Начало рассказа по этой ссылке.
3.
Но дальше еще больше фотографий, где те же мальчик, мужчина и женщина.
Семья жила в этом доме, муж с женой, да ребенок. Что за напасть с ними приключилась? Сложно понять. Потеряли ребенка, но других детей, по-видимому, не было.
Еще настенный календарик с пожелтевшим, но не запыленным листком 24 июня 2003 года. Чтили праздник Ивана Купала? Или хозяйка покинула дом в этот день?
Два десятка лет стоит изба пустой, холодной и нетронутой. И никто в нее не входит, и никто ничего не вынесет. Потому что заговоренное все. Чего тебе, Юлька, непонятно?
Нехитрый мой обед придал немного сил и наглости. Сняла большую раму с фотками, перевернула, и стала отдирать те снимки, где мой отец, чтобы прочесть тексты на обороте. Деревенские раньше любили этими записями баловаться. Да, вот появился рисунок на куске картона с тыльной стороны рамы. Ребенок нарисовал колеса, и они воткнули рисунок сюда. Колеса, соединенные между собой таким образом, что линии с одного колеса заходят наверх следующего, и от следующего дальше также выход линий как из предыдущего колеса – колеса дублируют друг друга – похоже, как у нас.
Дверь распахнулась от сквозняка, пошла – закрыла. Дальше соображаю.
Стоп! Да это никакие не колеса. Языческий символ – спиральный бег солнца, символизирующий бег времени. Как я сразу не допёрла? Выглядит как орнамент, а зачем ребенку рисовать орнаменты, – это рисунок взрослого человека. Даже не рисунок, а перерисовка. Приткнули за фотками для чего-то. А кто клеил эти фотографии и ставил в раму? Вряд ли мужчина. Скорее эта женщина, что расположилась справа от отца.
Так, Григорьевы. Нина, Гена и Толик.
Как Толик? Моего отца звали Николай. Но на всех фотографиях именно Толик. Это не отец! Стоп, стоп, стоп.
Отец рассказывал, что у тети Нины утонул сын. Мальчику было семь лет, осенью должен был пойти в школу, и вот. На реке в День Ивана Купала ребенок плыл на баллоне и соскользнул в воду. Глубина была меньше метра, однако спасти мальчика не удалось.
Насколько мне известно, купаться в реке или озере по языческому обряду в этот день нельзя, а тут ребенок на надувном баллоне, – без разрешения родителей. Мать не могла такое допустить, значит, отец, который этот праздник не признавал, разрешил купаться.
После гибели сына Генка хотел покончить с собой, пытался топиться, трактор в реку загнал, – в итоге бедолага повесился.
Нина одна осталась. Усыхала от горя и молилась своим языческим богам и проклинала богов христианских.
Отец слышал, сестра ее забрала из Моршанска, но потом слышал и другое, – ушла вдова в лес и с концами, там и сгинула.
…Значит, это и есть тот самый Толик, похожий как две капли воды на моего отца. Нормально, если учесть, что два дома рядом. То бишь они могли быть братьями. Но семью Григорьевых называли соседями, никак не родней. Скорее вражда была из-за того, что мой дед путался на стороне, вот и Толика Нине заделал. Какой мужик такое потерпит?
Потом утопленник в семье. Дом, куда я влезла, помнит горе свое, не забыл.
Дверь снова распахнулась от сквозняка. Пошла , закрыла обе двери, в сенцы и в дом.
Значит, Нина поставила рисунок с языческим символом за фотографиями. Что она вкладывала в это?
Тут я услышала стук. Такой, не настойчивый, робкий. Ну вот и объявился тот, кто здесь живет. Пока не штурмует. Я приготовила свой нож, затихла, хотя и так сидела в тишине, в окна он видеть меня не мог – окна законопачены, свет свечи наружу не выходил. Путник, чей след я потеряла, скорее всего живет в этом доме. Увидел мой след.
Еще стук, стало страшнее. Вжалась в лавку, уронила раму с фотографиями. Ухват в одну руку, нож сжала в другой.
Выскочила на крыльцо… За другой избой пробежал мальчик. Ну может приехал кто-то в гости. Вот и бегает их сынишка. Он и стучал так слабенько. Но почему он в летней одежде?
