Групповой портрет из книги "100 лет с правом переписки. Народный роман". Саратов, 1961
Григорий Иоффе
"Если у вас нету тёти" в Саратове - не беда. А если есть, то вам вообще бояться нечего, даже горя от ума. У меня есть. Для одних тетя Люда, для других бабушка, для меня - просто Люда. Вот, сидит на фотографии с племянницей. А вчера позвонила и сообщила, что купила на OZONе мою книгу "100 лет с правом переписки" и начнет по ней повторять историю нашей семьи вместе с историей государства российского ХХ века. "Как прочту - позвоню, а пока только картинки посмотрела... Столько воспоминаний!.." Тоже дело, картинок там штук 400!
Не удержался, открыл книгу: будто и не я это писал лет шесть назад. будто бы о Саратове, а на самом деле о социализме, в котором мы жили в те "застойные" и прочие годы. Неплохо, надо сказать, жили...
Брат Гена в том году закончил первый класс, а я сдал экзамены за седьмой. Бабушка с мамой сшили нам новые рубашки – из одного материала, но разных фасонов, и мы втроем, с Геной и бабушкой, в конце июня отправились в Саратов. Прямых поездов из Ленинграда туда не было (впрочем, нет их и сейчас). Ехали с пересадкой через Москву, с Ленинградского вокзала надо было перебраться на Павелецкий. Недели через три, когда мы уже чувствовали себя в Саратове, как дома, к нам присоединились папа с мамой. Однако, они выбрали другой путь – более быстрый: прямым рейсом на самолете Ил-14, теперь уже легендарном. Особенно ценили его северяне и полярники: лучшего самолета для ледовой разведки не было тогда, нет и до сих пор. Родители этот полет тоже помнили долго: по пути в Саратов самолет попал в грозу, их изрядно потрепало и покачало. Тогда только еще начиналась эра более устойчивых к погодным переменам, более крупных и вместительных самолетов типа Ту-104 и Ил-18, которые брали на борт до 110–120 пассажиров, то есть втрое больше, но Ил-14 все еще был незаменим.
Мы с дядей Колей (отцом Люды и бабушкиным братом) поехали встречать родителей на аэродром. Употребляю именно это слово – аэродром, в нем есть что-то от первобытной авиации, когда не было еще бетонных взлетно-посадочных полос и самолеты садились в чистом поле. Раскинувшееся перед нами степное пространство аэропортом, или, бери выше, воздушной гаванью, назвать было трудно. Во всяком случае – при взгляде на него из ХХI века. Наконец, где-то неподалеку приземлился ожидаемый нами лайнер (!). С трапа спустились десятка три пассажиров. Они шли к нам по сухой, выжженной солнцем траве. Среди них, действительно, оказались папа с мамой.
Уже стемнело, когда мы сели то ли в трамвай, то ли в автобус, и отправились на улицу, название которой не помню, в маленькую двухкомнатную квартиру Фирсовых. Набилось нас туда порядочно: четверо хозяев, нас, ленинградцев, пятеро, и тетя Зина, сестра бабушки с Урала с внучкой, итого – одиннадцать душ. Но тогда это никого не смущало: у привычных ко всякого рода неудобствам и лишениям советских людей гостеприимство, если так можно выразиться, было в крови. Да и жизнь в целом при «проклятых» коммунистах, которыми теперь пугают детей в школе, а взрослых в телевизоре, и в 50-е, и в «застойные» 70–80-е годы, была спокойной и душевной: мы тогда умели радоваться успехам друзей и выручать их в трудные моменты, любили шумные застолья, капустники и песни под гитару, умели общаться друг с другом, а не с другом-гаджетом. Это были времена расцвета не натужного, а вполне естественного советского романтизма, с книгами Александра Грина и песнями Юрия Визбора, со «страной мечтателей», «голубыми городами», с тайгой, куда «только самолетом можно долететь», с голосами Марка Бернеса, Владимира Трошина и Эдиты Пьехи. А если где-то и был застой, то уж точно не в мозгах.
За нас тогда не думали смартфоны и ноутбуки. А великие книги писались от руки или на пишущей машинке. Назовите из ныне здравствующих писателей автора, близкого по масштабу Юрию Трифонову, Федору Абрамову или Василию Гроссману. Застой. Теперь каждая смазливая певичка или успешный спортсмен награждаются званием «великий». Застой. На каких экранах вы увидите сегодня комедии, равные тем, какие снимали действительно великие Эльдар Рязанов и Леонид Гайдай? Сегодня – «Ёлки» и «Быстрее, чем кролики».
