Григорий Иоффе
Каждое утро даю себе зарок: хотя бы день без строчки! Но жизнь тут же подбрасывает новые темы, от которых никуда не уйти. Очередная новость: Веллер доболтался. И кому теперь достанутся его российские гонорары? Вопрос к издателям его "шедевров".
Мишка, Мишка, где твоя улыбка? И вспоминаются славные времена "Скороходовского рабочего"!
Легендарный "Скороходовский рабочий" (выходил 5 раз в неделю на 4-х полосах, тираж 5000 экз.) в 1970-е годы был лучшей газетой города Ленинграда. Здесь работал коллектив талантливых ребят, меньше всего думавших о карьере. На две трети - выпускники университетского филфака, переводчики с английского, польского, испанского, французского... Сюда можно было попасть только по протекции.
Здесь много пили, говорили много лишнего, но не стучали, капустниками отмечали все праздники. И много работали: газетный конвейер требовал полной отдачи от каждого. Выдерживали избранные. Небезызвестный писатель-балагур, а тогда еще попросту Мишка Веллер, продержался несколько месяцев. Но след оставил: рассказом "Голубые города", в котором изобразил себя суперменом, ненадолго заглянувшим в местечковую многотиражку.
Что, после прочтения сего опуса, подвигло меня на дружеское отмщение в виде пародии на веллеровское творчество, причем, при участии самого классика, тексты коего, обозначенные курсивом, ненавязчиво вплетаются в ткань рассказа. Остальные персонажи все реальные, с собственными именами и фамилиями:
Bez Б.
(Курсив М. Веллера, на халяву)
«Бриллиантовая Звезда “Победы” впивалась Жукову в зоб».
М. Веллер, «Трибунал»
«Я выгреб остатки из кошелька и взял сверх программы литровку “Абсолюта” и самый большой арбуз».
М. Веллер, «Голубые города»
Красный в горох партийно-хозяйственный галстук впивался Адольфу Феодосьевичу Алексееву в зоб.
Он отогнул полу пиджака, хмуро оценил торчащий из жилетки забугорный хронометр.
— Эйн, цвэй, дрэй! — негромко, но внятно произнес партайгеноссе «Скороходовского рабочего». — Открытое собрание ячейки считаю открытым.
От клавиш машинки обернулся смуглый и маслиновоглазый брюнет Ачильдий — Серега Ачильдиев, — и сверкнул зубами.
— Ком цу хир! — шевельнул углом рта Адик Алексеев, и его похожее на пожухшее красное яблочко в очках лицо побагровело. — Ответсекр! — прорычал Адольф. — Сейчас мы посмотрим, какой из меня ответсекр.
— Водка стынет! — весело закричал лаковый красавец Ачильдий.
Алексеев покосился неприязненно:
— Я сказал: ком цу хир!
Кто-то постучал.
Ачильдиев вскочил и резко распахнул красную, испещренную автографами бывавших в редакции знаменитостей, дверь в «мамкин» кабинет.
Вошедший двигался расслабленно и устало. Широкоплечий и длиннорукий, он оказался несоразмерно низок. Как все рано лысеющие гении, он взбил височки и зачесал редкие волосинки справа налево. Это обнажало могучий нахмуренно-наморщенный лоб.
— Вас ист дас? — проперхал, откинувшись на спинку кресла, партайгеноссе: очки сползли с носа и едва держались на самом его кончике.
— Есть такая профессия — правду говорить, — вытянув руки по швам и задрав к потолку нос, продекламировал вошедший заученную фразу. — Я предсказал в «Гонце из Пизы…»
— Про Пизу, а заодно и про Гану потом расскажешь. — Адольф размял папиросу и закурил. — Я тебя вас ист дас спрашиваю. Или ты по-русски не понимаешь?
— Михаил Веллер, мастер русской прозы, в остросюжетной форме ставит вечные вопросы — и наши современники…— принялся цитировать собственноручно состряпанную аннотацию мастер.
— «Легенда Невского проспекта», хрен могилевский и космополит, — поделился Гришка Иоффе и как бы сморгнул слабую слезу. Вялый-то он был вялый, но в глубине души немножко ядовитый.
— Сам дурак, — парировал Мишка, — ну, проторчал ты в своем Ягодном, зековской столице Колымы, пять лет: вернулся несолоно хлебавши, усох, опал, постарел, а пишешь-то так себе.
— Мудак ты, Мишаня, — поморщилась грузинская княжна Маринка Галко. — Она сидела напротив на диване и щурила мохнатые ресницы. Хлебом ее не корми — дай поохмурять ближнего. — И какого рожна ты в своей книжонке напечатал, что все равно я тебя очень всегда любила?
— Ну ты крута, мать, стала, — пропыхтела Алка Зайцева, еще не гражданка глубоко независимой Эстонии и еще не Каллас.
— По матери потом, — оборвал подчиненную по партотделу партайгеноссе и невольно покосился на «Мамку»-Риту, сидевшую во главе низкого стола для летучек, крытого исцарапанным красным пластиком, и окруженную парой сорокалетних дур.
— Ближе к телу! — сострил Аркашка Спичка, обычно сидевший дома и работавший без отрыва от собственного стола: фельетоны, переводы и брошюры по гастрономии холостяка. — Через сорок минут у баушки портвейн кончится!
При словах «у баушки» Алексеев и Зубков одновременно посмотрели на часы: всем троим давно пора было быть в предбаннике ресторана «Аквариум», как раз напротив «Скорохода», где баушка в окошке продавала в розлив — стакан плюс конфетка — недорогой портвейн.
— Успеем, — хладнокровно констатировал Мишка Зубков: до «Скорохода» Мишка два года плавал пассажирским помощником на «Лермонтове» и был любимцем публики и команды. Но теперь Мишка спился, опустился, не вылезал из депрессии — голливудский красавец, умница, талант, «Мистер филфак» и однокурсник Спички все пять студенческих лет. — Хотелось бы услышать байку, как обвиняемый с нами пиво пил.
— Не сдувай пену! — закричал Бейдер, и все загоготали.
— Пусть расскажет! — хором прокричала пара сорокалетних дур, требуя немедленной сатисфакции за все веллеровские инсинуации.
— Валяй, — вяло разрешил председательствующий.
Мишка Веллер достал из кармана коричневого бархатного пиджака книжку «Б. Вавилонская», открыл ее на стр. 283 и выставил ногу в обтянутой клетчатой штанине с выражением достоинства и непринужденности.
— Мы пили пиво у ларька на углу Воздухоплавательной…— начал Веллер без тени смущения.
Тут не выдержал Вовка Бейдер. Ариец. Бердичевский самурай.
— Ты на себя в профиль давно не смотрел? На Воздухоплавательной! Ты б хоть сначала расположение пивных точек на местности изучил, а потом уж за машинку садился.
— И кто это — мы!? — вдогонку поинтересовался ядовитый Гришка Иоффе.
— Ну, я, Спичка, Зубков, Бейдер… — Веллер обвел вокруг влажным взглядом, споткнулся на Иоффе: — Ты…
— Один раз взяли, — согласился Спичка. — Но кто ж тебя на халяву каждый день поить станет?
— А помните, как в Таллине в кабаке Рита его на десятку раскрутила? — оживилась Зайцева, еще не Каллас.
— На нем потом неделю лица не было, — подколол фотошник Фрома.
— Одна жопа, — прогудел улыбчиво матюжник Бейдер.
— Веллер на халяву, — уверил маленький Витька Андреев и мотнул эспаньолкой.
— А мне Веллер бутылку сухого поставил! — пригорюнившись, поделился Гришка Иоффе и, как водится, как бы сморгнул слабую слезу.
— Гриня, не кизди! — прицокнул Вовка Бейдер. — Или колись!
— Адольф Фердинандович, ведите собрание! — толкнула в бок задремавшего было председателя редактор Раиса Ивановна. — И кстати, с какой это стати он обзывает меня на странице 292 то Раисой Максимовной, то Раисой Михайловной?
— Руки прочь от Риты Ивановны! — угодливо прокричал фотошник Фрома, сдвигая козырьком назад неснимаемую капитанскую фуражку и щелкая камерой.
— Сколько раз я учил его: не ешь макароны с хлебом, — просыпаясь, пробурчал председательствующий, и принялся уже было протирать очки, как дверь из коридора с треском распахнулась и на пороге, заняв весь проем клетчатым пончо, объявилась по обыкновению опоздавшая Оля Кустова.
— Я все слышала! — сказала она.
— Однако, Оля, это тебя нисколько не оправдывает, — деликатно заметила Рита.
— Не может быть!.. Не верю! — высоким молодым голосом продолжала Оля Кустова (наша «культура», редактор «Детгиза», «Лениздата», далее — везде), поерзала, умещаясь на стуле, нюхнула, вздохнула и зажмурилась.
— Мэм? — надев, наконец, очки, вопросил Адольф. — Я прошу вас объясниться.
— Я не верю, — все тем же молодым голосом сказала Оля, — что Веллер поставил Гришке бутылку сухого.
— Веллер — пузырь сухаго? Я бы предпочел хлебнаго, но все равно забавно,— хохотнул Адольф.
— Через двадцать минут и портвейнаго не будет, — обреченно заметил Спичка.
— И все равно, этого быть не может, — гнула свое молодым своим голосом Кустова, и Маринка Галко в знак одобрения опустила мохнатые ресницы. — Рассказывай! — хором накинулись они на Гришку.
— Регламент полторы минуты, — достав хронометр, объявил председательствующий.
— Попробую уложиться, — согласился у всех на виду седеющий Гришка Иоффе.— Дело было так. Мишка попросил меня прописать, временно, конечно, брата Сережку, чтобы того не выперли из меда. Ну, пришли ко мне заявление писать, с бутылкой сухого. Ну, выпили свою бутылку, потом две поллитры «Столичной» — я их на день рождения закупил. А потом опустились на четвереньки и лаяли на Рыжего.
— Прошу записать в протокол, — прервал Гришку председательствующий и строго поглядел на Зайцеву, исполнявшую роль секретаря.
— Прошу зафиксировать: товарищ мешал сухаго и хлебнаго.
— Пишу, пишу, — буркнула еще не Калласс.
— А у тебя, Григорий, еще десять секунд, — констатировал Адольф.
— Таки собаке очень понравилось. У меня все, — закончил Иоффе.
— Через десять минут баушка закроется и придется тащиться в кафе Ильичевки, — рассуждая тихо сам с собою, промямлил Спичка.
— А я завязал и плевать мне на твою баушку! — взорвался вдруг маленький Витька Андреев. — Я вызываю Веллера на дуэль за оскорбление моей супруги!
— Чего? Какой супруги? — обалдело спросил Мишка Веллер. — Ты ж давно в разводе.
— Ты, Миша, совсем, что ли, охренел в своем Таллине? — поинтересовался лаковый красавец из бухарских евреев Ачильдий. — Он уже двадцать лет, как на Наташке Жуковой женат. А я, между прочим, в Германию только к дочке езд… ездж… , в общем, летаю, не космополит, вроде тебя, а коренной ленинградец. И в «Неделе» я никогда не работал.
— И с чего это он взял, что мы дуры? — вслед за Ачильдием возмутились и сорокалетние, которые были скорее себе на уме, чем дуры.
— И почто ты, смерд, боярыню Глухову обидел? — добавил к возмущенному хору еще и председательствующий.
— Пять минут, пять минут, — вздохнул Спичка.
— Последнее слово обвиняемого! — провозгласил Алексеев.
— А вот нате вам, — подавшись грудью вперед, отрешенно заорал Веллер, — на халяву! А сколько я зарабатывал на вашем сраном «Скороходе»? Сто двадцать. Сто тридцать с премией! И вообще, художник имеет право на преувеличения! Литература — это не жизнь, это искусство.
— Вот и вставил бы в свое искусство воображаемые фамилии, а наши-то к чему трепать? — заметил красавец из бухарских Ачильдий.
— Да я вас в историю вписал! Вы теперь со своими фамилиями останетесь в литературе навеки!
— Да кто ж тебя через сто лет напечатает? Даже через пятнадцать? — равнодушно заметил любимец публики Мишка Зубков.
— Все, накрылась баушка, — сказал Спичка.
— Медным тазом! — не сдержался маленький Витька Андреев.
— Да вы все мне просто завидуете! — заорал Мишка Веллер. — Да меня ариец Вовка Бейдер еще когда на стр. 284 спрашивал, изящно так: «А ты все красиво нищенствуешь, художник?», да я еще тогда…
— Ну да, спрашивал, Бейдер и слов-то таких не знает,— фыркнула еще не Каллас. — Альфруд Фердоусович, я отказываюсь заносить в протокол эту ахинею.
— А, пиши, что хочешь, — отмахнулся партайгеноссе и запел: — баушка, баушка, баушка здорова…
— Пять минут — часы двенадцать бьют, — пробасил Спичка.
— Да эта ахинея, как ты ее называешь, уже в книге напечатана, — с горделивой запальчивостью сообщил Веллер. — Тиражом, между прочим, 30 000 экземпляров!
— Ну, напечатана. Бумага стерпит. И что? — обозревая главный писательский механизм Веллера, его широкий зад, поинтересовался циник Мишка Зубков. — И зачем?
— В смысле — на фига? — обалдело уточнил Веллер.
— Ну, на фига — если тебе так понятнее.
От этой циничной наглости популярный беллетрист и кассандровед даже присел. Но вдруг нашелся, хлопнул себя по массивным ляжкам и изрек голосом ехидного Гришки Иоффе:
— На фига — это значит приятно. Напечатали, и мне приятно! А вот если бы не напечатали, тогда совсем другое дело. Значит, тогда я дерьмо и так мне и надо.
