Cкучая на перроне в ожидании поезда, я решила провести ревизию сумки. Завалявшийся старый билет на поезд, обёртка от жвачки, квитанция из ателье, конфетный фантик… Я воспитана и интеллигента, поэтому таскаю сор с собой, пока не увижу урну. Просто вокруг мало урн.
Когда объявили прибытие поезда, стоянка по расписанию пять минут, приготовила билет… На нём красовалась дата прошлого месяца. Я выбросила только что купленный билет вместо старого! Метнулась к кассе – табличка «обед».
Урна была висячая, тяжёлая, антивандальная: не опрокинуть. Я сначала с отчаянием шуровала в ней зонтиком, а потом рукой залезла в мусор. Чего уж там, отмою в туалете в поезде. Если удастся попасть в поезд, конечно.
Две женщины с рюкзаками недоуменно смотрели на мои манипуляции. Недавно я видела их, болтающих ногами на пустом лотке мороженщицы в тенёчке пыльных акаций.
- Выставка-продажа, – объяснила мой взгляд одна из них, худощавая, спортивная блондинка. – Вот только никто не берёт. Товар немного залежалый, говорят.
Они расхохотались. Блондинка решительно присела рядом. Узнав про мою беду, не раздумывая, легко перевернула урну и разворошила мусорный холмик.
Кто-то из прохожих возмущался и называл нас хулиганьём. Кто-то пожимал плечами и фыркал. Кто-то снимал на телефон и щелчком отправлял в лучи мировой не прошенной славы.
Билет отыскался, слегка запачканный банановой слизью. Блондинка вытащила влажные салфетки, протянула мне. Представилась:
– Галя. А у нас места рядом.
Её плотненькую подругу звали Валя. В наше время было принято называть девочек такими крепкими, короткими, простыми именами.
***
В купе уже сидел пассажир со щетинистыми, как у мальчишки, волосами, потный и красный от жары. На нём был серый пиджак и тёмно-синяя рубашка, застёгнутая до горла на мелкие белые пуговички. Положив локти на стол, он читал… газету «Моя семья»! Судя по крайней степени истрёпанности, старый номер, переходящий из рук в руки купейный старожил. Я с любопытством заглянула в разворот: «Бог даст зайку – даст и лужайку».
Вошла проводница. По-хозяйски отогнув край матраса, присела забирать у нас билеты (и мой, извлечённый из урны многострадальный). Подвигала толстой попой, будто делая гнездо.
– Какая возмутительная, вопиющая безответственность! – мужчина внезапно с раздражением швырнул газету на стол. Видно было, что он соскучился и ему не терпится размять язык. – Вот из-за таких бездумных статеек у нас полстраны незапланированных заек. А ведь рождаются и с изъяном, и умственно отсталые. По-нынешнему, особенные люди, – он добавил в голос порцию сладкого яда, сколько смог.
– Можно? – Галина забрала газету, вынула карандашик. Скинув кроссовки, забралась с ногами в угол и углубилась в кроссворд, ища одиночные неразгаданные слова
– Что же в этом плохого? – возразила я. – Мне, например, нравится. Солнечные дети, дети дождя. Ещё есть индиго, фиалковые дети. Красиво.
– А по мне так дебил и есть дебил. А ведь попробуй назови – засудят. В наглую требуют, качают права: «Государство нам должно!». Не дашь – с локтем откусят.
– Сущая правда, – подтвердила проводница, рассовывая билеты по кармашкам. И ещё энергичнее повозила попой, устраиваясь основательно, удобно в своём гнезде. – Недавно иду по дорожке, тороплюсь. Впереди мамочка с инвалидной коляской. Ни объехать, ни пройти. Я влево – она влево. Я вправо – она меня подрезает, норовит колесом по ноге проехать. Видно, что нарочно. Да плечом, плечом меня теснит: мол, куда впереди Его Величества короля, не суйся. Мы тут главные, а ты за нами пыль глотай. Агрессия так и прёт.
– А может, это защитная реакция? – тихонько, как бы про себя, спросила Галина и вписала слово в клеточки.
– Я всю жизнь вкалываю, – обрадовался мужчина поддержке и в доказательство показал тёмные ладони. – Пенсия тринадцать тыщ. А этим «особенным», только на свет из мамы вылезли, по 20 штук, неизвестно за какие заслуги.
– Позави-идовали, э-эх! – пристыдила плотненькая Валя – и отвернулась к окну.
