У самовара я и моя Маша!..
(книга «Больше, чем тире»)
Вообще-то всё лето 1989 года для второкурсников третьего факультета выдалось особенным и необычным. Летняя сессия закончилась в конце июня, и пока курсанты первого и второго факультетов уже бороздили морские просторы, второй курс третьего факультета был отправлены в отпуск. Начало же нового учебного года для них пришлось как раз на первое августа, когда всё училище, включая и вернувшихся из дальнего похода курсантов, отправилось в отпуск. А всё виной тому – план обратного перехода на корабле из Севастополя в Балтийск, который предусматривал практику для третьего факультета лишь в октябре.
Так что, в последний летний месяц училище опустело. Ну разве что лишь второй курс третьего факультета вяло посещал лекции, да КМБ-шники под монотонные удары большого барабана старательно отбивали на плацу свои ноги в гадах и прогарах о раскалённый асфальт во время многочасовых строевых занятий. Про сампо тоже не могло быть и речи: в душных классах августовскими вечерами сидеть было не то чтобы невозможно, а просто преступно – нельзя не запасаться живительным солнечным излучением впрок. И, пользуясь вялым настроением дежурно-вахтенной службы училища, которая в такие сочные солнечные погоды напрочь отказывалась заниматься отловом нарушителей распорядка дня, курсанты стали проводить самоподготовку на бескрайних травяных угодьях училища, нежась на солнышках.
В самой роте тоже произошли некоторые существенные изменения. Во-первых, мы стали числиться третьекурсниками, и поэтому из нашей роты были назначены командиры отделений для первого и второго курсов. А это, в свою очередь, повлекло за собой значительный отток нашего людского ресурса изо всех кубриков, и поэтому теперь из наших кубриков пропало такое казарменное явление, как двухъярусные койки, что заметно повлияло и на менталитет курсантов 33-й роты – типа заметно повзрослели.
Во-вторых, отныне все младшие командиры в 33-й роте от комодов до ЗКВ назначались из своих же, а не со старших курсов. Тем более, что должность, как впрочем, и полномочия ЗКВ и старшины класса слились воедино. А это совсем другая атмосфера взаимного доверия и уважения, нежели, которая была годом ранее.
На фоне всего, и это уже в-третьих, в кубриках культ внеплановых чаепитий и прочих застолий по вечерам достиг такого апогея, что перед сном курсанты умудрялись не только заваривать себе чаи в трёхлитровых банках, но даже варить пельмени и картошку. К ним добавлялись ещё различные разносолы и деликатесы, источавшие такой волнительный аромат, что ноги дежурного по факультету невольно устремлялись на третий этаж, где в каждом кубрике, в каждой шхере, баталерке и прочих подсобках устраивался жизнеутверждающий праздник живота. Именно из-за этого во втором взводе зародилось особе направление – кинотворчество. Зародилось, и тут же умерло. Но об этом – несколько позднее. Особым местом, своеобразной ротной Меккой, считалась главная ротная шхера, после ухода из которой старшекурсников-командиров, доступ в неё стал для всей роты беспрепятственным, но эта идиллия длилась недолго. Старшина роты старший мичман Полевода Иван Михайлович, провёл окончательную дезинфекцию и дезинсекцию этого злачного помещения, после чего организовал в ней свой личный кабинет. Чтобы окончательно избавиться от атавизмов прошлого, он сменил и прежнего ротного шхерщика на нового – Рагиба Керимова, не испорченного нравами и тайнами прежнего старшинского вертепа. Это уже было, в-четвёртых.
А в-пятых, в нашей роте завелась невиданная бацилла вольнодумства, свободолюбия и тихого бунтарства. Некоторым курсантам вдруг почему-то наскучило учиться настоящему делу военным образом, и рапорты о желании отчислиться из училища стали не такими уж редкими гостями на столе начальника курса.
За общими заботами, новшествами, пертурбациями и прочей неактуальной курсантской суетой незаметно подкрался сентябрь, на удивление не сопливый и не ветреный, а по-летнему тёплый, тихий и необычно сухой. Из отпуска возвратилась вся остальная курсантская братия и училище, отважно отстояв на обязательном общем построении, посвящённом началу нового учебного года, принялось покорять новые научные высоты и грызть гранит новых порций учебных дисциплин.
В отличие от наших собратьев-одногодок по первому и третьему факультету, мы всё ещё числились в «условных» третьекурсниках. Те же, возвратившись из походов, да отпусков позволяли себе слегка свысока поглядывать на курсантов третьего факультета, когда те просили поделиться своими впечатлениями от морской практики. Курсанты с нежной горделивой снисходительностью и лёгким налётом всепрощения не жадничали, и рассказывали нам о походе, о странностях, обнаруженных на корабле и встреченных в открытом море, и даже хитростях, которые обязательно должны знать ещё неопытные курсанты. Порой они себе позволяли потравить байки или ввернуть доверчивому слушателю страшную историю, типа: «ползу это я по клотику из последних сил, с зажатым зубами топриком, а море вокруг расштормилось аж до сорока баллов»…
Мы им прощали и лишь грозились в ответ, мол, потерпите всего до ноябрьских праздников, когда мы сами вернёмся домой, и вам такого понарассказываем, что у вас самих уши в макаронные трубочки будут сворачиваться.
Конец сентября принес нам не только приятные хлопоты, но и одну весьма печальную весть. На том памятном построении командир роты объявил двухдневные сборы к бою и походу. В эти дни учебные занятия отменяются, и курсантам предстоит собирать личные вещи, получать имущество на кафедре кораблевождения, а также будет дано добро после ужина на увольнение в город для закупки провианта и прочих нужных вещей в поход. В принципе, этим третьекурсников было не удивить, так как новый начальник училища официально разрешил всему третьему курсу увольняться кроме выходных ещё и по средам. Ну а тут такая приятная неожиданность – кроме среды нам дали добро увольняться ещё пару дополнительных вечеров. Но радость наша была преждевременной, так как командир объявил о некоторых изменениях в плане предстоящего похода. Переход из Севастополя в Кронштадт вместо ук «Перекоп» будет совершаться на учебном корабле «Смольный». Отчего случилось такое – сие неведомо, но есть предположение, что на «Перекопе» были выявлены некоторые серьёзные недостатки и недочёты, не позволяющие ему совершить межтеатровый переход с Черноморского флота на Балтийский. Корабль «Перекоп» остаётся в Севастополе на «зимовку», а курсанты будут пересажены на «Смольный» и совместно с курсантами Ленинградских ВВМУ пойдут обратно на Балтику. Но не это было самым печальным, в конце концов, курсантам всё равно на каком корабле идти в поход. Все три корабля «Хасан», «Перекоп» и «Смольный» всё равно вместе стояли друг с другом в Севастополе, огорчало другое – корабль «Смольный» совершит деловой заход в болгарский порт Варна в самом начале похода. Так что не видать нам тунисской Бизерты с её разводным мостом, арабским рынком и прочей карфагенской экзотикой. Особенно больше всех расстроились те курсанты, которым в отпуске удалось всеми правдами и неправдами раздобыть тунисские динары, и которые в одночасье вдруг стали представлять интерес разве что для капризных нумизматов.
Некоторое расстройство всё равно передалось всему курсу, ведь не секрет, что Народную Республику Болгария в советские времена не без доли сарказма называли непризнанной шестнадцатой республикой СССР. В Болгарии даже местные деньги были очень схожи с советскими рублями, которые назывались левами. Но делать нечего: приказ есть приказ. И мы, не особо разбиравшиеся в то время в военно-дипломатических перипетиях, спокойно, без паники, уныния и прочих дурацких инфарктов принялись готовиться к своему первому дальнему походу. Но среди курсантской братии всё равно ходил какой-то непонятный и несуразный слух, что, мол кто-то из руководства нашего училища вдрызг разругался с командиром «Перекопа», и тот в отместку отказался везти калининградских курсантов обратно на своём корабле. Поэтому руководство флота быстренько перекинуло нас на другой корабль, который на самом деле даже не собирался совершать обратный переход в Кронштадт. И именно поэтому на скорую руку был решён вопрос об обязательном деловом заходе в иностранный порт, и самым простым и безболезненным решением с точки зрения дипломатической бюрократии и явился заход в болгарский порт Варна. Про Варну мы знали из телепередачи «Клуб кинопутешествий», да по цветастой этикетке с винной бутылки «Варна». Ах, да! Ещё и по красивой темно-зеленой бутылочке с бренди «Слынчив бряг». Это, как мы узнали немного позднее, назывался известный городской пляж Варны – «Солнечный берег». Но в Союзе его почему-то саркастически называли «Солнечный удар».
Подготовку к походу мы провели с небывалым рвением и вдохновением. Рагиб Керимов как раз за эти дни накануне убытия умудрился получить на всю роту свежее новое обмундирование: начиная от хрустящих поясных ремней, пахнущих свежей кожей и заканчивая жуткими гадами, тяжесть которых третьекурсники окончательно позабыли уже после зимней сессии второго курса. Многие старались получить «изящные» прогары, но гады были особенно экстравагантны и неимоверно уродливы, а посему – весьма популярны среди нас. Так что с долей внутреннего протеста, мы получали эту грубую флотскую обувь, которая кстати, к нашему искреннему удивлению как раз более подходила к корабельным условиям, нежели мягкие и нежные парадные хромачи.
Вовремя снаряжённый начальником курса летучий боевой отряд позволил роте зажиться новыми чистыми вахтенными журналами, вкусно пахнущими типографией, новыми тяжелыми рулонами навигационных карт, рулонами дремавших в больших ящиках, похожих на оружейные, а также убийственной тяжести и исполинскими размерами буквари «высоты и азимуты светил ВАС-58», прокладочный инструмент. После чего туда же на склады вторым эшелоном были направлены теперь уже персонально ответственные будущие навигаторы уже за более точным инвентарем и инструментарием: за секстанами, звездными глобусами и биноклями, которые покоились в отдельных персональных ящичках, обитых изнутри мягким сукном жизнеутверждающего цвета.
Тут же из культмассовой командировки с очередного фестиваля солдатской песни триумфатором возвратился обратно в родные пенаты наш Саша Викторов, который кроме победы и богатых впечатлений привёз немало новых песен, вызвав тем самым энтузиазм среди замполитовского состава нашего училища. Было решено при заходе в Варну показать Александра и местной публике в роли исполнителя патриотично-бардовских песен. Так что Саше, кроме своего скарба, небольшого ящичка со звездным глобусом пришлось взять и свою новую гитару, подаренную ему на фестивале в качестве главного приза. Эта гитара, кстати, ещё долгое время была культурным наследием и достоянием всего второго взвода, ибо ей была уготована судьба увековечивания особого клуба «Ихтиандр». Но об этом немного позднее, так как она сыграла одну архивно-воспитательную роль и назидательную роль в судьбе нашего взвода.
В поход также курсанты набирали настольные не очень подвижные игры – шашки, шахматы, нарды и, конечно же, домино. Кости, карты, кегли и прочие азартные игры было решено в поход с собой в этот раз не брать.
Особое внимание было уделено провизии, которая должна быть долгоиграющей и весьма эффективной в условиях качки. По советам наших товарищей, недавно вернувшихся с «морей» мы приступили к заготовкам. Во-первых, сушили сухари с Вовкой прямо в его взводной баталерке, когда он стал совсем недавно по собственному почину взводным баталером, а посему – владельцем весьма уютной шхеры. Брали с камбуза несколько буханок, нарезали их на большие кубики-гренки и обильно обсыпали солью. Всё это раскладывали на самых верхних пустых полках, застеленных газетами. Процесс подготовки сухарей в дальний рейс шёл весьма успешно, но до тех пор, пока командир не решил как-то раз обойти свои владения на предмет порядка и чистоты. Заметив предательски выглядывающий дразнящимся языком уголок газеты с верхней полки, командир заинтересовался им и приказал Вовчику достать газету. И Володька очень нежно, трепетно и аккуратно, чтобы ничего не рассыпать достал и показал командиру наше рукотворное сокровище. Заметив на наших задеревенелых запасах огромных пушистых пылевых зайцев, командир брезгливо поморщился и спросил:
- И неужели вы думаете, что в походе я вам позволю отравиться вот этой вот гадостью? Выкинуть сейчас же!
Мы с Вовкой не учли главного принципа аэродинамики закрытых помещений и замкнутого пространства – что именно на верхних полках больше всего скапливаются пыль и микробы размером с коккер-спаниэля. Так что наши запасы были тут же утилизированы под пристальным вниманием начальника курса. Но Володька не унывал и не сдавался. Он поделился по секрету со всем взводом, что в одном укромном местечке Калининграда водится вяленная морская рыба, которая по рассказам его отца, несколько раз пересекавшем океаны на «Крузерштерне», офигеть, как спасает от качки и во время качки. В то время повального дефицита вяленая рыба входила в ассортимент наиболее редкого и исчезающего вида товаров пищевой промышленности, и поэтому такое известие поначалу курсантами показалось чем-то из области ненаучной фантастики. Но всё равно, группа из наиболее доверчивых одноклассников скинулась Володе на заветную рыбу, и уже из ближайшего увольнения он вернулся с тяжелым пластиковым пакетом, наполненным различными сортами вяленой морской рыбы, источавших специфический волнительный аромат.
Всю рыбу мы распределили по сортам на три отдельные кучки: серую пучеглазую тощую путассу, жутко страшную желтопёрку и плоскую почти чёрного цвета камбалу-ёршик. Потом всё это богатство мы опрометчиво расфасовали по трём отдельным плотным полиэтиленовым пакетам, и туго завязали, чтобы не возбуждать гастрономическую ярость у остальных жителей роты. Уже в процессе расфасовки Володька решился приоткрыть завесу своей страшной тайны – откуда всё это изобилие? Он специально скрывал от нас одну немаловажную и интригующую пикантность: кто-то из друзей его семьи работал в самом секретном отделе рыбного магазина «Океан», где и можно было разжиться подобным жизненно важным деликатесом.
Следующим днём в нашем кубрике произошла одна интересная и комичная история. Володька Стефаненко в те дни ощущал себя на коне, с удовольствием рассказывая воспоминания его отца про то, что же наиболее эффективно помогает в открытом море против качки. Про солёные сухари, рыбу и огурцы уже все были наслышаны, но вот про громкие песни и лимоны – это было внове. То есть, когда во время качки тебя начинает мутить, назло своему взбунтовавшемуся туловищу с его никчёмным вестибулярным аппаратом надо петь песни – не важно какие, главное – громко петь, пока не устанешь, после чего можно сбегать к борту и немного потравить. Но вот за идею потребления лимонов курсант Женя Тулинов ухватился с тщательностью бультерьера. И вскоре он появился на пороге нашего кубрика с бумажным пакетом наполненным до краёв ядовито-желтыми свежими плодами, купленными в местном военторге. Аж целый килограмм!
Завидев Женю, таким счастливым и довольным своей добычей, Вовчик, лежа на своей коечке, со скучающим лицом известного кота из детского мультфильма про попугая Кешу, который никогда не был ни на каком Таити, лениво произнёс:
- А как ты это будешь есть? Сразу же целый лимон ты не осилишь. На дольки резать – толку мало, только слюни с соплями разведёшь. Мне отец рассказывал, что лимон надо грызть целиком, как яблоко.
- Ну ты и заливаешь, - недоверчиво покосился на него Женя и, слегка прищурившись добавил, - такое никакому человеку не под силу – разом сгрызть целый лимон.
- Так ведь тут дело – какой человек. Мне, например, как два пальца об асфальт! – Вовка даже спорил всегда вяло, нехотя, с деланной ленцой.
- А давай на спор! – Женя не был вспыльчивым, даже скорее – рассудительным, но тут он вспыхнул новогодним бенгальским огнём, шипя и искря, - давай попробуй слопай хоть один не морщась!
- Ишь ты! – если бы Вовка обладал пушистым кошачьим хвостом, то сейчас он бы непременно вяло обмахивался им словно опахалом, не потому что душно, а потому что сейчас в его настроении преобладали нотки вялости и вселенской ленивости, - а что я с этого буду иметь?
- Если ты съешь лимон ни разу не поморщившись, то забираешь весь этот пакет, - Женька пошёл ва-банк, - а если твой фейс перекособочит, или ты даже слегка сморщишься, то ты покупаешь кило лимонов на весь класс.
- Лады, - с этими словами Вовчик слегка приподнявшись, ловко, совсем по-кошачьи выудил из пакета первый попавшийся лимон размером с теннисный мячик и, откинувшись головой на подушку, стал спокойно вгрызаться в ярко-желтую мякоть.
При виде этого у всех свидетелей спора тут же началось обильное слюноотделение. Кто-то нервно зашмыгал носом, кто-то украдкой смахнул предательски навернувшуюся слезу, кого-то неприятно передёргивало дрожью, вызванной лавинообразным бегом мурашек по спине, но все с интересом пристально следили за спокойным лицом Вовки Стефаненко. А тот с вызывающим равнодушием всё грыз и грыз лимон, не забывая негромко почмокивать от удовольствия и осторожно поплёвывая косточками на раскрытую ладонь. Вовкина невероятная выносливость и сила воли стала для всех неожиданностью, все продолжали следить за спором, нервно сглатывая, часто моргая, кряхтя и морщась за Вовку. А Вовка спокойно продолжал грызть этот лимон, ничуть не гримасничая с деланно спокойным лицом, и лишь навернувшиеся на глаза слёзы выдавали истинное состояние его желудочно-кишечного тракта. Слопав несчастный лимон вместе с его остренькой горькой попкой, Вован сплюнул в ладонь последние оставшиеся косточки и с грустью посмотрел на Женю:
- Ну, вот и всё, Женя! Отдавай мои лимоны.
Некоторые зрители, не выдержав такой экзекуции, выскочили из кубрика в умывальник, чтобы поскорее запить увиденное.
К слову о Женькиной чести, он тут же безо всяких предварительных условий молча вручил Вовке свою жутко кислую покупку. А вечером у всего кубрика в стаканах чая лежало по ломтику лимончика – Вовка ведь не жадный. Остальное было припасено на дальний поход. Правда, несколько позже, уже в море Вовка поделился со всеми не только этими честно отвоёванными лимонами, но и впечатлениями, чего ему стоил этот спор: из-за того лимона он ещё пару дней страдал жутчайшей изжогой, и с той поры он на лимоны не мог даже смотреть – к лимонам отныне у него выработался жестокий рефлекс отвращения.
Да, чуть не запамятовал! Конечно же, все без исключения офицеры нам настоятельно рекомендовали взять с собой в поход кино и фотоаппараты. И запастись побольше плёнками. И мы запасались: черно-белыми, цветными негативами и слайдами. Даже удалось раздобыть несколько пачек безумно дефицитных и дорогих ГДРовских слайдовских – ORWO CHROM. Про фотоаппараты «Зениты», «Зоркие», «Смены» и «ФЭДы» всех мастей подробно рассказывать особого смысла нет – в дорогу все запаслись всей возможной опто-фото-техникой, словно шпионы-фотоманьяки или папарацци-вуайеристы.
В этой кино-фото-истерии Вовчик Стефаненко всех превзошёл, всех опередил и всем утёр нос. У всё тех же друзей семьи, которые снабдили его солёно-вяленным дефицитом, он на время похода попросил домашнюю кинокамеру «Красногорск». Она заряжалась 16-мм плёнкой и приводилась в действие при помощи обыкновенного пружинного механизма. Завёл её ключиком, как детскую игрушку, и снимай себе на здоровье, пока хватает завода. Все в классе были приятно удивлены Вовкиной аппаратурой, но Вовчик в свойственной ему манере сердечного и доброго равнодушия вновь поделился своим жизненным опытом:
- Что там кинокамера. Детская забава в пятнашки – да и только. Вот если бы взять в поход настоящий камкордер. Отец мне рассказывал, как в походе у них один из экипажа долгое время копил деньги и купил себе такой мощный «Panasonic», который надо было на плече таскать. Хотел его привезти в Союз и здесь продать кому-нибудь из киношников в студию, или обменять видеокамеру на новую «Волгу» ГАЗ-24…
- Ну? - класс не на шутку заинтересовался судьбой того самого счастливого члена папиного экипажа, - и как? Получилось?
- Что получилось? – Вовчик в искреннем удивлении состроил брови домиком.
- Что! Что! – класс нетерпеливо передразнил вдумчивого рассказчика, - получилось купить, обменять или продать?
- Не-а, - своим скучающим зевком Вовка обрушил благодарных слушателей на землю, как Икаров с опалёнными крыльями, - не получилось. Ему так понравилось самому снимать, что он оставил этот камкордер у себя. Даже бизнес сейчас построил на этом: снимает свадьбы и юбилеи за нехилые бабки. Тем более, что камкордер заряжается настоящими кассетами для видиков – отснял, и тут же можешь по видику это посмотреть. Удобно. Надёжно. Практично. Хорошо...
- А не можешь у него попросить этот аппарат на время похода?
- Да вы что? – Вовка заметно испугался своего рассказа и тут же привёл тысячу контраргументов, - кто ж мне такую штукенцию отдаст, тем более в море, тем более на месяц? Да и кассет у нас нет. И вообще – я не умею им пользоваться. В конце концов, этого знакомого я сам лично не знаю, да и живёт он наверняка не в Калининграде…
Такая куча условностей одноклассников не устраивала, и они сосредоточились на изучении другой Вовкиной игрушки – кинокамеры «Красногорск».
Вот тут-то мы, дорогой читатель, и подошли к тому самому месту повествования, объясняющее название всего рассказа. При чем же здесь известная шуточная песня Леонида Утёсова? А вот причём. Как и говорил раньше, кинокамера «Красногорск» заряжалась обыкновенной 16-мм-вой киноплёнкой, которая широко используется в большинстве киноаппаратах «Украина-5» в учебных классах и школ, и в ВУЗов и прочих образовательных учреждений. Ещё за неделю до похода Вовчик показал нам эту ручную кинокамеру, а в одном из лекционных залов мы ещё раньше приметили кинопроектор «Украина-5». А как вы помните, в августе в нашей роте культ внеплановых ужинов и вечерних чаепитий достиг своего апогея, когда у обитателей роты, пресытившихся хлебом, появилась потребность и в зрелищах. Вечерами, сидя за дымящимися стаканами вкусного чая с разномастными бутербродами и прочими приятными закусками-загрызками, мы всё грезили мечтами о создании документального фильма про этот наш волшебный вечерний обряд. Мы уже даже сюжет придумали, вдохновенно обсуждали эпизоды и представляли себе мизансцену и даже нашли музыку, под которую всё это будет сниматься.
И вот под воздействием этих вечерних творческих «мечт», «мечтов» и чаяний, Вовчик и смог выпросить у своих знакомых кинокамеру «Красногорск». Завидев это чудо техники, многие вспомнили, в каких лекционных аудиториях находятся кинопроекторы «Украина-5», а также заведующих лабораториями и аудиториями, с которыми можно было бы договориться для массового показа киноклипа про наши чаепития под песню Леонида Утёсова «У самовара я и моя Маша».
Саму песню к клипу предложил Саша Викторов. Он же и вызвался сделать музыкальное сопровождение к нашим съёмкам и лично поучаствовать в некоторых сценках. Правда он пока не определился на каком инструменте он будет исполнять «утёсовский хит»: на гитаре или балалайке. Причём последнему инструменту он отдавал предпочтение, мотивируя что так будет намного острее и даже пронзительней.
За сим мы все принялись прямо на самоподготовке писать сценарий. Блин. Это оказалось делом совсем непростым. Тут какой-то трехминутный клип занял у нас почти неделю изнуряющего творческого напряжения, а что же тогда говорить о сценарии полнометражного фильма? Но мы не сдавались и трудились над отдельными сценками по несколько часов в день. А сюжет клипа был неприхотлив и незатейлив. Силой своего воображения поместите себя в абсолютную темноту зрительного зала и вот под сухой стрекот киноаппарата раздаются первые балалаечные аккорды словно неистовствующего тапёра в темноте Саши Викторова, играющего вступление к песне «У самовара я и моя Маша».
На экране моргая светлыми царапинами и мошками появляется слегка дрожащее изображение ротного умывальника с приборочным кранцем: огромный шкаф без дверей, в котором стоят швабры, ведра и обрезы и на гвоздях висит разномастная утилитарная ветошь. Съемка ведётся в несколько убыстрённой скорости, отчего всё должно выглядеть ещё более комично. Под первые аккорды к шкафу по очереди подбегают курсанты и каждый хватает по два пустых ведра и тут же быстрой семенящей походкой, стилизованной под Чарли Чаплина, удаляется прочь.
Следующий сюжет: из открытой двери умывальника друг за другом выбегает целая вереница курсантов с пустыми вёдрами в руках, при этом испуганный дневальный следит за каждым выбегающим и провожает каждого взглядом и поворотом головы до выхода из роты.
- У САМОВАРА Я И МОЯ МАША, - поёт Саня, а в это время к Лебединому озеру гуськом семенит целая вереница курсантов с вёдрами и обрезами.
- А НА ДВОРЕ СОВСЕМ УЖЕ ТЕМНО! – с этими словами первый курсант по ступенькам без паузы, страха и крика с разбегу прямо в одежде и с вёдрами заходит в воду, и, стоя по пояс в озере, начинает зачерпывать воду вёдрами. Отдает их первому подоспевшему, забирая пустые себе.
- КАК В САМОВАРЕ, ТАК КИПИТ СТРАСТЬ НАША, - к курсанту подбегают остальные и в нетерпении стоят в очереди притоптывая на месте, словно им хочется писать, ожидая, когда же им наполнят вёдра озерной водой.
- СМЕЁТСЯ ХИТРО МЕСЯЦ НАМ В ОКНО, - семенящая вереница с ведрами, полными воды, расплёскивая на ходу вновь убегает от озера. Последний, тот самый «черпатель» весь обтекающий и мокрый до нитки, тоже бежит за всеми с обрезом наполненным водой, жутко расплёскивая содержимое. В конце сценки он картинно падает, опрокидывая на свою голову обрез с водой. Должно быть смешно!
Следующая мизансцена. Рота стоит единым плотным строем на центральном проходе, словно на вечерней поверке.
- МАША ЧАЙ МНЕ НАЛИВАЕТ, - входная дверь роты внезапно открывается и вовнутрь забегают курсанты с ведрами с водой.
- И ВЗОР ЕЁ ТАК МНОГО ОБЕЩАЕТ, - тут же первая шеренга вытягивает вперед руки, в которых держатся пустые трёхлитровые банки. Вошедшие с вёдрами замирают в удивлении.
- У САМОВАРА Я И МОЯ МАША, - следующим мгновением со второй шеренги из-за спин первой шеренги просовываются руки, держащие огромные вёдерные кипятильники. На лицах вошедших удивление сменяется ужасом.
