- Двадцать семь! Всего двадцать семь! – Софья с тоской смотрела в маленькое, забранное решёткой окно. – Что я успела за эти двадцать семь? Ведь уже завтра меня не будет. Кто вспомнит? Что вспомнят? – невольные слёзы заполнили глаза.
Память угодливо подсунуло красное от гнева лицо отца и плачущую мать.
- Что? – орал отец, - Что тебе ещё не хватает? Живи, учись, радуйся жизни! Влюбляйся, наконец!
Зачем ты водишь дружбу с этими ненормальными девицами? Они сами сгинут и тебя утащат!
- Папа, они мои подруги, - топнула строптиво ногой девочка.
- Какие это подруги? – вскинул руки отец, - вертихвостки!
- Папа, я не указываю тебе каких иметь друзей, - вздёрнула носик девочка, - вот и ты мне не указывай, пожалуйста.
- Ты моя дочь! – опять вздел руки мужчина, - я о тебе волнуюсь, глупая. Я счастья тебе хочу!
- Папа, я уже взрослая, - насупилась девочка, - и давай, я сама решу, что для меня счастье.
- Слышала? – мужчина повернулся к плачущей жене, - ты это слышала? Вот она вся её благодарность! Да делай, что хочешь, в конце концов, - отец махнул рукой и, подбежав к окну, уставился в него. – Твоя жизнь! - крикнул он, обернувшись, - вот и выбирай её сама!
- Спасибо папа, - кивнула девочка, из всех сил сдерживая радость от победы над отцом. – Я завтра уезжаю от вас.
- Куда? – вскинулась мать.
- Я поступаю на Аларчинские женские курсы.
- Ах! – вскрикнула мать, - ты ж ещё ребёнок.
- Пусть делает, что хочет, - буркнул, не оборачиваясь, отец. – Мы ей теперь не указ.
Утром она уехала. Провожала только плачущая мать. Отец так и не вышел из кабинета. На душе остался неприятный осадок. Но атмосфера курсов его быстро рассеяла. Новая, необычная жизнь захватила всё её сознание. Днём занятия на курсах, по вечерам беседы за полночь в кругу новых друзей. По выходным, выезд за город. Славный мальчик Николя обучает её стрельбе из револьвера. Тогда это было модно и свежо. Окружающие её молодые люди горели желанием освободить русский народ от царского ига. Она заслушивалась речами Марка. Он умел зажечь аудиторию новыми идеями и планами. Оооо, она всем сердцем верила ему и таким как он. Что именно они, молодые, образованные парни и девушки принесут эту свободу народу. И когда встал вопрос идти в этот народ и нести ему эти идеи, она долго не выбирала.
Ей досталось богатое село под Новгородом. Староста села встретил приветливо и поставил на постой к вдове купца. Чистая, горница с фикусом в углу ей тоже понравилась. Занятия она проводила днём с детишками, по вечерам со зрелой молодёжью. Приходили в основном парни и молодые мужики. Воодушевлённая активным посещением занятий, она сразу не заметила, что приходили мужчины в основном посмотреть на неё, а не за знаниями. На второй неделе занятий это ей доступно разъяснила соседка купчихи, молодка Глафира. На удивлённые возражения девушки, что к ней ходят только учиться, Глафира схватила ту за волосы и если б не заступившаяся купчиха, то неизвестно что б было.
- Уезжай – ка ты дева отсюда по добру по здорову, - посоветовала купчиха, выпроводив соседку. – А то подкараулят тебя девки в следующий раз на улице. И меня рядом не будет. Уезжай!
- Но я ж их грамоте учу только, - всхлипнула тогда от обиды она.
- А грамоте они в церковной школе научатся, кому надо. Там дьячок у нас для этого есть. Пьёт, правда злодей часто. Но ничего, буквы помнит ещё.
Наутро, купчиха сама отвезла её до вокзала на тарантасе и посадила на поезд, купив билет и сунув на дорогу корзинку с пирогами. Так и закончилось её хождение в народ. Софья горько усмехнулась. Это было первым крушением её радужных надежд и мечтаний. Всю дорогу до Питера она проплакала в подушку, лёжа на своей полке. К пирожкам так и не притронулась. И выходя, забыла их в вагоне.
Петербург встретил свинцовыми тучами и сыростью. Хмурыми были и лица товарищей. Неудача постигла не её одну. Ей ещё повезло. Многих арестовали и отправили в ссылку. Других побили сами крестьяне. Некоторых, строптивых и покалечили даже. Марку пришлось приложить много усилий, чтобы вернуть упавших духом к работе. Потерпев неудачу в деревне, сосредоточились на школах для рабочих, открывая их везде, где удавалось. С рабочими оказалось работать легче. Сказывалась техническая дисциплина учеников и личное желание вырваться из темноты неграмотности. Софья со многими сдружилась. А один, стал даже её негласным покровителем. Провожал после занятий домой, оберегая от ночных грабителей.
Её увлечённость революционными идеями была замечена старшими товарищами. Ей доверили конспиративную квартиру. Здесь она познакомилась со многими выдающимися, по словам Марка, революционерами России. Правда, большинство из них были почему – то нерусскими. Это её поначалу коробило, но потом прошло. Марк так убедительно говорил, что она поверила. Что у революционеров не должно быть национальностей. Они дети всего мира. Один из этих детей и сдал её квартиру полиции. Последовал ночной налёт, арест, Петропавловская крепость. Несколько месяцев проведённых в ней, ей тогда показались долгими годами. Выйдя на свободу, она тут же уехала в Крым. Надо признаться, себе, она тогда испугалась. Нет, не смерти, а камеры. Что смерть? Мгновение и всё кончено. А сидеть днями, месяцами, годами в четырёх стенах. Видеть небо в маленьком квадратике. Сходить с ума от тишины каменных стен и вздрагивать по ночам от диких воплей сумасшедших. Нет, она к такому готова тогда не была. И едва вышла, исчезла из Петербурга, не предупредив товарищей. Она думала, что хорошо спряталась, поселившись на территории губернской земской больницы Симферополя. Где училась фельдшерскому делу и ухаживала за больными. Но ошиблась. Её опять выдернули из налаживаемой, как ей казалось жизни. И повезли вновь в Петербург. На этот раз жандармы.
- Ты это видела? – тряс перед ней газетой Марк, навестив её на второй вечер приезда, - нет? Слушай.
- “Комитет министров империи специально обсуждал вопрос о подготовке процесса и нашел, что до сих пор борьбу с революционной пропагандой очень затрудняла «неизвестность размеров пропаганды» в обществе.”
- Ты поняла, это о нас. О нашем желании просветить народ! – встряхнул опять газетой Марк.
- “При такой неизвестности, нельзя ставить прямым укором обществу отсутствие серьёзного отпора лжеучениям; нельзя ожидать, чтобы лица, не ведающие той опасности, которою лжеучения сии грозят общественному порядку, могли столь же энергично и решительно порицать деятельность революционных агитаторов, как в том случае, когда опасность эта была бы для них ясна”
- Видишь? Нет, ты видишь? Грамотность народа они называют пропагандой! Слушай дальше.
- “Комитет министров выражает уверенность в том, что ни революционные теории, которые суть не что иное, как «бред фанатического воображения», ни нравственный облик «ходебщиков в народ», проникнутый неимоверным цинизмом, «не могут возбудить к себе сочувствия». Поэтому заключали министры, большой показательный суд над «ходебщиками» весьма желателен, и его должно устроить так, чтобы на нем была вскрыта «вся тлетворность изъясненных теорий и степень угрожающей от них опасности»”.
- Наши светлые идеи о счастье народа они называют, бредом фанатичного воображения! – вскинул руки Марк. – И кто они после этого?
Тогда её судили. Позже, она узнала, что были схвачены около чётырёх тысяч человек, пожелавших просветить крестьян. Следствие длилось три с половиной года. За это время, 43 из них скончались, 12 – покончили с собой и 38 – сошли с ума. Узнав это, она почти неделю не могла спать. Ей мерещились стены Петропавловской крепости.
В обвинительном акте по делу «193-х» две сотни участников почти 40 кружков признавались членами единого «преступного сообщества», сложившегося в исполнение всероссийского заговора. Все «сообщество» обвинялось в том, что оно готовило «ниспровержение порядка государственного устройства», обвинительный акт указывал на их «готовность к совершению всяких преступлений», инкриминировал им намерение «перерезать всех чиновников и зажиточных людей» и поносил их «учение, сулящее в виде ближайше осуществимого блага житье на чужой счет». Устроители процесса надеялись, что такое обвинение ужаснет общество.
Но оно ужаснуло саму Софью, подняв из глубины души муть ненависти к режиму и в первую очередь к его главе, царю. Именно его, она видела виновником случившейся трагедии.
В итоге суд приговорил 28 человек к каторге от 3 до 10 лет, 36 — к ссылке, более 30 человек — к менее тяжёлым формам наказания. Остальные были оправданы (или попали под амнистию, объявленную по случаю окончания русско-турецкой войны), но Александр II санкционировал административную высылку для 80 человек из оправданных судом. И как гордо сообщил ей Марк,
ни один осуждённый не подал прошения о помиловании.