Проводница ещё посидела, ожидая продолжения. Но разговор тут же и иссяк как ручеёк. Она нехотя поднялась и пошла дальше, переваливаясь на венозных ногах, совершать железнодорожный сбор, как грибник с корзиной.
Мы сходили умыться и переодеться. Галя появилась в васильковом сарафане, в цвет глаз. И снова поразила меня своей, не по возрасту, собранной в тугую пружинку фигуркой, юным, упругим разворотом плеч.
***
Щёлкнула задвижка. К нам просунула кудрявую голову поездная офеня, лет шестидесяти. Заулыбалась, втащила большую дорожную сумку. Мы потеснились. На нашу просьбу освободить столик на десять минут, мужчина норовисто мотнул своим ёршиком и не двинулся с места.
Пришлось высыпать товар на мою постель. Возбудились, защебетали. Галя, заплатив за какой-то чудо-крем, потеряла к нам интерес.
Офеня рассказала, что на досуге занимается скандинавской ходьбой и йогой («Сбросила десять кило!») – и предложила складные палки и коврик для упражнений. Валя рассказала, что для похудения ест десять яблок в день и пьёт сырые яйца, а рыбу ест исключительно дикую. Офеня покопалась в недрах сумки и предложила брошюру: там был «чёрный» список рыб, вскармливаемых на химии и ещё кое-чем, не буду портить вам аппетит.
Валя посоветовала для красоты и молодости умываться водой, настоянной на банных берёзовых вениках. Я объяснила, какой сорт спитого кофе лучше использовать вместо скраба – кожа изумительная, мягкая как у ребёнка. Офеня тут же вытащила таблетки для омоложения…
Мужчина отодвинулся и смотрел на нас как бы с изумлением и даже страхом. Помните, в фильме «Иван Васильевич меняет профессию» у Юрия Яковлева ползут вверх брови, когда Крачковская снимает парик и оказывается коротко стриженной? Казалось, наш сосед, как царь, вот-вот вскрикнет: «Да вы ведьмы!».
К его счастью, шабаш быстро свернулся. Бесовские притирания, зелья и яды исчезли в ведьминой сумке. Офеня, оседлав её, улетела в соседнее купе, оставив за собой искушающий, дьявольский запах пробников помады, лаков и духов.
***
Поужинали. Мужчина от совместного стола отказался, пожевал что-то из кулачка всухомятку. Потом вынул из чемодана толстую книгу в чёрной обложке без названия и погрузился в чтение.
Валя вынула планшет и стала нежно гладить пальчиками экран, ища что-нибудь интересненькое. И ведь надо же, вы замечали: порой точно кто-то наблюдает за нами и подкидывает странные совпадения? Будто поддразнивая мужчину-параплегафоба, ведущий громко объявил: «Сегодня речь пойдёт о мальчике-инвалиде и его маме». Шло известное вечернее ток-шоу. Сосед бурно завозился и углубился в книгу, только уши в венчике жёстких волос торчали из страниц.
Телесюжет вкратце: женщина попивала, на укоры мужа отвечала что-то вроде: «Раньше пила – ничего, нормальные родились» (о старших детях). На сей раз природа не стерпела.
Ведущему – грозе органов опеки, районных администраций и сельских поселений – нравилось чувствовать себя в роли карающего меча и огня. И ещё Деда Мороза. Героиня с сыном – крупным парнем с разумом двухлетки – также не осталась без подарков. Трепеща, округлив глаза от благоговейного ужаса, глава поселения перечислял отступные: благоустроенная муниципальная квартира в собственность, оплаченные поездки в социальный центр в такси…
Ведущий, исполнив свою роль и раскланявшись, скромно удалился. Массовка рукоплескала, эксперты утирали слёзы платочком. А я представила, сколько в эту минуту несчастных матерей инвалидов вскрикнуло, заломило руки и заметалось по ту сторону экрана от острой, невыносимой несправедливости. И бросилось атаковать местные власти: и нам, и мы хотим! Квартиры, оплаченные поездки в легковых авто. Чем мы хуже?
