Да, не зря говорят: «Не все то золото, что блестит. Не всякая любовь до добра доводит». Особенно если дело касается царских особ. Взять хотя бы Петра Первого — мужчина был что надо, крутой и решительный. Всю Россию на дыбы поднял, окно в Европу прорубил, шведам навалял по первое число.
А как до женского пола дело дошло — скис, будто мальчишка. Влюбился в свою Катеринушку, императрицей её сделал. Холил и лелеял, все прощал, на многое глаза закрывал.
Любовь, что тут скажешь. А может, просто по-человечески жалел её?
В общем, все начиналось так…
В лохматом 1702 году, когда русские войска взяли Мариенбург, это такой маленький городишко в Ливонии, сразу приметили они среди пленных одну девку смазливую. Её звали Марта, и было ей тогда то ли семнадцать, то ли восемнадцать лет, она и сама не помнила.
По слухам, Марта была дочкой литовского крестьянина, а после того, как родителей подкосила чума, осталась круглой сиротой. Ну, а как осталась она одна-одинёшенька, подобрал её пастор местный. Его Глюком звали.
Вроде как из милости подобрал. Но, не совсем. Ну для чего, вот скажите мне, этому старому священнику молодая девушка?
Да ясно для чего. Чтобы работала не покладая рук.
Вот и горбатилась Марта у Глюка с утра до ночи — то на кухне готовит, то бельишко стирает, то за детишками священника приглядывает.
Так бы и сгинула неприметно, проживая свой век, кабы не озорной глюковский сынок. Паренёк подрос, «играй гормон» у него взыграл — ну и давай он девушку по углам зажимать.
Так ведь и не скажешь ничего против. Пастырь Глюк не дурак был, сразу смекнул, к чему дело идёт, и срочно Марту за драгуна Иоганна Рабе замуж выдал.
Но через пару дней Марта домой к пастырю вернулась и разрыдалась, мол, не успела замуж выйти, как её суженого в первом же сражении положили.
Недолго в общем, музыка играла.
И вот тут как раз русские войска подошли. Ворвались в город, добро рыщут, баб с девками из домов выгоняют, словом, времени даром не теряют.
Летописец Франц Вильбуа, француз на русской службе отмечал, что Глюка и его семью взял под защиту сам командующий русской армией. Правда, заступничество это обернулось тем, что Шереметев «решил взять Марту себе против ее воли и невзирая на укоры пастора».
50-летнему фельдмаршалу явно полюбилась юная наложница – он держал ее при себе полгода, до той поры, пока не был вынужден уступить командование царскому любимцу Александру Меншикову.
А тот ушлый мужчина был, сразу смекнул, что к чему.
Шепнул он Шереметеву мол, так и так, не по чину вам господин граф с прачкой якшаться, это дело молодое (Меншиков был на 20 лет моложе), думаю, понимаешь.
Подумал Борис Петрович, поразмыслил. Действительно, вроде как аристократ, отпрыск древнего рода. И хотя жалко ему было красавицу Меншикову отдавать, но, как говорится, куда денешься, коли сверху надавили. Пришлось уступить.
И началась у Марты Скавронской сладкая жизнь.
«Таким образом, – вспоминал Вильбуа, – она перешла в распоряжение князя Меншикова, который в течение всего времени, проведенного ею в его доме, использовал ее так же, как тот, от кого он ее получил, то есть для своих развлечений».
Вот только на этот раз веселые вечеринки длились недолго — через месяц в ставку, проездом в Петербург, заехал сам царь Петр. Столы быстро накрыли и стали государя потчевать.
Махнул царь стопочку, потом другую, откушал русских щей — глянул, а прислуживает ему девушка ладная да пригожая. На щечках румянец играет, глазки искрами горят — ну чисто с картинки сошла!
Долго думать Петр I не стал. Махнул рукой Меншикову, дескать, тащи её, родимую, в мою опочивальню. Александр Данилович, само собой, не посмел возразить. Он в очередной раз государю услужить хотел, правой рукой мечтал стать.
Вильбуа в своих записках отмечал: «Об удовлетворении царя, которое он получил от своей ночной беседы с Екатериной, нельзя судить по той щедрости, которую он проявил. Она ограничилась лишь одним дукатом, который он сунул по-военному ей в руку при расставании».
«Однако, – добавляет ехидный француз, – он не проявил по отношению к ней меньше обходительности, чем ко всем персонам ее пола, которых он встречал на своем пути».
В общем, выпорхнула Марта из царских покоев, зацепив царя за живое. Не смог он её забыть и стал то и дело наведываться.
А она и рада стараться, чай, не просто генерал, сам государь Российской империи.
Вскоре Марта перебралась во дворец, а в 1705 году была окрещена в православие, получив имя Екатерина Алексеевна.
Поселилась с Петром, стала домоправительницей, хлопотала по хозяйству, привечала гостей, а долгими темными вечерами забавляла разговорами царя. Марта была не прочь приложиться к рюмке, а потом веселила собравшихся, распевая непристойные песни. Ради потехи даже тяжеленные стулья над головой поднимала, демонстрируя свою недюжинную силушку.
