Коль скоро зарисовки из Харькова полувековой давности (https://dzen.ru/a/ZgUiHu8Li1pUbtay) вызвали интерес, попробую продолжить. Я не стараюсь их как-то систематизировать: речь идёт о воспоминаниях из детства – пусть они так и остаются ... яркими и случайными пятнами.
Мне очень повезло: я застал на этом свете своих прадеда и прабабку, обоих хорошо помню. Жили они на тогдашней улице Иванова (ныне «улица Свободы») в одноэтажном домике.
Когда-то это был чей-то особняк, но в советские годы он стал коммунальной квартирой. Помню, года в 4 я бегал по длинному коридору, иногда "случайно" толкал чужую дверь и входил в комнату к соседям - и везде меня привечали как "своего". Особенно я любил забегать в одну из соседних комнат, где жила родная сестра бабушки Ани – бабушка Люба. У той для меня всегда были какие-нибудь нехитрые сказочки; до сих пор обрывками помню одну про то, что «В лесу, как только стемнеет, на поляну выходят зайцы и прыгают через ёжиков». (Тогда я об этом, понятно, не задумывался, но с годами понял, какое это невероятное счастье – когда две сестры в возрасте «примерно 90» самостоятельно живут в одной коммуналке вместе с другими соседями, ставшими за несколько десятков лет, почти родственниками!) В доме было большое «деревенское» крыльцо под огромным грушевым деревом. Во дворике напротив стояло дореволюционное кирпичное здание маленькой фабрики (кажется, швейной), а напротив крыльца - "фабричный" памятник Ленину в виде огромной головы на постаменте. Помню неизменные августовские цветы - золотые шары (рудбекии), «чорнобровці» (я только намного позже узнал, что на русском эти цветы называются бархатцами!) и перестук груш ("дуль"), барабанящих по крыше. Когда ушла бабушка Аня, мне было лет 8, а когда дедушка Кира - 12.
Прадедушка Кирилл (я звал его просто «дедушка Кира») в прошлом работал счетоводом и всю жизнь возился с пчелиными ульями. Несколько ульев ещё и в моём детстве стояли прямо рядом с их домом. По рассказам, его мёд спас семью во время Войны, т.к. на него можно было выменять какие-то продукты. Он был тихий, задумчивый старик и очень любил рассказывать мне про пчёл и про былую жизнь в Бахмуте. Про своего отца – деда Матвея, про своих детей (т.е. про мою бабушку Людмилу («бабу Милю»), её брата, и ещё одного сына, который погиб на Войне). Из его и бабушкиных рассказов, Артёмовск (его через раз называли то Артёмовском, то Бахмутом) мне в детстве представлялся каким-то огромным садом: запомнил на всю жизнь, почему-то, кличку их собаки жившей более 100 лет назад, с которой бабушка и её братья играли в детстве – Бомка.
И дед Кира, и его дочь, моя бабушка Миля, часто рассказывали мне про прапрадеда – деда Матвея. У нас в семье он был фигурой воистину эпической. Дед Матвей был столяром-краснодеревщиком, с детства помню некоторые предметы мебели его изготовления. Одна из историй про деда Матвея заключалась в том, что однажды он с женой зашли в гости к соседу – а у того, как на грех, сорвался с цепи огромный пёс-волкодав. Сосед выбежал из дому с каким-то дрекольём в руках, думая, что гостей придётся отбивать – но увидел, что страшный пёс покорно лежит на спине, а дед Матвей стоит рядом и молча пристально на того смотрит… Однажды в Бахмуте случился еврейский погром. Дед Матвей антисемитом не был, поэтому с самого начала спрятал всех соседних евреев у себя в доме. Т.е. «спрятал» - не совсем верно: он вполне открыто предложил им переждать у него. И естественно, толпа погромщиков тут же начала колотить в его ворота: «Віддавай жидів!» Дед открыл им узкую калитку и сказал: «Что ж, заходите и берите. Но первого, кто шагнёт во двор, я убью.» В руках у него был топор, и все знали, что дед не шутит – поэтому погром «завял» так и не начавшись. А на склоне лет дед Матвей стал пить горькую… Пил так сильно, что жена повезла его в Киев к какой-то чудотворной иконе. Там в религиозном экстазе (дед Матвей был набожен) он поклялся: «Да отсохнет моя правая рука, если я ещё хоть раз поднесу ей ко рту рюмку!» И вот с тех пор, как бы сильно пьян он ни был, дед всегда брал рюмку исключительно левой рукой…
Ещё помню бесконечную нравоучительную историю в стихах про какого-то мальчика Колю – у неё было бессчётно разных «глав», и дедушка Кира любил её декламировать:
Любопытный Коля был,
Всюду лазил и шалил.
И от всех своих проказ
Горе видел он не раз.
Чего там только не приключалось с тем Колей, причём всякий раз по его собственной вине! И собаки его кусали, и на пасеку он залезал с предсказуемым результатом, и от пожара чудом спасался! То был целый «курс ОБЖ» в стихах!
Его жена, прабабушка Анна («бабушка Аня») была на фоне мужа живым контрастом: бойкая, острая на язык, смешливая. Иногда за общим столом она могла отпустить какую-нибудь «неподобающую» остроту – а дед Кира, услыхав солёную шутку за степенным обедом, задумчиво глядел вверх и говорил в пространство: «Хорошо, что я глухой!» Прожили они вместе душа в душу что-то около 70-ти лет. И все эти годы бабушка Аня разговаривала дома с мужем на украинском – а дед с ней по-русски. (Ублюдков, которые бы им разъяснили, на каком языке следует разговаривать "справжнім українцям" или «истинно-русским», тогда ещё не было.)
Моя бабушка Миля, учительница игры на фортепиано, выросшая в двуязычной семье, одинаково хорошо говорила на обоих языках. Иногда любила ввернуть какую-нибудь украинскую поговорку. Так есть много разных прибауток на слово "ладно" - например, "Ладно у попа в кадиле». А бабушка на «ладно» обычно отвечала: "Ладно дядько хохла б'є - аж з дядька кров йде". (Исключительно актуальное присловье, по нынешним временам…)
Но дома, да ещё и в моём присутствии, всегда придерживалась русского – я помню, как она всегда боялась «испортить мой русский язык» и выговаривала: «Я-те задам «чи»! Надо говорить «или»!» Но от этого запретный плод становился для меня ещё слаще. Все украинизмы я в детстве впитывал моментально – тем более, украинский язык ведь очень смешной! Кстати, почему так? Меня уже много позже заинтересовало, отчего для русского уха українська мова и вправду звучит исключительно забавно.
Для себя я выстроил такое объяснение. Изначально вырастая из общего истока, русский язык принял на себя роль языка государственности, науки и «высокой культуры», а потому модернизировался гораздо быстрее. И многие древнеславянские корни, общие когда-то и для русского, и для украинского, в нём либо забылись, либо ушли куда-то в тень. Вот, например древнеславянский глагол «прати» в русском сохранился лишь в словах «прачка» и «прачечная». А на украинском – и по сей день, пожалуйста! – «пральна машина». Глагол «течь» на русском может использоваться для описания воды или времени. Но в значении «идти» он уже давно не применяется, оставшись лишь в церковно-славянском «предтеча». (Замечательно, что на русском такое значение этого глагола звучало глубокой древностью и 200 лет назад! Именно для создания ощущения архаики, оно и используется в пушкинском «Анчаре»: «… и он послушно в путь потек» …) Однако на украинском это обиходное слово: если дети во дворе шумят слишком сильно, то можно распахнуть окно и «гаркнуть»: «Тікай, хлопчик! Тікай!» Когда я в детстве пытался добиться в чём-то результата без труда, то бабушка, отступая по такому случаю от правила избегать дома украинизмов, саркастически мне замечала: «Тю! Ти вари, срако, борщ, а я піду погуляти!» Почему это на украинском так смешно, однако ни на английский, ни даже на русский не переводится? Думаю, всё дело в тяжеловесном звательном падеже, который когда-то был и в русском, но нынче сохранился лишь в особо торжественных словах-обращениях: «Боже!», «Человече!» … А тут на тебе: «срако»… Древнерусское "брашно" имело древний и туманный смысл уже в XIX веке - вот потому-то Козьме Пруткову и приписали глубокомысленное: "Не всякому дано вкусить от брашна мудрости". Ну да, какое-то кушанье... Однако в любой сельской лавочке на Украине мы увидим пакеты с надписью "Борошно" - мука. Разве не прекрасно?!