Но уже закончилась лубочная передача, Дед Мороз разгримировался и стал обычным больным, смертельно усталым пожилым человеком. И мешок с подарками пуст: в сущности, там был единственный подарок для везунчика из миллионов…
***
– Эта система обречена на гниение, – вдруг мрачно, с отвращением сообщил мужчина, обращаясь к солидной чёрной книге. Планшет уже переключился на медицинскую тему. Щебетал голосом врачихи о том, что статистика рождаемости улучшилась, так как понизилась смертность нежизнеспособных детей…
– Природа очищает себя, – чревовещал Чернокнижник, – а люди нарушают естественный отбор, создают культ инвалидов. Немощным изо всех сил продлевают жизнь. Скоро мы станем жить в мире калек и одиноких молодящихся старух (камень в наш огород). – Он убеждённо и страстно повторил: – Человечество обречено на вымирание!
– Так-таки всё человечество?
Сосед облил нас презрением:
– Не всё. Пока так называемая европейская цивилизация извращается, дрябнет и дряхлеет, Восток наливается силой. Он ещё покажет.
– Если кто и есть жертва естественного отбора – так это ты, – шепнула Валя в адрес Чернокнижника. А вслух игриво-опасливо спросила:
– Вы сектант или террорист?
Тот, не удостоив ответом её глупый женский вопрос, уткнулся в книгу. И снова ненадолго. Задержав палец на строке, с неподдельной горечью патетически вопросил:
– Нет, но почему?! Пушкин, Лермонтов рано сгорели. Есенин тоже. Маяковского взять… Вампилов вон утонул. Сколько бы ещё бессмертных произведений они создали! Но чем бесполезнее для общества человек (красноречиво покосился на нашу кучку чудодейственных, продлевающих жизнь витаминов) – тем больше заботится о своём никчёмном здоровье.
Сектант попался начитанным, даже знал Вампилова.
– В таком случае, – парировала Галина, – самые полезные люди – это запойные алкоголики. Вот уж кто совершенно не заботится о своём здоровье. А самый никчёмный – Стивен Хокинг.
… – Господи, это же фанатик! Мизантроп, настоящий женоненавистник. Раскольников, блин, выискался. Дай ему топор – пенсионерок порешит, – ужасалась в тамбуре Валя. – Ископаемое какое-то, динозавр. Сандалии на толстых носках… И книга, небось, Домострой. Воображаю, каково с таким сокровищем живётся жене. Небось, поедом бедняжку ест, пикнуть не даёт, морит своими нравоучениями. Иудушка.
Мы дружно пожалели незнакомую нам тихую, забитую женщину, непременно в платочке.
***
На станции «Психоневрологический интернат» (честное слово, не выдумываю!) Галина попрощалась с нами. Мы вышли её проводить.
Места здесь были живописнейшие. Прямо от вокзала в гору круто поднимался густой, горячий от солнца лиственно-хвойный лес. Как девчоночьими бусами, он был увит со стороны перрона диким красным и белым шиповником. В цветках лениво и сладко возились, гудели осы и шмели. Запах стоял чистый, медвяный, голова после душного купе закружилась. Я переспросила:
– Вот такое у станции название: «Психоневрологический интернат»? А почему не Медовая, не Благодатная, не Лесная, наконец?
– Это райцентр так называется. Здесь только благодаря интернату теплится жизнь. Своего рода градообразующее предприятие. Администрация, школа, садик – благодаря ему пока ещё не закрыли. Весь район кормится. Все от мала до велика – обслуживающий персонал. Должности передают детям, как самое дорогое наследство, – объяснила Галина. Она гибко заломила плечи, как крылья, закинула на спину рюкзак. – Раньше как было? Путники находили источник, воду – тут и останавливались, строились, закладывали село. Есть вода – есть жизнь. Всё живое зарождалось и кипело вокруг воды. А теперь вот вокруг таких интернатов.
«Раньше здоровые кормили инвалидов, а нынче инвалиды кормят здоровых, – подумала я. – Может, Чернокнижник в чём-то прав?».
***
Сосед спать лёг вместе с курами, в семь вечера. Не раздеваясь, повернулся спиной, поджав ножки к животу. А мы на планшете гостили на Валиной страничке в «Одноклассниках». Рядом с ней почти всюду просматривалась сонная, болезненно полная девочка, потом превратившаяся в рыхлую девушку. В пресную, словно бы размытую, никакую: с пятном вместо лица.
– Подружка?
Валя изумлённо на меня воззрилась:
– Не узнали? Это же Галина.
– Шутите?! Близко не похожа.
Серый пиджак недовольно задвигался:
– Нельзя ли потише? Дня им мало…
В коридоре Валя рассказала: с Галкой дружили, сидели за одной партой. Да, вот такой она была: толстой, вялой, с тусклыми глазами. Рохля и размазня ужасная. На ходу спала. И институт закончила (между прочим, блестяще, информатика), и замуж вышла как бы во сне.