Настоящий-то застой в умах и пришел вместе с перестройкой. Да, мы жили во многом по определенным правилам, в которых, конечно, было немало лжи, запретов, двойных стандартов. Но ложь от правды отличали и от души хохотали над очередными фантазиями и глупостями, которые провозглашались с трибун партийных съездов. Сегодня лжи куда как больше, в том числе и о том, как мы жили в застойные годы и какой это был ужас. А жили мы достойно и надежно, и если не хватало свободы внешней, мы восполняли ее личной, внутренней. Кроме того, у нас была стабильная и предсказуемая социальная защита и вполне достойная зарплата. Хотя хотелось, конечно, большего. Когда хотелось слишком сильно, мы успокаивали друг друга по-философски глубокомысленно: всех денег не заработаешь. И посмеивались над теми, у кого в каждом глазу было по полтиннику, а своя рубашка напрочь прилипла к собственному телу.
У таких ребят было два пути. Первый, естественно, криминальный. Второй – заколоченное напрочь при Сталине и приоткрывшееся во времена Брежнева окно в Европу, а оттуда и куда подалее. Один из таких целеустремленных прагматиков, инженер-программист Саша Львов, жил с нами на одной площадке в скороходовском кооперативном доме, и я имел немалое удовольствие наблюдать за его умением ценить каждую монетку и за развитием его беспокойной мысли. Шла вторая половина 70-х годов. Нам лет по тридцать. У него уже была конкретная цель: свалить в Америку. Он четко просчитал, какие навыки, кроме собственно профессиональных, понадобятся ему в стране «золотого чистогана». Все было разложено по полочкам. Перво-наперво: знать английский язык, уметь водить машину. Он пошел на языковые курсы, сдал на права и купил хорошо подержанный горбатый «Запорожец». Все это, конечно, серьезно опустошало семейный бюджет, но в дальнейшем должно было окупиться сторицей, сполна, а то и выше крыши. Я тоже собирался тогда уехать, и тоже – как можно подальше. Как ни крути, а кроме душевного нашего практического социализма, в котором среди друзей и близких мы проживали свои веселые дни, работая, зубоскаля, воспитывая детей и попивая портвейн, был и научный, хотя и теоретический, основанный на историческом и диалектическом материализме. Что это такое, мы не знали, хотя и сдавали по этим предметам экзамены, но суть этих явлений понимали. Нам говорили: социализм не за горами. А армянское радио отвечало: а мы живем за горами. Мы смеялись над дряхлыми вождями, но писали в своих газетах лишь то, или почти то, что нам разрешали писать те же самые вожди. Казалось, что уехав подальше, не продавая Родины, туда, где романтики должно быть побольше, чем в зациркулированном Ленинграде, ты обретешь и бóльшую степень подцензурной свободы.
Мы с Сашей уехали в одно время: Саша в США, а Гриша на Колыму. Общие знакомые потом рассказывали, что хорошо образованный в СССР Саша своего добился: и хорошо устроился, и обеспечил себе и своим детям просчитанное на годы вперед безбедное существование. А Гриша, после пяти лет работы на Колыме и Чукотке, написал об этих благословенных краях три книги, которые не принесли ему никаких финансовых дивидендов, но помогли сохранить в себе то человеческое, чего было так много в романтическом социализме, и чего все меньше и меньше в пришедшем ему на смену развесистом капитаклизме, со всеми его мнимыми свободами.
Нам казалось, например, что мы избавимся от партийной цензуры, и станет «всё можно». А оказалось – можно лишь то, за что «уплачено». Вместо партии большевиков – партия денег. Старый избитый афоризм «Кто платит, тот и заказывает музыку» (вариант: «Кто девушку ужинает, тот ее и танцует») вдруг стал главным законом жизни, перечеркнув Моральный кодекс строителя коммунизма, списанный с Моисеева Десятословия. Златой телец снова в моде. Богатых все меньше, бедных, само собой, все больше. Пенсионеры, которым государство обязано платить «ни за что», – враги народа. Вот и подумаешь: а может, вернуться назад, к уравниловке? В 1961-й, в глушь, в Саратов. Когда гости безмятежно спали вповалку на полу и все были счастливы просто потому, что встретились после долгой разлуки. Бабушка обняла сестру Зину в Саратове впервые за 30 лет…
О Саратове тоже расскажу: в одной из ближайших публикаций.
