- Ты бы, детка, поела немного. Что ж все лежишь лицом к стенке, ослабнешь, не встанешь. Давай, подымайся, я помогу.
Тетя Дарюся, как ее в больнице называли все - и роженицы, и сам медперсонал была необъятной по всем параметрам - и по размерам тела , и по величине души. Не было никого, кого бы она не обласкала, она всех жалела, всех понимала, и любая беда становилась не такой горькой, если прижаться к ее мощной груди и зарыдать. Аленка, пролежавшая несколько дней (она даже не понимала сколько - так, менялся свет с темнотой, что-то приносили-уносили, кто- то теребил ее, совал градусник, колол иголками, говорил что-то укоризненно - всего этого она не воспринимала, почти не чувствовала, и не на что не реагировала. И вот только сегодня, впервые за это черное время - с того момента, как она увидела глаза Александры Ильиничны, их акушерки в которых отражалась беда и до сегодняшних слов тети Дарюси - она увидела, что стена напротив ее кровати беленая, что по ней бегают тени и солнечные зайчики, и что вокруг нее что-то происходит. Аленка позволила на удивление сильным рукам санитарки ее приподнять, подсунуть ей подушку под спину, и посмотрела по сторонам. Глаза видели как-то странно плохо, как будто все было в белесом тумане, но тетя Дарюся ловко ухватила ее за шею, натерла чем-то влажным лицо, и туман рассеялся, вещи стали видется четче, даже слишком
- Ничего, ничего, деточка. Главное, ты деток рожать еще сумеешь, докторица наша волшебница, все в тебе спасла и наладила. Сейчас кушать начнешь, сил поднаберешься, и жизнь опять покатится, только держись.
Аленка села уже сама, уперлась ладонями в жесткий матрас, глянула в лицо санитарки
- Ребенок умер?
Тетя Даруся смахнула пухлой круглой ладошкой слезу со щеки, кивнула, опустила глаза, засуетилась меленько, как мушка лапками - там поправит, там разгладит. Поставила на кровать столик на коротких ножках, повязала Аленке слюнявчик, как маленькой, сунула ей в рот ложку манной каши с вареньем.
- Кушай, Ленушка. Там Зинаида их города приехала, всего понавезла. Сказала - за тобой. Кушай.
Аленка проглотила кашу, отвела руку санитарки, сама взяла со столика чашку с простоквашей, глотнула. Она не чувствовала никакого вкуса - просто теплое и холодное, но послушно ела, потому что ей было все равно.
- А Прокл? С ним что?
Тетя Даруся отошла к окошку, подвигала туда-сюда занавески, вздохнула, повернулась лицом
- Забрали Прошу, беднягу. Следствие ведут. К тебе придут тоже, деточка. Померла Машка-то…
Черный свет сначала сгустился, похоронив все вокруг Аленки, ей даже показалось, что на какое-то время наступила ночь. Но потом она стал светлеть, рассеиваться, и снова перед ее глазами оказалась палата и санитарка, жалостливо смотревшая ей в лицо.
…
- Все, Елена! Хватит, погостила! Завтра за нами шофер приедет, дня ты больше в этой деревне не останешься. Я бы сегодня тебе увезла, да милиция явится, сказали задержаться. Господи! Знала бы, никуда не отпустила. Понадеялась… А та матушка сама шлындра была еще та. Вот ведь, фря!
Баба Зинаида рвала и метала. Она с силой швыряла что-то в разинутые рты сумок, бегала по комнате, что-то складывала, что-то завязывала. Аленка следила за ней глазами, и у нее было такое ощущение, что это не бабушка. а огромная зеленая муха - бьется о стенки, жужжит, мечется.
- Бабушка… Я не хочу в город. Да и детей Проши надо забрать, с кем они будут? С Меланьей этой? Она их погубит.
Баба Зина с размаху села на сундук, открыла рот и выпучила глаза?
- Детей? Проши? Да кто ж тебе отдаст их, детей -то ? Ты кто ему? Там Меланья эта, как черт озверела, орет, что никому девочек не отдаст, сама поднимет. Аж кусается, бросается, как собака. Говорят, аж разумом помутилась, думаю детей у нее заберут. В приют их, Лена отправят, вот так вот. А ты, давай! Чушь не говори!
…
Два городских следователя, или кто они там были, долго Аленку не мучали. Стеснялись, опускали глаза, говорили тихо и не настойчиво. Все записали, дали бумажку Аленке расписаться, она и расписалась, не глядя, не читая. А потом, не обращая внимания на квохчащую, как наседка бабушку, просто сидела у окна и смотрела в ночь.
…
Комната Аленки в квартире бабушки была заброшенной, немного пыльной и совершенно чужой. Присев на диванчик, который она совсем недавно так любила, Аленка аккуратно сложила в стопочку разбросанные ноты, тетрадки, потом подошла к пианино, открыла крышку и сняла вуаль. И пальцы сами побежали по клавишам, нащупывая мелодию, от которой в горле стало горячо и горько.
…
- Елена, ты изменилась, тебя не узнать. Мне не нравится твое поведение, я боюсь за твою психику. Знаешь, что мы решили с Михаилом? Поступать в этом году в консерваторию ты точно не будешь, тебе надо прийти в себя, окрепнуть, забыть это все. Мы тебе отправим в Крым!
Баба Зина говорила быстро и радостно, как будто она, наконец, нашла выход их ситуации и выход ей этот очень нравится.
- К меня в Судаке подруга старая. Мы еще учились вместе, не поверишь. Она примет, поживешь с пару месяцев, подышишь морем, кипарисами, вон, весна уже вовсю. Знаешь, какая там весна! Что скажешь?
Аленка медленно и беззвучно пробегала пальцами по клавиатуре, как будто играла гаммы. Ей было все равно… Ей хотелось просто исчезнуть… Утонуть в этом самом распрекрасном море…