С прибытием!
Каких‑то пару недель прошло с того момента, как Бия освободилась от зимних оков и, обрадовавшись этому, весело неслась на встречу с Катунью, не обращая внимания на первые пароходы, которые упрямо продирались вверх по течению к Бийской пристани. Река радовалась весне. Ей не было дела до того, что на палубе одного из пароходов стоит высокий человек и с улыбкой наблюдает за тем, как волны моют прибрежную гальку и выбрасывают на нее большие и малые коряги, принесенные Бией от самого Телецкого озера. Человек следовал в Бийск, чтобы далее отправиться в свою девятую по счету экспедицию, дабы изучить Чуйский тракт и подготовить предложения по его строительству…
— С прибытием, Вячеслав Яковлевич! — пароход уткнулся носом в пристань… — Ждем, ждем… — бийскому главе еще накануне телеграфировали о прибытии коллежского секретаря, техника путей сообщения, канцелярского чиновника из окружного управления господина Шишкова. Кроме того, в телеграмме указывалось о необходимости оказать всяческое содействие в снабжение продовольствием и всем прочим необходимым. Вот Федор Федорович Доброходов и расстарался: и комнаты уже готовы к приезду гостей, и столы уж накрыты, горячее только осталось подать, как усядутся.
— Федор Федорович, каждый раз смотрю на вашу реку и дивлюсь ею! Красавица! — далее, как и полагается при встрече, последовало рукопожатие. — Куда прикажете оборудование разгрузить?
— Ну дак это уж от вас зависит: погостите пару-тройку дней, так покуда на склад мой отправим, а ежели спешить изволите, прямо сразу на подводах и уложим…
Шишков пригладил свою каштановую бородку.
— Нет, гостить некогда, завтра с утра и отправимся… — прищурился, улыбнулся и добавил, дабы не обидеть радетельного хозяина… — а вот от ужина не откажемся.
На том и порешили. Через час экспедиционная поклажа была надежно уложена и упакована, а члены экспедиции во главе с Вячеславом Яковлевичем направились на стерляжью ушицу и знаменитые бийские пироги с потрошками… Утром, едва забрезжил рассвет, караван подвод направился по Чуйскому тракту. Событие это произошло в мае 1913 года, а уже в июле газеты сообщили о начале работ по исследованию Чуйского тракта — ровно 110 лет назад.
Волчье логово
Ученый навьюченный конь, да к тому ж придавленный седоком, на перевалах шибко не бежит, а уж где в степи и вовсе идет размеренным убаюкивающим шагом. Придремывает седок, да только чуйку держит. И мало ли что ему придремлется, покуда коняга дух от высот перевалов переводит. Вот и Шишков в очередном переходе между Кош-Агачем и Бирюзовой задремал, укачался…
— Маменька, папенька!.. — влетает 13‑летний парнишка в залу. — Помните, я рассказ написал про „Волчье логово“, про разбойников! Так меня учитель знатно хвалил, сказал, что талант у меня писательский…
Однако ни маменька, ни папенька — Яков Дмитриевич и Екатерина Ивановна Шишковы особой радости по этому поводу не высказали. Мальчик, разбившись о холодную стену, сник.
— Сын, ты должен понять, писательство не самое прибыльное дело, — сообщил сыну папенька. — Ты должен получить достойную профессию…
Сын оказался послушным. Приняв точку зрения родителей, он забросил литературу и занялся техникой, которая во второй половине XIX века считалась востребованной и прибыльной.
Потом было поступление в училище кондукторов путей сообщения в Вышнем Волочке. Получив редкую в ту пору специальность техника по водным и шоссейным путям, Шишков в 1894 году уехал в Томск… И вот она реальность — нехоженая тропа, тунгусы, якуты, алтайцы… Люди… Люди… Судьбы…Судьбы… Россия. Сибирь…
Дремалось верхом на коне вдоль тропы по Катуни по‑доброму. Снилось детство, когда маменька с папенькой иначе как Вестенька не называли. Дремались Вячеславу Яковлевичу отъезд из родного имения, поступление в училище кондукторов путей сообщения в Вышнем Волочке и получение специальности техника по водным и шоссейным путям. Снился, пока коняха перебирал копытами по каменистым тропам, отъезд в Томск. 20 лет прошло, а как будто сегодня было.