— А ты и так дерьмо, щелкопер ты наш незатейливый, — зевнул председательствующий и подвел черту: — Голосуем. Кто за это предложение? Кто против? Кто воздержался? Все за. Собрание закончено. Аркаша, Мишель, по коням!
С этими словами портвейнгеноссе поднялся с кресла, сделал легкое па и, зайдя сзади, сжал визгнувшую дуру-Г. за основательные немолодые бедра.
— Мэм! позвольте вас тиснуть! по-партейному! — молодецки гаркнул он и упал в проход между столами. Это был его коронный номер.
Спичка подмигнул Зубкову, Зубков одобрительно тряхнул бородой, и циники-однокурсники ринулись к дверям.
— Ритуля, целуем ручки, и через час мы у ваших ног, — бросил уже из коридора Аркашка и с топотом растворился.
Раиса Ивановна махнула маленькой ручкой и обратилась к сидящим напротив Алке с Маринкой:
— У меня в Доме прессы спрашивают: чьи это такие красавцы в газетную типографию вычитывать полосы ходят? Это, говорю, наш «Скороход». От Зубкова, ой, они там вообще лежат. И Сережа Саульский, и Ачильдиев…— она обвела вокруг влажным взглядом, споткнулась на Иоффе: — Вообще все у нас красивые мальчишки!..
«Поплыла мамка», — пробурчал недолюбливавший ее Бейдер.
— «Я лично пью свою кружку пива в Мюнхене», — процитировал Ачильдиев со стр. 291. — Бред какой-то!
— Точно — бред. Вот уеду в Таллин, стану редактором «Радуги», я вас всех напечатаю, а Веллера на порог не пущу, — Алка Зайцева, еще не Калласс, решительно встала и сладко потянулась, выпятив значительную грудь.
— Как-кая баба! — прицокнул Бейдер.
— Дак а что, ребята, а как же теперь? — растерянно произнес забытый всеми М. Веллер.
— А ты, — распорядился оставшийся за партайгеноссе писатель-неудачник Гришка Иоффе, — выгребай остатки из кошелька и возьми сверх программы литровку «Абсолюта» и самый большой арбуз.
— Размечтался, — насмешливо сказал обнаружившийся рядом Саул.
— Оклад сто двадцать, — а «Абсолют»… — пробормотал классик.
— А ты с книжки сними, — сострил маленький Витька Андреев. — Не с вавилонской, а со сберегательной. С гонорара за 30 000 экземпляров.
— Ребята, там же депозит! — взмолился борзописец. — Проценты…
— Были проценты, останутся центы, — заржал поэт Андреев, возомнивший вдруг и себя тоже круто всходящей литературной величиной.
— Иди, иди! — пригрозил Веллеру матюжник Бейдер.
— Притащишь арбуз — буду ходатайствовать перед Альфонсом Фьючерсовичем о снятии взыскания, — добавил со своей ехидно-интеллигентской ухмылкой Гришка Иоффе.
— И «Абсолют»?
— Само собой!
— Литровку?
— Мишаня, я не понимаю, что такое, — взыграла вдруг восточной кровью грузинская княжна Маринка Галко, — или это не ты написал про литровку в своей, этой, бэ? И что за бэ?
— Слово не воробей… — хмыкнул Андреев и осекся, подыскивая рифму к слову воробей.
— Жопы вы все и говны — вот что я вам скажу! — изрек Мишка Веллер и хлопнул дверью.
— Принесет или нет? Поспорим! — предложил Бейдер Ачильдиеву.
— Да я пиво вообще терпеть не могу, — уткнувшись в книгу М. Веллера «Б. Вавилонская», — возмущался тем временем лаковый красавец из бухарских. — Рюмка водки перед обедом — дело другое. Сосуды расширяет и для сердца польза… И что это за бэ?
— Я думаю — принесет. Я ему тогда и «Столичную» прощу, — пофантазировал Иоффе.
— Сука буду, хорошо живем, мужики, — одобрил Бейдер.
— Ага, а хорошо жить еще лучше, — процитировал Саул.
Обсуждавшие что-то на троих Кустова, Зайцева и Галко обернулись неприязненно:
— Гогочут… Над чем гоготать?..
Мужики прямо зашлись от этих слов.
— Нет, надо было с Мишкой и Аркашкой когти рвать…— сказал Бейдер. — Не верю я Веллеру.
— Ассонансная рифма, старик, — из машинописки, потягиваясь, вышел закончивший очередную книгу стихов и прозы Куберский.
— А может, по пивку пока, — предложил Гришка Иоффе.
— Только не в Мюнхене! — взмолился бухарец Ачильдий.
«Скороход» был удивительной конторой. Bez Б.
Рассказ "Bez Б." был впервые опубликован в книге "Дети Эзопа" в 2007 году
Фото вверху из интернета