Успех неолиберальной реформы: господство формализма и узости
Подмена научного языка псевдонаучным академическим языком началась ещё в советский период. Господствующие позиции в гуманитарной и в технологической сфере псевдонаучный академический язык завоевал после 1991 года. Ныне им пишутся статьи и книги, и все это сходит за нормальную деятельность ученых и экспертов. Некоторые особенно «даровитые» даже выучились разговаривать на таком языке. Им кажется, что чем менее понятно они будут выражать свои мысли, тем больший авторитет приобретут.
В настоящее время производство знаний в России подчинено производству формальных показателей. Всякий ученый работает по плану и ориентирован на его выполнение: обязательно нужно опубликовать 3-5 статей в год, в зависимости от вуза и кафедры, на которой работает человек. О поиске истины на своем научном направлении говорить считается зачастую неприлично: редки коллективы (кафедры и лаборатории ВУЗов), в которых существует подлинная научная дискуссия. Она не поощряется. А с того момента, как заведующие кафедрами были превращены в менеджеров запутанной административной деятельности, перестали быть научными лидерами коллектива (многие крупные ученые избегают этой позиции, находя её полностью хозяйственной), работа коллективов погружена в формализм. Цифровизация усилила его, поскольку не отменила формализации образовательного и научного процесса.
При этом, российская академическая наука развивается в условиях рыночной экономики. Однако рыночные механизмы были встроены в академическую сферу с умышленными пороками: социальный статус ученого и его зарплата зависят от индекса Хирша, который формируется на основе количества публикаций в системах ВАК, СКОПУС, РИНЦ – их зачастую приходится покупать. Содержательной разницы между системами нет, они отличаются лишь количеством входящих в эту систему журналов. Чем больше журналов в системе — тем легче в них получить публикацию бесплатно. Чем меньше журналов в системе — тем больше вероятность, что за публикацию придётся заплатить. Стоимость размещения статьи ВАК составляет самое малое 10000 рублей; цена возрастает при высокой скорости выхода публикации.
Ученые оплачивают и участие в конференциях, особенно международных, каковые едва ли могут быть названы действительными конференциями, поскольку не интересны ни публике, ни бизнесу, ни государственным управленцам, а нужны лишь для обеспечения отчетности. Естественно, никакой научной дискуссии такие мероприятия не отражают. Зато они уничтожают возможность дискуссии. Она не подотчетна и не вознаграждается в отличии от формального участия в якобы научных конференциях.
Содержание статей никакого значения не имеет, тем более не имеет никакого значения их общественный резонанс и смысл. Иначе говоря, никакого значения не имеет, читает ли их кто-нибудь. Ученые пишут не для читателей. Они пишут для отчетов. Ценится не публикация в журнале с тиражом в 500 экземпляров — ценится наличие в нём отметки: СКОПУС, РИНЦ или ВАК. Это определяет заработную плату и шанс прохождения так называемого конкурса на позицию преподавателя и научного работника.
Многие академические работники жалуются, что не ощущают своего социального статуса, каковой воспринимают в виде приложения к заработной плате. Им кажется: имей они больший доход от своей профессии, они почитались бы в обществе больше. Это серьезная ошибка в оценке положения. В современном обществе социальный статус приобретается активностью человека в общественном пространстве. И если это имеет место, то доходы становятся уже приложением к успеху.
В упрощенной форме Россия осознала это в 1990-е годы, когда подработка начала давать хорошему преподавателю деньги и уважение. Речь идет не о коррупции, а о сотрудничестве с фирмами, общественными проектами, органами власти, прессой или качественном донесении знаний на частных уроках. Но тут выяснилось: люди, достигающие социального успеха вне границ формальной деятельности в ВУЗе, не могут преподавать на полторы или две ставки, пусть даже их работа высоко востребована студентами. Эта относительно небольшая категория научных кадров стихийно приблизилась к тому положению, которое должен занимать профессор в России как уважаемый и обеспеченный индивид.
Реформа науки и высшего образования была во многом направлена на то, чтобы пресечь это «буржуазное перерождение» советских и постсоветских кадров. С другой стороны, она должна была внедрить рынок в науку и образование России самым нездоровым образом, вызвав деформацию структур и развитие моральных пороков. Именно поэтому, если статью какого-то академического работника опубликовал журнал, в том числе и иностранный, с тиражом в несколько тысяч реально читаемых экземпляров или обширной онлайн-аудиторией, это официально оценивается не как успех деятельности. Это рассматривается как сторонняя бессмысленная активность: реальный успех превращается в академическую скорбь – ученому нет никакого смысла указывать эту публикацию в своих отчетах. Закрытая бюрократизированная каста, чьи правила закреплены профильным министерством, это не поощряет. Преподавателю не полагается за это никакой денежной добавки.
Все это касается и монографий. Не имеет значения, что монография имеет общественный резонанс, в отчетности она занимает такое же место, как и провальная, незамеченная обществом монография схоласта. Общественный статус ученого не переходит в его академическую карьеру. Академический статус исследований и их общественное значение противопоставлены. На что это похоже? Джонатан Свифт в третьей части «Путешествий Гулливера» рассказывал об острове Лапута, жители которого занимались лишь теорией, но пренебрегали практикой. Будучи очень просвещенными, они были оторваны от реальности. Положение в научно-образовательной сфере России едва ли вполне можно описать даже понятием «академическое гетто». Недостает свифтовского теоретического просвещения, зато широко представлена узость.
