Аннушке хотя и было тяжело привыкать к резким переменам в жизни, оказавшись в совершенно враждебной среде она понимала, что последнее десятилетие её закалило. Перед тем как она оказалась в этом суровом крае, ей пришлось испытать и пережить немало трудностей и лишений. Увидела нечеловеческое отношение людей, которые казалось бы должны были относиться ко всем односельчанам более дружелюбно, но вместо этого устраивали гонения и травлю, однако, оказавшись в лагере, поняла, что, то что было с ней там можно сказать в прошлой жизни это была просто жизнь, а здесь был ад.
Человеческая жизнь здесь не была чем-то значимым, она не являлась главенствующей ценностью. Ведь каждый человек появляясь на этом свете несёт своё особое предназначение.
Но нет… человек это просто средство для достижения чьих-то целей или желаний…
Работы было много, вся работа была тяжёлой… невыносимо тяжёлой особенно для женщин привыкших к условиям более щадящим. Нет пределов человеческих возможностей!
После каторжного труда надо ещё пройти пять, а то и более километров, при этом некоторые из женщин ещё несли с собой всё своё имущество, боясь, что его украдут те если кому что-то приглянулось.
В лагере обитали женщины разных национальностей, всех не перечесть. Даже японки присутствовали!
Однако, особо выделялись немки и женщины из Прибалтики. Они больше остальных следили за своей внешностью. Умудрялись перешивать лагерное тряпьё по модным по теперешним временам фасонам, где они их находили было загадкой, но нет-нет, да и всплывёт у кого-то из них страница из зарубежного журнала.
После помывки в бане каждая из них накручивала свои волосы на тряпочки, а потом щеголяли с кудрями по бараку, сильно раздражая своей опрятностью остальных обитателей помещения. Особенно злились «уголовницы», иногда дело доходило до драки, попадало «красавицам» основательно, но они не робели, продолжая жить прежней жизнью. Если, конечно, их оппонентки затаив злобу не подстраивали позже какое-то чудовищное происшествие во время разработки делянки, чаще всего это заканчивалось травмой, но были и трагические случаи. Увы, но злоумышленницам всё сходило с рук.
Аннушке нести было нечего и она расслаблено брела по расхлябанной дороге, едва передвигая ноги.
Нина держала её под руку, что бы она задремав не вышла из колонны, тогда конвоиры не будут разбираться почему это произошло – шаг в сторону считается попыткой побега. Через какое-то время Аннушка брала подругу под руку и теперь уже она могла немного вздремнуть, не боясь оказаться вне колонны.
В ночное время отдохнуть полноценно не получалось. Лежали на нарах вплотную, чтобы повернуться на другой бок, дать отдохнуть затёкшей от долгого лежания стороне тела, приходится будить соседок, которые хоть и негромко высказывали всё, что они о тебе думают, иногда в добавок получить, очень даже ощутимый тычок в любую часть тела.
Так и шло время день за днём. Год за годом…
О том, что началась война в лагере узнали почти сразу же вместе со всей страной. Лагерное начальство сообщило эту страшную новость и потребовала более сплочённо и плодотворнее трудиться на благо Родины и ковать Победу общими усилиями. Наслушались разного от стоявших рядом уголовниц, только слышали их те кто мог слышать негромко произнесённые ими слова, а рядом с начальством говорилось совсем другое и работая на любом участке они только делали вид, что трудятся, что выполняют все нормы, которые доводятся до каждой заключённой, на самом же деле, просто нагло гнали человека с того участка, где уже была выполнена работа. Пытались жаловаться, но вместо справедливости получали дополнительное наказание, а порой сами же урки устраивали расправу над теми кто посмел на них «возвести напраслину»…
– Аннушка, а твоим сыновьям сколько лет? – спросила Нина, когда в один из дней они с Аннушкой наводили порядок в их бараке. Дежурство хотя и не предполагала особого отдыха, но всё равно это не то что работать в лесу на заготовке брёвен.
Женщина выпрямилась, в задумчивости смотрела в маленькое окошечко над входом в помещение.
– Старшие, если живы, то на фронте… – печальным голосом сообщила Аннушка.
– Я каждую ночь слышу твои всхлипы, – тут же оказалась рядом с ней подруга.
– Слышно?! Вот как? Как это наши беспредельщицы молчат… А я-то думаю, что все спят после каторжной работы.
– Может и спят, если молчат! Уж точно бы не стерпели!
– Всё думаю – как они у меня там! Может такое случиться, что с провиантом ещё хуже чем тут…
– Ну, Аннушка! Что ты? Разве же хуже может быть! Куда ещё хуже-то! – удивлённо глядя на Аннушку, воскликнула Нина.
– Говорю о том, о чём точно знаю. Врать не приучена… Единожды сказала неправду, только чтобы не погубить человека за её же доброту.
– А вот если ты, что-то знать будешь о ком-то преступное, пойдёшь и тут же доложишь лагерному начальству?
Вскинув на Нину строгий взгляд, Аннушка не сразу ответила, а чуть позже сердясь на подругу воскликнула.
– С какой стати ты меня об этом пытаешь? Разве ты замечала, что я что-то подобное творила?
– А ты чего сердишься? Я же просто спросила…
– Тебе больше не о чём спрашивать! Если не о чём – то молчи лучше…
Подхватила ведро с тряпкой и торопливо удалилась на другой край барака.
– Ишь! Захотела узнать, чего я и сама не знаю! – ворчала Аннушка, энергично возила тряпку по грязному сильно затоптанному полу.
