Предыдущий фрагмент здесь.
Часть 1. Глава 3 (окончание)
Алексей прочел документ под номером 4 «Записка от д’Аршиака к Пушкину»:
Нижеподписавшийся сообщает господину Пушкину, что он будет ждать у себя дома до 11 часов вечера этого дня и после этого часа на балу графини Разумовской лицо, которому будет поручено заниматься делом, которое должно закончиться завтра. В ожидании ответа он свидетельствует г-ну Пушкину совершенное уважение.
Виконт д’Аршиак. Вторник 26 января 1837*
*Перевод с французского выполнен мной.
— Чрезвычайно занимательная записочка, — оживился Саша. —
Вот если бы ее Пушкин в действительности получил и захотел поехать объясняться с этим д’Аршиаком к тому домой или на бал к графине Разумовской* , то ничего бы у него не получилось: адресов-то
нет. Или он в оба места вхож запросто?
*Разумовская Мария Григорьевна (1772–1865) — графиня, урожденная княжна Вяземская, по первому мужу княгиня Голицына. Фрейлина, статс-дама. Имела скандальную репутацию. В 30-е годы XIX века содержала салон в Санкт-Петербурге на Большой Морской улице, где устраивала пышные приемы.
— Это хоть и с натяжкой, но можно объяснить тем, что адреса
могли исключить переписчики документов. Адрес этого виконта
мог быть на конверте, — сказала Лидия.
— Переписчик оставил бы след, если бы что-то исключил. Но мы
имеем дело с подложным документом, и отсутствие по крайней мере
одного из адресов— еще одно тому доказательство, — возразил Саша.
— Обратите внимание, здесь адресов нет, но проставлена дата.
На других записках дат не было, — заметил Алексей.
Они прочли документ под номером 5 «Вторая записка от д’Аршиака к Пушкину»:
Милостивый государь!
Я продолжаю настаивать на просьбе, изложенной в записке, которую имел честь послать вам вчера вечером. Мне необходимо в кратчайшие сроки переговорить с выбранным вами секундантом. До полудня я буду дома; надеюсь до этого времени встретиться с тем, кого вам будет угодно прислать ко мне.
Примите, милостивый государь, уверение в моем глубочайшем уважении.
Виконт д’Аршиак.
С.‑ Петербург. Среда 9 ч. утра. 27 января 1837*
*Перевод сделан мной с французского оригинала, представленного выше.
— Здесь кроме даты еще и время появилось — 9 часов утра, — обратила внимание Лидия. — Да, и еще обратный адрес — Санкт-Петербург, — сказал Саша. — Обычно люди на письмах и записках время не указывают, это ни к чему. А здесь, наверное, это сделано для того, чтобы подложная корреспонденция вписалась в придуманную дуэльную историю. — Интересная мысль, думаю, ты прав, — согласился Алексей и продолжил читать. Документ номер 6 «Письмо от Пушкина к д’Аршиаку» Лидия взяла из рук брата, когда тот закончил чтение, и прочла еще раз про себя:
Господин виконт!
Я не желаю, чтобы праздные петербургские сплетники были в курсе моих семейных дел, поэтому я категорически не согласен ни на какие переговоры между секундантами. Я привезу моего только на место встречи. Так как г-н Геккерн является оскорбленным и вызвал меня, то он может сам выбрать для меня секунданта, если увидит в том надобность: я заранее принимаю всякого, даже если это будет его егерь. Что касается времени и места, то я всегда готов к его услугам. В соответствии с нашими традициями для нас, русских, этого достаточно. Прошу вас увериться, виконт, что это мое последнее слово, мне более нечего сказать вам относительно этого дела, и я не тронусь с места до окончательной встречи. Примите уверение в моем совершенном уважении. А. Пушкин.
Между 9:30 и 10 ч. утра*
*Перевод сделан мной с французского оригинала, представленного выше.
— Послушайте, да это же совсем другое письмо! — воскликнула
она. Увидев в глазах Саши и Алексея немой вопрос, Лидия стала
объяснять:
— Обратите внимание, что в письме, которое Пушкин якобы написал Бенкендорфу, говорится, как он занимался розысками автора анонимного «Диплома рогоносца» и выявил семь или восемь лиц, которые получили такое же послание в двойном конверте, но ему, Пушкину, не отослали.