Одним словом, смешной в украинском кажется именно его «неуместная» для русского уха торжественность, архаика, спустившаяся в быт. Это примерно, как использовать церковно-славянский во время мытья в бане. (Потому-то идиоты в России, которые ныне состязаются в оскорбительных наименованиях для «мовы» и желают её «отменить», не понимают, что тем самым они обедняют и уничтожают смысловое богатство языка русского! Впрочем, на то и идиоты…)
Дедушка Саша, муж бабушки Мили, несколько десятков лет проработал юристом в харьковской Автоколонне 2227 (она, вроде бы, существует аж до сих пор). Он разговаривал на русском с вкраплениями идиша и украинского. (Я уже упоминал в первой части этих воспоминаний, что идиш во времена моего детства всё ещё был жив – на нём иногда разговаривал не только дедушка Саша, но и старики-соседи по подъезду.) Он был ходячей коллекцией фольклора начала века! Сейчас я так жалею, что тогда не записывал за ним и многое позабывал. Да, это теперь появился интернет, где многое (хотя, далеко не всё!) из дедушкиного репертуара можно найти – но тогда это было сродни подглядыванию за Историей в замочную скважину.
Так где-то в начальных классах школы я запел:
Ужасно шумно в доме Шнеерсона
Се тит зих хойшех — прямо дым идет!...
Или:
Бейлис оправдался и шамает компот.
Вера Чибирячка стучится у ворот…
На всё это бабушка Миля хоть и смотрела косо, но молчала: мол, по крайней мере Пома (так она называла меня в детстве, смешным производным от французского pomme, яблоко – больше меня за всю жизнь так не называл никто…) получает хоть какие-то сведения из истории. Но когда дело доходило до «Жил-был на Подоле Гоп-со-смыком…», она гневно являлась из кухни: «Саша, чему ты ребёнка учишь!»
Часть дедушкиных «майсес» относились к тому времени, «когда он был молодым и служил в конторе под названием «УкрЦивільБуд»» (Українське Цивільне Будівництво). Дедушка был прирождённым рассказчиком и поэтому иногда свои истории слегка … присочинял (как я понял много позже). Но делал это всегда артистично! Одна из них была следующая:
… Вместе с ними в том же УкрЦивільБуде 30-х годов служил старый еврей, у которого была привычка: что бы он ни услыхал нового, о чём бы ему ни сообщили, он с видом библейского Мафусаила отвечал: «А! Подумаешь! Их вейс!» («их вейс» (идиш) – «я знаю», «я так и знал!»). И вот же как он на этом погорел… В обеденный перерыв кто-то из сотрудников принёс свежий номер газеты с шапкой, набранной большими буквами: «Разоблачена банда троцкистско-зиновьевских извергов… et cetera». Старый еврей посмотрел на газету, сделал скучающее лицо и изрёк усталым голосом: «А! Я так и знал! Их вейс!» «И КОНЕЧНО его в ту же ночь забрали и к бузовой фене расстреляли! Потому что, ерунда ведь получилась: ещё даже НКВД ничего не знал, а он уже «вейс»! Ну а, коли знал, так отчего же не сообщил, куда следует?!» Это уже будучи взрослым я понял, что сия история сочинена от начала и до конца, но в детстве принимал её за чистую монету. (А откуда, по-вашему, берутся страшилки про «миллионырасстрелянныхзаанекдот»?) Но мне она и по сей день нравится – этакая притча о том, что умение удивляться продлевает жизнь…
По работе дедушке постоянно приходилось вытаскивать шофёров из каких-то юридических неприятностей, так что истории про приключения водителей составляли отдельный пласт дедушкиного «эпоса». Всякая новая байка начиналась с того, что дед заговорщицким тоном говорил мне: «Слушай, один шОфер ехал…» Одну дедушкину историю я недавно пересказывал своим старшеклассникам-китайцам, когда те попытались меня довольно неуклюже обмануть в какой-то мелочи.
… Один шОфер ехал, а на обратном пути решил «полевачить» и взял в свой фургон частную корову для перевозки. Останавливает его милиция:
- Что везёшь?
- Ничего, пустой еду.
- Ну-ка открой кузов! Э-ээ, да что же ты говоришь «ничего», а сам корову перевозишь! Нехорошо!
И тут водитель изобразил глубочайшее изумление:
- Коро-оова? Откуда здесь корова?!
Это получилось у него настолько убедительно, что гаишники схватились от смеха за животы и … по тогдашним «травоядным» временам отпустили водителя восвояси – мол, умора с тобой, езжай уж!
Продолжения пообещать не могу, но попробую… Самому интересно стало: попробовать восстановить ощущение эпохи из разрозненных детских воспоминаний и случайных слов.
Михаил Шатурин