Однако, Нина вскоре оказалась рядом.
– Не сердись, Аннушка! – с жаром воскликнула женщина, – прости! Я так рада тому, что есть человек с которым я могу поделиться всем, что тревожит и тем, о чём сама боюсь думать.
Бросив тряпку на пол возле ведра с грязной водой, выпрямилась и удивлённо посмотрела в смущённые глаза подруги.
– Ну-ка, ну-ка, что тебя так тревожит! А я всё смотрю на тебя, вроде бы та самая Нина, а что-то вдруг в тебе меняться начало. Ты вроде чего-то боишься, оглядываться чаще стала! Говори, что случилось?
– Аннушка! Боюсь я! И правда боюсь! – прижавшись к Аннушке с жаром зашептала женщина. – На днях иду с дровами мимо разделительного забора, а там меня поджидает… – она всхлипнула, – мужчина… Попадался он мне на глаза несколько раз. Я-то думала случайно! Но нет! Сказал, что нравлюсь я ему, что если хочу… Не хочу я! Не хочу с ним!
– Чего ты дрожишь? Не хочешь, не заставят же! – уверенно говорила Аннушка, пытаясь успокоить подругу.
– Он угрожает! Пугает! Стращает! Он из этих… Не из наших... – женщина залилась слезами, горестно опустив голову. – Помнишь, что случилось с «Рыжиком»? Помнишь?
– Помню, – задумчиво проговорила Аннушка, – надо сказать бригадиру, пусть она доложит дальше.
– Говорила я! Говорила! – не успокаиваясь, навзрыд рыдая, едва понятно ответила Нина. – Она только посмеялась надо мной. Сказала, что от меня не убудет. Я не хочу! Не могу я!
– Ниночка, голубушка, успокойся! Хочешь я схожу к начальнику нашего отделения! Поговорить надо…
– Нет! Нет! Он сказал, что если я только кому-то заикнусь об этом, то мне не жить…
– Верю я тебе, Ниночка! Верю! Сама из-за этого пострадала… – произнесла Аннушка, голос её прозвучал как-будто издалека. – На воле твориться безумие, а тут им полная свобода. И всё же спускать на самотёк нельзя.
– Нас даже близко не пустят к начальству! Да и знают они всё! Просто хотят чтобы было спокойнее на зоне… Чем довольнее «уголовники», тем спокойнее начальству…
– Верно говоришь! И всё же надо попытаться… хотя… Я прошла через всё это, распоряжение сверху было – просто порвали и нет ничего… И вот я здесь, как «враг народа» – самый страшный враг...
– А сыновья воюют…
– Сыновья, если и воюют, то воюют они за нашу землю–матушку! – не дала женщина договорить подруге, громко добавила, – чтобы родственники жили спокойнее на родной земле, чтобы могилы предков супостат не осквернил!
– Прости! Прости меня, Аннушка! У тебя и так на душе тяга невыносимая, а я тут со своим…
– Давай уборку доделаем, скоро все явятся, а у нас с тобой беспорядок.
Нина вздохнула и тихо проговорила:
– Так ведь и осталось-то только пол домыть.
И всё же Аннушка попыталась поговорить с бригадиром, та только посмеялась над ней, оскорбляя последними словами.
– Небось завидно тебе кошёлка старая, что никто внимания на тебя не обращает! А Нинка баба хоть куда! Не лезь не в своё дело, а то ведь и пожалеть можно потом, да поздно будет… Узнаю, что ещё с кем-то говорила об этом… Точно несдобровать тебе, это я тебе обещаю… – это то, как поняла Аннушка слова бригадира, а как та говорили на самом деле, женщина даже воспроизвести не пыталась. Уж больно витиевато и не на человеческом языке.
А через несколько дней пришла Нина в барак уже затемно сильно избитая, смотреть на неё страшно было. Упала на нижние нары.
Рассказала едва дыша, что напал на неё тот мужик о котором рассказывала она Аннушке, когда возвращалась из прачечной. Как могла отбивалась она, а он не щадя избивал её ногами и кулаками, в итоге достала своё оружие из сапога и изловчившись из последних сил вонзила в его шею металлический штырь, случайно найденный однажды на дороге. Скорее всего кто-то потерял.
Еле шевеля губами рассказывала женщина о случившемся с ней только что, а Аннушка и ещё одна женщина смывали с неё кровь.
Вскоре в барак ворвались охранники:
– Где эта с…! – кричали они, оглядывая помещение, женщины встали вряд прикрывая подругу собой, но их растолкали и хотели сдёрнуть Нину на пол, но она уже не дышала.
– Ниночка! – громко воскликнула Аннушка, присела рядом, – вот и всё… И ты ушла…
– Что же вы не следите за порядком! На что вы тут поставлены! Убивали её на ваших глазах! – громко кричали женщины, перебивая друг друга. Начали окружать охранников со всех сторон, тем пришлось взяться за оружие.
– Назад! Стоять! Стрелять буду! – старался перекричать женский гвалт один из охранников.
Второй сыпал матом и прочими словами, которыми привык называть тех кем были заселены эти многочисленные наспех построены бараки.
Единственную подругу, с которой сдружилась Аннушка, унесли на сколоченных из брусков носилках в сарай в котором находился «морг». К смерти тут уже все привыкли, в том числе и она. Была она совсем рядом, может человек упасть на ходу и больше не подняться, может его придавить упавшим не допиленным деревом, может погибнуть вот так как случилось с Ниной… И всё же не верилось в то, что она больше не услышит её голос и никто не поддержит её по пути из леса...