Не давало покоя „Волчье логово“, написанное вот уж много лет назад. Пытливый ум все время куда‑то „… вел вверх и во все стороны…“. Сколько людей встречено, сколько судеб рассказано! Не должно все забыть. Запомнить надобно. К тому ж ровненько за год до приезда в Бийск первый рассказ свой „Помолились“ опубликовал в журнале „Заветы“. Это была первая после „Волчьего логова“ попытка заявить о себе как о писателе. Встречи с коренными жителями тайги, беглыми каторжниками, кержаками и суровыми сибирскими охотниками на Иртыше, Енисее, Ангаре, Лене, Чулыму, Оби, Бии, и Нижней Тунгуске дарили образы, исторические факты и опыт, опыт, опыт…
Коняха споткнулся, седок вынырнул из омута дремы. Вокруг тайга, за которой раскинулась степь. Место где — то между Кош-Агачем и Манжероком. Дрема с седока слетела с первым спотыком верного рабочего коняхи. Шишков вернулся в реальность. Прошлое отошло на второй план, на первом планы, карты, и… только потом воспоминания о прошлых экспедициях.
Конь остановился резко. Ноздри надулись. Уши встали вертикально. Двадцатилетний опыт путешествий по Сибири подсказал Шишкову — опасность. Спрыгнул с коня резво. Десяток пройденных метров объяснил поведение сивки-бурки: в лапнике лиственницы в глухом и далеко не темном месте он увидел волчье логово. Малыши, только-только прозревшие, тыкались носами в притащенные серыми родителями ветки и пытались выйти на свет Божий. Самих‑то серых по близости не было, видать, на охоту ушли. Яковлевич, к тому времени, иначе называть его уже не след, посмотрел на волчий выводок. И руками, дабы не сбивать запах родительский, трогать волчат не стал. Присел рядом с ними и вспомнил, ту самую историю, что придремалась ему накануне во время езды по ровной степи.
— Вот уж верно, Господь ведет, — подумал. — С „Волчьего логова“ начал, к нему ж и пришел…
До места расположения второй партии экспедиции добрался далее без происшествий. А встречу с волчатами запомнил на всю жизнь, ибо увидел в ней знак своей судьбы. Возможно, именно с той неожиданной встречи он окончательно перестал бояться писать о том, что видел, что познал и что осознал.
Реки сибирские
Сотни, тысячи верст пройдено. Каждая верста запомнилась. Каждая далась с трудом и лишениями…
Несмотря ни на что, позже Шишков запишет в своих дневниках; „Алтай очень хорош. Я давно люблю его. Хочется воспеть его, прославить его, но где мне взять звучных струн, где взять мощь и красоту слова!.. Я люблю Алтай крепко. С каждым годом эта любовь растет…“.
Экспедиция работала по плану. Разбитая на две партии, она требовала от него как от руководителя постоянного участия. Вот и мотался между двумя группами. Пока скакал верхом, вспоминал, как однажды, во время исследований Нижней Тунгуски, их приняли погибшими. А дело было так. В 1911‑м он выбрал очень опасный маршрут. Предупреждал его опытный лоцман Фарков, что делать этого нельзя. Но, „…Пополнив сформированную в Томске партию несколькими местными крестьянами и насушив пудов полтораста сухарей, поплыли вниз на двух приспособленных для жилья и геодезических работ шитиках…“, Енисей оказался с характером непредсказуемым и преподнес Шишкову и его людям сюрприз. Взял да и замерз в самом начале сентябре. В итоге вместо запланированных четырех месяцев экспедиция застряла на все восемь, чуть не погибли. В своих дневниках потом Шишков запишет: „…Условия жизни были каторжные, работа опасна, но экспедиция дала мне житейский опыт и богатейший бытовой материал, и я очень благодарен за нее судьбе…“.
