1894 год
«Ростов-на-Дону. 31 марта перед мировым судьей 3-го участка предстали молодые супруги, лишь 2 месяца назад соединившиеся узами Гименея, Антон и Пелагея Ивановы. Новобрачная жалуется в своем прошении на то, что не прошел еще их медовый месяц, а уж нежный супруг начал пробовать силу своих кулаков на ее спине. На предложение судьи окончить дело миром, супруги после некоторых колебания согласились, причем Иванова поставила условие, чтобы муж дал подписку, что на будущее время не будет бить ее. Такого рода подписка была дана, и мировой судья постановил дело производством прекратить».
«Ростов-на-Дону. 1 марта мировым судьей 1-го участка рассмотрено было дело по обвинению полицией Мартина Ружицкого по 31 и 38 ст. устава о наказаниях мировым судом. Как выяснилось на суде, обвиняемый разбил ночью стекло в квартире Толоховой. Когда последняя спросила ночного стражника Ивана Велихова, не знает ли он, кто это сделал, тот указал на обвиняемого, за что Ружицкий на другой вечер, зело нагрузившись, не говоря дурного слова, избил Велихова на улице до того, что все лицо его было окровавлено, и, если бы не подоспевшие на крики: «Разбой! Помогите!» прохожие, то несдобровать бы оплошавшему стражнику. За такую доблесть Ружицкий приговорен к аресту на 2 месяца».
«Новочеркасск. На днях в Новочеркасске, в одной из местных булочных, имел место следующий возмутительный случай мести. Мещанин Плюхин, по профессии булочник, частенько напивался пьяным. В такое время хозяин обыкновенно поручал работу его другим служащим, что Плюхину очень не нравилось. Недавно случилась точно такая же история: за Плюхина работал уже несколько дней крестьянин Орловской губернии Тимофей Шестопалов. Плюхин все дни ссорился с ним, а 21 марта налил в большую полуведерную кружку воды, поставил ее вскипятить на жар. Шестопалов в это время сажал хлеб в печь и до пояса был совершенно обнажен. Когда вода закипела, Плюхин неожиданно вылил весь кипяток на Шестопалова, а потом выбежал во двор и сказал рабочим: «Теперь уже Шестопалов служить больше не будет – он там катается на полу». Действительно, Шестопалова нашли в пекарне на полу в страшных мучениях; у него во многих местах было сильно обварено тело, на лице же, по счастью, обварен только лоб. Пострадавшего немедленно отправили на излечение в областную больницу, где врачи, по словам «Д. Р.», признали нанесенные ему повреждения тяжкими и угрожающими жизни». (Приазовский край. 86 от 02.04.1894 г.).
1898 год
«Поселок Синявский. Несколько времени тому назад у нас было обнаружено загадочное преступление. Раскрыто оно было при следующих несколько удивительных по своему стечению обстоятельствах. Осенью прошлого года в поселке умер молодой казак К-в, которого похоронили на так называемом «Старом» кладбище, где хоронят покойников только в исключительных случаях, так как оно переполнено могилами умерших. Так же в половине марта нынешнего года умер дед К-ва, старик-казак Ф. А. К-в. Родные пожелали похоронить его рядом с внуком и с этой целью отправили рабочих на «Старое» кладбище. Копая могилу, рабочие совершенно случайно задели верхний слой земли на могиле внука и сделали при этом необычайную находку: на глубине полуаршина в могиле молодого К-ва был зарыт труп новорожденного ребенка. Трупик был завернут в ситцевую тряпку и, по-видимому, зарыт не очень много времени спустя после смерти молодого К-ва. Таинственное происшествие наделало немало шума в поселке, и народная молва придала ему уже романтическую подкладку».
«Новочеркасск. В общем ненастная погода. Поочередно идут дожди, снег, крупа. Совсем осеннее настроение, пока нет солнца. Но чуть блеснет оно, чуть озарит на время хмурое небо и влажную землю, вы тотчас де чувствуете, что с благодатными, теплыми лучами все ниже и ниже спускается к нам запоздалая весна. Ее приветствуют радостным чириканием, друг перед другом виляя хвостиками и охорашиваясь, смелые воробьи у самых ног прохожего вспархивающие стаями; парами перебегают дорогу гладкие городские коты, менее страшась своих всегдашних врагов – собак, которые под влиянием весеннего солнца слишком заняты собой; уютнее располагаются на лавочках и рады обменяться взаимными услугами «парочки»; резвее походки молоденьких дам и барышень; вышли на солнечную сторону Московской и толкуют о Порт-Артуре отставные полковники и войсковые старшины; заковылял с ними старый врач с большим зонтом, заботливо озирающийся на жирного рыжего пса, неотступного спутника и друга; меньше ворчит и покрикивает в кондитерской на своих продавщиц круглая старушка в пуховом чепце, даже когда они, залюбовавшись на пригожего покупателя, кладут ему лишнюю булку в бумажный мешок; более задумчива и сентиментальна длинная Гретхен из колбасного магазина, и не так решителен в ее руках большой нож, оперирующий над варенной колбасой с чесноком; не так мрачно настроен аптекарь N., и еще миловиднее, вкрадчивее и элегантнее выглядит его счастливый конкурент NN., к которому с большим доверием относятся его клиентки.
