься в теплую избу, наполнив холодом и избу, и чуланчик, и полати, и даже под лавку дунет холод, так что сидящие по лавкам ребятишки подожмут голые ноги, а кот уйдет из-под лавки на печку... «Хозяйка, самовар!» И пойдет суматоха: на сцену является известный погребец, загремят чашки, повалит дым, с душистой струей, от маленького графинчика, в печке затрещит огонь, на сковороде от поливаемого масла раздается неистовое шипенье; а на столе поставлена уж водка, икра, тарелки etc., etc. Если спутник не один, идет шумный разговор, а один, так он выберет какого-нибудь старика и давай экзаменовать его: «Сколько хлеба, да какой, куда сбываете? А ты что спряталась, красавица? – тут же скажет девке мимоходом, – поди сюда!» Или даст разинувшему рот, не совсем умытому мальчишке кусок сахару: все это называется «удовольствием». Пожалуй, почему и не так?»
Лев Николаевич Толстой, «Война и мир», том второй (1867-1869). «Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек ... Поворотливый старичек-слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда все было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему... Проезжающий выпил свой стакан, налил другой слуге и опять взялся за книгу. Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего».
Александр Иванович Кошелев, «Записки», 1869 год. «Из пребывания нашего в Тамбове осталась у меня в памяти вначале общая грусть, причиненная успехами Наполеона, а впоследствии – общая радость при получении известия об отступлении, а потом о поражении и бегстве врага. В декабре мы возвратились в нашу подмосковную, где в доме, подвалах, сараях и пр. нашли все разграбленным. Несколько дней мы пили чай из посуды, бывшей в нашем дорожном погребце и ели на деревянных блюдах и из деревянных чашек, которые брали у дворовых».