Эта миниатюра была написана на конкурс, который по некоторым причинам не состоялся. Жаль, но главное, что сама миниатюра осталась.
«Здравствуй, родная!
Как странно: изо дня в день мы повторяем эти слова, не задумываясь над их смыслом. Здравствуй, будь здоров, не болей… И только дождавшись «жареного петуха», начинаем что-то понимать. Я не жалуюсь, нет. Просто нервничаю немного перед операцией, ты уж извини. Оказывается, я жутко сентиментален; кто бы мог подумать? Вдруг захотелось написать тебе письмо: длинное, витиеватое… как в девятнадцатом веке. Вспомнить нас с тобой. Нам ведь есть, что вспомнить, верно?
Как я шел за тобой от «Новослободской», судорожно перебирая в уме дежурные фразы, с которых можно начать знакомство. И удивлялся, отчего вдруг заспешила эта славная девушка, ведь только что она пересекала вестибюль метро с величавой неторопливостью. Дюймовочка с осанкой королевы… Падение на расплавленный солнцем лед было неизбежным при твоих-то шпильках. Естественный повод возник сам собой. Правда, мне долго пришлось убеждать падшего ангела в том, что я – не маньяк, наконец-то настигший жертву.
Чертовски не хватает смайликов, когда пишешь от руки. Они так удобны: поставил нужную рожицу, и все ясно. Но тогда (пять лет, четыре месяца и шестнадцать дней назад), как и сейчас, мне приходилось искать слова. Нужные нашлись, хоть я далеко не оратор. Но самые важные мною до сих пор не сказаны. Почему? Так уж получилось. Робость влюбленного здесь ни при чем. Просто казалось, что все и так понятно, к чему лишние слова? Глупец.
Но я обязательно исправлюсь. Уже начал, видишь? Написать гораздо проще, чем произнести вслух. Читатель не замечает пауз, не видит смущения. То есть, все довольны и счастливы. Итак…
С твоим появлением жизнь обрела смысл. И это не преувеличение, Мила. Ты – праздник, который не может наскучить или утомить. Я так и живу в той весне, потому что с тобой других сезонов не бывает. Сам себе завидую… Каждый день – будто первый. От полусонной утренней улыбки до тихого «спокойной ночи», которое слегка щекочет ухо. Помнишь, когда ты приходила ко мне еще до свадьбы, то всегда закрывала пальцем дверной глазок? А я нарочно медлил открывать, ловя биение пульса в просвечивающей подушечке пальца. Такого же частого, неровного пульса, как и мой собственный.
Сегодня в нашей палате появился новенький. Совсем молодой парень, с виду – здоровяк, но мы ведь все здесь с одним диагнозом. Весь день хорохорился, шутил, даже песни мурлыкал (собственного сочинения). Так себе шансон, но пара строк мне запомнилась:
«Для меня каждый месяц – март,
Потому что влюблен всерьез».
Будто про нас с тобой, правда?
Все-таки не получается длинно и витиевато, как задумывал. Храпят и постанывают во сне соседи, то и дело сбивая с мысли. Чтобы в свою очередь не мешать им, пишу при свете фонарика, что в зажигалке. Романтичная обстановка, согласись, – под стать моему настроению. Как выяснилось, упражнение в эпистолярном жанре успокаивает и даже умиротворяет. Завтра – серьезный день. Но я, как известно, несгибаемый оптимист, и убежден, что у нас с тобой все впереди. Только теперь ты будешь знать наверняка: я люблю тебя, родная».
Вошедшая в палату санитарка начала молча снимать с одной из кроватей постельное белье. Затем открыла тумбочку и сгребла в целлофановый пакет начатую пачку печенья и пару яблок. Молодой человек, развалившийся на койке у окна, насмешливо окликнул ее:
– Мародерствуем помаленьку, мамаша? Вот вернется наш сосед с операции, все ему расскажу.
– Не расскажешь: отмучился ваш сосед, – буркнула женщина, не оборачиваясь.
Она подобрала с пола выпавший из тумбочки листок бумаги, исписанный с обеих сторон неровным, очень мелким почерком. Скомкала, сунула в карман застиранного халата и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.