Ладно, присяду, – подумала. Тут я увидела на крыльце тот же рисунок, что на куске картона с тыльной стороны рамы с фотографиями. Тот же языческий символ. Я запомнила его со студенчества, и не могла ошибиться. Язычница Нина собрала фотографии, нарисовала символ и везде его ставила. Я вспомнила одну книжку. Мы все ее читали в «Универе». Кайсаров, Глинка и Рыбаков «Мифы древних славян». Странички как из газетной бумаги. Помню Степанов, наш преподаватель любил вопрос с подвохом: «Что написал Глинка?» И если кто «тупил» и говорил: «композитор написал оперу», то получал «пару». Мы изучали другого Глинку, специалиста по мифам.
Ну что, где этот мальчик? Увидел меня и прячется за сараем? Или опять показалось?
Я вернулась в дом. Я явно приближалась к какой-то тайне семьи. Оставалось несколько шагов.
Я увидела, что сосуды и чаши, это все не для еды, это для жертвенных обрядов. Везде выцарапано солнце: на картонке, посуде, обломке старой прялки. И только одна тарелка сиротливо ждала одного человека, но еды-то не было, возможно, это ритуальное ожидание покойника.
Совпадение или нет, но 24 июня, в праздник Ивана Купалы, солнцестояние и солнечное колесо, достигнув высшей точки на небе, начинает опускаться вниз. Именно в этот день что-то у них произошло.
«24 июня» на фотографии мальчика у реки и «24 июня» на календаре, – в первом случае дата зачеркнута нервным движением руки, а во втором – дата сохранена.
«Сын Геннадия утонул», – говорил отец.
«И утонул он 24 июня», – говорю я.
Рукой, зачеркнувшей дату, двигало отчаяние. На изображении выделяется продавленный след ручки. Эту дату человек ненавидел. Ясно как белый день, мальчик утонул в день Ивана Купала.
Нина не могла смириться с потерей сына. Для нее, как язычницы, было абсолютно непонятно, почему именно в такой праздник она теряет самое ценное.
Муж, как христианин, требовал, чтобы в доме стояли православные святые, – они не спасли ее мальчика, вот поэтому их глаза и уши она заткнула сухотравьем. Отдельный портрет мужа также весь залеплен сухотравьем. Из глаз, изо рта, из ушей торчат стебли высохшей травы. Нина обвиняла его в смерти сына: разрешил купаться и… не досмотрел.
Но принял ли он того мальчика, по-другому, считал ли его своим сыном? Он уже давно догадался, что сын не от него, был смертельно обижен и желал отомстить на ребенке. Эта версия при всем ее ужасе, самая реальная. Подозрения Нины, что муж причастен к тому, что сын утонул не беспочвенны.
К празднику готовились все. Вырубали в лесу молодые березки и расставляли их по бережку. Девушки наряжали берёзки, украшали их лентами и плели венки. Чтобы покумиться, замужние женщины и незамужние девицы целовались через венки. Этнографы утверждают, что главной целью "кумовства" была передача жизненной силы, способности к деторождению. Все женщины становились, как бы сказать, одним божеством, женским божеством, жаждущим продолжения рода. Страшный грех, который скорее всего взял на себя Геннадий может отражаться на потомках обоих домов. Вот и моя проблема родить ребенка.
Язычники всегда ставили идолов и пытались вызвать людей с того света. Сухотравье на иконах и портрете человека я видела впервые. Я сначала подумала, что Нина так выразила свою боль. Но может еще и закрыла им глаза, чтобы они не увидели возвращение ее сына.
У нее на шее явно оберег. Только разглядеть, какой там символ не реально.
А как причастен отец? Отец Толика. Да вот и ответ. А отец ли он ему? Если Толик так похож на моего отца, возможно, отцом Толика является мой дед. Толик с моим папой братья по отцу. Нина прекрасно знала, от кого родила сына. Геннадий страдал и сына не признавал.
Так был его грех в смерти Толика или нет? Тайна, скорее всего, ушла вместе с Геннадием в могилу.
Бедная Нина, она еще больше поверила в язычество. Ей были известны представления древних славян о триединстве миров – Яви (мира живых), Нави (мира мëртвых) и Прави (мира светлых богов), а значит, она думала о возможности жизни после смерти.
Она стала приносить жертвы, чтобы вернуть своего мальчика. Вот до чего может дойти мать ради ребенка. Она не верила в реальность.
Раз ребенка забрали в языческий праздник, значит, в языческий праздник он должен вернуться. А праздник – это жертва. Ей нужны были жертвенные обряды. Не добившись ничего, она решилась на ритуальное самоубийство, в лесу, на капище.
