Смотрел на него так, будто оценивал и определял место в какой-то своей иерархии, и, судя по всему, место ему присудил вполне такое себе ничего, возможно даже на одной из верхних строчек рейтинга.
— Ну что, Петруччио, тебя ведь Петруччио зовут, я не ошибся? — соответствую я твоему табелю о рангах? Прошел проверку?
Здравствуйте, дорогие, любимые подписчики и читатели канала «ДиНа»!
Рассказ «И шамана нет, и бубна нет, а ощущения такие же…» — это 34 часть рассказа про «дичь» по имении Эдик. Так уж получилось, что у истории про странную белую кошку Томасину образовался вполне себе самостоятельный вбоквел.
Насколь длинным и масштабным он будет — не знаю. Но все рассказы про Эдика я буду помещать в отдельную подборку, а не в «Томасину». Ну, а поскольку вбоквел берет свое начало в истории про Томасину, то ниже привожу ссылки на начало истории про Томасину и на предыдущую часть и начало истории про Эдика.
Начало истории про Томасину:
Начало истории про Эдика:
Предыдущая часть про Эдика:
— Мряу! — кот, явно чувствуя родственную душу, чуть было не начал разговор — так ведь редко удается с интересными людьми поговорить! — Максим не в счет, он свой и уже привычный — да только тут же получил сигнал-предупреждение от Томасины, что он де балбес, и за ним глаз да глаз нужен, и, вообще, зря его взяли, надо было дома оставить, а то болтать готов с каждым встречным и поперечным. Петруччио попытался протестовать, Эрнест Вильгельмович, мол, не встречный-поперечный, а родной дядя Эдуарда, и это что-то да значит. Но, куда ему против Томасины: мысленная оплеуха прилетела довольно ощутимая, заодно и пояснение, что «дядя» — это отнюдь не равноценно «хороший и надежный человек». Мы, мол, его первый раз видим, ничего о нем не знаем и, вообще, веди себя, мой хороший, скромнее, мне тут работать надо, а я вынуждена за тобой следить! Пришлось Петруччио заткнуться и не экспериментировать. А так хотелось…!
— Что же ты замолчал? Ведь явно что-то хотел сказать.
Коту ничего не оставалось, как только мысленно взвыть. А вслух промяукать что-то типа того: прошел, прошел, только мне пообщаться с тобой не дают, — и гордо, и одновременно обиженно удалиться на ручки к Максиму, ему-то можно пожаловаться, он свой, он поймет.
— Не переживай, Петруша, сейчас мы у Эдуарда спросим, может, у него креветки есть или рыбка, заешь свой стресс.
Нашлись и креветки, и рыбка.
Петруччио трапезничал и заедал свой стресс, Томасина работала, она успела тихо и осторожно пробраться поближе к Юрию, так, чтобы и рядом быть, но при этом не быть замеченной «пациентом». Максим для всех заинтересованных объяснял еще раз всё про корсет для собаки, про нагрузки, диету и лечение. Слушали его внимательно все без исключения, и даже Эрнест Вильгельмович в том числе. Вроде и к собакам он отношения как такового не имеет, но на одной же территории будут находиться, поэтому и слушал. Чтобы не дать какое-нибудь не то лакомство невзначай или, наоборот, остановить излишние поскакушки и прыжки, которые, оказывается, новой собаке пока нельзя. Или поправить корсет если что.
Томасина с диагностикой закончила чуть раньше, чем Максим с лекцией, и вскоре все уже сидели за столом. Чай, бутерброды, немного выпечки да фруктов. Собаки лежали рядом, кошки сидели на коленях: Петруччио, все также нахохленный, у Максима, а Томасина — у Эдуарда.
Разговоры шли общие, но больше про собак, да еще Эрнест Вильгельмович изредка задавал вопросы Максиму про его работу. Юрий в основном молчал, лишь один раз высказался, не в тему, но поправлять его никто не стал.
— А я ведь вспомнил. В больнице тогда лежал, врачи говорили, что я встану, пойду, я сомневался: лежу ведь пластом, ноги не шевелятся, сесть даже сам не могу. И как-то лежу, глаза закрыты, и заходит медсестра, капельницу поменять. Не одна зашла, с какой-то девушкой, вроде как из ординаторов. Думали, что я сплю. А я и глаза открывать не стал, потому что про меня говорить стали. Медсестра говорит, что жалко, мол, ей меня, такой молодой, а уже инвалид, вторая ей отвечает, — Так вроде как врачи хорошие прогнозы дают, — а медсестра, дословно не помню, но что-то типа, — Так они всем хорошие прогнозы дают, не будут же человеку, которого буквально с того света вытащили, говорить, что всё, кирдык, на ноги не встанете. Больной же тогда и жить не захочет, и все труды насмарку, а они что, зря старались что ли.
Сказал, и снова замолчал. Поскольку продолжения не последовало, да и сам Юрий сразу переключился на собаку, все сделали вид, что ничего не заметили и продолжили свои разговоры.
Минут через двадцать Максим с Томасиной и Петруччио засобирался домой: официальная миссия — передача собаки — была выполнена, дольше задерживаться незачем, да и дела есть. Эдуард только и успел спросить у Томасины, не хочет ли она ему что-либо сказать, в ответ услышал, что Максим ему позвонит и всё подробно расскажет, не сейчас и не здесь ведь объяснять.
Гости уехали, Юрий отправился к себе, Дарюша пошла вместе с ним, Васька почапала следом. Проводить и проконтролировать на всякий случай. Мало ли. В гостиной остались Эдуард и Эрнест Вильгельмович.
