Чёрт сидит у меня в ногах, нервно дергая копытцем и скрестив на груди ручки. Лиловый пиджак с пыльным розаном в петлице накинут на несвежую майку. Под ним прячутся серые семейные трусы. Круглые обезьяньи глазки буравят меня осуждающим взглядом.
— Букет для прекрасной дамы? —
хриплю я, шаря рукой в поисках минералки, и киваю на ворох полевых цветов в его грязной ладошке.
Он больно пихает меня копытцем по голени. Морщусь, но не нахожу сил подняться и отвесить затрещину. Чёрт суёт мне в руку телефон, знаками показывая "звони". На экране уже набрано "More". Палец будто сам по себе жмёт кнопку вызова. Пара гудков — и мне отвечает моё Море. Шепчет: "Написал? Я приду смотреть. Прямо сейчас". Своё "подожди" я сиплю уже в пустую трубку.
Она стремительно целует меня куда-то в бороду и пробегает в ту часть мастерской, где составлены у стены с десяток картин. Подходит к мольберту и откидывает край прикрывающей его скатерти. Смотрит с полминуты. Падает на колени и заливается слезами. И моё сердце щемит от любви и жалости к той, кого сразила её собственная красота.
Я поднимаю её на руки, баюкаю, целуя горячий лоб, и отношу на диван, с которого всё началось.
Мягкое двуспальное чудо в красно-синюю клетку я приобрёл три месяца назад, когда решил, что мой быт чересчур аскетичен и мне не хватает уюта. После тонкого матраца, расстеленного прямо на полу, диван показался мне лучшим местом для сна и путешествий по закоулкам своего разума с бокалом лёгкого вина. "Это только для поиска идей", — говорил я себе каждый вечер. Бокал вина вскоре превратился в бутылку джина, которая в свою очередь стала бутылкой портвейна, а идеи вовсе меня покинули. Всё казалось пошлым и пустым. Даже море, без которого я не мыслил своей творческой жизни. Диван обволакивал мягкой ловушкой. Я выходил из дома только ради добычи спиртного.
В один из этих безвольных и бесполезных дней я увидел её.
Мы встретились взглядом в отражении зеркальной витрины: печальная горилла в мятом пиджаке и ангел в белой тунике и золотых сандалиях. Её глаза были словно наполнены морской водой, смешанной с солнечным светом. Кудри белой пеной спускались на плечи. Даже запах её, лёгкий и свежий, напоминал морской бриз. Она спрятала лицо в ладони и побежала.
— Девушка, не пугайтесь! Подождите, пожалуйста! — отчаянно закричал я и неуклюже затопал вслед за ней.
К моему удивлению и радости она обернулась. Я не помню, что мы рассказывали друг другу, гуляя по городу, но поселившееся в моей груди солнечное тепло мне не забыть. Море снова говорило со мной. В гуле и рокоте его волн я слышал только её имя. Ма-ри-на.
Днями я виделся с ней, а ночами писал, писал так же одержимо и беспробудно, как до того накачивался алкоголем. Диван я закрыл куском брезента — его засаленные подлокотники с россыпью сигаретных ожогов напоминали о разгульных днях — и вновь переместился на старый матрас. С консервов перешел на овощи и воду. А на седьмой день моей новой жизни ко мне явился чёрт. Он вылез из угла, который я по недосмотру не вымел, отряхнулся и направился к столу. Откуда-то из воздуха достал бутылку портвейна и грязный граненый стакан, дохнул в него и протянул мне. Он щелкнул себя по шее и поманил в сторону дивана. Мое удивление вытеснила злость: с минуты на минуту я ждал Марину. Я хотел было отходить провокатора веником, но услышал звонок. Спрятав портвейн под стол, я погрозил чёрту пальцем и пошёл ко входной двери.
Не разувшись и прикрыв ладонью глаза, она проскочила мимо старинного зеркала в деревянной резной раме. В мастерской с любопытством огляделась. Краем глаза я увидел, как чёрт нырнул в стену. Я облегчённо выдохнул. После чая с тортом Марина решила, что не против выпить вина, и я слегка занервничал: мне не хотелось объяснять, почему я не держу в доме алкоголь. И конечно, у меня не повернулся язык предложить ей чёртов портвейн. Взяв с неё обещание не скучать, я отправился в магазин.
Когда я вернулся, Марины уже не застал. Картина, забравшая часть моей души, была открыта. Чёрт пялился на неё, задумчиво ковыряя в носу и потирая правым копытцем левое. На ватмане, закрывавшем стол, рядом с карандашным наброском и следом от стакана чернело "Слишком красива". Я поставил на пол пакет и методично разрушил, разбил и расколотил всё, до чего смог дотянуться. Мне казалось, что и моя жизнь битым стеклом хрустит под ногами. Кое-что уцелело: я не смог уничтожить картину, на которой был изображён мой ангел. Диван и бутылку вина я тоже пощадил и сразу нашёл им применение.
Дурак! Я ведь знал о флорентийском недуге, настигающем слишком чувствительных людей при виде прекрасного, а моё Море было и чувствительным, и прекрасным! Я не мог не воспроизводить образ Марины на любой пригодной поверхности. Я не мог не видеть её. И я не мог не оглушать себя, когда тоска становилась невыносимой. А Марина не могла без меня и моих картин. Мы изредка встречались в моей мастерской, и это только усиливало в нас жажду друг друга. Чёрт теперь не оставлял меня и на час. Поначалу он веселил меня обезьяньими ужимками, позже стал печальным, часто тёр покрасневшие глаза и шмыгал носом. И когда он явился в своём нелепом пиджаке, с букетом иван-чая и вырванных с корнями ромашек, я воспрял духом. Его сморщенное рыльце выражало такую решимость, что она передалась и мне...
И сейчас, обнимая закутанную в плед Марину, я пытаюсь понять, кто из нас болен сильнее. Наверное, я. Ведь именно я вижу, как из стены, рассыпая штукатурку, вырывается демоница — уменьшенная Маринина копия. Кукольное личико искажено гневом, из ноздрей валит сиреневый дым, ручки упёрты в бока. Взглядом она находит дрожащего чёрта. Тот протягивает ей свой помятый букет. Звенит пощёчина, и чёрт плетётся за своей дамой, бормоча что-то примирительное, а она пищит в ответ разъярённым грызуном. Инфернальная парочка растворяется в стене.
Марина сбрасывает на пол плед, подбегает к своему портрету и удивлённо разглядывает его. Пальцами она легко касается холста, берёт меня за руку и ведёт в прихожую, к зеркалу. Спокойно и долго, почти не моргая, смотрит себе в глаза и спрашивает моё отражение:
— Как ты думаешь, надолго они ушли?
Автор: Лариса Потолицына
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