Здесь пахнет кровью. Мне душно. Надо убираться отсюда.
Я бросилась к двери. Но напрасно я ее толкала. Дверь тихо и надежно подперли чем-то снаружи. Скрытный обитатель хутора так незатейливо вмешался в ход моего расследования, он все же умудрился запереть меня – молодец. Теперь ночью приведет ораву своих мертвяков? Не дождется, диверсант хренов. Вот и сон в руку, где дед карабкался ко мне, а не могла пошевелиться. Со стола смахнула всю посуду, придвинула его к углу, под дверцу в потолке, на стол поставила лавку, ту, что была покороче из всех, но тоже тяжеленную, и полезла на чердак.
Помещение походило на сарай, где что-то искали: все перерыто вверх дном и перемешано с соломой. Даже прялка, матрасы, старые штаны и пальто. В щели, куда заметало снег, я попыталась заметить кого-нибудь вблизи дома, но нигде ни шороха, ни души. Может дверь в сенцы заклинило, и никто ее не запирал?
Решила немного пошарить на чердаке. По стенам веники из трав, – увлечение Нины. Банки и склянки в огромном количестве. Наткнулась на игрушки мальчика. Все они были как-то связаны с водой. Алюминиевый катер, деревянный катер, пластмассовые кораблики, резиновые утята и гусята. Высыпала чемодан с мелкими безделушками, пластинками, тетрадками, альбомами, открытками, фотографиями и письмами. Черно-белые портреты стариков, где черным по белому значилось, что родились они в селе Горелово, бежали оттуда от пожаров на хутор Водяное, переселенцы, стало быть.
Заклинания от пожаров и разных напастей, заговоры на тетрадных листах в клеточку. Некоторые разорванные и при этом аккуратно склеенные. Геннадий, видно, бушевал, но Нина знала свое дело, успокоила христианина. Православной церкви то в этих краях днем с огнем поискать.
Но вот в письмах любили же бабы жаловаться, тем более шли разговоры о какой-то сестре. Да вот и письма Нине от других женщин. Тревожные, хотя душу то она не раскрывала. Видно, не легко жилось ей с иноверцем Геннадием. Прятала письма на чердаке, под открытками, к которым он вряд ли имел интерес.
Вот ей пишут:
«…Нина, не переживай, лето было засушливым, ты же знаешь, на Купалу с каких времен проводят обряд утопления покойников — выдергивают кресты, и носят вёдрами воду на могилы, чтобы обильно поливать их. Покойник всегда к дождю. А если залить яму водой, покойник, глядишь, поспособствует осадкам. Вот они и у Толика яму сделали. Ты же знаешь, никакой другой причины там нет».
Ну вот же, ее утешают снова:
«…Нина, ты пишешь, что это наказание, что есть кара, которая тянется, начиная со времен, когда сгорели дома стариков в Горелове, зачем ты на себя все это берешь? Какие жертвы ты готова еще понести?
Еще она жалуется, что на хуторе ее подозревают в измене Геннадию.
«…Нина, собака лает, ветер носит, не слушай дурные языки, не позволяй ему прикасаться к тебе».
Письмо, где речь идет о Толике. Еще до трагедии.
«…Нина, что он себе вбил в голову? Смотри, чтобы он сдуру не сделал чего-нибудь с Толиком, а он может, посмотри, как к ребенку относится, а сам детей иметь не способен».
Значит, муж ее обо всем догадался. И вера у них разная и ребенок не любимый, нагулянный, но жену не выгнал. Выжидал, когда нанести удар, когда отомстить. И дождался, – в языческий праздник, с которым его жена, как все женщины связывала надежды завести ребенка. Он убивает единственного ребенка в их семье. Без сомнения, он видел, что Толик все-таки сильно похож на мальчика соседа. Моя догадка верна: мой дед – его отец, а мой отец – его брат.
Раскрывается эта жуткая семейная тайна – Толик тонет 24 июня не случайно. Ему помогли. И сделал это Геннадий. Уж не знаю как. Кроме ненависти к мальчику, он совершил акт если можно так выразиться, возмездия, и принес ребенка в жертву.
Ногой я выбила дверцу и вылетела из чердака наружу, – ведьма на метле, не иначе. Полет в одну секунду, но какой продолжительный, с каким вздохом… Я так радовалась освобождению. Правда, оно оказалось мнимым. Сугроб меня принял своей мягкой сущностью, как одеяло. Но кто-то там уже поджидал свою жертву, и этой жертвой оказалась я.