— Посмотри на наши руки! — возмущается один из наемных работников. — На кровавые мозоли, господин инженер, не договаривались! Покуда порог прошли, почитай без рук остался! Домой бы живым вернуться…
Вода на порогах кипела так, что, казалось, войди в нее и не вернешься — сваришься. А вода тем временем ледяная, и знамо дело, курнешься в нее и не вынырнешь. И почто тут людей возмущающихся корить. Все понимал. Но сам шел дальше их за собой вел. „…Только вверх, да во все стороны…“
„Мы плыли день и ночь, не причаливая к берегу и работая до кровяных мозолей… — вспоминал потом Шишков. — В туманных сумерках встретили грохочущий порог, в нем камни лежали, как киты, вода кипела. Нас втянуло туда насильно, и до сих пор не понимаю, как мы остались живы. Случайно увидели на берегу старого тунгуса, очень обрадовались, но он сказал: „Худой твоя дело… Сдохнешь. Надо весна ждать, большой вода“. Впереди были полторы тысячи самых трудных верст. Назад же вернуться немыслимо“.
Вот так в воспоминаниях о Нижней Тунгуске Шишков верхом на своем коне и подошел к переправе через Катунь. Это была очередная, Бог знает какая по счету, поездка между партиями от Кош-Агача до Манжерока. Ехал, как всегда, один.
Вода захлестнула коню морду. Запаниковал он. Метаться начал. Бьет копытом по Катунскому дну. Неведомо ему, что нельзя так с Алтайской принцессой обращаться, да страх уж больно оказался велик. Скинул с себя седока. Холодна вода Катуни. Сковывает в секунды руки и ноги.
— Только бы в омут не угодить… — подумалось Шишкову. — Всяко бывало, но не хватало, чтоб вот так, по глупости пропасть…
Ждут соратники начальство экспедиционное, верят, что прибудет вовремя, да распоряжения ожидаемые даст. Нельзя пропасть — сгинуть. С силами собрался да до берега и рванул. Сам загребает, а узду из рук не выпускает — коняху, который до смерти перепугался, да седока скинул в „кипящий“ водоворот, не бросает.
В очередной раз вывернулся от той самой, что с косой на перевес по земле ходит. Вымок, что тот кутенок. А огня и разжечь не чем. Вымокло все до ниточки последней. Пока конь подъест прибрежной травки, одно и осталось — воспоминать, как пару лет назад так же чуть не сгинул на той самой Нижней Тунгуске. На торговый стан тогда вышли. Повезло. Встретил на берегу сын ангарского купца Валентин Суздалев да распорядился с ходу:
— Дале вас не пущу. До Енисея 1300 верст, при самых благоприятных условиях вам не проплыть и половины. Ждите прихода тунгусов.
Десять дней пришлось ждать, покуда те пришли с караваном оленей. А сам Суздалев с большим трудом упросил Шишкова вести экспедицию через тайгу, к Ангаре. Так с караваном и прошли по тайге без малого 40 дней. А мороз был знатный, — 30 °С и снега выше колен. Однако за день проходили по 17–18 верст. В Томск вернулись, когда уж всех погибшими признали…
А Катунь бурлит, пенится. Ей до воспоминаний полузамерзшего на ее берегу человека и дела нет. Суровы они — реки сибирские.
Поклажа
Знамо дело, что человек, прошедший тысячи верст да повстречавший на пути людей разных немало — от тунгусцев, якутов, алтайцев и киржаков, что от государевой власти в Сибирь бежали, — молчать не сможет. Особливо, когда талантом Бог не обидел. Знатная поклажа за прожитое и пережитое сложилась. Вот и стал Вячеслав Яковлевич на бумагу свои воспоминания выкладывать. Правда, чуть позже все случилось, когда из Сибири в Петербург вернулся.
Вот тогда ему и вспомнилось, что песня, от кержаков услышанная, начиналась словами: „…Уж ты, матушка, Угрюм-река…“. С нее и название романа главного в его жизни пошло. Поклажа, она ведь не только пудами измеряется, а и года прожитыми.
О том, что в Бийске улица имя его получит да библиотека в Барнауле, не думал. Ни к чему это ему было — слава. Да вот только жизнь странная штука, чем дальше человек от славы да бессмертия держится, тем они к нему ближе становятся. Вот и в случае Вячеслава Шишкова так случилось.
Марина Волкова