Муж, раскусив Галю, быстро загнал её под плинтус – тоже своего рода Чернокнижник. На людях высмеивал, называл «моя клуша». Заставил уйти с работы (вокруг чужие мужики). Полный запрет на родственников, подружек. Киндер, кюхе, кирхе.
Кстати, киндер у них замечательный получился. Девочка. Лицом и характером ангелочек. Видно, Галя всю свою загнанную, забитую душу в неё влила.
Есть пословица: здоровый камень грызёт – больному и мёд горек. Для Гали мёд был горек, потому что дочка-студентка жила в другом городе. Приготовит Галина что-то вкусненькое, а кусок в горло не лезет. Ах, грустит, как бы терепортировать эту вкуснятину дочечке, чтоб и она покушала!
И вот дочка попадает в автомобильную аварию, страшную. Шли с подружкой в институт, на тротуар выскочило сверкающая иномарка хозяина жизни – и впечатала девчонок в стену.
В моду входит не ремонтировать автомобиль. Боевое крещение. Гордо демонстрируют треснутое лобовое стекло, вмятины на корпусе. Будь их воля – они бы и человеческую кровь, и ошмётки кишок с капота не смывали. С удовольствием бы бахвалились в своих ночных клубах количеством жертв, как охотник – срезанными рогами и бивнями. Как морской волк – шрамами. Как военный лётчик – «звёздочками» от подбитых самолётов противника.
Подружка – насмерть. А вместо прелестной, умненькой девочки – пускает слюни овощ в кресле. Папаша умотал, быстро нашёл утешение на стороне. Жильё было Галино, а то не постыдился бы на раздел подать.
– Вы мне о Галиной метаморфозе расскажите, – поторопила я.
– Так и я о ней. Галка совсем крылышки опустила, опухла от слёз. Такая апатия навалилась: хоть вместе с дочкой в простыни заворачивайся и на кладбище ползи. Но однажды – это она потом рассказала – ночью её будто кто-то за шкирку встряхнул. Да грубо так, зло, с нечеловеческой силой: ты мать – значит сильная. Пропадёшь – и дочка пропадёт: кому она, кроме тебя, нужна?
Какие адовы круги ей пришлось пройти – о том Галя не рассказывает. Ни чуда, ни везения, ни счастливой случайности. Всё своими ногами исходила, своим горбом вынесла, своей головой добилась. Через три года – хорошая работа: она же с красным дипломом кончила. Сейчас на руководящей.
Всё ради дочери. Устроила в интернат в палату «люкс». Питание, массаж, прогулки, бассейн, личная сиделка. Каждые выходные ездит, за уходом строго следит, если что не так, даёт нагоняи. С дочкой как с ровней разговаривает, рассказывает, что случилось за неделю.
Дальше – больше. Записалась в фитнес, начала следить за собой. Похудела, подтянулась, загорела, помолодела. В кои веки лицо, уткнувшееся в землю, подняла. Скулы обозначились, затвердели. Прямизна во взгляде появилась («Да сами видели, какая она у нас!»). Жених хороший на горизонте замаячил, Галина пока присматривается. Я, говорит, не мужа себе ищу, а отца Оленьке (дочке).
***
– Полюбуйтесь: я его у вагона жду, а он дрыхнет, паразит!
Ранним утром мы с Валей подскочили от визгливого голоса. Подбоченившись, над нашим соседом стояла маленькая сухая женщина (действительно, в платочке) и осыпала его руганью.
Он вскочил, виновато втянул щетинистую голову в плечи. Бормоча оправдания, засуетился, в панике хватаясь то за сандалии, то за чемодан.
В окне мы видели проплывавший перрон и семенившего Чернокнижника. Женщина, которую мы вчера жалели, гнала его тычками в спину, как козу.
Мы с Валей сказали значительно: «Мда-а…» – и переглянулись.
– А книгу-то настольную?! Талмуд свой забыл, как же он теперь без него?
С опаской открыли, ожидая увидеть под чёрной обложкой зловещие крючки, таинственные знаки, иероглифы… Это был дешёвый дамский роман, какие продают в вокзальных киосках. Чтобы не бросался в глаза бульварный глянец с красоткой, книга была засунута в обычный чёрный пакет.
Загляните на мой канал!