В вербное воскресенье, после обедни, вся Московская полна публикой. Весеннее солнце заливает ее сверху и с боков. Если не так уже весело, зато и не так убийственно скучно на улицах, как это бывает по новочеркасскому положению. Все вышли приветствовать весну, все на местах.
Толпа, нагулявшись на Московской, поплела в городской сад. Я последовал за нею и начал обозревать единственную широкую аллею сада, оглушаемого карканьем грачей, которые с высоких ветвей старых лип словно переговаривались о том, где бы им побезопасней начать вить гнезда. Сейчас от входа с Почтовой улицы налево высится изящная ротонда офицерского собрания – единственное здание, если не считать дворца, которое является истинным украшением городского сада. Потом по длине аллеи, уже
несколько подчищенной и прибранной, наподобие старых мухоморов, грязно торчат, покривившиеся на бок, нелепо раскрашенные, нелепо стесанные будки, предназначенные для торговли водами, табачными изделиями, под тир и прочее. Из них особенно накренились две: одна против дворянской ротонды, другая рядом с тиром, потому что обе в минувшее лето подвергались напору жаждущей публики. Я просидел на лавочке против городской ротонды – учреждения, слагающегося из нескольких величин и поэтому является чудом архитектурной комбинации и дегенеративных художеств. Вы только всмотритесь хорошенько в это чудо, которому нет места даже на задворках Солянки, Таганки, Вшибогорки и прочих трущоб нашей Белокаменной. Железная решетка, не выкрашенная, оранжевая, кривая, сточная отделяет лицевую сторону ротонды от садовой аллеи; с другой стороны «ротондный двор» охвачен неуклюжим деревянным забором, который когда-нибудь придушит ту часть публики, которая без билета любуется в щели на всякие комедийные искусства внутри двора. Особенно интересен самый вход: его оберегают две хромые, не то пьяные, будки того типа, какие попадаются на базарах, где ютится чернь, покупающая из них лежащую колбасу, трухлявую тарань и гнилые яблоки; одна из будок, левая, вымазана в грязно-голубую краску, без масла, и над ней витает крылатый амур с выражением крайнего испуга на лице. Другая будка вымазана в желто-грязную краску, с маслом; она подмигивает маленьким окошечком, из-за которого летом обыкновенно виднеется нос кассира, и вся, как оспой, испещрена остатками афиш еще с 1894 года. Узкий проход между будками вводит вас на круглую небольшую площадку, в центре которой тянется к небесам высокий столб; хотя на нем нет соответствующей надписи, но публика и без нее знает, что ей должно гулять вокруг столба, по недостатку места чуть-чуть подвигаясь вперед, как движется старая слепая лошадь по кругу маслобойни. Справа от входа высится собственно ротонда со сценой и местами для зрителей – неуклюжее буро-желто-грязное здание, с голубыми разводами по архитектурным линиям, причем стиль этих линий так прост, как не сложен вид огромной опрокинутой коробки, которой для округления спилили углы, а чтобы она от ветра не наделала бед, ее изрешетили внутри железными болтами, к которым в особенно торжественных случаях можно подвешивать бумажные фонарики. Налево, по другую сторону площадки – будка для музыкантов и несколько беседок. Все вместе – это куча выросших среди мусора пестрых грибов, которые от старости, того и гляди, рухнет своими шапками вниз. А прямо – господствует буфет с террасами в обе стороны.
Сколько в минувшем сезоне на этих террасах было скандалов и побоищ, потребовавших неоднократного вмешательства полиции! Сколько ругани и плоских острот раздавалось здесь под звуки плохого кабацкого оркестра! Чего не предпринимал злополучный содержатель этого заведения, чтобы как-нибудь удержаться материально и хоть на время отстать от скитальческой жизни в разных профессиях: актера, антрепренера, престидижитатора и сочинителя убийственных драм! Скандально закончив сезон, он мечтал о зимнем и выписал венских музыкантов; его воображению представлялось, что он насадит в Новочеркасске московский «Яр» и петербургскую «Аркадию». Но этим и закончилось коммерческо-кабацкое дело содержателя ротонды». (Приазовский край. 86 от 02.04.1898 г.).
1903 год
«Станица Семикаракорская. Император Александр III, будучи наследником престола, совершал путешествие в 1867 году по Дону на пароходе. В станице Семикаракорской для приема Его Высочества была устроена пристань на берегу реки Дон, украшенная посаженными разными деревьями, виноградными кустами с плодами и цветами. Довольно долго пробыл здесь наследник с супругой, смотря на джигитовку калмыков и на их езду на диких неоседланных степных лошадях и верблюдах. Оставшись, по-видимому, всем доволен, наследник взошел на пароход, готовый к отходу. Вслед за ним при не смолкавшем «ура» на пароход посыпались цветы, ветви и виноград. Кто-то из народа, бросив на пароход яблоко, попал им в наследника. На одно мгновение лицо наследника покрыла тень неудовольствия, но тотчас он громко сказал: «Казаки всегда метко попадают». Восторженное «ура» потрясло воздух и не смолкало до тех пор, пока был виден удаляющийся пароход. В.А.К». (Д.О.В. - 74 от 02.04.1903 г.).