Реформа науки и высшего образования в России базировалось на культе узости: узкий специалист должен был прийти на смену будто бы избыточно сведущим кадрам, поскольку неолиберальная концепция будущего предполагала, что преподаватели должны быть живой формой функции озвучивания информации, отделенной от самого знания (отсюда и представление, что кто угодно может что угодно преподавать при наличии текста), а исследователь не должен выходить за границы, определенные для него и отчасти им самим области. Эти представления и такая практика оставляли управление образованием и наукой России особой категории узких специалистов: профессиональных менеджеров, чей профессионализм выражается в готовности управлять чем угодно. Главным было «элитарное образование» и «правильное происхождение» такого управленца, который мог в силу этого рассчитывать на формальное обоснование его назначения на высокую руководящую должность.
Отсюда возникло и представление о правильности для науки и образования узкого успеха. Узкий успех есть выполнение академическим работником всех формальных требований, при игнорировании его реального социального успеха. Последнее важно для ограничения карьерных возможностей такого кадра, так как они выходили бы за границы концепции прекрасной узости. Широта в разной форме опасна для руководителей подразделений образования и науки, поскольку нарушает застой и выдвигает реальные проблемы и успехи на первый план, тогда как бесконечно господствовать должен формализм.
Такое положение, несомненно, должно радовать правящие круги США, Англии и ЕС, поскольку именно они лоббировали болонскую реформу в России. Причем, понимали они необходимые им изменения в российской системе науки и высшего образования гораздо глубже и изощреннее, чем критики этих преобразований. Западные заказчики реформы науки и высшего образования не могли не понимать, что фундамент реформы создают не законы или практики Министерства науки и высшего образования, а накопленные за многие десятилетия пороки академической системы.
И все-таки опыт показывает: коллективные и индивидуальные исследователи в современной российской академической системе выживать могут. В этом состоит её главная положительная черта, при всех признаках общественного паразитизма. Воспроизводство исследователей затруднено, но возможность самостоятельного – никак не поощряемого, но и не подавляемого по содержательному признаку – научного поиска высоко ценится теми, кто работал в советской системе. Идейный контроль почти отсутствует в текущей системе гуманитарной науки и высшего образования, за исключением форпостов неолиберальной мысли. Там он существует в форме кадрового отбора, как это имеет место, например, в Высшей школе экономики (ВШЭ).
Коллективное выживание зависит от государственного заказа и запроса, от грантов и работы на рынке с частными заказами. В сфере гуманитарной науки высшая академическая бюрократия с легкостью разрушает кафедры и научные школы при помощи их «оптимизации». В сфере технического знания, это может быть затруднительно из-за важности работы для различных структур государства и её самоокупаемости. Сюда входят система здравоохранения, военное ведомство, различные корпорации с государственным капиталом. Но фундаментальные естественнонаучные исследования традиционно имеют для высшей академической бюрократии низкий приоритет и потому плохо финансируются.
Какова была цель неолиберальных реформ в системе науки и образования? Она должна была создать среду, в которой выживает только наемный ученый и российских работников науки и образования свести к этой категории. Под наемным ученым следует понимать вовсе не человека на контракте, который при этом заинтересован в увеличении полезного знания как в обществе, так и в академической системе, обеспечивая его прирост. Наемный ученый – это контрактный специалист в академической сфере, формально образованный работник, для которого договор с нанимателем стоит выше научной истины и пользы для страны. Истина для наемного ученого, это то, что ему поручено излагать в учебниках, лекциях и семинарах, или доносить публично.
Наемный ученый не должен иметь собственной научной позиции, или она не должна иметь значение для него и академической системы. Поэтому, на сайтах российских ВУЗов в биографиях научных и преподавательских кадров зачастую ничего нельзя узнать о том или ином формально высокоранговом (и не только) ученом. Перечисляются его дипломы, конференции, курсы переподготовки, стаж работы в разных институтах, но крайне редко сообщается какой же является его научная позиция, в чем выражается его вклад в науку – какое новое знание было получено этим человеком, в чем ценность его монографий и докладов. Это, прежде всего, касается гуманитарной области знания, где существуют диаметрально противоположные взгляды на общественные явления.
Оборотной стороной создания класса наемных ученых является дилетантизм его представителей. Отношение к науке как ремеслу, характерное для многих работников научно-образовательной сферы в позднем СССР, в реалиях современной России сужается до понимания ремесла как источника заработка, где (в соответствии с неолиберальной доктриной) преподаватель есть лишь средство воспроизведения информации, оказания образовательных услуг. С точки зрения исследований – это средство оказания исследовательских услуг. Эти услуги могут быть любыми. Каковы они, решает академическая бюрократия через подстраивание к государственной политике и рынок, за который тоже может решать академическая бюрократия. Задача наемного ученого – исполнить. Задача бюрократии наградить за исполнение и пресечь всякого, кто смеет иметь иную точку зрения, доказывая, например, что Земля круглая, когда имеется указание, что она отныне должна считаться плоской.
Спасением научно-образовательных кадров является лишь безразличие самой академической бюрократии ко множеству содержательных вопросов. Бюрократия руководит наукой и научно-образовательными учреждениями не понимая, что есть наука и образование. Такое понимание совершенно излишне. Неполитическая, «рабочая» бюрократия специфически эффективна. Доказательством этого является расширенное и бесконтрольное воспроизводство ею себя самой.
Авторы: Василий Колташов, Андрей Коряковцев, Антон Скнарь // Продолжение здесь // Начало здесь
Книга "Три власти" здесь и здесь Книга "Встреча с жизнью" здесь