— Хотел бы я знать, как он это выявил. Ему пришлось бы ходить по домам и спрашивать, не получал ли кто адресованный ему «Диплом рогоносца», или задавать такой вопрос в публичных местах, — сказал с усмешкой Саша.
— Понятно, что о письмах, полученных не им, человек никак узнать не может, если ему специально не скажут. И то, что автор письма к Бенкендорфу знает, сколько «Дипломов рогоносца» было разослано, еще раз доказывает его подложность. Но я хотела сказать о другом. Сам факт, что Пушкин якобы искал автора и получателей анонимных писем, свидетельствует, что его совершенно не заботила сохранность семейной тайны. Он где-то даже ссылался на le bruit public*.
*Le bruit public — толки в обществе (франц.)
А вот записка к д’Аршиаку начинается с категорического отрицания Пушкиным возможности переговоров между секундантами, чтобы его семейные дела не стали предметом обсуждения в петербургских салонах. Не странно ли?
— Да, странно, — отозвался Саша.
— И вообще в этом письме просматривается совершенно другое отношение автора к дуэли, нежели в предыдущих. Здесь пишущему все равно, где и когда она произойдет, кто будет секундантом. Он называет предстоящее событие просто rendez-vous*, хотя до того употреблял слова duel, provocation** и так пекся о своей якобы поруганной чести, что собирался даже устроить скандал и ославить своего оппонента не больше не меньше как в глазах голландского короля и русского царя.
*Rendez-vous — свидание, встреча (франц.).
**Duel, provocation — дуэль, вызов (франц.)
И еще вспомните, что в пушкинском романе «Евгений Онегин», когда была дуэль между героями, секундантом Онегина был его слуга, француз Гильо. А тут тоже есть намек, что секундантом может быть кто угодно, но, правда, не serviteur, а chasseur*
Не serviteur, а chasseur — не слуга, а егерь (искаж. франц.)
Но у голландского посла Геккерна здесь егерей нет и быть не может.
— Так ты хочешь сказать, что это настоящее письмо Пушкина, адресованное неизвестному нам человеку, которое несколько изменили, чтобы поместить среди подложных? — удивленно спросил Алексей.
— Да, я так думаю.
— То есть дуэль у Пушкина все же была, но не с Дантесом и не такая, как ее описывает Жуковский, — подытожил Саша.
— Подожди, не торопись, — возразила Лидия. — Вызов на дуэль, судя по этому письму, был, а вот что за ним последовало, неизвестно. Но я уверена, что если дуэль все же состоялась, то Пушкин отправился на нее как на rendez-vous, он не собирался ни кого-то убивать, ни умирать и имел намерение примириться с оппонентом, принести извинения, если это необходимо. Человек, описавший в своем романе, как из-за глупой гордыни и ложного стыда один друг убил на дуэли другого, иначе поступить не мог.
— Он-то не мог, а с ним, получается, могли сделать все что угодно, — задумчиво произнес Саша.
— Алеша, читай, пожалуйста, дальше, — попросила Лидия.
Алексей прочел документ под номером 7 «Письмо д’Аршиака к Пушкину»:
Милостивый государь!
Оскорбив честь барона Жоржа Геккерна, вы обязаны дать ему удовлетворение. Это зависит только от вас. Здесь не может быть и речи, чтобы мы что-то приняли на себя. Со своей стороны барон Жорж Геккерн полностью готов к поединку и просит вас не медлить. Любая задержка будет воспринята им как отказ дать подобающее ему удовлетворение и попытка воспрепятствовать должному окончанию дела.
Предварительная встреча секундантов, необходимая перед каждым поединком, станет, если вы будете продолжать отказываться, одним из условий барона Жоржа Геккерна, а вы мне вчера сказали и сегодня написали, что согласны на все его условия.
Примите, милостивый государь, уверение в моем полном уважении.
Виконт д’Аршиак.
С.‑ Петербург. 27 января 1837*
*Перевод сделан мной с французского оригинала, представленного выше.
— К чему такая настойчивость в требовании переговоров между секундантами? Мне думается, что это не просто так, — сказал Саша.
— Ну, давайте предположим, что я — злоумышленник и решил убить кого-то под видом дуэли. В этом случае мне надо заранее знать, кто у этого человека будет секундантом, чтобы спланировать, как этого секунданта заставить молчать, — начал рассуждать Алексей.
— Подкупить или тоже убить, например, под видом ограбления? — продолжила Лидия.
— Скорее второе, чтобы наверняка, — ответил Алексей. — Но Пушкин своим несерьезным отношением к дуэли избавил своих убийц от необходимости лишать жизни еще кого-то, кроме него самого. Возможно, он таким образом, сам того не сознавая, спас человеческую жизнь. Это письмо маскирует тот факт, что у Пушкина не было своего секунданта. А тот человек, которого считают секундантом, Данзас, на самом деле может быть убийцей.
— Вот это поворот! — воскликнул Саша. — Давайте читать дальше, быть может, найдем другие подтверждения этой версии.
Документ номер 8 «Письмо д’Аршиака к князю Вяземскому» вызвал оживленное обсуждение:
Князь!
Вы хотели знать подробности печального дела, свидетелями которому были я и господин Данзас. Я сообщу их вам с тем, чтобы вы передали это письмо г. Данзасу для прочтения и удостоверения подписью. Была половина пятого, когда мы прибыли на место. Сильный ветер заставил нас искать укрытие в небольшой еловой роще. Так как глубокий снег мешал противникам, пришлось расчистить борозду протяженностью в двадцать шагов, по обеим краям которой они были поставлены. Барьеры обозначили с помощью шинелей; каждый из противников взял по пистолету.
Полковник Данзас подал сигнал, подняв шляпу. Г-н Пушкин оказался у своего барьера почти сразу; а барон Геккерн сделал к нему четыре или пять шагов. Оба противника начали прицеливаться, через несколько мгновений раздался выстрел. Г-н Пушкин был ранен; сказав об этом, он упал лицом вниз на шинель, изображавшую барьер, и лежал неподвижно. Когда подошли секунданты, он приподнялся и сказал: «Подождите!» Пистолет, который он держал в руке, был весь в снегу, и он взял другой. Я хотел воспрепятствовать этому, но барон Жорж де Геккерн знаком остановил меня. Господин Пушкин, положив левую руку на землю, уверенно прицелился.
Раздался выстрел. После этого барон де Геккерн упал раненый. Рана господина Пушкина была слишком серьезной для того, чтобы продолжать поединок, и он закончился. После выстрела он дважды терял сознание, но после некоторого времени забытья он пришел в себя и уже более не лишался чувств. Его положили в сани, и при езде по очень плохой дороге на протяжении полуверсты он страдал, но не жаловался. Барон Геккерн, поддерживаемый мной, смог вернуться в свои сани, где он ждал, когда его противник будет увезен и я смогу сопровождать его в етербург. На протяжении всего действия обе стороны вели себя спокойно, хладнокровно и с достоинством.
Примите, князь, уверения в моем глубоком уважении.
Виконт д’Аршиак.
Петербург. 1 февраля 1837 г.*
*Перевод сделан мной с французского оригинала, представленного выше.
— А кто такой этот Вяземский и почему письмо с рассказом о ходе так называемой дуэли адресовано именно ему? — задался вопросом Алексей.
— Он тоже как бы поэт, но лично мне его произведения не нравятся, они мне кажутся злыми, — ответила Лидия. — Тетя Лиза говорила, что на балу у Синявских пересказывали свидетельства Жуковского и Вяземского о смерти Пушкина. Думаю, можно с уверенностью утверждать, что эти двое действуют в сговоре. А это письмо, полагаю, призвано между прочим показать, будто Вяземский — друг и наперсник Пушкина, знающий подробности его смерти от непосредственного свидетеля дуэли.
— Очень несуразно все здесь описано, — заметил Саша. — Как я понял, изначально место было выбрано не в лесу, а где-то еще. Но в лесу, где снегу по колено и надо площадку вытаптывать, они спрятались от ветра. По мне так уж лучше на ветру стоять, чем по сугробам лазить, особенно перед стрельбой. И еще. Раненый человек crie, а не dit*, как здесь сказано. Если ушибешься или порежешься, и то вскрикиваешь, а Пушкин, получив ранение в живот, спокойно сообщил об этом всем окружающим.
*Crie, а не dit — кричит, а не говорит (искаж. франц.)
— Так здесь же все ложь, злонамеренный и плохо сработанный вымысел от начала до конца, — возмущенно сказала Лидия.
— Что плохо сработанный, это точно, — присоединился Алексей. — Обратите внимание, что д’Аршиак здесь пишет, как раненый Пушкин страдал, лежа в санях при езде по плохой дороге.
— У нас зимой для саней дороги хорошие, снег все сравнивает, — сказала Лидия.
— Я не о том. На деле этот д’Аршиак не мог видеть Пушкина во время езды, потому что должен был находиться в других санях.
— Вот это наблюдательность! Снимаю шляпу, — изумился Саша.
— Да ладно тебе! Хотя, постойте, тут вот еще что написано: «…il avait attendu que le transport de son adversaire fut effectué et que je puisse l’accompagner à Pétersbourg»* Непонятно, почему д’Аршиак не мог сопровождать Дантеса в Петербург, пока Пушкина не отвезли куда-то за полверсты…
*…он ждал, когда его противник будет увезен и я смогу сопровождать его
в Петербург (франц.)
— Наверное, потому, что никакого д’Аршиака не существовало, — предположил Саша. — Его придумали плохие сочинители, но не просчитали до конца, где и когда он должен находиться и что делать. Поэтому и вышло криво.
— Мне думается, что это все получилось не просто так, а в результате своеобразного смешения правды и вымысла, и эту правду надо постараться каким-то образом отсюда извлечь, — сказала Лидия.
Саша скептически покачал головой.
— Наверное, такое возможно, но только пока совершенно непонятно, как это сделать, — сказал он.
— Давайте дочитаем, тут немного осталось, — предложил Алексей.
Документ номер 9 «Письмо К. К. Данзаса к князю П. А. Вяземскому» вызвал у Лидии бурю негодования.
Милостивый Государь, князь ПЕТР АНДРЕЕВИЧ.
Письмо к вам от г. д’Аршиака о несчастном происшествии, которому я был свидетелем, я читал. Г. д’Аршиак просит вас предложить мне засвидетельствовать показания его о сем предмете. Истина требует, чтобы я не пропустил без замечания некоторые неверности в его рассказе. Г. д’Аршиак, объяснив, что первый выстрел был со стороны г. Геккерна (Дантеса) и что A. С. Пушкин упал раненый, продолжает: «Les témoins s›approchèrent; il se releva sur son séant et dit: “attendez!” L’arme, qu’il tenait à la main, se trouvant couverte de neige; il en prit une autre. J’aurais pu établir une réclamation, un signe du baron Georges de Heckern m’en empêch». Слова A. C. Пушкина, когда он поднялся, опершись левой рукой, были следующие: «Attendez! je me sens assez de force pour tirer mon coup»*.
*Когда подошли секунданты, он приподнялся и сказал: «Подождите!» Пистолет, который он держал в руке, был весь в снегу, и он взял другой. Я хотел воспрепятствовать этому, но барон Жорж де Геккерн знаком остановил меня (франц.). Слова А. С. Пушкина, когда он поднялся, опершись левой рукой, были следующие: «Подождите! У меня достаточно сил, чтобы выстрелить» (франц.)
Тогда действительно я подал ему пистолет, в обмен того, который был y него в руке и ствол которого набился снегом при падении раненого. Но я не могу оставить без возражения замечание г. д’Аршиака, будто бы он имел право оспаривать обмен пистолета и был удержан в том знаком Геккерна (Дантеса). Обмен пистолета не мог подать повода во время поединка ни к какому спору. По условию каждый из противников имел право выстрелить; пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, набившийся в дуло пистолета Александра Сергеевича, усилил бы только удар выстрела, a не отвратил бы его. Никакого знака ни со стороны г. д’Аршиака, ни со стороны г. Геккерна (Дантеса) дано не было. Что до меня касается, то я почитаю оскорблением для памяти Пушкина предположение, будто он стрелял в противника с преимуществами, на которые не имел права. Еще раз повторяю, что никакого сомнения против правильности обмена пистолета сказано не было. Если бы оно могло возродиться, то г. д’Аршиак обязан был объявить возражение и не останавливаться знаком, будто бы от г. Геккерна (Дантеса) поданным. К тому же сей последний не иначе мог бы узнать намерение г. д’Аршиака, как тогда, когда бы оно было выражено словами; но он их не произносил. Я отдаю полную справедливость бодрости духа, показанной во время поединка г. Геккерном (Дантесом); но решительно отвергаю, чтобы он произвольно подвергся опасности, которую мог бы от себя отстранить. Не от него зависело уклониться от удара своего противника после того, как он свой нанес.
Ради истины рассказа прибавлю также замечание на это выражение: «Геккерн (Дантес), неподвижный до тех пор, — упал». Противники шли друг на друга грудью. Когда Пушкин упал, тогда г. Геккерн (Дантес) сделал движение, чтобы подойти к нему; после же слов Пушкина, что он хотел стрелять, он возвратился на свое место, стал боком и прикрыл грудь свою правою рукою. По всем другим обстоятельствам я свидетельствую справедливость показанийг. д’Аршиака.
С совершенным и проч. К. Данзас. Февраля 6-го дня 1837 года.
— Какой ужас! — Лидия была крайне возмущена. — Этот, с позволения сказать, старый друг в своем письме мелочно обсуждает подробности замены пистолета, когда речь идет о поединке со смертельным исходом, а не об игре, правила которой можно трактовать по-разному. Конечно, письмо мог сочинить не сам Данзас, а тот же Жуковский, но суть от этого не меняется. Я думаю, Алеша прав: скорее всего, Данзас и есть убийца. Кстати, он подполковник, значит, у него могут быть охотничьи угодья и егеря. Быть может, именно Данзас устроил провокацию и вызвал Пушкина на дуэль. А Пушкин, скорее всего, писал письмо, в котором отказывался от переговоров секундантов, некоему человеку, который представлялся секундантом Данзаса.
Лидия вздохнула и потерла руками виски.
— Знаете, мне сейчас кажется, что это все какой-то тяжелый сон, — сказала она. — Мне трудно поверить, что такое может быть на самом деле. Судя по этим письмам, Жуковский и этот Данзас страшные люди…
— Маменька, вы слишком сильно переживаете. Впечатлительным дамам, наверное, не следует читать об убийствах.
— Опять ты, Саша, за свое… Я не собираюсь падать в обморок, у моих резких слов не будет тяжелых последствий ни для меня, ни для кого-то еще. Но промолчать я не могу, надо называть вещи своими именами.
— Так и не надо молчать, — поддержал сестру Алексей. —Лида, ты по-женски сердцем чувствуешь то, что не сразу можно понять с помощью умозаключений, и у тебя отличная память. Ты, Саша, мыслишь быстро и оригинально, а у меня есть некоторый опыт общения и работы с людьми и документами. Думаю, мы все вместе сможем окончательно разобраться, что же на самом деле случилось с Пушкиным.
— Я тоже на это надеюсь. Простите мне мою горячность, пожалуйста, я постараюсь быть сдержаннее, — сказала Лидия.
Саша с нежностью посмотрел на мать.
— Послушайте, а я вот на что еще обратил внимание, — продолжил Алексей. — Это письмо, скорее всего, написано не Данзасом, но от имени Данзаса. Он офицер и по роду своих занятий должен разбираться в оружии и стрельбе. Однако он якобы пишет, что снег, попавший в дуло пистолета Пушкина, не мог помешать выстрелу, но
мог увеличить убойную силу. А это, полагаю, полная ерунда: если бы это было так на самом деле, то в нашей армии взяли бы за практику набивать стволы ружей снегом или чем-то подобным.
— А ты не допускаешь, что офицер может быть дураком, любящим поумничать? — спросил Саша.
— Допускаю. Но тут еще есть свидетельство, что это письмо написали за Данзаса. Здесь единственный раз во всей переписке Пушкин назван Александром Сергеевичем, а люди, которые вместе учились, никогда друг к другу по имени и отчеству не обращаются. Давайте дочитаем последнее письмо в этой папке.
Алексей прочел документ номер 10 «Письмо графа Бенкендорфа к графу Строганову».
Господин граф!
Я немедленно доложил Его Величеству просьбу г-жи Пушкиной разрешить Данзасу проводить тело к месту его последнего упокоения. Император только что ответил мне, что он сделал все от него зависящее, разрешив подсудимому Данзасу остаться до сегодняшней погребальной церемонии подле тела своего друга. Дальнейшее снисхождение противозаконно и потому невозможно. Но он также добавил, что г-н Тургенев, бывший друг покойного, в настоящее время ничем не занят, и он уже поручил ему сопроводить тело.
Спеша передать вам это Высочайшее решение, имею честь быть и пр. Бенкендорф*
*Перевод сделан мной с французского оригинала, представленного выше.