— Рассказал бы ты мне подробнее про своих гостей.
— Дядя, у тебя интерес к кошкам и к ветеринарии проснулся?
— Не ерничай. Животных я люблю. Другой вопрос, что постоянно в разъездах, поэтому и не завожу никого. Я про другое…
— Ну, не знаю, что тебе сказать. Максима ты только что видел, он — ветеринар. Да и сам я с ним не так давно познакомился, как раз, когда Дарю пришлось спасать. Он собаку на ноги поставил. Ну, а сюда пригласил, чтобы он еще раз все подробно, уже на месте, рассказал, показал, объяснил. Сам понимаешь, с учетом Юрия, собака же его, а в клинике это не так удобно было бы. А то, что кошек Макс с собой взял — не в клинике же их ему оставлять было. Это потом за ними заезжать надо было бы, а так он сразу от нас к себе домой поехал.
— Ты меня за идиота-то не держи.
— Упаси боже, дядя, ни в коем разе, даже не думал, с чего ты взял?
— Ну, а что ты мне тогда, как слабоумному, говоришь все то, что я и так уже из разговоров понял?
— Э… А что тогда ты хотел знать?
— Да понимаешь…, — дядя замолчал на какое-то время, Эдуард успел себе кофе сделать, и лишь тогда дядя продолжил, — Был я как-то в одном племени, с шаманом общался, зашел разговор про общение с духами, я не спорил, но, вот как-то не верил, что каких-то там духов можно вызвать… Что они вообще есть… Сидим, разговариваем, трубку курим… И что уж он решил меня к «высокому» приобщить, не знаю. Костер горит, шаман в бубен бьет, что-то там поет, и кажется мне через какое-то время, что слова его звучат как пение ветра, что это не он поет, а сам ветер, горы и деревья со мной общаются. Вскоре и сам я начал танцевать, и чудилось мне, что слышу я язык зверей, и духи со мной общаются, — и дядя снова замолчал на какое-то время, видимо вспоминая те события. Потом словно встряхнулся и продолжил совсем другим тоном, — Но, там ладно, травки там всякие, в костре поди, что было дурманящее, да в трубке, а тут-то ничего такого не было и нет, а вот ощущение такое же. Словно бы… Нет, язык зверей я не слышал, но, вот ощущение было такое, будто они нас понимают. Вот, всё, что мы говорим, понимают. А кот этот, будто бы даже сказать что-то хотел, да кошка ему не дала.
— Мда, дядя…, — Эдуард молчал и судорожно соображал, а что мог еще заметить или услышать дядя? — может, он и слышал, да только напрямую не говорит, чтобы за психа не сочли?
— Ладно, не обращай внимания. Спал сегодня мало, не выспался, вот, видимо, и чудится всякое. И, да, тебе, наверно, завтра Элеонора позвонит. Чтобы все точки над «i» расставить, как говорится, — и ушел к себе, как ни в чем ни бывало.
Эдуард так и остался сидеть.
Думай и гадай теперь, слышал он что-то или ничего не слышал? Скорее бы уж Макс позвонил.
Максим позвонил только вечером. Эдуарду повезло — как раз гулял с Василисой, так что мог разговаривать спокойно, не боясь, что кто-то услышит. Точнее, что никто из людей не услышит.
— Ну, что я тебе хочу сказать, Томасина выяснила всё, что её интересовало: блок себе сам Юрий поставил, но, не без помощи других. Точнее, всё было примерно так, как мы и предполагали. Случайно услышал, решил, что про него, и…
— Так он за столом про это сказал!
— Да нет, то, что он за столом сказал, это, так скажем, уже вторая часть Марлезонского балета. Еще до этого было. Он только-только из-под наркоза выходить начал, такое, знаешь, пограничное состояние — вроде и не в отключке уже, но сознание еще замутненное. И к нему в палату прорвалась девушка, у неё родители в ту же аварию попали. Твоего брата вытащили, а её родителей спасти не смогли. Да, она знала, что твой брат не виноват, что он такой же пострадавший, но, то ли из-за эмоций плохо соображала, то ли просто с ним, как с тем, кто в таком же положении, поделиться хотела, не знаю. Только вот она там рыдала, кляла всех, говорила, что лучше бы все остальные погибли или она сама, а её родители живы бы остались. Её быстро вывели, но и того, что она наговорила, видимо, хватило. Твой брат этого, конечно, не помнит, но, мозг такая штука, что хранит всё. Вот, Томасина и нашла это. А то, что Юрий за столом сказал, всего лишь упало, получается, уже на удобренную почву. Плюс он сам, не сознавая, считает себя тоже в какой-то степени виноватым. Что виноват в смерти родителей. Что он жив, а они — нет. Вот вам и результат. Если кратко — сам себя наказывает. Неосознанно. Томасина, конечно, подправила его завихрения, но, по-хорошему, сказала, что еще бы встретиться надо. Но, позже, когда уже будет понятно, есть прогресс или нет.
— Ага, понял. Заеду, наверно, завтра к тебе на работу, чтобы более подробно расспросить. Сейчас мне это в голове уложить надо. И как-то еще Юрию ведь сказать надо…
— А вот этого не надо. Томасина сказала, что вот говорить ему ничего не надо. Достаточно того, что он сам вспомнил.
— Хорошо. Я что еще хотел спросить, скажи, точнее, спроси у Томасины: мой дядя их слышит?
Продолжение — «Чувствующий» дядя и «незаслуженная конфета» — см. ссылку ниже.