Критик "The New York Times Book Review" A.O.Scott рассказывает о литературных аллюзиях, которые сегодня сильно распространены и задается вопросом: чем они хороши?:
"Вы видите их повсюду, даже если не всегда узнаете: литературные аллюзии. Какие два больших романа, вышедшие в последние два года, позаимствовали свои названия у «Макбета»? Зная ответ на этот вопрос — “Birnam Wood” (новая книга Элеонор Каттон) и “Tomorrow, and Tomorrow, and Tomorrow” ("Завтра, завтра и завтра" Габриэль Зевин) — вы можете почувствовать себя в некоторой степени довольным.
Возможно, трепета от сообразительности (я знаю, откуда это!) или обратного процесса - передергивания от невежества (я должен знать, откуда это!) - достаточно, чтобы побудить вас купить книгу, что призывает сделать заголовок, оптимизированный для поиска: просто нажмите на ссылку. В конце концов, названия — особенно благодатная почва для разжигания аллюзий. Заглавие книги становится более запоминающимся, если оно перекликается с чем-то, что вы, возможно, слышали или думаете, что могли услышать ранее.
Подобный способ дать название книге представляется относительно современным явлением. До начала 20-го века заголовки были скорее описательными, чем на что-то намекали. Сами книги, возможно, были полны знаний, но, в основном, слова на обложках давали потенциальному читателю информацию из книги о том, кто («Памела», «Робинзон Крузо», «Франкенштейн»), где («Грозовой перевал», "Мельница на Флоссе", «Остров сокровищ») или что («Алая буква», «Война и мир», «Вот так мы теперь живем»).
Каким-то образом к середине 20-го века литература превратилась в эхо-камеру. Взгляни на дом свой, ангел! Не спрашивай, по ком шум и ярость ползут навстречу Вифлеему, чтоб проиграть бой. Когда произведения Марселя Пруста впервые перевели на английский язык, его вынудили процитировать Шекспира, превратив «В поисках утраченного времени» (буквальное французское название) в "Remembrance of Things Past” - строку из 30-го сонета.
Недавние переводчики Пруста стерли отсылки к Шекспиру, сохранив верность оригиналу, но привычка наряжать новые книги в подержанную одежду сохраняется, как в художественной, так и в научной литературе. В прошлом году, помимо «Birnam Wood», были "The Best Minds" Jonathan Rosen с отсылкой на «Вопль» Аллена Гинзберга,«This Other Eden»Пола Хардинга (на «Ричард II») и “The Rigor of Angels” William Egginton (на Борхеса). Списки бестселлеров и каталоги издателей содержат множество книг ("Song of Myself, 51" Уолта Уитмена). Сюда приходят все! (Джеймс Джойс).
Если вы пишете прозу или стихи, то слова, которые вы используете, должны быть вашими собственными. Это не я сказал, это сказал Morrissey в треке The Smiths («Cemetry Gates», 1986 г.), в которой неверно цитируется Шекспир и используются имена Джона Китса, Уильяма Батлера Йейтса и Оскара Уайльда — возможно, наиболее полно переработанных писателей (наряду с Джоном Мильтоном и авторами Библии короля Иакова).
Не то, чтобы кто-то из них был против. Когда Китс писал, что «прекрасное пленяет навсегда» (a thing of beauty is a joy forever), он, конечно, надеялся, что хотя бы эта часть «Эндимиона» переживет его. Это прекрасное желание! И, возможно, он был прав. Читал ли кто-нибудь его состоящую из четырех частей и 4000 строк элегию Томасу Чаттертону вне уроков английского языка в колледже или даже, если уж на то пошло, во время одного из них? Тем не менее, эта вступительная фраза может показаться вам знакомой, если вы помните ее из фильмов «Мэри Поппинс», «Желтая подводная лодка» или «Белые люди не умеют прыгать».
Остроты Уайльда сохранились, даже несмотря на то, что некоторые из его более длинных произведений зачахли. Если это правда (как он сказал), что только неглубокие люди не судят по внешности, возможно, из этого следует, что поверхностное просеивание — это самый глубокий вид чтения. Или, может быть, перефразируя Йейтса, преданным читателям поэзии недостает всякой убежденности (lack all conviction), в то время как безрассудно цитирующие полны страстной энергии (full of passionate intensity).
Как и во всем остальном, в этом виноват Интернет, который поглотил наше время чтения, предлагая поверхностную, часто ложную псевдоэрудицию любому, у кого хватает ума поискать информацию. Как однажды сказал Марк Твен Уинстону Черчиллю: если вы пользуетесь Google, вам не нужно ничего запоминать.
А если серьезно: я прихожу не для того, чтобы похоронить практику аллюзий, а для того, чтобы восхвалить ее (I come to bury Caesar, not to praise him, "Юлий Цезарь"). А также спросить со всей серьёзностью и с должным уважением к Эдвину Старру, «Сейнфельду» и Льву Толстому: Для чего это нужно?
Языковые центры нашего мозга — это генераторы оригинальности. Грамотный носитель любого языка способен генерировать понятные, связные предложения, которые раньше никто не произносил. Это центральная идея современной лингвистики, выдвинутая Ноамом Хомским в 1950-х и 60-х годах, удивительно демократична. Каждый из нас — поэт в своей повседневной речи, бесславный Мильтон (an inglorious Milton, Томас Грей), Шекспир, чеканящий новые монеты красноречия.
Конечно, настоящие поэты — прирожденные воры (congenital thieves) (как, возможно, сказал Т. С. Элиот или кто-то вроде него), выдергивающие слова и фразы со страниц своих сверстников и предшественников. Мы тоже поэты в этом смысле. Если наш мозг — это литейное производство, то он в то же время является складом, набитым клише, рекламными лозунгами, крылатыми фразами из фильмов, текстами песен, искаженными пословицами и шутками, которые мы слышали на детской площадке на перемене в третьем классе. А также великими литературными произведениями.
Есть те, кто просеивает это изобилие с фанатичной заботой грибников, собирая только самые вкусные и сочные экземпляры. Другие прорываются сквозь заросли, слова при этом цепляются за них, как шипы за свитер. Если бы мы попытались снять их, вся одежда — наше сознание в этой неуправляемой метафоре — могла бы распуститься.
Это также может быть правдой в совокупности. Если бы мы каким-то образом смогли очистить наш язык от его устаревших элементов, мы могли бы потерять сам язык. Что произойдет, если никто больше не будет читать или если все будут читать разные вещи? Зависит ли обычай литературного цитирования от стабильного набора общих ссылок? Или оно функционирует как своего рода замена общему массиву знаний, которого, возможно, вообще никогда не существовало?
Старый литературный канон — этот клуб мертвых белых людей - звездобрюхих насмешников (star-bellied sneetches, «Доктор Сьюз») — возможно, утратил часть своего блеска за последние десятилетия, но он продемонстрировал впечатляющую живучесть в виде рога изобилия цитат. Не только в одном, но и во всевозможных смыслах (или мемах). Телевидение, популярная музыка, реклама и социальные сети — все это дает обильную пищу, и то, как мы читаем сейчас (или не читаем), может сделать все это эквивалентным. Душа сама выбирает себе общество (The soul selects her own society, Эмили Дикинсон).
Когда я был маленьким, у моих родителей была толстая антология карикатур из журнала New Yorker середины 20-го века - книга, над которой я корпел с одержимым усердием. Один рисунок, настолько сбивший меня с толку, что сохранился в памяти, содержал подпись со следующими словами: "Attention, everyone! Here comes Poppa, and we're going to drive dull care away! It's quips and Cranks, and wanton Wiles, Nods, and Becks, and Wreathed Smiles" ("Внимание всем! А вот и Папа, и мы прогоним скучные заботы! Это шутки, чудачества, бессмысленные хитрости, кивки, распущенная улыбка"). Скажите на милость, что это? И только когда я уже учился в аспирантуре и готовился к устному экзамену по литературе эпохи Возрождения, я нашел ответ в «L’Allegro» - раннем стихотворении Мильтона, которого чаще цитируют как автора «Потерянного рая».
("Смех, целящий от кручины
И стирающий морщины,
Игры, плутни, пыл, задор,
Непринужденный разговор."
пер. Ю.Корнеевой)
Не сказать, что наличие цитаты сильно помогает. На карикатуре George Booth изображена женщина в своей гостиной, обращающаяся к членам семьи, состоящей из представителей нескольких поколений и разных видов. Там коты, старики, ребенок с йо-йо, птичка в клетке и собака, прикованная цепью к дивану. В окно мы видим, как глава семейства идет по дорожке с шляпой на голове и портфелем в правой руке. Его приезд — «А вот и папа» — стал поводом для мильтоновской воодушевляющей речи женщины.
Кто она? Почему она цитирует “L’Allegro”? Теперь я подозреваю, что часть очарования заключается в абсурдности этих вопросов. Но я также хочу понять: могли ли читатели New Yorker в начале 1970-х годов, когда карикатура была впервые опубликована, сразу же уловить намек? Они не могли найти это в Google. Или они рассмеялись бы над неуместным извержением старого стихотворения, которое они не могли понять?
Может быть, забавно здесь то, что большинство людей не знали бы, о чем говорит эта женщина. И, возможно, то же комическое тщеславие оживляет более ранний рисунок James Thurber, напечатанный в той же книге. На этом рисунке в комнату врывается женщина с дикими глазами, в мягкой шляпе и с корзиной луговых цветов. “I come from haunts of coot and hern!” («Я родом из мест лысух и цапель!») - восклицает она сбитой с толку компании, мешая их коктейльной вечеринке. Вот и все. В этом и состоит прикол. Были ли читатели тоже озадачены?
Оказывается, предполагаемая богиня природы, которую изобразил Thurber, цитирует «Ручей» Альфреда Теннисона:
"I come from haunts of coot and hern,
I make a sudden sally
And sparkle out among the fern,
To bicker down a valley."
("С болот утиных я пришел,
Горбя волнами спину,
Меж камышовых берегов
Стремился вниз, в долину"
пер. Ильи Бестужева)
(Я тоже никогда этого не читал). Нужна ли была ссылка, чтобы понять шутку? Если вы усмехнетесь, узнав, и закончите строфу, не теряя ни секунды - шутка ли это для вас?
Возможно, с точки зрения современности, эти старые карикатуры можно уподобить знакомой истории об упадке цивилизации, частично основанной на общекультурных знаниях. Несомненно. Неважно. Things fall apart (Все рушится, Йейтс). Однако, с точки зрения карикатур, излияние стихотворных цитат является безошибочным признаком эксцентричности — времяпрепровождением чудных женщин и мужчин-иллюстраторов, которые переносят их на бумагу. Это не цивилизация, а сообщество чудаков, visionary company (компания мечтателей, Харт Крейн) из неудачников. Но не цитируйте меня по этому поводу."
Телеграм-канал "Интриги книги"