Диву давался Петр: «ай да молодца, ай да ядрёна баба!»
Одна беда, огорчение — никак не ладилось у Екатерины с деторождением. Сколько ни старалась, не получалось у неё родить царю здорового наследника.
Лишь двоих Бог сподобил сберечь — царевну Анну да Елизавету, будущую императрицу. Особым материнским теплом Екатерина Алексеевна дочек, правда, не баловала — спихнула на нянек да мамок, а сама с головой окунулась в светские забавы.
Наряжалась пышно, осыпала себя диковинными безделушками, вальяжно восседала подле царя на пирах.
Маркграфиня Байрейтская писала о Екатерине: «У нее наружность вульгарна и цвет лица смуглый, талия толстая; разряженная безвкусно, она была увешана ожерельями, драгоценностями и образками, звенящими, когда она идет».
Меж тем Петр всё крепче привязывался к своей избраннице, поначалу плотски, а там и душевно. В письмах с походов именовал её ласково:
"Катеринушка, друг сердешный".
Ни с кем более не мог так откровенно делиться сокровенным, искать совета и утешения. В минуты душевных терзаний единственно Екатерина могла разогнать царёву хандру и утихомирить приступы его ярости.
В 1711 году, накануне злополучного Прутского похода, тайно повенчался Петр с возлюбленной. Не чая разлуки, умоляла она взять с собой, дескать, вместе лучше.
Да только успокоил царь, заверив в скорой победе над басурманами.
Увы, поход обернулся поражением. Русское воинство попало в окружение. Лишь решимость Екатерины спасла положение. Сняла она с себя все драгоценности, убедила прочих жён и царских фавориток последовать её примеру. Собрав изрядную горсть "злата-каменьев", отправила дар турецкому военачальнику.
Смягчился неприятель, согласился выпустить измождённую рать из котла. В благодарность щедро вознаградил Петр супругу. Закатил пышную свадьбу и возложил на её чело императорскую корону.
(С драгоценностями, конечно, перебор, не верю я в эту чепуху, но раз историки говорят, пусть так и будет)
На пике своего могущества Екатерина оступилась, ввязалась в скандальную историю, стоившую ей доброго имени и душевного покоя.
Заскучав в отсутствие супруга (всё он в разъездах да походах), завела интрижку с молодым красавчиком Монсом. Шушукались они по углам, да в опочивальне разговорами наслаждались.
Слухи дошли до Петра, царь взбеленился, учинил дознание. Монса тут же порешил без жалости, а Екатерину ещё долго попрекал, и никакие слёзные покаяния не могли его разжалобить.
С той поры меж супругами пробежала кошка. И хотя Екатерина сохранила статус, любовь и уважение утратила.
Вскоре саксонский посланник Лефорт написал в донесении:
«Царь с царицей почти что не говорят друг с другом, вместе не обедают, не спят. Счастью их пришел конец».
Чуя скорую кончину, Петр Великий так и не решился назвать наследника. Немало сыскалось охочих до трона — тут тебе и царёвы дочки, Анна с Елизаветой, и внук Петруша, и даже племянницы, дочки покойного братца Иоанна.
Шумно взялись за Екатерину и царские птенцы — Меншиков, Толстой, Ягужинский.
Порешили, что с ней дело будет вернее, она, мол, сумеет совладать с гвардией, якобы присягнувшей малолетнему императору. Пошли на подкуп, посулили златые горы. Дрогнули служивые, поутру вывалили из казарм и давай голосить, что, окромя матушки-царицы никого боле на престоле не желают видеть.
Делать нечего, склонились бояре, не стали прекословить.
Заступив на царство, не блеснула Екатерина особой рачительностью и заботливостью. Потакала она лишь забавам да любострастию.
Балы пышные закатывала, в нарядах иноземных щеголяла, фаворитов меняла как перчатки. То лифляндца Левенвольде приблизит, то поляка Сапегу пожалует.
Без счета раздавала им чины-награды, не ведая удержу в тратах. Так, в общем-то, и докуролесилась — из ума выжила, да обабилась.
Спохватились царедворцы, но уже поздно было. Государыня слегла, ни рукой, ни ногой пошевелить не может.
Накануне своего последнего дня отписала она корону внуку Петру, знать, прикипела душой к парнишке. Но и его царствование вышло незадачливым —спустя три года он пал из-за дворцовых козней и интриг.
Загремели на Руси перевороты, пошла смута, а от петровских заветов остались рожки да ножки.
Недолог век Екатерины Алексеевны — первой дамы на российском престоле. Какой ни была, а личностью она оказалась незаурядной — из грязи в князи, не каждый так сможет.
Она оставила след в истории, как первая российская императрица, спутница и соратница Петра Великого.
Какие бы сплетни ни роились, главное — имя её не кануло в Лету. Не всякая поруганная судьбой литовка добилась бы стольких почестей со всеми прегрешениями, страстями и пороками.