- ВПРИКУСКУ ЧАЙ ПИТЬ БУДЕМ ДО УТРА! – камера снимает длинный ряд расставленных на полу трехлитровых банок, дымящихся густым белым паром (от углекислого сухого льда), откуда торчат всевозможные провода, кабели и прочие электронные запчасти, призывающие навести ужас на зрителя.
Далее эти два куплета ещё раз повторяются. Под них по задумке на экране происходит следующее:
- У САМОВАРА Я И МОЯ МАША, - в стаканы, как на заводском конвейере разливается жутко дымящаяся субстанция.
- А НА ДВОРЕ СОВСЕМ УЖЕ ТЕМНО, - в сумрачную роту входит жутко озадаченный и агрессивно настроенный дежурный по факультету и тревожно принюхивается.
- КАК В САМОВАРЕ, ТАК КИПИТ СТРАСТЬ НАША, - алчущие курсанты расхватывают дымящиеся стаканы и с ними в руках в панике разбегаются испуганными тараканами по разным помещениям, шхерам и выгородкам.
- СМЕЁТСЯ МЕСЯЦ ВЕСЕЛО В ОКНО, - дежурный по факультету начинает судорожный обход помещений роты, распахивая настежь одну дверь за другой.
- МАША ЧАЙ МНЕ НАЛИВАЕТ, - дежурный влетает в ленкомнату, а там – гипсовый бюст Ленина с дымящимся теменем и ушами. Камера заглядывает за него, а там, сидящий на корточках курсант, по-партизански давится горячим чаем.
- И ВЗОР ЕЁ ТАК МНОГО ОБЕЩАЕТ, - во взводной баталерке курсанты сидят, лежат на полках с дымящимися стаканами в самых немыслимых позах и тоже давятся кипятком.
- У САМОВАРА Я И МОЯ МАША, - в одном из кубриков застигнутые врасплох курсанты с дымящимися стаканами в руках мечутся в беспорядке и панике по кубрику, скача прямо по койкам, неловко падая и заползая под койки.
- ВПРИКУСКУ ЧАЙ ПИТЬ БУДЕМ ДО УТРА! – дежурный по факультету заходит в последний кубрик. А там уже все курсанты лежат вповалку поверх коек, на спинках коек, словно небрежно брошенные полотенца, на палубе и тумбочках. Повсюду валяются в беспорядке разбросанные пустые стаканы. Создается впечатление массового отравления или самоубийства. Ярость на лице офицера сменяется ужасом и нерешительностью.
Звучат финальные аккорды песни. Дежурный медленно закрывает дверь в кубрик и потрясённый оборачивается на камеру. Тут же перед его носом появляется дымящийся стакан с «кипящим» чаем, протянутый дневальным с боцманской дудкой на цепочке на груди. Дневальный широко улыбается и заговорщицки подмигивает – «Угощайтесь!»
Конец клипа.
Когда сценарий был свёрстан, встало несколько организационных вопросов. Где найти столько вёдер? Допустим, соберем по всему факультету. Кто будет стоя в воде по пояс черпать воду? Предположим, один из сценаристов. Где достать столько трёхлитровых банок и кипятильников? Тоже не проблема – соберем со всего факультета. Народ у нас творческий и отзывчивый – поделится! Где найти офицера, который согласился бы сыграть в своей форме свою комичную роль? Ответ однозначный – нигде! Тогда в сценарий внесли изменение – будет не дежурный по факультету, а старшина роты. Но наш добрый Иван Михайлович Полевода тоже на такой креатив не подпишется. Тогда надо будет уговорить Рагиба Керимова – ротного шхерщика, чтобы на один вечер втихаря позволил бы творческой группе переодеть одного из актеров в мичманскую форму и сыграть роль сурового блюстителя ротного порядка. Вопрос приоткрытый, но решаемый. И ещё одно важное – где бы достать сухой лёд? Пока – нигде.
Вот с такими вопросами, и с готовым сценарием мы и подошли к началу нашей морской практики. Пришло время уходить нам в дальний поход, и было принято решение наши киносъёмки после возвращения из похода. Эх! Знали бы мы, что в наши творческие планы вмешаются техническая закавыка и человеческий фактор некомпетентности и авантюризма, то отсняли бы заранее хоть что-то. Но, увы, видать, не судьба! Творческий проект так и остался проектом.
