Субботний день 21 июня для главкома флота Кузнецова прошёл почти так же, как и предыдущие, полный тревожных сигналов с флота. Перед выходными штабные работники обычно прекращали работу раньше, но в тот вечер на душе у многих было неспокойно, и Николай Герасимович позвонил домой:
- Меня не ждите, задержусь, - было чётко сказано в трубку.
Вера Николаевна, его жена, не удивилась: он часто задерживался на работе. Она спросила только, останется ли он ночевать в своём кабинете. Но Кузнецов поспешно ответил:
- Потом расскажу.
Не хотелось говорить на эту тему по телефону, о том, почему так тревожно. В Москве был жаркий и душный вечер. На небе собирались тёмные тучи, деревья на улице стояли, не шелохнув листком, в комнате, несмотря на открытые окна, не чувствовалось ни малейшего движения воздуха.
Затишье царило и в столичных учреждениях. В обычные дни после 18 часов наступала обеденная пора: руководители разъезжались по домам - часа на три, чтобы потом сидеть на работе до глубокой ночи. Но в субботу многие уезжали за город. Деловая страда спадала.
В тот вечер было как-то особенно тихо. Телефон совсем не звонил, будто его выключили. Даже такие "беспокойные" наркомы, как Малышев и Носенко, с которыми Кузнецов был особенно тесно связан, не напоминали о себе вопросом, ставшим уже привычным в последнее время: "Как дела?"
Николай Герасимович сидел в своём кабинете, куда с улицы доносился привычный городской шум - гул машин, иногда громкий и беспечный молодой смех. Он рассеянно перебирал бумаги. Мысли не могли сосредоточиться на них. Совсем незадолго перед тем ему попался на глаза обзор иностранной печати и сводки ТАСС. Самые разные газеты писали о близкой войне между русскими и немцами. Не могли же они все сговориться!
Вспомнилось, как начинались войны в прошлом, особенно Русско-японская в 1904 году. О ней часто упоминали в училище и Военно-морской академии, может быть потому, что её первый акт разыгрался на море. Началась она неожиданным торпедным ударом, который японские миноносцы нанесли по русской эскадре, стоявшей на внешнем рейде Порт-Артура.
Преподаватель тактики в военно-морском училище Галль, человек весёлый и остроумный, умел как-то очень просто, порой в шутливой форме, раскрыть довольно сложные понятия. Рассказ о своём предмете он начинал примерно так:
- Вот у вас есть знакомые девушки - Таня, Оля и Маня. Вам представился случай пойти в театр, а времени уже мало. Вы быстро решаете - кого пригласить? "зайду к Тане, - рассуждаете вы, - если её нет дома, то дальше по пути, - к Оле, ну а в крайнем случае - к Мане, которая живёт около театра". Вот это и есть тактика.
Учащиеся смеялись. Пример был, конечно, упрощённым, но наглядным и доходчивым. Через минуту Галль уже серьёзно и глубоко анализировал известные из истории военные операции на море. Говоря о Порт-Артуре, подчёркивал: не следует удивляться тому, что враг напал без объявления войны - на то он и враг.
Наивно было бы сетовать на его вероломство. Удивляться надо, скорее, нашему командованию, беспечно подставившему флот под удар.
Воспоминания юности потянули за собой пережитое Кузнецовым в Картахене, где, случалось, бомбы начинали рваться раньше, чем раздавался сигнал воздушной тревоги.
Ему вспомнилось напряжение, владевшее моряками в дни хасанских событий, когда они ждали удара японской авиации по Владивостоку...
Размышления Николая Герасимовича прервал заместитель начальника Главного морского штаба В.А.Алафузов. Как всегда, он пришёл с вечерним докладом. Обстановка как будто не изменилась: по-прежнему была очень беспокойной на Балтике, на чёрном море - спокойнее; на Севере не происходило ничего особенного...
Снова оставшись один, Кузнецов позвонил наркому обороны. "Нарком выехал" - сказали ему. Начальника Генштаба тоже не оказалось на месте. Тогда Кузнецов решил связаться с флотами. Поговорил сначала с командующим Балтийским флотом В.Ф.Трибуцем, затем с начальником штаба Черноморского флота И.Д.Елисеевым, с командующим на Севере А.Г.Головко. Все были на местах, всё как будто в порядке. Командные пункты развёрнуты, флоты уже в течении двух дней поддерживают оперативную готовность №2. На берег отпущено лишь ограниченное число краснофлотцев и командиров. В Севастополе в Доме флота, идёт концерт, но в штабах и на командных пунктах работа не ослабевает. Бдительно следят за обстановкой, докладывают обо всём замеченном наблюдатели. Так, дежурный по штабу Черноморского флота подметил, что немецкие транспорты, которые обычно в эти часы находились в море, вдруг исчезли, укрылись в болгарских и румынских портах.
"С некоторым облегчением я подумал, - пишет в своих воспоминаниях Николай Герасимович Кузнецов, - раз командующие на местах, они сумеют, если понадобиться, быстро сориентироваться. Но почему нет никакой информации сверху? Нарком обороны и Генеральный штаб из наших оперсводок знают, что флоты приведены в повышенную готовность. Генеральный штаб по своей линии таких мер не принимает, и нам не говорят ни слова".
В 20:00 пришёл М.А.Воронцов, только что прибывший из Берлина. В этот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал Кузнецову о том, что делается в Германии. Повторил: нападения надо ждать с часу на час.
- Так что же это всё означает? - спросил у него в упор главком флота.
- Это война! - ответил Воронцов без колебаний.
Едва он ушёл, явился адмирал Л.М.Галлер. Он тоже не уехал домой.
Уже около года Галлер занимался судостроением. Он завёл разговор о каком-то документе, касавшемся приёма кораблей. Дело было неспешное и не слишком крупное и сразу стало понятно, что Льва Михайловича привело в кабинет главкома не оно. Он сразу переключился на другой тон разговора, в основном о напряжённой обстановке, о готовности флотов.
- "Октябрьская революция" всё ещё в Таллине и на открытом рейде, - осторожно напомнил он. За этим стоял невысказанный вопрос: всё ли сделано, чтобы обеспечить безопасность линкора?
Они поговорили о положении на Балтике, особенно в Либаве - она беспокоила более других баз.
Около десяти вечера Лев Михайлович ушёл из кабинета главкома. Ещё не стемнело, как вдруг поднялся ветер, закрутил воронками пыль на улице, стал трепать гардины на открытых окнах. Разразилась гроза, хлынул короткий, но сильный дождь, разгоняя весёлую толпу гуляющих.
Главком успел выслушать ещё один, внеочередной доклад Алафузова. С флотов поступали всё новые донесения о неизвестных кораблях, появляющихся вблизи наших берегов, о нарушениях воздушного пространства.
Около 11 часов вечера зазвонил телефон. На проводе был маршал Тимошенко.
- Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне.
Быстро сложив в папку последние данные о положении на флотах и, позвав Алафузова, Кузнецов пошёл вместе с ним. Владимир Антонович захватил с собой карты. Они рассчитывали доложить обстановку на морях. Алафузов оглядывал свой белый китель, он считал неудобным в таком виде идти к наркому обороны.
- Надо бы надеть поновее, - пошутил он, но времени на переодевание не оставалось.
Наркомат обороны и наркомат ВМФ расположены по соседству. Они вышли на улицу. Дождь кончился, по тротуару снова прогуливались парочки, где-то совсем близко танцевали, и звуки патефона вырывались из открытого окна. Через несколько минут они уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С.К.Тимошенко.
Маршал, шагая по комнате, диктовал. Было всё ещё жарко, окна после дождя открыты настежь. Генерал армии Г.К.Жуков сидел за столом и что-то писал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно, нарком обороны и начальник Генерального штаба работали довольно долго.
Семён Константинович заметил вошедших и остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну. Жуков встал и показал вошедшим Кузнецову и Алафузову телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Она была пространной - на трёх листах. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.
Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась. Пробежав текст телеграммы, главком ВМФ спросил:
- Разрешено ли в случае нападения применять оружие?
- Разрешено.
Кузнецов поворачивается к контр-адмиралу Алафузову:
- Бегите! Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один.
Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал, ведь нападения можно было ждать в эту ночь на 22 июня, а она уже наступила!..
Нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И.В.Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение: привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, всё это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю. Вот и генералу армии Тюленеву 21 июня около 2 часов дня позвонил Сталин и потребовал повысить боевую готовность ПВО, генерал тогда командовал Московским военным округом. Это ещё раз подтверждает, что во второй половине дня 21 июня Сталин признал столкновение с Германией, если не неизбежным, то весьма и весьма вероятным. Это подтверждает и то, что в тот вечер к Сталину были вызваны московские руководители А.С.Щербаков и В.П.Пронин. По словам Василия Прохоровича Пронина, Сталин приказал в эту субботу задержать секретарей райкомов на своих местах и запретить им выезжать за город. "Возможно нападение немцев", - предупредил он. Очень жаль, что оставшиеся часы не были использованы с максимальной эффективностью...
В наркомате Кузнецову доложили, что экстренный приказ уже передан. Он совсем короток - сигнал, по которому на местах знают, что делать. Всё же для прохождения телеграммы нужно какое-то время, а оно дорого. Кузнецов берётся за телефонную трубку. Первый звонок на Балтику - В.Ф.Трибуцу.
- Не дожидаясь получения телеграммы, которая вам уже послана, переводите флот на оперативную готовность номер один - боевую. Повторяю ещё раз - боевую.
Трибуц видно ждал подобного звонка и только задал вопрос:
- Разрешается ли открывать огонь в случае явного нападения на корабли и базы?
Сколько раз моряков одёргивали за "излишнюю ретивость", и вот оно: можно ли стрелять по врагу? Можно и нужно!
Командующий Северным флотом Головко тоже был на месте. Его ближайший сосед - Финляндия. Что она будет делать, если Германия нападёт на СССР? Есть немало оснований считать, что присоединится к фашистам. Но сказать что либо наверняка, было ещё нельзя.
- Как вести себя с финнами? - спрашивает Арсений Григорьевич. - От них летают немецкие самолёты к Полярному.
- По нарушителям нашего воздушного пространства открывайте огонь, - был ответ главкома Кузнецова.
- Разрешите отдать приказания?
- Добро.
В Севастополе на проводе начальник штаба И.Д.Елисеев.
- Вы ещё не получили телеграммы о приведении флота в боевую готовность?
- Нет, - отвечает Иван Дмитриевич.
Главком Кузнецов повторяет ему, что приказал Трибуцу и Головко.
- Действуйте без промедления! Доложите командующему.
Они ещё не знали в ту минуту, что от первого столкновения с врагом Севастополь отделяло менее трёх часов.
После разговора с флотами сложилась уверенность, что машина завертелась. В кабинет заглянул снова Галлер. Он спросил "Что нового?" и получил ответ об указаниях, полученных от наркома обороны. Больше всего главкома тревожило положение на Балтике, а Лев Михайлович Галлер - старый балтиец. Стали обсуждать с ним в каком состоянии там наши силы, смотреть карту...
В те минуты, как теперь известно, на вражеских аэродромах возле границы уже подвешивали бомбы к самолётам, пришли в движение фашистские танки и корабли, чтобы нанести первый удар. А в Кремле ещё думали: "Неужели война?" Где-то внутри у каждого ответственного работника продолжала теплиться слабая надежда: может быть обойдётся? Не обошлось. Очень скоро всем предстояло в этом убедиться. Но пока наступало время томительного ожидания. На флотах знали, что следует предпринять. Меры на чрезвычайный случай были точно определены и отработаны.
Приказ о фатической готовности №1 уже передан на флоты и флотилии, дальше - в базы, соединения, и сейчас люди трудятся молчаливо и напряжённо, отдавая себе отчёт в цене каждой минуты. "Я удерживал себя от того, чтобы снова снять трубку. Пожалуй, генерал Мольтке был прав, говоря, что, отдав приказ о мобилизации, можно идти спать. Теперь машина работала уже сама. Лишние приказы могут только помешать". - из воспоминаний Главкома ВМФ адмирала Кузнецова Николая Герасимовича.
А вот так развивались события в ту ночь на флотах: в журнале боевых действий Балтийского флота записано - "23 часа 37 минут. Объявлена оперативная готовность №1". А телефонный разговор Кузнецова с Трибуцем закончился в 23:35... Оперативно и чётко сработали!
Люди были на месте, флот находился в повышенной готовности с 19 июня. Понадобилось лишь две минуты, чтобы началась фактическая подготовка к отражению удара врага.
Северный флот принял телеграмму-приказ в 0 часов 56 минут 22 июня. Через несколько часов было получено донесение командующего Головко: "Северный флот 04 часа 25 минут перешёл на оперативную готовность №1"
Значит, за это время приказ не только дошёл до баз, аэродромов, кораблей и береговых батарей - они уже успели подготовиться к отражению удара.
Хорошо, что ещё рано вечером - около 18 часов - главком ВМФ заставил командующих принять дополнительные меры. Они связались с подчинёнными, предупредили, что надо быть начеку. В Таллине, Либаве и на полуострове Ханко, в Севастополе и Одессе, Измаиле и Пинске, в Полярном и на полуострове Рыбачий командиры баз, гарнизонов, кораблей и частей в тот субботний вечер забыли об отдыхе в кругу семей, об охоте и рыбалке. Все были в своих гарнизонах и командах. Потому и смогли приступить к действию немедленно.
Прошло лишь двадцать минут после разговора командующего с вице-адмиралом Трибуцем - телеграмма ещё не дошла до Таллина, - а оперативная готовность №1 была объявлена уже на Ханко, в Прибалтийской базе и в других местах. Об этом опять же свидетельствуют записи в журналах боевых действий: "Частям сектора береговой обороны Либавской и Виндавской военно-морских баз объявлена готовность №1."
В 02 часа 40 минут все корабли и части флота уже были фактически в полной боевой готовности. Никто не оказался застигнутым врасплох.
Позади были недели и месяцы напряжённой, кропотливой, иногда надоедливой работы, тренировок, подсчётов и проверок. Позади были бессонные ночи, неприятные разговоры, быть может, взыскания, наложенные на медлительность, когда людей поднимали по тревоге. Многое было позади, но все труды, потраченные время и нервы - всё было оправдано сторицей в минуты, когда флоты уверенно, слаженно и без проволочек изготовились к встрече врага.
Первым принял удар на себя Севастополь. Пускай другие вступили в бой лишь на час-другой позднее, но они уже знали: враг пришёл на нашу Родину, война началась! Севастополь встретил нападение подготовленным. Командованию флота пришлось самому принять решение об открытии огня. Стоит напомнить о том, что лишь за неделю до этого всех заверяли: война не предвидится, разговоры о ней - провокация. Чтобы понять, как драматична была обстановка в ту ночь, и какое внутреннее торможение, колебание, неуверенность должны были преодолеть в себе люди, прежде чем твёрдо и мужественно отдать такой приказ.
В субботу 21 июня, как и в предыдущие дни, корабли стояли в севастопольской бухте рассредоточенно, с оружием, готовым к действию. Они были затемнены, и с берега нельзя было различить их силуэты на чёрной воде. Но город вечером 21 июня ещё сверкал огнями. Бульвары и сады переполняла праздничная нарядная публика. "Казалось, ничто не предвещало трагических событий", - так написал об этом вечере Н.Т.Рыбалко, бывший в те часы оперативным дежурным по штабу Черноморского флота.
Около 23 часов в комнату оперативного дежурного заглянул начальник штаба флота контр-адмирал И.Д. Елисеев.
- На несколько минут отлучусь домой, - сказал он.
Рыбалко вновь увидел контр-адмирала меньше чем через два часа, когда тот быстро вошёл в комнату дежурного, держа в руках телеграмму.
"Я не помню дословно, - пишет Рыбалко, - только не ручаюсь за то, в каком порядке были перечислены флоты. Вот эта телеграмма: "СФ, КБФ, ЧФ, ПВФ, ДВФ. Оперативная готовность №1 немедленно. Кузнецов".
Сразу же главной базе был дан сигнал: "Большой сбор". И город огласился рёвом сирен, сигнальными выстрелами батарей. Заговорили рупоры городской радиотрансляционной сети, передавая сигналы тревоги. На улицах появились моряки, они бежали к своим кораблям.
А вот что пишет в своих воспоминаниях адмирал И.Д.Елисеев: "Учитывая тревожную обстановку, мы договорились, чтобы в штабе флота ночью обязательно присутствовал кто-нибудь из старших начальников, облечённый правом в случае необходимости принимать ответственные решения. В ночь на 22 июня на такое дежурство заступил я, начальник штаба. Таковы уж традиции на флоте: самым ответственным считается дежурство с субботы на воскресенье.
В 01:03 поступила телеграмма из Москвы. Через две минуты она уже лежала у меня на столе. Вскоре телеграмма была вручена прибывшему командующему флотом. Это был приказ Наркома ВМФ о переводе флота на оперативную готовность №1. Немедленно привели в действие заранее отработанную систему оповещения. Предусматривалось два способа вызова личного состава: через оповестителей (скрытно) и по тревоге. Сначала я приказал использовать первый способ. Но в штаб стали поступать сообщения, что переход на повышенную готовность осуществляется недостаточно быстро. Тогда я приказал сыграть боевую тревогу. Оперативная готовность №1 была объявлена по флоту в 01:15 22 июня 1941 года".
Постепенно начали гаснуть огни на бульварах и в окнах домов. Городские власти и некоторые командиры звонили в штаб, с недоумением спрашивали:
- Зачем потребовалось так спешно затемнять город? Ведь флот только что вернулся с учения. Дали бы людям немного отдохнуть.
- Надо затемнять немедленно, - отвечали из штаба.
Последовало распоряжение выключить рубильники электростанции. Город мгновенно погрузился в такую густую тьму, какая бывает только на юге. (Кто был, тот знает!) Лишь один маяк продолжал бросать на море снопы света, в наступившей мгле особенно яркие. Связь с маяком оказалась нарушенной, может быть, это сделал диверсант. Посыльный на мотоцикле помчался к маяку через тёмный город.
В штабе флота вскрывали пакеты, лежавшие неприкосновенными до этого рокового часа. На аэродромах раздавались пулемётные очереди - истребители опробовали боевые патроны. Зенитчики снимали предохранительные чеки со своих пушек. В темноте двигались по бухте катера и баржи. Корабли принимали снаряды, торпеды и всё необходимое для боя. На береговых батареях поднимали свои тяжёлые тела огромные орудия, готовясь прикрыть огнём развёртывание флота.
В штабе торопливо записывали донесения о переходе на боевую готовность с Дунайской флотилии, с военно-морских баз и соединений кораблей.
"Примерно к 02 часам 00 минутам 22 июня весь флот находился в боеготовности", - записано у Н.Т. Рыбалко.
Около 3 часов дежурному сообщили, что посты СНИС и ВНОС (службы наблюдения и связи) слышат шум авиационных моторов. Рыбалко докладывает об этом И.Д.Елисееву.
- Открывать ли огонь по неизвестным самолётам? Звонит начальник ПВО полковник Жилин.
- Доложите командующему, - отвечает начальник штаба.
Рыбалко докладывает комфлоту. И тут у них происходит разговор, который воспроизводит в своих воспоминаниях по записи дежурного Кузнецов:
Ф.С.Октябрьский. - Есть ли наши самолёты в воздухе?
Н.Т.Рыбалко. - Наших самолётов нет.
Ф.С.Октябрьский. - Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолёт, вы завтра будете расстреляны.
Н.Т.Рыбалко. - Товарищ командующий, как быть с открытием огня?
Ф.С.Октябрьский. - Действуйте по инструкции.
"Я дословно привожу записи Рыбалко не для того только, чтобы дать характеристику людям, - пишет Кузнецов. - Хочется пояснить, как было трудно принимать первые решения, означавшие переход от мирного времени к войне. Ведь дело касалось Севастополя - главной военно-морской базы Черноморского флота. Отдать здесь приказ об открытии огня всей системой ПВО по неизвестным ещё в те минуты самолётам далеко не равнозначно открытию огня на какой-либо пограничной заставе, привыкшей ко всяким инцидентам. На командовании лежала большая ответственность: с одной стороны, не пропустить безнаказанно врага, а с другой - не вызвать нежелательного осложнения. Несколько позже, когда все флоты получили прямое разъяснение, что война началась, сомнения и колебания отпали".
Естественно, такой ответ не мог удовлетворить дежурного Рыбалко, и он обратился к стоявшему рядом с ним начальнику штаба флота И,Д.Елисееву:
- Что ответить половнику Жилину?
- Передайте приказание открывать огонь, - решительно сказал Елисеев.
- Открыть огонь! - скомандовал Рыбалко начальнику ПВО. Но и полковник Жилин хорошо понимал весь риск, связанный с этим.
- Имейте в виду, вы несёте полную ответственность за это приказание. Я записываю его в журнал боевых действий, - ответил он, вместо того, чтобы произнести короткое флотское "Есть!"
- Записывайте куда хотите, но открывайте огонь по самолётам! - уже почти кричит, начиная нервничать, Рыбалко.
3 часа 07 минут. Немецкие самолёты подходили к Севастополю крадучись, на небольшой высоте. Вдруг сразу вспыхнули прожектора, яркие лучи стали шарить по небу. Заговорили зенитные орудия береговых батарей и кораблей. Несколько самолётов загорелись и начали падать. Другие торопились сбросить свой груз. У них была задача заблокировать корабли в бухтах Севастополя, не дать им возможности выйти в море. Противнику это не удалось. Мины упали не на фарватер, а на берег. Часть попала в город и взорвалась там, разрушая дома, вызывая пожары и убивая людей.
Мины спусклись на парашютах, а многие жители думали, что это выбрасывается воздушный десант. В темноте принять мины за солдат было немудрено. Невооружённые севастопольцы, женщины и даже дети бросались к месту приземления, чтобы схватить фашистов. Но мины взрывались и число жертв росло. Однако налёт был отбит, и рассвет 22 июня Севастополь встретил во всеоружии, ощетинившись орудиями, которые смотрели в небо и в море.
В Москве рассвет наступил несколько раньше. В 3 часа было уже всё видно. Главком ВМФ был у себя в кабинете и прилёг немного отдохнуть на диван, но его тут же поднял на ноги глуховатый звонок телефона.
- Докладывает командующий Черноморским флотом.
По его необычно взволнованному голосу не трудно было понять - случилось что-то чрезвычайное.
- На Севастополь совершён воздушный налёт. Зенитная артиллерия отражает нападение самолётов. Несколько бомб упало на город...
Кузнецов посмотрел на часы. 3 часа 15 минут. Вот когда началось... Нет сомнений - это война!
Главком снимает трубку и набирает номер кабинета Сталина. Отвечает дежурный:
- Товарища Сталина нет, и где он, мне неизвестно.
- У меня сообщение исключительной важности, которое я обязан немедленно передать лично товарищу Сталину, - пытается убедить он дежурного.
- Не могу ничем помочь, - спокойно отвечает тот и вешает трубку.
Тогда Кузнецов звонит маршалу Тимошенко и повторяет слово в слово то, что доложил вице-адмирал Октябрьский.
- Вы меня слышите?
- Да, слышу.
В голосе Семёна Константиновича не звучит и тени сомнения, он не переспрашивает главкома ВМФ. Возможно, что не он первый сообщил Тимошенко эту новость. Он мог получить подобные сведения и от командования округов.
Говорить наркому обороны о положении на флотах, об их готовности - сейчас не время. У него хватает своих дел. Кузнецов снова звонит Сталину и пытается добиться личного разговора с ним. Ничего не выходит. Опять звонит дежурному:
- Прошу передать товарищу Сталину, что немецкие самолёты бомбят Севастополь. Это же война!
- Доложу кому следует, - отвечает дежурный.
Через несколько минут в кабинете раздался звонок. В трубке звучит недовольный, какой-то раздражённый голос:
- Вы понимаете, что докладываете? - это Маленков.
- Понимаю и докладываю со всей ответственностью, началась война.
Казалось, что тут тратить время на разговоры нелепо! Надо действовать немедленно: война уже началась!
Г.М.Маленков вешает трубку. Он, видимо, не поверил Кузнецову.
Кто-то из Кремля звонил в Севастополь, перепроверял сообщение главкома.
Разговор с Маленковым показал, что надежда избежать войны жила ещё и тогда, когда нападение уже совершилось и на огромных просторах нашей Родины лилась кровь. Видимо, и указания, данные наркому обороны, передавались поэтому на места без особой спешки, и округа не успели их получить до нападения гитлеровцев.
После звонка Маленкова главком ВМФ всё-таки надеялся, что вот-вот последуют указания правительства о первых действиях в условиях начавшейся войны. Никаких указаний не поступало.
"Я на свою ответственность, - пишет Н.Г.Кузнецов, - приказал передать флотам официальное извещение о начале войны и об отражении ударов противника всеми средствами, на основании этого Военный совет Балтийского флота, например, уже в 5 часов 17 минут 22 июня объявил по флоту: "Германия начала нападение на наши базы и порты. Силой оружия отражать всякую попытку нападения противника".
В тот момент, конечно, следовало уже не только "отражать попытки нападения", а наносить ответные удары по врагу. Но флот не мог этого делать один, нужны были согласованные планы, единое руководство в масштабе Вооружённых Сил.
Главный морской штаб передал ещё один приказ флотам: "Немедленно начать постановку минных заграждений по плану прикрытия". Помнится, балтийцы просили это ещё раньше, когда перешли на готовность №2, то есть 19 июня. Но я не мог такого позволить - это выходило за рамки моих прав. Поэтому на Балтике этот приказ получили в 6 часов 30 минут 22 июня. Балтийский морской театр беспокоил нас больше других, и мы хотели наверстать упущённое время. Затем было дано дополнительное приказание: "Ставить мины круглосуточно, использовать всё что можно: эсминцы и другие корабли". Помнится Галлер лично звонил в Таллин и просил ускорить эту операцию: ведь нужно было выставить несколько тысяч мин. Командующий эскадрой контр-адмирал Д.Д.Вдовиченко вышел с отрядом прикрывать операцию. С каким риском, выдержкой и сознанием своего долга выполнялась эта опасная операция, писал мне потом командир минзага "Ока" Н.И.Мещерский." (Цитата из книги воспоминаний адмирала Н.Г.Кузнецова "Путь русского моряка". Издательство "Вече", Москва, 2013 год.)