Когда Алексей закончил читать, Саша даже присвистнул от удивления:
— Интересно, кто такой этот Тургенев*. Похоже, он очень важный человек, если сам государь император знает, когда и чем он занят, и, исходя из этого, дает ему поручения.
*Тургенев Александр Иванович (1784–1845) — русский историк, чиновник, близкий друг В. А. Жуковского.
— Ну да, хватит, мол, прохлаждаться, бери тело и вези. Обратите внимание: в этом письме ни разу прямо не сказано, кого именно
хоронят, — сказал Алексей.
— Нет, надо же так беззастенчиво лгать! — снова возмутилась
Лидия. — Вдова якобы просит государя императора, чтобы человеку, который присутствовал при убийстве ее мужа, разрешили сопровождать тело к месту погребения. Да на ее месте нормальная женщина этому
Данзасу глаза бы выцарапала!
Она изобразила характерный жест. Саша с Алексеем усмехнулись.
— Наверное, это письмо сочинили, чтобы представить Данзаса другом семьи Пушкина. Тогда никто не подумает, что он может быть убийцей, — сказал Саша.
В этот момент в дверях гостиной появился Аркадий в халате и со свечой в руке. Под мышкой он держал документ, который ему ранее принесла Лидия.
— Простите мне мой внешний вид, — извинился он. — Раз вы еще не спите, решил зайти и рассказать вам, что я думаю по поводу этого письма.
— Очень мило с твоей стороны, спасибо, — сказала Лидия.
Аркадий поставил свечу на стол, отдал письмо Алексею и сел на диван рядом с Сашей.
— Папенька, — спросил Саша, — я прав, что с помощью пиявок раненых не лечат?
— Можно сказать, что да, — отвечал Аркадий. — Правда, я знаю одного доктора, который советует ставить пиявки на края ран, чтобы процесс заживления шел быстрее и не оставалось рубцов. Но это можно делать только тогда, когда рана уже затягивается и жизни больного ничего не угрожает. Если же человек потерял много крови и испытывает сильную боль, то постановка пиявок не принесет никакой пользы, а только увеличит кровопотерю и усилит страдания. Но пиявки на рану — ничто по сравнению с другой совершено чудовищной глупостью, описанной в этом письме. Только прежде я хочу спросить, есть ли здесь те, кто теряет сознание при обсуждении натуралистических медицинских подробностей?
— Ежели что, то нюхательные соли на тумбочке в спальне, — Лидия.
— Отлично! — улыбнулся Аркадий. — Раз так, то слушайте. Пища, которую употребляет человек, обрабатывается, переваривается в замкнутой системе органов, и с момента поедания до момента эээ… удаления она ни с чем другим не соприкасается. Если же в результате ранения целостность пищеварительного тракта нарушается, то его содержимое растекается внутри тела, и это приводит к заражению других органов. Человек при этом испытывает сильнейшую боль и через короткое время умирает. Поэтому, если врач хочет попытаться спасти раненного в живот, он не будет позволять ему есть или пить, чтобы не провоцировать истечение. Но в этом письме написано, что такому раненому вопреки и всем медицинским практикам, и здравому смыслу не только регулярно давали питье, но еще и промывательное поставили. Если у человека открытая рана, то сам процесс постановки будет для него мучительным, а в результате этой процедуры у него по животу разольется вода, смешанная с содержимым кишечника. Не знаю, чем мог руководствоваться врач, сделавший такое назначение. На мой взгляд, ему не лечить людей надо, а в пыточной работать. Но там написано, что это сделал некто Арендт*, а он сейчас известный в Петербурге чиновник от медицины.
*Арендт Николай Федорович (1786–1859) — известный российский врач, хирург. Был начальником одного из военных госпиталей Санкт-Петербурга и главным доктором заведений санкт-петербургского приказа общественного призрения
— Но, возможно, этот Арендт сейчас живет себе спокойно и знать не знает, какие назначения он делал умирающему Пушкину, — предположил Саша.
— Может быть, — ответил Аркадий. — Описанные в этом письме клиническая картина и действия врачей не имеют ничего общего с реальностью. Тяжело раненные обычно либо пребывают без сознания, либо так сосредоточены на своих болевых ощущениях, что не замечают ничего и никого вокруг. А здесь человек с пулей в животе вел себя так, как будто у него просто насморк или легкая мигрень, и при этом организовал у себя в кабинете прием по поводу своей будущей кончины. Умирающие часто бредят, зовут маменьку или женщину любимую, а этот изъяснялся очень внятно и почему-то требовал к себе каких-то посторонних.