Тяжелая сетка с островато-кислым запахом навоза прижала меня к снегу, заставила наклонить голову и раздвинуть руки. Когда ногой не пошевелить и сеткой сковано тело, каждое движение лишь осложняет задачу освобождения от пут.
4.
Я пробудилась от шороха снега, мерного движения саней, и крика возницы на лошадь, что тащила эту тяжелую поклажу по снегу. В нос ударил резкий запах овчины, еще повеяло запахом мокрой соломы. Я была, как младенец, закутана в огромный меховой тулуп, руки прижаты к бедрам, шевелить можно было только головой…
Следующее пробуждение состоялось на черной площадке, освобожденной от снега, под деревянными столбами высотой в два человеческих роста. Между столбами я лежала на каком-то возвышении, но вниз головой и со связанными руками за спиной.
Стать свидетелем жуткой картины капища не составляло труда. В центре площадки зияла огромная яма для костра, рядом был положен на спине с поджатыми к груди ногами скелет человека. Кисти рук лежали рядом с черепом. Череп его находился в стороне, на темени он был пробит острым орудием. Рядом со скелетом лежал топор, оковка деревянной лопаты, замки, ключи, ножи, подковы и обломки посуды. Возможно, так были положены орудия, при помощи которых было совершено жертвоприношение.
Скелет был такой же скорченный, как в древних погребениях славян. Основная версия в страхе живых перед погребенными, ибо такое положение погребённых указывает на стремление препятствовать их возвращению на землю. С этой целью даже отрубали у убиенного обе ступни ног.
…Кругом в один ряд уложены были части туш коров, а по краям площадки были расположены семь коровьих черепов, лежащих на шейных основаниях и повернутых к центру. Чуть поодаль несложно было разглядеть обожжённый череп с позвонками и ребрами.
Я перевернула голову в другую сторону. И увидела лошадь… А точнее, голову и шею, но дальше не было тела животного, оно оказалось разрубленным на части.
Меня чуть не вырвало. Я тупо уставилась в землю под собой. Отдышалась и разглядела тонкую извилистую дорожку, идущую с моей стороны к кострищу, она усыпана была зёрнами ржи, проса, пшеницы, ячменя, овса и гороха, а начиналась с двух перекрещивающихся серпов.
Но не видно никого. Где те, кто меня привез сюда? Где палач и жрец?
И почему во мне нет никакого страха? Может это сон такой? Пора просыпаться, умоюсь и замотаю головой, – «куда ночь, туда и сон».
Отец когда-то рассказывал, как старики грозили им, детям, если будут хулиганить: кидать камни в гусей, залазить в чужой сад, орать ночами под окнами и тому подобное,
Бабайка отведет на Идолище, к жертвенному столбу, а там страшный Боженька накажет.
–А где это Идолище? – спрашивали дети. Им так хотелось самим пойти в разведку.
Старики спорили, даже ругались между собой, выдавать тайну или нет. Скорее всего местонахождение оного они сами точно не знали. Вроде располагалось оно когда-то на месте более раннего селища Матренина долина.
Но отец впадал в стопор, когда вспоминал одну полуслепую бабку, которая уверяла, что на полях хорошие урожаи благодаря тому, что издревле тела погибшим на жертвоприношении были рассечены на множество мелких частей, и закопаны по полям и лесам для процветания земли.
Вдруг меня кто-то поднял, и я увидела людей в рубахах старинных, старинных штанах, и в масках идолов. Меня вытащили из тулупа, раздели донага, я сложила руки на груди, ощутила в них маленький серебряный крестик, в котором меня крестили, вот на меня натянули балахон из грубой ткани. На кострище горел огонь. И все равно мне не было страшно. И холодно не было. И огня я не почувствовала. Может потому, что уста шептали молитву, которую учила, когда мама была жива.
«Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшего силу диаволю, и даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата…»
Я увидела себя идущей по лесу, за тем мальчиком, которого видела, – мальчик то появлялся впереди, то исчезал, – я шла и читала молитву, он оглянулся, будто сошел с той фотографии на стене, и посмотрел так, будто просил защиты, – я шла и читала молитву, я знала, кто он и куда меня ведет.
Но уже имени его произнести не могла, зачерпнула ладонью снег, ощутила холодок во рту, глотнула растаявшую массу, оглянулась – никакой деревни, и зашептала: «…О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь».