Мой первый приезд в этот пионерский лагерь поразительно ничем не запомнился мне.
Видимо, ничего особенного не произошло. Меня просто посадили в автобус, следом затолкали чемодан в бортовой грузовик, стоящий в конце вереницы одинаковых автобусов. Рано, ещё до начала первой смены, на заводе, где работал мой отчим. Он-то меня и затолкал в автобус по дороге на работу, закинул чемодан, а сам ушёл. Автобус стоял, нагруженный незнакомыми мне детьми, готовый увезти нас в лето.
Отчиму моему был всего год. Год, как мы с ним познакомились. Мне было восемь, и я уже в третий раз менял лагерь. Отчим меня поразил при первом же знакомстве. Не чем-нибудь, а телевизором. Да-да! За год до этого, когда они с мамой приехали ко мне в летний лагерь «Огонёк» на один из «родительских дней» (специальный день в лагере отдыха, когда родители могли приехать к своим детям. Проходил он один раз в месяц. Объявлялся заранее, чтобы обе стороны успели подготовиться), приехали они ко мне не просто так, а с целью познакомиться и заодно навестить.
За время моего отсутствия дома отчим поселился у нас. И не один, он переехал с импортным музыкальным центром и цветным (!) телевизором!!!
О том, что у нас дома есть цветной телевизор, мне сказала мама! Ну конечно же, я ей не поверил! Это было для меня равносильно тому, как если бы она сказала, что у нас на крыше нашей девятиэтажки стоит собственный вертолёт на ходу.
Если вы думаете, что я до этого телевизоров никогда не видел, то видел, конечно. Смотрел чёрно-белые передачи и фильмы на ч/б телевизоре, стоящем как тумбочка на длинных ножках. А вот цветного не видел никогда, но мне о нём рассказывали ребята во дворе, у одного такой даже был!
В общем, отчим мне понравился, я ему поначалу вроде тоже. Он старался для меня, путёвки в лагерь на всё лето выбивал в профкоме, что было определяющим для того, как я проведу это лето и многие последующие тоже.)
Тут наш автобус тронулся, внезапно незнакомые дети сразу запели! Им стала подпевать взрослая женщина в красном платке, назвавшаяся нашей вожатой. Я прислушивался к песням, слов которых не знал. Пели в основном про море и корабли.
Когда мы, наконец-то, добрались до места и высадились из автобусов, вокруг было лето, пахло соснами, среди которых и стояли корпуса зданий, готовых к нашему приёму. Я вслед за всеми отнёс свой чемодан в подвал одного из зданий, где они и хранились под замком. Это было мрачное место, потом, чтобы взять что-то из одежды, приходилось просить ключ и спускаться одному в подвал каждый раз, даже за теми же носками. Я старался максимально долго ходить в одних.
Затем все прошли инструктаж о порядке жизни пионеров в лагере, вернее, я его не дослушал, ушёл незаметно вглубь территории лагеря, чтобы немного поплакать и прийти в себя.
Лагерь «Юнга» принадлежал судостроительному заводу и весь был посвящён морской тематике. От настоящих гребных лодок и парусных яхт до корабельного колокола (рынды), висящего в самом тревожном месте, у столовой, напротив главных ворот лагеря.
Я же вначале набрёл сразу на «рыбку». «Рыбкой» назывался огромный бетонный резервуар, притопленный на полтора метра в землю. Он был вытянут в форме рыбы, с неработающими фонтанчиками по дну периметра и бетонным же мостиком к островку посередине. На островке стоял слепленный из бетона остов пионерского костра, почерневший и местами прогоревший до арматуры. Дополняла архитектурный ансамбль большущая ступенчатая трибуна под пластиковой крышей. Вокруг сосны.
По праздникам в этом месте жгли стволы сосен, складывая их прямо целиком в пионерский костёр. Пока разгорались облитые бензином стволы, детям, сидящим на трибунах, «вожатые» показывали театрализованное представление собственного сочинения или просто пели все вместе про море, раскачиваясь в такт. Было весело.
Большую же часть времени на «рыбке» было тихо и никого. Мне там понравилось. Я часто приходил в это место просто посидеть. А плакать я потом в другой конец лагеря уходил, туда, где сразу за забором проходило шоссе в город. Я подолгу стоял у невысокой деревянной ограды, провожал взглядом проезжающие мимо машины, и по лицу моему беззвучно текли слёзы. Мне хотелось умчаться вслед за автомобилями домой, к маме. Я сдерживался.
Вернувшись от «рыбки», я получил нагоняй и стал вникать в режим лагерной жизни, наполненной строевой подготовкой, военизированными играми, а также общей военно-спортивной подготовкой. В лагере для детей всё было максимально приближено к армии, нас готовили к нападению врагов. Мы должны были уметь дать отпор и победить.
Поэтому больше остального мы готовились к параду Победы. Учились маршировать ровным строем, ходить «в ногу» отрядами, выполнять команды. Каждый отряд был сформирован по возрасту, имел своего командира, красный флаг, на который надо было равняться при ходьбе, и барабанщика, под бой барабана которого можно было чеканить шаг. По утрам, после изнурительной зарядки с физруком, все выстраивались маршем на небольшой площади с невысокой трибуной и мачтой для флага.
Это называлось «линейкой». Группы детей, переименованные в отряды, под предводительством своих командиров замаршировывали на «линейку» и, вытянувшись «по стойке смирно», рапортовали председателю совета дружины пионерской организации лагеря о том, что готовы. В рапорте говорилось о готовности к проведению «линейки», но готовы мы были ко всему. Ко всему, кроме того, что случилось чуть позже, в 90-е годы. К этому был не готов никто. На «линейке» пионерам объявлялись планы на день, обсуждались достижения, награждались отличившиеся. Я завистливо смотрел на тех, кого приглашали подняться на трибуну, благодаря тому, что в чём-то они оказались лучше других. Самым лучшим доставалась честь поднять на мачте под гимн страны красный флаг над лагерем.
Тогда мне это казалось недостижимой мечтой. Все детские глаза, замерев, следили за поднимающимся флагом, губы повторяли вслед за репродуктором слова гимна, который тогда знал каждый. Не весь, конечно, первый куплет, его учили по букварю в первом классе, а дальше — по желанию.
После «линейки» — завтрак и уборка помещений и территории. Да-да, сами наводили порядок!!! И сами убирались в палатах, где жили. На каждый день назначался дежурный, он мыл пол, проверял тумбочки, перестилал кровати, если неровно было застелено. Всё это ежедневно проверялось специальной комиссией, обходящей все помещения. Комиссия так и называлась «обход». До «обхода» надо было всё успеть. Каждому дежурному за чистоту и прилежность ставилась отметка по пятибалльной шкале. Ничто не было во мне так развито в мои 8 лет, как ответственность (абсолютно утраченное с годами чувство), во время своих дежурств я по два раза перемывал полы в палате, перестилал «в идеал» все кровати на 12 человек, проверял отсутствие пыли на подоконниках собственным белым полотенцем и меньше пятёрки никогда не получал.
(Я сейчас рассказываю только о младшем отряде, по-моему, Девятом, самым старшим был Первый отряд, дойдём и до него!)
Дообеденное время можно было провести по-разному, работали кружки, секции. Я записался в библиотеку и читал. Библиотекарь была в возрасте и в звании, в отставке она работала летом с детьми. Милейшая женщина, подполковник запаса, именно ей я обязан знакомством с Мартином Иденом, Феличе Риваресом и Павкой Корчагиным. Эти трое бесповоротно повлияли на моё мировоззрение.
За пением или играми, чтением или рисованием подходило время обеда в столовой. А после — «тихий час», время, когда нужно лечь в кровать и заснуть, что редко получалось. Приходилось имитировать. Как же я не любил дневной сон в младших отрядах! Я лежал с закрытыми глазами и чувствовал, как бессмысленно проходит моя жизнь. В старших отрядах я спал уже с удовольствием, иногда вообще до ужина.
Будили нас там с «тихого часа» и утром так же, включая на полную громкость музыку во всех репродукторах, обильно развешанных по территории лагеря и во всех зданиях, на каждом этаже.
Как только раздавались первые ноты, все вскакивали. Так наступал полдник, лёгкий «перекус» до ужина.
И, наконец-то, можно было идти на озеро купаться. Вода за день прогревалась на солнце, так происходило в большинстве случаев. Проверять её на соответствие нормативам ходил физрук с градусником, заодно и купался сам. Потом было не до этого, он следил за детьми в деревянной купальне. Купальня — это сколоченный из досок бассейн, покрашенный краской и погруженный в воду у берега. Вот только в ней и купались пионеры. У каждого пионерлагеря была своя купальня, так они и стояли вдоль берега озера, как корабли у причала.
По возвращению с купания у всех было личное время, каждый был волен делать, что хочет, если в этот день не показывали кино в клубе или если не было «дискотеки», ну, танцев под громкую музыку в тёмном зале с мигающими разноцветными лампочками.
Я ходил к шоссе смотреть машины или просто читал до отбоя. Отбой — это когда пора спать. Мы ложились в кровати в палате на 12 малышей и обязательно рассказывали друг другу «страшные истории» перед сном.
Даже не представляя тогда, насколько «страшная история» ждёт нас всех скоро, уже через несколько лет, и нашу страну, и нас в ней.
А пока, когда было время, я писал письма домой о том, что у меня всё хорошо, и с нетерпением ждал ответа из дома. Ответ приходил обычно где-то через две недели в бумажном конверте по почте.