— Папенька, скажите, а вообще можно ли спасти раненного в живот?
— Можно, но далеко не всегда. Для этого важно как можно быстрее доставить человека на операционный стол. Дать опия, чтобы во время операции он не скончался от боли. Нужно сделать чревосечение, извлечь пулю. Далее следует проверить целостность кишечника, и если повреждения незначительные, то устранить их. При обширном повреждении, скорее всего, спасти человека не получится. Внутренности следует промыть и прочистить, наложить швы на рану, оставив дренажное отверстие с трубкой, а потом молиться, чтобы не развилось заражения. Я хоть и в военном госпитале работаю, но оперировать больных с пулевыми ранениями мне приходится редко. Правда, мне удалось вылечить одного поручика, у которого было ранение в живот. Ему повезло, он крепкого телосложения, пуля пробила мышцы, но внутренние органы не повредила
—А как он получил ранение? — спросила Лидия.
— Это случилось в декабре двадцать пятого года. Накануне присяги Николаю Первому в расположение полка, где служил тогда тот поручик, проникли мятежники с целью убить командира и старших офицеров и принудить солдат не присягать на верность новому императору. Этот план не удался, но были потери: мятежники убили часовых и адъютанта полкового командира, несколько офицеров были ранены.
Лидия кивнула.
— Помню, в газетах писали, что когда были беспорядки на Сенатской, погиб не только генерал Милорадович*. Но мне было непонятно, как среди жертв мятежа оказались другие высокопоставленные военные. А теперь благодаря рассказу твоего знакомого поручика все прояснилось. Мятежники, как видится, целенаправленно уничтожали командиров полков, и в некоторых случаях им это удалось. Но полки, несмотря на гибель командиров, все равно присягали на верность императору, и это отрадно. Но мы отвлеклись. Аркадий, продолжай, пожалуйста, свой рассказ.
*Милорадович Михаил Андреевич (1771–1825) — русский генерал от инфантерии, один из предводителей русской армии во время Отечественной войны 1812 года, Санкт-Петербургский военный генерал-губернатор. Был убит на Сенатской площади во время беспорядков 14 (25) декабря 1825 года.
Аркадий пожал плечами.
— Да я уже практически все рассказал. Добавлю, что с поручиком, выздоровевшим от ранения в живот, мы подружились, иногда переписываемся, он уже до полковника дослужился. А вот другой пациент, попавший ко мне с похожим ранением, к сожалению, умер. Там был несчастный случай на охоте, один отставной офицер получил в живот заряд дроби. Его в госпиталь доставили достаточно поздно, дробинок было много, в общем, заражения избежать не удалось…
Аркадий вздохнул, словно заново переживая свою врачебную неудачу.
— Дорогие мои, мне пора, уже совсем поздно, — сказал Алексей.
— А может, останешься? — предложила Лидия. — Мы тебе в библиотеке постелем, а то в комнате для гостей не топлено.
— Нет, спасибо, я пойду домой, завтра на службу надо. Только я предлагаю все эти бумаги, прежде чем отдать тете Лизе, переписать для себя. Возможно, что-то важное мы сейчас могли упустить, а потом найдем.
— Отличная идея! — поддержал Саша.
— Давайте я как действующий чиновник возьму себе все письма, а вы поделите между собой творение Жуковского. До воскресенья, надеюсь, все перепишу и занесу вам.
Когда Алексей ушел домой, а Саша, пожелав родителям доброй ночи, отправился к себе в комнату, Аркадий подошел к Лидии, взял ее за руку и заглянул в глаза.
— Спасибо тебе, — сказал он.
Лидия непонимающе улыбнулась:
— За что? Это тебе спасибо, ты так хорошо умеешь объяснять сложные вещи.
— За сына спасибо. У него живой и гибкий ум и чистое сердце. Я очень этому рад и понимаю, что во многом это твоя заслуга, ведь я постоянно занят, почти его не вижу. Хотя, что я говорю? Спасибо тебе просто за то, что ты есть и ты со мной.
Здесь можно прочесть ознакомительный фрагмент и купить электронную версию.
Если вам понравился этот материал, подписывайтесь на канал Смотри в Корень. Здесь публикуются материалы из первоисточников о Пушкине и других значительных личностях и событиях.