Ну а тогда мы, глядя на Вовкино киночудо, представляли в своих иных, более военно-морских, мечтах: вот выйдет на верхнюю палубу наш Вовка Стефаненко со своей кинокамерой. Привычным хорошо отточенным движением заведёт он пружинный механизм и, приставив видоискатель к глазу, начнёт снимать с наездами и отходами идущий по морю параллельным курсом вражеский корабль, покачивающийся на волнах. А у него все радары и прочие параболические антенны вращаются и крутятся, а форштевень корабля с брызгами рассекает водную гладь. И всё это будет красиво и эффектно! И будем мы это смотреть все вмести сидя в тёмной аудитории под стрекот киноаппарата, как раз после премьеры нашего клипа. А ещё было бы здорово, если бы нас облетел какой-нибудь вражеский самолёт или вертолёт. Вован всё это бы отснял, а мы с его киноплёнки отпечатали бы себе памятные качественные фотографии. А Вовка только слушал наши мечты, нежно поглаживал кинокамеру и всё вздыхал:
- Эх! Сейчас бы настоящий камкордер, я бы вам такие видосы понаделал бы!
Но время неумолимо подкралось к сроку нашего убытия из роты. Возвратившись из нашего последнего перед походом увольнения мы к своему удивлению увидели, что командирский кабинет, в котором слабыми перистыми облачками растворялся табачный дым. Стало быть, командир находится в роте. На его койке лежала большая пузатая спортивная сумка, рядом притаился его бессменный и бессмертный друг – дипломат, в котором как обычно покоились мыльно-бритвенные принадлежности, какие-то документы и блок любимых болгарских сигарет «Родопи».
Рота вся гудела и волновалась. Собиралась. Суетилась и колготилась. Торжественно нервозное настроение подчинённых передалась и старшине роты - старшему мичману Полеводе Ивану Михайловичу. Он уже давно пришёл в роту и заранее подготовился к дальнему походу. И теперь он ходил по роте и словно заботливый старший брат заглядывал то в один кубрик, то в другой. Участливо спрашивал: «Как дела». Но курсанты только отмахивались сокрушённо вздыхая: «Бывало и получше» и деловито склонялись над своими рундуками, упаковываясь по самые помидоры.
В дополнение ко всему я из увольнения притащил своего старого друга – кассетник «Русь-205», который мне подарили родители на шестнадцатилетие. Ребята нешего взвода достали из своих запасников и сокровищниц кассеты с записями, так что скучать в море вдали от родных берегов нам бы не пришлось. Но вот по закону адмиральского эффекта при проверке вдруг случилась неприятность. Проиграв всего пару песен, магнитофон вдруг издал неприличный звук, напоминающий страдающего метеоризмом пациента, и наступила зловещая тишина. Все бросились к магнитофону оказывать срочную помощь и проводить реанимационные мероприятия. При первом же обследовании выяснилось, что за все эти годы беспощадной эксплуатации в основном советскими кассетами, магнитная головка сточилась, словно об наждачку. И это за несколько часов до убытия в поход! Ну, чем не подлость, а?
Но старшина класса Витя Ченгарь припомнил, что на самой верхней полке в баталерке у нас пылится давно заброшенный и позабытый магнитофон, который мы купили год назад для массовой культпоездки в Клайпеду, и который опять-таки от интенсивной эксплуатации сточил свои хрупкие пластмасовые зубки шестерёнок до самых дёсен. Зато в нём осталась совсем целёхонькой так необходимая «Руси» магнитная головка. Дел у старшинского состава роты было немало, но Виктор смог найти время, чтобы уже почти под самое утро переставить и припаять головку с убитого магнитофончика на монолитную пускай и слегка покалеченную «Русь-205».
Самое приятное в воспоминаниях от той предпоходной суеты осталось неожиданное ощущение последнего трогательного домашнего волшебства, когда по роте в 06.00 утра объявили подъём, но на прикроватной тумбочке лежал тот самый магнитофон с новой припаянной магнитной головкой. Было такое необыкновенное настроение, только новогодней ёлочки к нему не хватало.
А утро ворвалось возобновившейся суетой, долгожданной тревожностью и небывалым прежде ощущением, что всё происходящее сейчас разворачивается только ради нас и благодаря только нам!
© Алексей Сафронкин 2024
Понравилась история? Ставьте лайк и делитесь ссылкой с друзьями и знакомыми. Подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить новые публикации. Их ещё есть у меня.
Отдельная благодарность мои друзьям-однокашникам, которые поделились своими воспоминаниями и фотографиями из личных архивов.
Описание всех книг канала находится здесь.
Текст в публикации является интеллектуальной собственностью автора (ст.1229 ГК РФ). Любое копирование, перепечатка или размещение в различных соцсетях этого текста разрешены только с личного согласия автора.
